Текст книги "Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

– Мой коллега хочет сказать, – по привычке вступил в разговор Логан, – что мы навели о вас некоторые справки, и нам кажется, вы не побежите в службу Провидения с пересказом нашего разговора.

– Если вы, как утверждаете, наводили справки, – вице-губернатор поднялся с кресла, и Гвендолен на мгновение увидела его лицо с чуть нахмуренными бровями и холодным взглядом, прежде чем он отвернулся от окна. Видимо, манера Дагадда его несколько раздражала, – то вы должны знать, что я работал в службе Провидения много лет.

– Мы про вас долго шарили, – нетерпеливо отмахнулся Дагадд, ничуть не смущаясь. – Потому и прибились к вам, а ни к кому другому из здешних хлебал.

– Мы имеем в виду, что выбрали именно вас из всех местных чиновников.

– Раз уж вы так откровенны, может, заодно расскажете, почему?

– Потому что вы – один из немногих, кто больше думает о судьбе и будущем Круахана, чем о своей судьбе, – снова встрял Логан. Для мальчишеского лица у него был неожиданно низкий и хриплый голос. После его слов на некоторое время упала тишина.

– Что вы от меня хотите?

– Мы надеемся, что вы поможете нам, сьер Баллантайн. Что вы будете союзником в наших планах, только и всего.

– По основанию библиотеки? Я бы с удовольствием, но это не совсем мои обязанности.

– Библиотека – это, конечно, – Дагадд покачал головой, – но мы здесь не совсем из-за этого. Вернее, совсем не из-за этого. Давай лучше ты, Логан, ты всегда заплетаешь красивее.

Логан вышел на свет, оттеснив Дагадда на задний план, что было непросто при его худой нескладной фигуре, но сложенные на груди могучие руки и отрешенное выражение юного лица, обрамленного падающими на плечи и чуть загнутыми на концах желтоватыми волосами невольно привлекали внимание.

– Сьер Баллантайн, – начал он, – сейчас в мире существует одна сила – это власть. И мы прекрасно знаем, кому она принадлежит. И мы понимаем, на чем она основана – на человеческом страхе и зависти перед другими. Разве может благополучие какой-либо страны зависеть от подобных чувств?

– Надеюсь, вы не предлагаете мне совершить государственный переворот? – вице-губернатор поморщился. Теперь они втроем стояли, выпрямившись, напротив друг друга. – Я действительно не пойду на вас доносить, но очень рекомендую в течение трех дней убраться из Тарра.

Дагадд шумно вздохнул и хлопнул ладонью по столу.

– Говорил я тебе – дохлое дело к ним прислоняться.

– Вы не дослушали нас, – Логан ни на секунду не изменился в лице, – меньше всего мы хотели бы крови, стрельбы и беготни. Или, наоборот, тайных интриг, ядов и угроз. Наша цель не в этом.

– И вы ожидаете, что я буду достаточно любопытен, чтобы спросить – в чем же именно?

– Мы знаем, что есть другая сила, которая могла бы если не изменить мир, то по крайней мере создать в нем некоторое равновесие. Мы посвятили всю жизнь ее поискам. Если вы нам поможете – мы, возможно, придем к нашей цели быстрее на несколько лет. Если вы нас прогоните – это будет досадная задержка в пути, не более того.

– Мой следующий вопрос должен быть – что это за сила, правильно?

Логан неожиданно ответил не сразу, а прошелся вдоль окна. Гвендолен совсем близко увидела его длинный нос и падающую на лоб густую челку.

– Вы вполне можете счесть нас безумцами, сьер Баллантайн. Я убежден, что для многих мы такими и представляемся, особенно мой почтенный друг Дагадд с его манерой выражаться. Тем более что у нас нет явных доказательств. Но мы уверены, что эта другая сила существует. Если хотите, можно называть ее магией. Или воздействием на окружающий мир с помощью тайных знаний. Если бы только найти ключ к этой силе, если научиться ею управлять правильно…

– Я не считаю вас безумцами, – медленно сказал Баллантайн. – я считаю вас очень странными людьми, если не сказать подозрительными. Вы просите моей помощи, но не объясняете, в чем именно. Вы говорите, что у вас нет доказательств того, на что вы потратили свою жизнь. Стали бы вы сами помогать таким людям?

Дагадд запустил пятерню в жесткие каштановые волосы, торчащие как солома.

– Да, я бы тоже почесался, – сказал он. – Но мы не то что бы совсем мозгами поплыли. Логан задвинул правильно – что-то такое в мире есть. Иначе почему бы у него так получалось? Давай, малыш, вытряхни что умеешь.

Логан недовольно покачал головой, но все же обернулся в сторону горящего камина, и лизавший решетку огонь вдруг моментально съежился до светящихся красных углей. В кабинете стало настолько темно, что Гвендолен невольно отшатнулась от своего наблюдательного поста. Через пару мгновений в каминную трубу взлетел закрутившийся язык пламени, посыпались искры.

– У вас с раннего утра болит колено, сьер Баллантайн, – сказал он тихо. – Это последствия лихорадки, которую вы подцепили в Эбре. Она всегда разыгрывается перед дождем.

Надо отдать должное вице-губернатору – он поднял брови, но не стал шарахаться к стене, хвататься за оружие и звать слуг. В его обращенных на двух магов глазах появился проблеск интереса вместо холодной отстраненности.

– А что умеете вы?

– Ну, я с людьми как-то не очень, – несколько смущенно пробормотал Дагадд. – Вот вода, холмы, животные опять-таки. Лошади. И с юбками могу валяться сколько угодно.

Он посмотрел в сторону задернутой шторы и почему-то отчетливо подмигнул.

– Иметь дело с бесчисленным количеством женщин, – бесстрастно пояснил Логан.

– И еще, – Дагадд просиял, вспомнив самое дорогое из своих умений, – бочку пива могу забродить за час. Не залепляю, чтоб мне отсохнуть!

– Это очень ценное магическое знание, – по лицу Баллантайна мало что можно было прочитать. – И так как я ничего такого не умею, то с трудом представляю, как я могу вам помочь.

– На самом деле мы умеем очень мало, сьер Баллантайн. И наше умение может всего лишь принести некоторую пользу или вред, в зависимости от ситуации, но не способно приблизить нас к познанию мира. К постижению той силы, благодаря которой он существует. Мы ходим по свету и ищем. Валленские библиотеки нам очень помогли, но в остальном от местных купцов немного толку. Вряд ли они взяли бы нас на борт своего корабля, чтобы помочь нашим поискам. А вот на кораблях концессии, разыскивающих новые земли, мы с нашими умениями можем пригодиться.

– Что вы ищете? – Баллантайн перегнулся через край стола, вцепившись в него обеими руками и не отводя глаз от стоящего вполоборота Логана.

– Мы сами до конца не знаем… Но многие книги говорят, будто есть нечто… предмет, который может увеличить магическую силу в мире… или скорее, ее восприятие другими. Наверно, это просто красивые легенды. Но я отдал бы всю кровь по капле, чтобы уметь не просто видеть чужую боль, но и уметь ее лечить. И не просто зажигать огонь в камине, а гасить пожары. Если вы – наши единственные врата на этой дороге, сьер Баллантайн, я готов стучаться в них, пока они не откроются.

– Чтоб меня разорвало на сто кусков! – выкрикнул Дагадд, снова опуская кулак на крышку стола. – Если у меня будет получаться не только пиво, но и круаханская настойка…

– Я боюсь, что вы стучитесь не в те ворота, досточтимые сьеры, – Баллантайн отвернулся к окну, и Гвендолен в ужасе замерла, но в следующую секунду осознала, что он смотрит скорее вглубь себя. – Вы правы, у меня нет другой цели, чем будущее Круахана. Пусть та сила, что царит в нем сейчас, несовершенна, но я не уверен, что возможна другая… и что она будет лучше. Пока во мне есть капля жизни, я буду стараться исправить эту. Что касается библиотеки или университета в Тарре, я всегда буду готов оказать вам посильное содействие.

– А если… – начал Логан, но Дагадд сильно потянул его за плащ.

– Похромали, малыш, – сказал он, и почему-то опять оглянулся на окно. – Никто не знает, что хлопнется на всех нас завтра. Давай пока прикинемся тряпками.

На этот раз они сидели в комнате Кэссельранда в яркий полдень, ставни были распахнуты в солнечный сад, и Кэс уже не отворачивался от окна. Правда, на подоконнике сидела Гвендолен, с мрачным выражением лица, кусая пальцы, болтая ногами и наполовину закрывая от присутствующих просвечивающие на свету зеленые ветки и ослепительное небо, от взгляда на которое невольно хотелось зажмуриться даже из темноватых углов комнаты.

– Ладно, – Кэс пристукнул ладонью по подлокотнику кресла, подводя итог. – Все не так плохо закончилось. Хотя я предупреждаю тебя, Эленкигаль, – это полностью твоя вина. Зачем ты поставила Таби к этому… – он поморщился, – сама не захотела терпеть?

– Я не думала, – Эли чуть смутилась, но головы не опустила, – что он зайдет так далеко.

– Будто ты не представляешь, как к нам относятся люди, особенно типа Казарры? Теперь Гвендолен никогда не сможет быть толмачкой в Тарре. Мне как главе Гильдии прислали официальную бумагу.

– Ты же раньше не слишком обращал внимания на подобные письма.

– Пока они исходили из канцелярии губернатора – да. Но на этот раз оно пришло из Службы провидения.

Гвендолен на подоконнике шумно вздохнула, но ничего не сказала, принявшись за пальцы на другой руке. Пряди волос падали ей на глаза, и она казалась погруженной в совершенно посторонние мысли, будто речь шла не о ней.

– И что теперь делать? – с неподдельным ужасом спросила Табигэйль.

Кэс посмотрел на нее не менее сурово.

– Ничего, – сказал он хмуро. – Слава Эштарре, в Круахане много других городов. Хотя жаль, конечно, в Тарре в связи с открытием концессии может быть много работы… Но здесь уже ничего не исправишь. А тебе, Таби, следует быть более равнодушной. Никогда не жди от людей ничего другого. Научись ускользать и не показывать, что тебя это трогает. Тогда они быстро теряют интерес.

– Но не все же люди такие, – неожиданно вступила в разговор Гвендолен, внимательно разглядывающая собственные штаны, протертые на коленях. Она так ни разу и не посмотрела ни на кого из присутствующих.

Кэс с подозрением уставился на нее.

– Ты что имеешь в виду, Гвен? И не жди от меня сочувствия. Ты сама навлекаешь на себя беды своими выходками. Что такое ты наговорила Казарре, что он третий день не выходит из своего особняка? Служба провидения собственно и занялась этим вопросом, потому что обеспокоена боевым духом в армии.

– Я бы на их месте была обеспокоена тупостью своих военачальников, – пробормотала Гвендолен. – Будь этот доблестный воитель хоть слегка поумнее, он бы сообразил, что никто из крылатых палец о палец не ударит для защиты своих женщин. Иначе количество людей в Тарре давно бы сильно уменьшилось. Надо ему показать тебя, Кэс, тогда боевой дух быстро к нему вернется.

– Я действительно не стал бы защищать двух дурочек, – скривил губы Кэссельранд, – первая льет слезы от того, что ее потрогали за коленку, а вторая ставит под удар свою судьбу из-за чьих-то соплей.

– Разумеется, – резко фыркнула Гвендолен, отворачиваясь, – ты предоставляешь возможность их защиты другим. Тем, от кого меньше всего можно ожидать подобных поступков.

– Мне не нравится твое настроение, Гвендолен Антарей. К счастью, завтра вы все уезжаете из Тарра. Приглядывай за ней в дороге, Эленкигаль, чтобы обойтись без неожиданностей.

– Сочувствую, Эли, – прежним тоном заявила Гвендолен. Она подтянула колени к подбородку, забравшись с ногами на подоконник и отбросила волосы со лба, решившись наконец посмотреть на всех открыто. – Вначале тебе придется разориться на подзорную трубу, а потом вообще овладеть даром ясновидения. И то, и другое потребует от тебя огромных усилий.

– Ты что хочешь этим сказать?

– Это всего лишь небольшое пояснение – я никуда не еду. Я остаюсь в Тарре.

Табигэйль ахнула и прижала руки ко рту, словно эти непоправимые слова вырвались у нее самой. Эленкигаль откинула назад волосы и надменно покачала головой. Кэс вцепился руками в подлокотники и наклонился вперед так сильно, словно намеревался выпасть из кресла, но его лицо осталось неподвижным.

– Я польщен, – сумрачно произнес он, – что ты не хочешь меня покидать. Но для твоей пользы тебе лучше некоторое время побыть подальше от Тарра.

Гвендолен снова опустила голову, чтобы скрыться за распущенными кудрями.

– Не хочется разочаровывать тебя, Кэс, – пробормотала она, – но вовсе не твой светлый образ побуждает меня остаться.

– Я знаю, чей! – выкрикнула Марилэйн, поднимаясь на ноги. – Я видела, как ты на него уставилась во время Конклава! Ты стоишь на краю пропасти, Гвендолен Антарей.

– Это правда? – медленно спросил Кэссельранд, и теперь уже все остальные невольно отвернулись, не в силах выдержать его взгляда. Зато Гвендолен перестала ерзать на подоконнике, подняла лицо и обвела всех неожиданно ясным взглядом.

– Ты слишком увлеклась чужими взглядами, Лэйни. Наверно, из-за этого переврала половину речей на Конклаве. Не напрасно у бедняги губернатора было такое растерянное лицо – он, похоже, не улавливал смысла того, что ты говоришь.

– Это правда? – повторил Кэс, останавливая жестом открывшую рот Марилэйн.

– То, что Лэйни предпочитает внимательный осмотр присутствующих своим прямым обязанностям? Так она вроде сама только что призналась. По-моему, она говорила о чьих-то взглядах для отвода глаз, дабы убедить нас, что рассматривала всех исключительно выше пояса.

– Не морочь мне голову! Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю.

Гвендолен чуть пожала плечами. Беспокойство, терзавшее ее все утро, внезапно ушло, словно она наконец-то сделала выбор.

– Прости, Кэс, – сказала она тихо и твердо, оставив издевательскую интонацию. – Но я не понимаю.

– Тогда зачем ты остаешься в Тарре?

– Мне нравится здесь летать. Луна очень красивая.

– И ради прекрасного полета ты готова побираться или торговать собой? Ты помнишь, надеюсь, что тебя исключили из таррской гильдии?

Гвендолен еле слышно вздохнула и прислонилась к косяку окна. На фоне бьющих в комнату солнечных лучей ее профиль казался совсем черным и производил странное впечатление – вздернутый носик и припухшие как у ребенка губы, также совсем по-детски упрямо сжатые.

– Не сомневаюсь, что размышляя о моем будущем, ты разумно оценивал мои возможности и хотел только добра, – сказала она по-прежнему ядовито. – Но я, к сожалению, несколько поторопилась, и нашла гораздо более грязное и недостойное занятие.

– И какое же?

– Переписчицей в канцелярии Герминарда. Очень удобно списывать бумаги концессии с эбрского сразу на круаханский. Перспектива двойной экономии – и бумаги, и лишней должности толмача. Только это могло раскрыть тот кошелек, что болтается в груди здешнего казначея вместо души.

– То есть ты давно все решила?

– Почему давно? Два дня назад.

Кэссельранд медленно поднялся с кресла. При дневном освещении было особенно хорошо видно, что одно плечо у него заметно выше другого, и движения скованы.

– Выйдите все, – сказал он глухо. – Мне надо поговорить с Гвен.

– О, наконец-то ты понял, кто единственный настоящий собеседник, достойный твоего уровня, – хмыкнула Гвендолен, устраиваясь поудобнее…

– Помолчи, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты постаралась прямо ответить на мои вопросы. Ты помнишь, как пять лет назад ты впервые появилась в Тарре – только что назначенная в гильдию, оторванная от матери, запуганная и несчастная?

– Относительно.

– Как в течение года ты плакала, а потом выбрала ту издевательскую манеру, которой ты так гордишься – ты помнишь, кто не позволил в первый раз вышвырнуть тебя из гильдии? Кто терпел твои отвратительные выходки? Кто понимал, что это просто твой способ защиты от несправедливости, что ты видишь вокруг?

– Я помню.

– Ты помнишь, кто учил тебя? Кто посвящал тебя в круаханские обычаи, кто пересказывал все легенды?

– Да.

– То есть ты еще не отвыкла помнить добро? Ты помнишь, кто старался заменить тебе отца, кто всегда выделял тебя из всей толпы крылатых девчонок, толкавшихся у него в доме?

– Да… Кэс.

– Ответь мне, как его зовут?

– Я… – Гвендолен разомкнула губы. На ее лицо внезапно набежала тень, в комнату вступил сумрак, как будто облако накрыло царящее в саду солнце. – Зачем это тебе?

– Не беспокойся, я палец о палец не ударю для защиты своих женщин. Я всего лишь подстерегу его на темной улице и всажу в спину болт из арбалета.

– Ты знаешь, что любому из нас очень несложно закончить свою жизнь. Просто сложить крылья на большой высоте, – Гвен ненадолго отвернулась от окна, и ее глаза сверкнули. – Ты этого добиваешься?

– Гвендолен, девочка моя… Если мои слова хоть что-то для тебя значат… Уезжай скорее, пока еще не поздно. Пока проклятие Вальгелля только коснулось тебя, ты еще можешь вырваться. Беги, я тебя умоляю.

– Ты преувеличиваешь, Кэс, – Гвендолен снова отвернулась, передернув плечами. Кэссельранд не видел ее лица, иначе ему стало бы еще более горько от задумчивой улыбки, медленно возникающей на ее губах. – Разве это проклятие… если… если о нем думать так сладко?

– Ты знаешь, – Кэс сжал рукой спинку кресла, – как я стал главой Гильдии в Тарре? Как у нас появился этот дом, хотя бы немного золота и поэтому с нами стала несколько считаться городская канцелярия?

– Мне кто-то рассказывал, – пробормотала Гвендолен без особого желания продолжать разговор.

– Мне тогда было все равно, жить или умереть, потому что моя невеста ушла вслед за человеком-мужчиной, так же как сейчас ты собираешься уйти. В Тарре тогда жил барон Шандер, богатый ровно настолько, насколько безумный в своем увлечении странными медицинскими опытами. В здешней больнице до сих пор пользуются многими его методами – одни убивают людей, другие спасают, но все они без исключения мучительны для пациентов. Я сам предложил ему операцию по превращению крылатого в обычного человека. И он попросил за это баснословную сумму золотом.

Так вот послушай меня, Гвендолен. Нет, ты посмотри на меня! Не смей отворачиваться! Даже когда они ковырялись у меня в спине ножами – а одурманивающего зелья мне специально не дали, чтобы наблюдать за моей настоящей реакцией – и потом, когда я в лихорадке лежал на мокрых от своей крови простынях, – он наклонился совсем близко, глядя в ее потемневшие глаза, – даже тогда я не испытывал такой боли, как сейчас.

Гвен отложила в сторону перо и, захватив щепотку песка из стоящего перед ней блюдца, аккуратно присыпала законченную страницу, чтобы чернила быстрее высохли. В длинном узком зале, снизу залитом светом бесчисленных свечей, горящих на столах сидящих в ряд чиновников канцелярии, а под потолком темном и закопченном, стоял ровный тихий гул и бесконечный скрип пера по бумаге.

У нее давно затекла спина, отчаянно чесались стиснутые под плащом крылья и болел локоть, упирающийся о жесткий край стола. Но Гвен не особенно обращала на это внимание. Если бы ее крылатым подругам, уехавшим пару недель назад, рассказали, что их отчаянная Гвендолен по десять-двенадцать часов проводя за бесконечным переписыванием бумаг, не пытается изорвать их в клочья и бросить в лицо первому попавшемуся чиновнику, они всерьез усомнились бы или в правдивости рассказчика, или в устойчивости мироздания. Но Гвен действительно не тяготилась своим положением, напротив, находила в нем ранее не испытываемое удовольствие. Здесь никто не таращил на нее глаза, не поджимал с презрением губы, не кидался камнями и прочими приятными предметами. Здесь все одинаково не замечали друг друга, погруженные в бесконечную бумажную работу, и не делали исключения для высокой, чуть горбившейся девушки, носящей очки в толстой темной оправе, волосы стянутыми в узел на затылке и не снимавшей плащ из плотной ткани даже когда лучи жаркого летнего солнца падали ей на спину через открытое окно. Соседи – щуплый лысеющий счетовод, не поднимавший головы от столбцов цифр и толстый хромой переписчик – даже не знали, как ее зовут. С утра приходил красноглазый начальник канцелярии, удивительно похожий на мышь своей вытянутой мордочкой и белесыми бровями, вываливал на ее стол гору свитков, а вечером забирал их обратно, не говоря ни слова. Во второй день работы Гвендолен в середине дня пересекла свой длинный зал, толкнула дверь канцелярии и голосом таким же скучным, как ее новый облик, сказала, что работа у нее закончилась, и пусть ей принесут еще. Мышеподобный канцелярист пошевелил носом, но опять-таки ничего не произнес. Правда, с тех пор он приносил ей ровно столько свитков, сколько она могла переписать – то есть почти в два раза больше, чем у соседей. Но те не выказывали ни малейших признаков каких-либо чувств – ни зависти, ни одобрения, ни раздражения нельзя было прочесть в их монотонно скользящих по бумаге глазах с припухшими веками.

Может, они тихо радовались тому, что Гвендолен досталось самое неудачное место – в углу зала, на бесконечном сквозняке, который забирался даже под ее теплый плащ? Когда всходило солнце, его лучи били прямо в правый глаз, заставляя его прищуриваться, но потом оно быстро поворачивало за косяк окна, и место Гвендолен становилось самым темным. Но она не променяла бы его даже на знаменитое кресло казначея Герминарда, сиденье которого было проложено самым тончайшим и нежным пухом, который смогли найти на эбрском базаре. Она сидела напротив арки, ведущей на парадную лестницу, и поднимая на мгновение глаза от бумаг, могла видеть, кто поднимается и спускается по ней. Два раза в день, ровно в четыре часа до полудня, а вечером задолго после заката, что заставляло ее надолго засиживаться в темном зале и жечь свечи одну за другой – для нее наступало мгновение абсолютного счастья, ради которого она и проводила весь день, тихо скрипя по бумаге пером и зубами о становившегося порой невыносимым зуда в крыльях. Вице-губернатор Баллантайн проходил по лестнице, чуть опустив голову, погруженный в свои мысли, с уставшим, но от этого не менее прекрасным для нее лицом, которое она видела в основном издали, но все равно могла угадать его выражение за несколько минут до того, как он появлялся.

Он ступал всегда тихо, немного рассеянно скользя взглядом по сторонам, в отличие от шумных выходов губернатора Яниуса, впереди которого топал добрый десяток охраны. Каждый раз утром, садясь за свой стол, Гвендолен загадывала, будет ли сегодняшний день для нее удачным. Удача означала, что вице-губернатору приходилось делать визиты или ехать в порт по делам концессии, и тогда он проходил мимо нее несколько раз. Она выучила наизусть все его костюмы, что было не очень сложно в виду их количества – и потом до обеда вспоминала, как сегодня лежали складки его плаща, как он держал руку на поясе, и как чуть отросшие волосы касались воротника. Он почти не носил оружия, кроме положенного парадного короткого меча. Он очень редко ездил в знаменитой черной с золотом вице-губернаторской карете, доставшейся от его предшественника, предпочитая ходить пешком, видимо, жил неподалеку. Гвендолен несколько раз давала себе слово проследить, где именно, и внутри у нее все обрывалось от собственной сладкой дерзости.

Однажды вечером, спускаясь вниз, он повернул голову в сторону единственного дрожащего огонька свечи, заметного в длинном зале под лестницей, и задержался на ступеньке, глядя в ее сторону. Сердце Гвендолен заколотилось так, что ей показалось, будто в зале раньше времени забили огромные часы с тяжелым маятником. Она вцепилась одной рукой в перо, другой в край стола, словно ища у них спасения, и так низко наклонила голову, что над столом был виден только ровный пробор на туго зачесанных волосах, отливающих в полумраке темной медью. Прошло десять невыносимо громких ударов сердца возле самого горла, прежде чем она решилась поднять глаза. Ступенька, на которой он стоял и глядел на нее, была пуста. Десятая ступенька снизу.

Гвендолен потерянно выдохнула. Она переживала какое-то странное состояние – сейчас она не могла даже представить, как несколько недель назад свободно обращалась к Баллантайну, стоя за спиной его кресла. В данную минуту она чувствовала невероятное облегчение от того, что он не заговорил с ней. Хотя зачастую все было наоборот – это люди испытывали облегчение, когда Гвендолен Антарей не приходилось им отвечать. Она понимала, что с ней происходит что-то неладное, но особенно не отдавала себе отчета – она была полностью погружена в свое ежедневное ожидание, до мелочей продуманное с вечера и дающее ей пищу для воспоминаний до самого обеда, чтобы потом вновь превратиться в представление того, как он будет проходить мимо. Немалое счастье для нее, что соседи не отрывали глаз от стола, иначе бы они разинули рты от удивления, глядя, как ничем не примечательное личико с округлыми щеками и вздернутым носиком озаряется светом, бьющим из-за толстых стекол уродливых очков сильнее, чем солнечные лучи в полдень из длинных узких окон их мрачного зала.

Через две недели ей явно стало не хватать нескольких мгновений созерцания худощавой фигуры с четким профилем. Некоторое время она пробавлялась тем, что все чаще натыкалась в приносимых ей свитках на его имя, и дважды ее заливала изнутри теплая волна – когда она гладила глазами буквы на лежащей перед ней бумаге, и когда особенно тщательно выводила их пером. Но теперь ее мечтания были заполнены чем-то большим. Она вспоминала его улыбку, как она удивительно преображала его лицо, и хотела еще раз увидеть ее совсем близко. Она представляла, как ведет с ним разные беседы, и всегда спотыкалась, сочиняя собственные ответные речи, поскольку выходило, что она почти не умела говорить без насмешек и колкостей, а значит, с воображаемым Баллантайном ей приходилось учиться беседовать заново. Пока что она довольствовалась тем, что выучила наизусть все коридоры и лестницы ратуши, и часто ссылалась на головную боль, чтобы улизнуть из зала переписи и спрятаться на карнизе кабинета вице-губернатора или у окна верхней галереи, которая вела из покоев Яниуса. По ней все высшие чиновники Тарра ходили вынужденно и много, нередко останавливаясь там, чтобы шепотом перекинуться парой слов.

Тот день она отметила в своем внутреннем календаре как особенно удачный. Вице-губернатор не просто прошел по коридору, он остановился в двух шагах от ее окна. При ярком дневном свете была особенно заметна усталость, проступившая на его лице, и волосы вместо ярко-пепельных казались тусклыми. У него была интересная манера щуриться против солнца, прикрывая один глаз.

– Сьер Энгинн, – несмотря на несколько погасший облик, голос его звучал еще более уверенно, чем на Конклаве, – вам должны были передать, что первые караваны концессии готовы двигаться на север, к границам Вандера.

Гвендолен на своем подоконнике вжалась в стену, подумав, что день все-таки не настолько удачный. Столкнуться с главой службы Провидения считалось дурной приметой. Хотя если бы Баллантайн не назвал своего собеседника по имени, Гвен не сразу бы поняла, кто этот второй, стоящий на галерее. Лицо Энгинна обладало настолько неприметными, расплывчатыми и часто меняющимися чертами, что никто не мог толком запомнить, как же он на самом деле выглядит. Зачастую даже опытные таррские чиновники таращились на входящего в кабинет суховатого господина, и только сообразив через несколько минут, кто перед ними, поспешно прятали глаза.

– Эбер, – отрывисто сказал Энгинн, чуть поморщившись, – не стоит торопиться. Я еще не прояснил до конца все вопросы с участниками концессии.

– Разве прожект не положен на бумагу, и на нем не стоит подписи губернатора?

– У Службы Провидения остались сомнения.

– Сомнения в чем?

– Сомнения в полезности данного начинания.

Голос Энгинна стал терпеливым и от этого совсем неприятным. На лице вице-губернатора быстро сменили друг друга несколько выражений– в который раз Гвендолен убедилась, что популярное канцелярское искусство владеть собой дается ему неважно.

– Полезности для кого? – спросил он наконец, все-таки понизив голос.

– Видишь ли, Эбер, – Энгинн, уже собиравшийся идти дальше, обернулся через плечо и задумчиво покачался с носка на пятку, – я никогда не сомневался в тебе. Ни когда тебя совсем мальчиком вытащили из какого-то бедного захолустья. Ни когда сделали вторым человеком в Тарре, несмотря на ту шумную историю в Эбре. Ты всегда был лучшим воином Провидения.

– Я подал в отставку десять лет назад, – хрипло сказал Баллантайн.

– Но ты ведь все равно остался одним из нас. Те, кто служил Провидению, служат ему до конца, ведь правда? И я уверен, что ты задал мне этот вопрос только затем, чтобы еще раз вслух произнести то, в чем ты и так убежден в своем сердце – любое дело должно идти на пользу исключительно Службе Провидения. И никак иначе.

Вице-губернатор опустил глаза. Солнечный луч соскользнул с его лица и теперь лежал на полу у сапог, пряжки на которых Баллантайн внимательно разглядывал.

– Занимайся пока что скупкой валленских тканей, Эбер, у тебя это прекрасно получается. Когда первый караван действительно будет готов тронуться в путь, ты об этом узнаешь.

Энгинн развернулся и пошел прочь. Вроде бы он не хромал, но походка у него была странно подпрыгивающая. Шагов через десять он снова обернулся через плечо:

– Кстати, мне говорили, что ты разыскивал этих двух книжников, приехавших из Валлены? Неужели за всеми заботами у тебя еще хватает сил помогать Герминарду с устроением университета?

– Меня беспокоит… как они приживутся в Тарре, – пробормотал Баллантайн. Он наконец поднял глаза, и взгляд его был темным, не обещавшим ничего хорошего. – Они показались мне… не совсем заурядными людьми.

Тонкая улыбка пробежала по губам Энгинна, отчего они быстро изогнулись и снова застыли.

– Полагаю, – сказал он почти нежно, – тебе не следует более тревожиться об их судьбе.

Многие из ее народа любили летать над морем. Гвендолен не разделяла их восторгов – ей не нравился чересчур свежий ветер, который заставлял чаще взмахивать крыльями и все время сносил в сторону. Кроме того, ей быстро надоедало видеть бесконечные гребешки волн, и больше ничего. Она предпочитала полеты над таррской долиной, наблюдая, как внизу постепенно зажигаются чуть колеблющиеся огоньки и испытывая смешанное чувство тоски и упоения своим одиночеством в черном небе. Однако в одном Гвен всегда следовала негласной привычке всех крылатых – не летать без особой необходимости вблизи Дома Провидения. И теперь третий день подряд нарушала это правило, садясь на остроконечной крыше часовни напротив и не отрываясь глядя на темный и ничем не примечательный силуэт Дома, который своими размерами уступал и губернаторскому дворцу, и канцелярии, и даже недавно наспех достроенной верфи, но который по праву считался самым загадочным и грозным зданием в Тарре.

Гвен сидела, привалившись к холодному боку уродливой каменной фигуры с оскаленными зубами и свитым в кольца длинным хвостом. Таких на крыше было много – все они стерегли часовню, кто поднявшись на задние лапы, кто припав к земле и готовясь к прыжку. Среди них она ощущала себя своей, и если бы случайный прохожий внезапно поднял глаза на крышу часовни, он не отличил бы ее крылатый силуэт среди столпившихся по углам чудовищ. Единственное, что могло бы его несколько напугать – у одного из каменных монстров глаза сверкали чересчур ярко.