Текст книги "Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

– Слепые тоже знают, что существует солнце, но исключительно понаслышке! Таких женщин, как она, никто из вас вовеки не узнает, – судя по тому, что Дрей вернулся к самому веселому тону разговора, он был уверен, что терять им уже нечего. – Ваш удел – это шлюхи из моих рассказов.

– Из рассказов Ирсалия Странника, давайте будем точными, – педантично заметил Гнелль. – Не слишком достойно приписывать себе славу и сочинения другого. Впрочем, на болтовню таких, как ты, обращают внимание только в Ташире. Вы хотите забрать этих двоих себе, Ноккур? Постарайтесь действовать аккуратнее, чтобы как можно меньше наших людей вышло из строя.

– Вы же сами утверждаете, Гнелль, что я хорошо знаю женщин, – Ноккур раздвинул губы в стороны, но улыбкой это никак нельзя было назвать. – Эй, Линн, что надумала делать? Воткнешь себе в шею ножик – я вижу, как ты его крутишь под плащом? Или все-таки сначала посмотришь на своего ненаглядного Баллантайна? Я тебе обещаю его показать – даже относительно невредимым.

Дрей отвернулся, чтобы не смотреть на лицо Гвендолен. Он все понимал, более того. если бы она не вытащила из ножен все кинжалы и не побросала бы их на пол, подчиняясь жестам Ноккура, он испытал бы смутное разочарование. Но вместе с тем видеть, каким отчаянием и восторгом светятся ее глаза, было невыносимо.

– Ну как, ты собрался с мыслями? Решил, что в первую очередь нужно рассказать?

Человек, дремавший в кресле у окна, вздрогнул и повернул голову, щурясь против света. Судя по удивлению, промелькнувшему в его взгляде, столь большое количество гостей к нему последнее время являлось не часто.

– Чем обязан такому повышенному вниманию к себе? – он говорил негромко, но с интонацией человека, которого обычно не перебивают. – Вряд ли это ваши специаличты по развязыванию языков, с которыми вы обещали меня познакомить, Ноккур. – они не слишком для этого подходят по комплекции.

Гвендолен, надежно скрытая длинным плащом с капюшоном, до удивления напоминавшим одеяние воинов Провидения, в точности следовала указаниям – не поднимать глаз, не издавать криков и вообще вести себя скромно. Но поступалa она так вовсе не из послушания – ее колотила крупная дрожь, и все силы уходили на то, чтобы с ней справляться. Зато Дрей уставился на сидящего в кресле во все глаза.

Чувство, которое его охватило, было странным. С одной стороны, он мало что мог понять – если бы перед ним оказался писаный красавец с точеными чертами лица, роскошными кудрями и атлетической фигурой, он бы вздохнул и философски пожал плечами. Но у окна сидел осунувшийся человек с волосами не то совсем светлыми, не то наполовину седыми, черты лица которого ничем особенным не отличались и даже не выражали гордого презрения к врагам и равнодушия к собственной участи. На веках у него залегли тени, отчего глаза казались еще больше, лицо было серым, а губы потрескавшимися. Правда, его равнодушие к тюремщикам выражалось в том. что он даже не поднялся с кресла. Но через какое-то время, присмотревшись внимательнее, Дрей понял почему – его руки и ноги были прикованы. Даже шею охватывал металлический обруч, цепочка от когорого тянулась к изголовью.

– Всему свое время, мой дорогой бывший собрат. – Ноккур с некоторой опаской понаблюдал на Гвендолен, но затем удовлетворенно кивнул. – Такие ребята берут за свою работу очень недешево, а мы должны беречь государственную казну Круахана, которую ты всю растратил, любезный Эбер. Конечно, мы прибегнем к их услугам, если не будет другого выхода, но мне отчего-то кажется, что ты и так все расскажешь. Ты ведь совсем не герой, не так ли? Я вот, например. совершенно не верю в эту занимательную легенду, что тебе наступили на руку сапогом, а ты не издал ни звука. Не заставляй нас проверять. Эбер, а то ведь мы совсем разочаруемся в людях.

Лицо Баллантайна приобрело совсем неживой оттенок. Он несколько раз пытался пошевелить губами, но внятные слова получились только с третьей попытки:

– Неужто вы когда-то были в восторге от людей? По-моему, вы их любили, как любят баранину – с острым соусом или без. Что делать, теперь будете питаться с отвращением.

– Слушай, Эбер, – Ноккур слегка вышел из себя, поэтому в его голосе зазвучали шипящие интонации, – ты не старайся брать пример со своей рыжей твари. У нее все равно намного лучше получалось. Кстати, ты о ней не вспоминаешь? Не жалеешь, что прогнал? Столько раз еще мог бы ею попользоваться, заодно бы сравнил, как это – с крыльями и без крыльев.

Эбер без всякого выражегния перевел взгляд на свои руки. Судя по стертым запястьям, какое-то время тому назад он безуспешно пытался их освободить, но уже убедился, что все старания бесполезны.

Ноккур тем временем принял сокрушенно-назидательный вид, явно наслаждаясь всем происходящим.

– Это тебя судьба наказала, Эбер ре Баллантайн, за то, что так обошелся с несчастной девочкой. А мы – просто исполнители ее воли. Ты не должен быть на нас за это в обиде.

Он подошел чуть ближе, но все-таки на всякий случай держась вне пределов досягаемости от прикованного к креслу человека. Голос его зазвучал вкрадчиво, почти мурлыкающе, когда он заговорил снова:

– Ну ради чего ты упрямишься? Зачем играешь в отважного и несгибаемого7 Это ведь совсем не твоя роль Эбер, она у тебя плохо выходит. Ты что, полагаешь, что народ проникнется жалостью, потому что любит мучеников? Так для всего Круахана ты просто исчез бесследно. Скоро мы распустим слухи, что ты бежал в Айну, и там спокойно живешь на деньги, прихваченные из казны. Толпа не будет ни рыдать у твоего эшафота, ни кидать в тебя камнями. Ты умрешь заурядным проходимцем, каких много. Ты дкмаешь, я не знаю, чего ты боишься больше всего?

Баллантайн прикрыл глаза, словно желая заснуть. Измученное выражение никуда не делось с его лица, но внезапно он показался Дрею настолько красивым, что тот даже вздрогнул, поскольку меньше всего ожидал от себя подобной реакции.

– Что вам… в конце концов, от меня нужно? – Эбер судорожно глотнул, потом провел языком по губам. Давали они ему воды хотя бы изредка? Наверно, все же давали, но явно мало.

– Бывший драгоценный собрат, меня предупреждали, что у тебя плохая память, но надеюсь, что самое главное ты все-таки помнишь. Ты – один из основателей Ордена, его первый Великий Магистр. Нам нужно знать, в чем их сила и как она действует.

– Какая сила? – Баллантайн невольно поморщился, пытаясь пошевелиться. – О чем ты говоришь?

– Перестань притворяться, Эбер, не раздражай меня! Вы искали и нашли Чашу. Где она теперь? Как ею управлять? И не вздумай мне рассказывать про дешевую лоханку, которую тупой работорговец приволок тогда из Эбры и на которую купились мои несчастные бывшие собратья по Провидению. Не заставляй меня ждать слишком долго!

Эбер покачал головой – одно из немногих достпуных ему движений. Черты его лица дрогнули в какой-то непонятной гримасе, несколько мгновений он еще пытался сдерживаться, но наконец громко и хрипло расхохотался – если звуки, слетающие с его губ, вообще можно было бы назвать смехом, но звучали они совершенно искренне.

– Как же… вы все ошибались! И вы, Ноккур, далеко не первый, хотя, видимо, последний! За кого вы все меня принимали? За великого предводителя? Основателя Ордена? Да я не знал вообще ничего и почти ничего не понимал! Я у них был для виду, вроде ширмы! И в первую очередь у Гвендолен! Вот без нее Ордена бы действительно не было, а без меня… Жаль, что вы этого не может понять, – прибавил он, слегка успокоившись, – и я умру из-за того, чего не знаю и не совершал. Вполне логичное завершение такой жизни, как у меня. Сам виноват – захотелось в свое время покрасоваться. Как же, Великий Магистр Ордена!

– Издеваться решил? – угрожающе спросил Ноккур, оглядываясь. Неизвестно, как он собирался поступать дальше, но в любом случае в следующий момент все его планы оказались нарушенными. В комнате раздался дикий вопль, от которого у всех заложило уши – Гвендолен наконец стряхнула свое оцепенение и теперь вырывалась из рук стражников, успевших схватить ее сзади за локти. Сейчас, как никогда, она мало напоминала человеческое существо, поскольку выгибалась как согнутый лук, с такой же силой, так что ее с трудом удерживали четверо.

– Это правда, он ничего не знает! Ничего! Оставьте его, отпустите! Я вам лучше все скажу, только отпустите его!

– В самом деле, Эбер? – с такой же почти нежной интонацией осведомился Ноккур, деже не повеля бровью на отчаянную борьбу, которая происходила в нескольких шагах. Стражникам приходилось довольно несладко, поскольку приказа быстро утихомирить свихнувшуюся девчонку от Ноккура не поступало, а она лягалась и кусалась. – Неужели наша крошка Гвен говорит правду, и на самом деле я ищу ценные сведения вовсе не там? Ты подтверждаешь это?

Встать Баллантайн не мог, да и неизвестно до конца, что бы он сделал, если бы мог подняться? Кинулся бы к Гвендолен или отошел бы к окну, скрестив руки на груди и отвернувшись? Сейчас на его лице жизнь мелькала только в глазах, но что они выражали – Дрей так и не смог понять, хотя даже дыхание затаил, весь обратившись в зрение. Он не отрывал глаз от бьющейся Гваендолен, хотя в общем видны были только разлетевшиеся в беспорядке рыжие кудри, все остальное заслоняла ругающаяся стража. Лицо Баллантайна застыло, словно каменная маска, дрожали только пальцы рук, надежно прихваченных к подлокотникам кресла.

– Даже… солгать у меня как следует не получилось, – произнес он наконец. – Думал, удастся от вас ускользнуть, но… видно, не судьба.

– Не верьте ему, не верьте! Он ничего не знает! – Гвендолен довольно быстро сорвала голос и потому уже не кричала, а хрипела, но вырваться пыталась с еще большей силой. – Я докажу, вы сами увидите!

– Надеюсь, разумный мужчина вроде тебя, Ноккур. не станет слушать девочку, которая от любви немного не в себе? – по щеке Баллантайна пробежала судорога. Видимо, его силы совсем подходили к концу.

– Линн, не надо! – Дрей тоже заорал, не выдержав этого зрелища. – Прекрати, они тебя покалечат!

– Все, мне это надоело! – Ноккур повелительно хлопнул в ладоши, в свою очередь повысив голос. – Перестаньте шуметь! Совершенно невозможно работать в таокй обстановке, что за безобразие! Заберите их, – он кивнул в сторону Гвендолен и Дрея, – я еще с ними побеседую отдельно. А тебе, Эбер ре Баллантайн, я очень советую наконец определиться – где истина, а где ложь. Потому что в следующий раз я захочу от тебя услышать только правду, а я ограничен во времени. Я очень тороплюсь, разве не понятно? Что вы там копаетесь?

Последние слова предназначались уже стражникам, которые пыталсиь протащить Гвендолен через двери. На лестнице их терпение лопнуло, и они пару раз стукнули ее головой о перила. Шагнувшего вперед Дрея один из стражников отпихнул в сторону, так что тот приложился спиной о стену, и на секунду перед его глазами завертелись темные круги.

– Аккуратнее, ребята, мне еще надо ей задать пару вопросов, – Ноккур, чуть ухмыляясь, спускался следом, заложив руки за пояс. – Не вытряхивайте из нее сразу все, что она помнит. Потом еще развлечетесь, время будет.

Дрей с трудом оттолкнулся от стены. Ноги казались свернутыми из тряпок, голова кружилась, а к горлу подкатывала какая-то душная волна. Он прекрасно знал, что сейчас бросится вперед, потому что ему было плохо именно от представшей перед глазами картины – как Гвендолен волокли по лестнице, наступая сапогами на волосы. Только периодически все расплывалось перед его глазами и сдвигалось куда-то в сторону. Он неожиданно отчетливо понял, на что похожи его ощущения – когда летом в Ташире он нырял особенно глубоко у скал, именно так давила огромная толща зеленой воды, нависшая сверху. Именно так кружилась голова, когда он пытался быстрее всплыть, сопротивляясь этой древней глубине.

Единственное, чего он не мог понять, – отчего стражники один за другим тоже стали загребать ногами и оседать на ступеньки, и отчего Ноккур вдруг споткнулся и покатился вниз по лестнице, но вместо того, чтобы быстро вскочить, только царапал руками ступеньки, приподнимаясь на локтях и бессильно падая обратно.

При этом вокруг царила исключительная тишина – тоже такая, как бывает под водой. Только внизу, по нижней лестничной площадке, гулко топали тяжелые шаги.

Гвендолен тряхнула головой, приходя в себя, потом начала медленно приподниматься, повиснув на перилах. Она тяжело дышала, нижнюю губу ей разбили, и она размазывала рукавом кровь по подбородку. Но серые глаза смотрели перед собой абсолютно ясно и спокойно – у нее единственной, в отличие от всех стражников, чей взгляд был затянут мутной пеленой. Себя Дрей видеть не мог, но судя по тому, как пол норовил убежать у него из-под ног, хотя попыток двигаться он даже не предпринимал, он сам смотрелся не лучше.

Гвендолен наконец выпрямилась, насколько смогла, прижимая локоть к боку, и стала внимательно следить глазами за огромной фигурой, которая показалась в их поле зрения на лестнице. С первого взгляда было сложно определить, что же в этом человеке поражает больше – значительный рост или огромный живот. А может, вытаращенные глаза желтоватого оттенка и стоящие дыбом волосы.

– Да, пташка, ну ты и плюхнулась, – громовым голосом объявило поразительное существо, уперев толстые руки в бока и обозревая открывшуюся перед нми картину. – Чего ты, совсем чердак проветрила, что сама к этим всунулась? Они же как провидельники, только еще пузырчатей.

При этих словах Дрей окончательно утвердился в мысли, что ими всеми овладело какое-то заразное помешательство, тем более что великан смотрел на Гвендолен дружелюбно, насколько подобное выражение было возможно на его жутковатом лице, и весело ей подмигивал.

– Дагди, – говорить Гвендолен могла только хриплым шепотом, – Орден же… ушел из Круахана. А ты что… здесь делаешь?

Ответа она не дождалась, потому что потеряла сознание и упала на ступеньки.

– Во как! – невероятный человек раскрыл глаза еще шире, и Дрей мог покляться, что зрачки у него вертикальные. – Кудряво ее заполоскали, да? Эти, что ли? – он пихнул огромным башмаком одного из лежащих на лестнице стражников и уставился на Дрея. – Эй, а ты там совсем завернулся? Болталом вообще дергать умеешь?

С большим трудом Дрей сообразил, что непонятные слова обращены к нему. В голове медленно начинало проясняться, благодаря чему он смог даже сделать один шаг вперед.

– Я вас видел…. вчера в трактире, – сказал он, стараясь выговаривать слова более или менее внятно. – Я тогда тоже… ничего не понял, но мне показалось, что вы спрашивали о Гвендолен. Вы… ведь вы тоже из Ордена? Нам лучше поскорее отсюда уйти.

Человек пренебрежительно фыркнул, но все-таки наклонился и легко поднял Гвендолен на руки.

– Не ерзай, я от них много раз слизывался. Вон, они же пока еще тухлые.

Он еще раз занес башмак, чтобы толкнуть стражников, но нахмурился и осторожно вернул ногу на место. Потом повернулся и так же громко, как пришел, затопал вниз по лестнице.

– А что вы… с ними со всеми сделали? – Дрей бросился следом, опасаясь только одного – что споткнется и не догонит. – Это ведь вы, правда? Подождите… вы можете идти не так быстро? Как ваше имя?

– Дагадд, – имя прозвучало, так, будто человек уронил несколько тяжелых камней. – Но можешь ляпать Дагди.

"Тоже не лучше", – подумал Дрей, переходя с быстрого шага на медленный бег. – "Хотя, с другой стороны, человек, способный одним присутствием укладывать на пол небольшой отряд, может зваться как ему заблагорассудится".

Ночью, как всегда, пошел дождь – затяжной, неспешный и холодный, обычный для Круахана, поэтому сложно было сказать, наступило ли утро. Просто небо за узким окном с решеткой из железных листьев стало светло-серым вместо темного, и сумрак в комнате слегка раздвинулся. Трое, коротавшие ночь у стола в разных позах, зашевелились, и один из них, маленький человек с темными грустными глазами, дунул на свечу.

Второй, сидевший на массивном деревянном табурете, поскольку ни одно кресло не могло его вместить, шумно вздохнул и в очередной раз наклонил кувшин над вместительной кружкой. За ночь в его широко раскрытых глазах отчетливо проявились красные прожилки.

Третий, худой и слегка сутулый, с лицом, покрытым морщинами, подошел к единственной кровати, на которой лежала, вытянувшись, рыжеволосая девушка со спутанными кудрями и разбитым подбородком. Она то ли спала, то ли была без сознания, только губы едва шевелились и дрожь пробегала по телу. Но стоило поправить тонкое одеяло, которым она была укрыта, как Гвендолен вскочила с невнятным криком, словно подброшенная. Маленький человек у стола тоже вздрогнул и едвп не смахнул на пол полупустой кувшин.

– Вот ведь у некоторых цапалки не так примотаны! – громко возмутился толстяк, спешно обороняя свое сокровище. – Совсем засохнешь с такими!

– На твоем месте, Гвендолен Антарей, я бы полежал несколько дней, – невозмутимо заметил третий собеседник. – И лучше всего не двигаясь.

Гвендолен моргнула и несколько растерянно оглянулась. В комнате было мирно, немного пыльно, но довольно уютно, особенно по сравнению с видениями, которые одолевали ее только что. В камине дотлевало одинокое толстое полено, роняя красноватые искры. Дагадд, слегка покачивающийся на своем табурете, тянул под нос какую-то бесконечную песню, сливающуюся со стуком дождя о ставни. В глазах Дрея стояла тревога, но сам он был необыкновенно тих. И третьего человека, присевшего на край ее постели, она тоже явно помнила.

– Кехтан, – сказала она, с трудом двигая нижней губой. – Ты по прежнему лучший лекарь на всем Внутреннем океане?

– Для того, чтобы понять, что по тебе прошлись сапогами, звание лекаря необязательно, – ворчливо отозвался Кехтан. – А чтобы предсказать, что тебе сейчас будет очень скверно, – прибавил он, видя, как Гвендолен откидывает одеяло и встает, – достаточно быть простым подмастерьем у аптекаря.

Ей было скверно, это правда, но совсем не от режущей боли в боку, которая возникала при каждом вздохе. В конце концов, нечто подобное она ощущала всякий раз, когда на небо всходила луна, и ей казалось, что вместо тонких, еле заметных шрамов на спине у нее открытые взрезанные раны. Ей было скверно, потому что в часах падала одна капля воды за другой, а Эбер все так же продолжал сидеть, прикованный к своему креслу. Но сквозь боль в душе разворачивалась надежда – она была уверена, что скоро все будет хорошо.

Гвендолен доковыляла до стола и оперлась о него обеими руками, переводя дыхание. Дагадд наконец оторвался от края кружки и посмотрел на нее прищурясь, с заметным любопытством, но заводить разговор не спешил.

– Это замечательно, Дагди, что ты решил остаться в Круахане.

– Хм, – невнятно отозвался Дагадд. Сделав очередной длинный глоток, он нашарил на столе надкусанный круг колбасы и вгрызся в середину. – Ничего тут не заваришь, полная кислятина. На вино звяков не натрясешься – попробуй просунься через их стенки.

– Что же ты не поехал со всеми на Эмайну? – как всегда, даже самый невинный вопрос у Гвендолен выходил слегка язвительным. – Там ведь свои виноградники.

Дагадд сумрачно покосился на нее и, поскольку словоохотливость никогда не входила в число его основных качеств, молча пожал плечами. Вместо него заговорил Кехтан, и было странно слышать, как голос невозмутимого лекаря слегка дрожит от возмущения:

– Гвендолен Антарей, ты покинула Орден два года назад, но это не дает тебе права так спокойно рассуждать о вещах, которые составляют огромное несчастье каждого из нас! Хранитель Дагадд никогда больше не ступит на берег Эмайны. Так же как и все остальные, кто хранит ему верность.

– В самом деле? А что, Луйг заглянул в орденскую казну и понял, что разорится на закупке еды? Или решил объявить Эмайну городом трезвенников?

– Пташка, – Дагадд со стуком поставил кружку на стол, и волосы на его бороде вытянулись вперед вертикально, как проволока. – Лучше захлопнись.

– Повелитель Эмайны собирается повелевать не только своим городом. Он стремится управлять людьми и влиять на них. Пусть с благой целью. Но мы предвидим, чем это может закончиться. Мы никогда не вступим на путь власти над другими, даже ради установления более справедливого порядка и помощи другим, таким же, как мы.

– И чем же вы собираетесь заниматься?

– Мы познаем мир и сливаемся с ним, – несколько высокопарно заявил Кехтан. – А не пытаемся его менять и властвовать.

Гвендолен с трудом развернула к себе стул – ощущение было такое, словно она пыталась подвинуть дом в несколько этажей, – и села, стараясь зажимать рукой бок как можно незаметнее. Только сейчас она отчетливо заметила, сколько на лице Дагадда новых морщин, как набрякли мешки под глазами и как взгляд перестал гореть веселым золотистым огнем. Теперь его вертикальные зрачки смотрелись просто пугающе. Почему-то перед ее внутренним взором проплыло холодное и прекрасное, лишенное всякого выражения лицо Логана. Следующее видение было еще более нестерпимым – они сидят на палубе корабля, все четверо, Дагадд, как всегда что-то жующий, пихает побратима локтем в бок, кивая в сторону Гвендолен, и Логан заразительно смеется, запрокинув голову к ярко-синему небу, такому же ослепительному, как их надежды. Гвендолен невольно поразилась тому, что пронизавшая ее тоска оказалась сильнее боли в левом боку.

– Ему очень плохо без тебя, Дагди. Я видела.

– Ха! – выдох Дагадда скорее напоминал рычание. – У него там без меня всяких шнырял напихано. Я среди них тереться не буду.

– Когда ты окончательно познаешь этот мир, Хранитель Дагадд, – произнесла Гвендолен сквозь зубы, потому что боялась сорваться на крик, – может быть, ты поймешь и расскажешь мне, отчего наши дороги разошлись. Разве мы хотели чего-то плохого?

– Я и так уже это знаю, пташка, – Дагадд не разомкнул губ, но его голос отчетливо прозвучал в мозгу у Гвендолен. и она даже не удивилась тому, что наконец-то поняла каждое слово. – Просто мы хотели слишком сильно. Чем отчаянней чего-то желаешь, тем больнее получишь сдачи. Особенно если желание сбудется.

Гвендолен встряхнула головой, пытаясь собраться. Время текло все быстрее, поэтому лучше ей не становилось.

– Ладно, Дагди, в конце концов, это меня не касается. Ордена, который мы пытались создать, больше нет. Да если бы и был – я ушла из него. Из Круахана я тоже уйду навсегда. Только выполни мою просьбу, помоги мне сейчас, как я помогла когда-то тебе и Луйгу.

– А что ты шаришь, пташка?

– Ты ведь знаешь, что Эбера арестовали. Что они держат его… там, за Третьей стеной. Освободи его.

В наступившей тишине было прекрасно слышно, как потрескивает огонь в камине. Дрей, переводя потрясенный взгляд с Дагадда на Гвендолен и обратно, казалось, опасался глотать воздух. Дагадд угрюмо смотрел на свои руки, не поднимая глаз и даже не прикасаясь больше к отставленной кружке.

– Гвендолен, я понимаю, что вы чувствуете, – осторожно заговорил Кехтан. – Но как вы это представляете себе? Вы предлагаете бороться со всей стражей Круахана? Взять протекторат штурмом?

– Меня же ты нашел и принес сюда, – Гвендолен по-прежнему смотрела в упор. – Ты можешь. Я это прекрасно знаю.

– Да, – Дагадд наконец разомкнул губы, и его голос прозвучал так низко, словно ветер загудел в каминной трубе. – Мне не кисло это завернуть. Но я ради этого твоего лепилы крючиться не стану.

– Эбер никогда ничего плохого тебе не сделал!

– А тебе?

– Это мое дело! – Гвендолен наконец закричала, но облегчения ей это не принесло. – Что и как между нами было, это тебя не касается! Он передо мной ни в чем не виноват, раз я так считаю, и все!

– Ошибаешься, Гвен. Все, что происходит с Хранителями Чаши, касается любого из них. И я ему этого никогда не прощу.

Наверно, именно потому, что Дагадд заговорил совершенно понятно и правильно, на Гвендолен вдруг накатил безотчетный ужас. Если бы можно было убежать и спрятаться, она бы давно это сделала. Но сердце ее с силой колотилось о ребра в такт уходящим минутам, и каждый удар громче и громче отдавался в ушах.

– Дагди, послушай! Ведь ты на свободе, а его… они его приковали и не дают пошевелиться! Они хотят, чтобы он им рассказал о Чаше! Я не знаю, что они могут сделать, если он не скажет! Ты можешь… можешь его ненавидеть, но не дай им хоть что-нибудь у него выведать!

– Он ничего такого не знает, – Дагадд совершенно спокойно пожал плечами. – Так что опасаться незачем.

– Как ты способен…?!

Видимо, Гвендолен окончательно захлебнулась отчаянием и отвращением, и ее вопль ударил, словно плеть, так что Кехтан на мгновение прижал ладони к ушам, а Дагадд слегка поморщился и снизошел до пояснения:

– Неужели ты еще не поняла, кто мы такие на самом деле, Гвен? Кем мы должны были стать? Ты считаешь, Создатели Ордена все должны воплощать добро? Откуда же тогда возьмется наша сила? Я прекрасно чувствую, как в море поднимается волна прилива, как в предгорьях просыпается ветер, как дождь освобождается из облаков, и эта сила проходит через меня. Ты полагаешь, в природе есть милосердие? Только справедливость.

– Дагди! Я… я умоляю тебя!

Гвендолен уже не слышала и не понимала, что он говорит. Она наполовину оглохла от беспощадного стука времени в ушах и ослепла от слез, которые вдруг потекли сами, попадая ей в рот, смешиваясь с кровью из разбитых губ, прожигая красные дорожки на щеках, такими горькими они были. Она упала на колени, скорчившись, касаясь волосами пола, выворачиваясь от боли, что грызла ее бок острыми зубами, но теперь Гвендолен не понимала, что на самом деле болит – следы от сапог стражи или сердце. Она захлебывалась в этом унижении, потому что отчетливо сознавала – все бесполезно, и все кончено. Ничего не сделать. Ничего.

– Даже если бы я хотел что-то сделать, Гвен… я бы вряд ли смог. У моей силы свои понятия о справедливости. И ты напрасно так убиваешься. Каждому свое.

Сзади чьи-то руки подняли Гвендолен за локти, и голос, который она определенно знала, но не теердо помнила, кому он принадлежит, произнес:

– Пойдем отсюда, Линн. Что еще нам остается делать?

Гвендолен потащилась к дверям, шатаясь, но относительно послушно, смаргивая слезы – но не потому, что представляла, куда идти и как действовать дальше, а потому, что ей надо было хоть что-то делать, переставлять ноги, иначе образовавшийся внутри нее отсчет времени становился совершенно нестерпимым. Если все время двигаться вперед – становилось ненамного, но все-таки легче, и потому она твердо намеревалась идти, пока не упадет. Боль в боку уже не досаждала ей, наоборот. Гвендолен воспринимала раздирающие бок зубья как драгоценный подарок судьбы, невольно отвлекающий ее вниманеи на себя. Мешала только пелена, качающаяся перед глазами. В этой пелене периодически проплывало лицо какого-то человека с темными глазами, смотрящего на нее слегка снизу вверх с исключительной тревогой. Это начинало постепенно раздражать.

Гвендолен махнула рукой в сторону преследующего ее человека, не прекращая упорно продираться вперед, хотя ноги слушались неохотно.

– Линн! Остановись! Послушай меня!

Тогда ей пришла в голову замечательная идея. Она вытащила из-под плаща какой-то увесистый предмет, про себя порадовавшись собственной предусмотрительности, что придумала захватить его с собой, и с силой кинула в своего неотвязного спутника. Предмет не долетел до цели, а с шумом шлепнулся в лужу, и человек бросился его подбирать.

Дождь продолжал идти, и плотная ткань кошелька с туго стянутым горлом быстро намокла, сделав его еще тяжелее. Дрей с некоторым потрясением заглянул внутрь – самые полновесные золотые монеты таширской чеканки явственно доказывали, что если тан Эвнорий и привык платить во много раз меньше за уже оказанные услуги, то ему просто повезло. Решив вознаградить Гвендолен Антарей перед началом ее подвигов, он лишился бы всех сокровищ своего Дома.

Надо отдать Дрею должное – он задержал взгляд совсем ненадолго. И ему далеко не сразу пришло в голову, что он держит в руках состояние, с лихвой покрывающее все его долги, и нынешние, и те, которые он надумал бы сделать. Но когда он через мгновение поднял глаза – улица, задернутая серым занавесом падающей с неба воды, была пуста. Единственные силуэты, просматривающиеся сквозь дождь, принадлежали верхним этажам темных домов, нависавшим над боковыми переулками.

– Линн! Вернись, я прошу тебя!

– Гвендолен! – Кехтан, догонявший их сзади, заметно запыхался. – Куда она делась? Гвендолен!

Переулки ответили эхом. Наверно, Круахан хотел, чтобы на его улицах осталось хотя бы имя Гвендолен Антарей, когда-то бродившей по неровным булыжникам, выполянвшей в небе крутые виражи на фоне ярко-желтой луны над шпилями, любившей и оставившей свою любовь в этом городе. А теперь окончательно исчезнувшей в потоках дождя.

"Другу моей души и брату по Изировым таинствам, досточтимому Лэйсаллю с Западного берега, обращаю я эти строки. Ты опять будешь пенять мне, что я слишком часто берусь за перо, и что это вредно для моих глаз, которые последнее время не могут даже толком различить те строки, что я вывожу на бумаге. Но пока рука моя помнит, как пишутся буквы, это останется величайшим утешением для меня. Мне кажется, что цепочка из слов, тянущаяся по листу вслед за моим пером, словно нить, которая протягивается во время, и этой нитью связан я со всеми, кто придет сюда в храм Изира следом за мной, и с кем я не смогу побеседовать иным образом. Хотя мечтал бы я застать другое время и других людей в Круахане. Впрочем, пишу я не затем, чтобы изобличать нравы, любезный мой Лэйсалль. Хочется мне поведать о странных и непостижимых событиях, что случились в Храме на днях.

Вечером после трапезы, как всегда, я сидел у ног Изира и читал молитвы. Шел дождь, и быстро темнело, все прихожане разошлись, и я решил запереть двери на ночь, потому что вряд ли кто-то зашел бы уже в Храм в такое время и такую погоду. К тому же, если держать двери открытыми, сырой воздух проникает внутрь и может повредить краски на ликах Изира и Астарры. Итак, я поднялся и пошел к выходу, вязв маленькую лмапу. Я твердо знаю все ступеньки у дверей и могу не глядя задвинуть засовы, но почему-то я освещал себе путь. Это в очередной раз Изир показывал мне свои знаки, потому что иначе мои полуслепые глаза не увидели того, что происходило снаружи, у входа в Храм.

На земле там сидел человек, прямо на мокрых камнях. И сам он был насквозь промокшим, и дождь стекал с края плаща, наброшенного на голову. Он не двигался и не дрожал от холода, просто сидел, опираясь руками о булыжники, словно не мог идти дальше. Даже будучи зорким, как в молодые годы, я немного смог бы разглядеть в темноте, но мне показалось, что он очень молод.