Текст книги "Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

– Как зовут того смуглого, повтори еще раз.

– Это Фредерик Гнелль, глава Изучающей ветви, – отозвался тот без особой приязни. – Тебе-то это зачем?

Долгое время Гвендолен пожирала глазами лицо Гнелля, пытаясь ответить на вопрос, не напрасно ли Баллантайн к нему единственному обратился за помощью. Пока что она убедилась только в том, что из всех шестерых он очевидно самый незаурядный, но прочитать что-либо еще на отрешенном лице воина Провидения высшего ранга было невозможно. Очень худой – или убежденный аскет, или чем-то болен. Если у каждого генерала Провидения по два-три закрытых колодца в душе, то у него их может оказаться целая дюжина. Судя по пытливому блеску в глазах, самый умный или по крайней мере самый любознательный из присутствующих. Но больше ничего Гвендолен не могла сказать. Впрочем, нелепо думать, что человек из службы Провидения улыбнется обезоруживающей улыбкой, сразу располагая к себе.

Она глубоко вдохнула, собираясь с мыслями и готовясь, чтобы ее голос прозвучал достаточно громко. В конце концов, попробовать можно – риск пока еще не очень большой.

– Позволь мне сказать, мой конунг.

В конунгов дом дорога

Дальней была у скальда.

Славить подвиги смелых

Складным словом я рада.

Но не только, чтоб тешить

Теми песнями племя

С севера, я явилась —

Есть и другие вести.

– Король Данстейн разрешает своим слугам говорить когда вздумается?

– Это мой скальд, – грубо сказал Данстейн, в конце слегка запнувшись, поскольку сообразил, что даже не может назвать ее имени.

– Я Гвендолен из Тарра, – произнесла она так, что название города прозвучало гораздо более важным, чем имя. – Один раз к тебе уже обращались с просьбой. Ты отказал. Теперь тебя просят во второй раз. Так бывает, что люди вновь обращаются к тому, кто их уже отверг. Ты опять собираешься отказать?

– Я подумаю до завтра, – холодно вымолвил Данстейн, не задумываясь принявший эти слова на свой счет.

Но Гвендолен, не отрываясь, в упор смотрела на Фредерика Гнелля.

Чуть опустив взгляд, он внимательно изучал свои тонкие руки, на каждой из которых было по нескольку серебряных колец. Потом неожиданно взялся кончиками пальцев за края капюшона и, откинув его с коротко остриженного черепа, в свою очередь искоса посмотрел на Гвендолен, наклонив голову набок.

Наверно, ей это показалось. С чего бы иначе всесильному генералу Провидения подмигивать рыжеволосой девушке, чьи крылья делали ее присутствие в Чертоге Провидения менее желанным, чем кого бы то ни было?

Вечер третьего дня Гвендолен встретила у камина в гостевом дворце Данстейна. Свита разбрелась, остались только самые приближенные – неизменный Снэколль, двое молчаливых близнецов с гладкими темными волосами и, как ни странно, Улли, который нимало не обиделся на неожиданное возвышение нового скальда и даже как будто вздохнул с облегчением. Сложенные крест-накрест дрова радостно трещали, будто им было приятно гореть, распространяя по всей комнате чуть пахнущее хвоей тепло. В Тарре, наверно, уже из травы высунулись первые цветы, а в Круахане после прихода темноты было по-зимнему холодно. Снэколль то и дело протягивал руки к огню. Его круглое лицо чуть лоснилось от жара и казалось совсем добродушным. Трудно было представить, что утром этого же дня он ощупывал ее, как пойманную скотину, и угрожал бить кнутом до полусмерти. Как нельзя было представить Данстейна, с открытой мальчишеской улыбкой глядящего на танец желто-оранжевых языков в камине, королем грозной морской страны, чьи сапоги не раз наступали в лужу пролитой им крови.

Впрочем, а что любой из них мог сказать о Гвендолен, сидевшей прямо на полу на роскошной шкуре, задумчиво обхватив колени руками и сложив крылья? Все они в этой комнате были под стать друг другу, и Гвен постепенно начала чувствовать какую-то связь со всеми этими людьми, с которыми ее столкнула судьба. Конечно, ни в коем случае не привязанность и не теплоту, но ощущение, что молчать и смотреть на пламя с ними вместе получается довольно неплохо. Тем более ей не слишком нравилось то, что она собиралась вскоре сделать. Но она не колебалась. Разве у нее был выбор?

– Расскажи что-нибудь, – внезапно произнес Данстейн, продолжая неотрывно смотреть на огонь.

– Я?

– Рассказать что-то достойное моего слуха здесь может только скальд. Все остальные способны или растекаться лестью, или рычать ругательства. – Гвендолен невольно кивнула, в очередной раз оценив, как сам Данстейн владеет речью. Видимо, поэтому он так безоглядно верил в силу произнесенного слова. – Сложи новые стихи про мои битвы.

– У меня пока нет для тебя стихов, конунг. Когда я гляжу на огонь, мне хочется думать не о том, что будет, а о прошлом. Зато я могу рассказать тебе какую-нибудь древнюю песнь, чтобы тебя развлечь.

– Все они большей частью лживые.

– Даже сложенные о твоих предках?

– А ты их знаешь? – слегка поразился Данстейн. В его голосе прозвучала легкая неуверенность, поскольку он сам вряд ли мог похвастаться подобной памятью.

Вместо ответа Гвендолен проговорила нараспев:

– Славен предками Данстейн,

Хоть дела его славней.

Сказ поведать я хочу

Об Эгмунде и Альгерд…

…Прекрасная Альгерд приходилась тебе, конунг, прабабкой со стороны матери. Это было в те времена, когда черный мор еще не опустошил Туманные острова, что к северу от Вандера, и многие из предков вандерской знати жили там. Давно сложена песнь о том, как Альгерд, будучи женой Халльбранда Сурового, которому принадлежали все земли на Западной гряде, увидела вернувшегося из-за моря Эгмунда Путешественника, сына Торкиля, и почувствовала к нему то, что люди называют любовью.

– Я же говорю, что эти песни лживые, – пробормотал Данстейн.

– Я вижу, конунг, что ты относишься к любви, как каждый разумный человек. Поэтому я не стану пересказывать тебе эту песнь и говорить о том, как Альгерд бежала к Эгмунду, объявленному вне закона, как они долго скитались в пустоши, как сражались с наемными убийцами, как долго не могли соединиться, и как все были вынуждены признать их союз, потому что не было под солнцем двух других людей, которые даже дышали одновременно. Я расскажу тебе о том, что случилось потом, через несколько лет, когда Альгерд было уже три десятка, она родила Эгмунду двух детей и твердо распоряжалась его людьми и землями, пока ее муж и повелитель ходил походами в дальние страны. Ибо больше всего на свете мечтал Эгмунд видеть новые земли и узнавать как они устроены. Были ему подвластны не только все морские и земные пути, но и слова, он мог легко складывать их так, чтобы приманить удачу или, наоборот, ее отпугнуть, и это умение никого не оставляло к нему равнодушным. Много было у него друзей, но не меньше и врагов. И вот однажды зимой получила Альгерд злую весть, что Эгмунд попал в плен к своему злейшему недругу, эорлу Гуннольву с побережья Вандера, и что грозится тот погубить его позорной смертью. Может быть, удастся еще спасти его, если соберет Альгерд побольше золота и драгоценных каменьев и сама привезет их Гуннольву для выкупа.

Альгерд отправилась в путь той же ночью. Двое суток она добиралась до ближайшего корабля, что стоял в шхерах и готов был взять ее на борт. Никого из людей мужа она не позвала с собой, потому что верила Гуннольву меньше всего на свете и не хотела, чтобы они рисковали жизнью вместе с ней. Через неделю корабль причалил на Мглистом мысу, у западной оконечности Вандера, и еще несколько дней и ночей напролет скакала Альгерд до замка Гуннольва. Прежде были ее волосы темно-рыжими, как благородное дерево, но за две недели пути покрылись они сеткой из седых прядей, и лед навсегда застыл в ее глазах.

Мне хотелось бы, чтобы ты представил, конунг, как она неслась вперед, неотрывно глядя перед собой, останавливаясь только тогда, когда загоняла лошадь и ей надо было добывать новую. Как ей казалось, земля хватает ее коня за ноги, а ветер отбрасывает ее назад, не позволяя мчаться быстрее. Когда она закрывала глаза, то постоянно видела перед собой лицо Эгмунда и не могла спать. Когда она смотрела на дорогу, то невольно представляла себе, что с ее мужем могут сделать эорловы люди, и хотела скакать еще быстрее, но не могла. Воистину может назвать себя счастливым тот, кто в жизни не испытал подобного…

Гвендолен ненадолго замолчала и чуть подвинулась, сложив крылья так, что они почти полностью закрывали ее по бокам, и спрятала под ними руки. Никто не смотрел на нее – все повернулись к огню, слушая хрипловатый голос и, видимо, представляя в пламени картины, которые рисовала песнь – одинокую всадницу, летящую по равнине, так что заплетенные с двух сторон волосы выбиваются из-под съехавшего капюшона. Небо над ее головой прорезает молния – и в ее отблесках становятся заметнее темные квадратные башни далеко на горизонте.

– Наутро Эгмунда вывели из темницы на крепостную стену, где поспешно был сколочен помост и виселица для его казни. Каждый день его приводили туда, чтобы показать, что его ожидает. И каждый раз он только улыбался и говорил какие-нибудь забавные стихи, что смог придумать за ночь. Но в то утро он посмотрел на запад, где небо было высоким и светлым, очистившимся от ночной грозы, и поскольку глаза его были острее, чем у любого живущего на земле в то время, он увидел женщину, скачущую во весь опор вдоль обрыва, – а больше никто не мог разглядеть ее. Хоть было ей еще очень далеко до замка, хоть были плотно сжаты ее губы, с которых прежде не сходила улыбка, и тусклым снегом вместо красного золота отливали пряди ее волос, он узнал свою Альгерд. И так как Эгмунд слышал от слуг в замке, что не собирается Гуннольв держать свое слово и мечтает схватить Альгерд, как только она появится, то больше всего на свете хотел он, чтобы она повернула назад, и потому молвил своим тюремщикам:

"Хочу я посмотреть, красиво ли будет смотреться издали мой плащ, когда меня вздернут. Повесьте пока его, а я полюбуюсь со стороны на эту картину – ведь потом я вряд ли смогу ее оценить".

А надо сказать, что был Эгмунд большим щеголем и никогда не расставался с красным плащом из лучшего эбрийского бархата, какой только можно было найти в северных краях. И когда разглядела Альгерд виселицу на стене замка и яркое пятно на ней, то натянула она поводья и остановилась, потому что дальше спешить ей было некуда. Но не стала она разворачивать коня, как надеялся Эгмунд, а спустилась на землю, подошла к краю скалы, где внизу грохотал прибой, и прыгнула вниз.

И удивлялись дружинники Гуннольва, что их пленник совсем не смотрит в сторону своего плаща, который сам же просил подвесить, а не отрываясь глядит на запад, и от резкого ветра, прилетающего с моря, слезятся его глаза. Наконец он проговорил так:

"Снимайте, враги, скорее мой плащ,

Я вижу, он славно сшит.

Его по праву отдам тому,

Кто жизни меня лишит.

Немало я злата в походах добыл,

Надежно клад мой сокрыт.

Я тайну его доверю тому,

Кто жизни меня лишит"

На том кончается песнь об Эгмунде и Альгерд.

Свита Данстейна одновременно выдохнула, словно все это время забывала дышать.

– Кому только в голову могут прийти такие глупости, – фыркнул молодой король, медленно потягиваясь. – Никогда еще не видел женщины, что из-за любви готова была проститься с жизнью.

– Если хочешь, конунг, я могу тебе ее показать!

Метательный нож свистнул у самой щеки Данстейна и воткнулся в стену, вздрагивая от силы удара. Близнецы-телохранители вскочили на ноги первыми, но в руках Гвендолен вновь было по нацеленному ножу, а с какой скоростью она их бросает, все только что могли убедиться.

– Лучше пусть никто не шевелится, – сказала она сквозь зубы. – А то если у меня рука дрогнет и сорвется, я могу об этом пожалеть, но будет поздно.

– Ты клялась мне в верности!

Опасаясь дернуться, Данстейн еле шевелил губами, но голос его звучал очень красноречиво – яркая смесь гнева, ярости, обиды и недоумения.

Гвендолен хрипло засмеялась:

– Если бы в свое время ты пытался побольше узнать о нашем народе, не считая нас всего лишь крылатыми лошадьми, ты бы знал, что клятва человеку для нас ничего не значит.

– Ты не станешь бросать, – не очень уверенно проговорил Данстейн. – Твой дух не такой сильный. Ты всего лишь женщина.

– Ты назвал меня скальдом, конунг. Выходит, ты сам признал, что не всего лишь. Что же вдруг тебя одолела забывчивость?

– Только не двигайтесь, мой король, во имя всех богов, – зашептал Снэколль, опомнившись от потрясения. – Ее наверняка подослали маркграфы, она из наемных убийц, что можно нанять за золото в Ташире.

– Кстати, еще незначительная деталь, чтобы мы лучше понимали друг друга – мои ножи отравлены.

Данстейн больше не произнес ни слова – ледяная гордость предводителя морской дружины сжала его губы сильнее любых тисков. Но по крайней мере, он не двигался, что было уже неплохо. Единственное, на что могла надеяться Гвендолен, играя в подобные игры с таким человеком – что он не захочет так легко и быстро расставаться с жизнью в пику своим врагам. Но от переживаемого оскорбления его лицо сделалось светло-зеленым, как вода у подножия скал в его стране.

Зато снова заговорил Снэколль, очень быстро, почти глотая слова:

– Что тебе нужно? Сколько тебе заплатили? Мы можем заплатить еще больше.

– У тех, кому везде мерещатся наемные убийцы, кошельки явно не пустые, – Гвендолен говорила спокойно, но одна рука с ножом начинала чуть дрожать от напряжения. Надо было сменить позу, пока не заметили. – Но мои интересы несколько другие. Вы сегодня же отправитесь к главе Изучающей ветви Провидения и скажете ему, что согласны на монополию торговли с Круаханом и на то, чтобы при вашем дворе была создана постоянная миссия Провидения.

– Это Гнелль тебя… – вандерский посол потерял дар внятной и спокойной речи на гораздо более длительный срок. Он не впал в такое состояние даже тогда, когда увидел в руках Гвендолен два ножа, нацеленные в грудь и голову Данстейна. – Да он же никогда… Клянусь бородой Длинноволосого, чтобы ему… да и мне вместе с ним, раз я такой кретин!

– Когда будете у Гнелля, – с расстановкой произнесла Гвендолен, – постарайтесь излагать свои мысли более внятно. Я очень огорчусь, если он не поймет, что вам нужно.

– Будто он не знает заранее, что мы ему скажем.

– Я полагаю, он удивится не меньше вашего. Правда, в отличие от вас его удивление будет гораздо более приятным. И еще – я поеду с вами, и там скажу Гнеллю свои условия.

– Какие?

– Пока вам это знать необязательно.

– Это унизит мою честь и честь моего народа, – мрачно сказал Данстейн. – Я никогда этого не сделаю.

– Смерть от женской руки, конунг, унизит тебя не меньше. И твой народ не сильно выиграет от того, что ты погибнешь. А я могу подсказать тебе средство для возвращения поруганной чести. Я останусь у тебя, и никто не узнает, что тебя заставили согласиться на торговую монополию. Это было твое собственное мудрое решение. А когда все закончится, ты с лихвой можешь отыграться на мне за каждую неприятную минуту, которую твоей чести пришлось вытерпеть из-за меня. Полагаю, это ее излечит?

Данстейна угроза Гвендолен застала полуобернувшимся в кресле. Сознавая меткость первого броска, задевшего прядь волос, он разумно не двигался, хотя мышцы шеи и плеч затекли от напряжения. Но сейчас он поразился настолько искренне, что позабыл обо всех своих неудобствах:

– Зачем тебе это нужно?

– Теперь ты понимаешь, я рассказывала вам про Эгмунда и Альгерд не для того, чтобы позабавить перед сном. Ты полагаешь, чтобы отвлечь внимание? Это тоже, но мне хотелось, чтобы вы все представили, что чувствует человек, когда опасность угрожает тому, кто ему дороже себя. На что он готов пойти и почему не будет особенно цепляться за жизнь.

– Твою Альгерд, – произнес король сквозь зубы, пытаясь отодвинуться от торчащего в стене ножа, – все равно бы взяли хитростью. Так что лучше ей было прыгнуть со скалы.

– Только я не Альгерд, – Гвен улыбнулась настолько нежно, что все близкие знакомые испугались бы несвойственному ей выражению лица. – Я Гвендолен Антарей, и я знаю все самые страшные клятвы вашего народа. А если ты захочешь их нарушить, конунг, я уже сложила про тебя на всякий случай порочащие стихи. Произнести их я всегда успею.

Треск поленьев в камине не позволял до конца расслышать те слова, что Данстейн пробормотал себе под нос, прежде чем повторить за Гвендолен слова клятвы. Сидящие рядом телохранители переглянулись. Участь того, кто заставил конунга изобрести подобные выражения, понятна сразу. Но уважения он – или в данном случае она – достойна без всякого сомнения.

Во второй раз Чертог Провидения уже не произвел никакого впечатления на Гвендолен. Но причина скорее вcего была в том, что она не обращала внимания ни на кого, кроме вошедшего Баллантайна. Он был бледнее обычного, оттого заметнее выделялись красные пятна, выступившие на скулах, и тени под глазами, но сложно было разубедить Гвендолен, что во всем зале найдется человек красивее его. Хотя может быть, так оно и было – потому что его осунувшееся узкое лицо было самым наполненным жизнью. Мраморные черты застывшего за его спиной Логана были гораздо правильнее, но не вызывали никаких эмоций у наблюдателей, даже менее заинтересованных чем Гвендолен. Во всяком случае, когда его светлость таррский вице-губернатор переступил порог зала, все взгляды невольно обратились в его сторону. Он пришел услышать о конце своей карьеры, ему было горько и страшно, но он шел вперед на середину зала, стараясь не меняться в лице.

Странно, что оба книжника заявились в Круахан вместе с ним. Вряд ли они настолько доверяли удаче Гвендолен. Но все-таки объемный живот Дагадда и скрещенные на груди руки Логана выделялись весьма отчетливо среди невзрачной и немногочисленной таррской свиты.

Сопровождение короля Данстейна было тем пышнее, чем незаметнее смотрелась отодвинувшаяся за чужие спины Гвендолен. Она наконец-то смогла надежно спрятать крылья под плащом и обернуть вокруг головы длинный конец капюшона, погасив пламя волос. Поэтому никто пока не обратил внимания на бледное и неприметное личико вандерского пажа, выглядывающее из-за гордо возложенных на плечи боевых топоров

Шесть фигур в креслах снова казались абсолютно похожими, но Гвендолен уже могла отличить знакомую ей искру в черных глазах Гнелля как единственную надежду во всем зале.

– Возрадуемся, собратья по Провидению, – заговорил один из шестерых. – И поблагодарим нашего былого собрата Эбера, который помог нам приблизиться к этой цели. Сегодня будет заключено соглашение о монополии на торговлю Круахана с Вандером. С лучшими условиями для пошлин нашим купцам, которые только можно представить. Бесконечно милостиво Провидение, пославшее нам такой день.

– Но… да позволит мне глава Проникающей ветви… – Гвендолен только сейчас заметила Ноккура, рванувшегося вперед. – Мое донесение из Тарра…я говорил совсем о другом…

– Мы благодарим тебя за бдительность, собрат Ноккур, – это зазвучал голос Гнелля, и трудно было отыскать в нем даже малую толику иронии, которая лежала на дне взгляда. – Мы непременно проведем самое тщательное расследование по этому поводу, но событие столь великой важности отвлекло на себя все наше внимание.

– Я… мы…тоже писали о делах величайшей важности, которые происходят в Тарре, – Ноккур был настолько обескуражен, что сорвался на хрип, – они могут поставить под угрозу благополучие Провидения.

– Не принижаешь ли ты силу Провидения, собрат?

– Монополия с Вандером даст нам огромное преимущество в концессии, а значит, первенство на Внутреннем океане. Оберегающая ветвь очень довольна действиями вице-губернатора Баллантайна, – третьим заговорил Онкер, Гвендолен уже приучилась их отличать. – Разумеется, ему следует попенять на то, что он не все поступки согласовывал с наместниками Провидения в Тарре…

– Убежден, что он искренне в этом раскаивается. Не правда ли, Эбер?

Баллантайн разлепил пересохшие губы. Было видно, что он не думая отдал бы пару золотых за глоток воды, но приходилось как-то обойтись. Недоумение било из его взгляда как лучи, но мускулы лица не шевелились.

– Раскаиваюсь, – сказал он глухим голосом, опасаясь даже взглянуть в сторону Гнелля.

– Интересно, когда сьер Баллантайн успел совершить такие подвиги в переговорах с Вандером, – Ноккур владел собой гораздо хуже, стискивая руки и вонзая ногти в ладони, – если последнее время находился в Тарре и был занят совершенно другими вещами?

– Ну что же, – Гнелль чуть усмехнулся, – значит, мы не зря его сделали таррским вице-губернатором. Впрочем, почтенное посольство Вандера, присутствующее здесь, само доставило нам все необходимые пояснения на этот счет.

Головы шестерых фигур в креслах одновременно повернулись в сторону свиты Данстейна и медленно склонили подбородок на плечо. Северные воины, даже уступив монополию, были слишком горды, чтобы кланяться – они дружно громыхнули топорами о щиты. Баллантайн немного растерянно обернулся на своих внезапных союзников. И, конечно, не разглядел Гвендолен в толпе. Зато Дагадд во втором ряду сразу вытаращил глаза и стал толкать Логана локтем так, что тот заметно пошатнулся.

– Давайте будем краткими, собратья, нам нужно решить еще немало дел во славу Провидения. Мнение ветвей в данном случае едино. Мы рассмотрели прошение вице-губернатора Баллантайна о соизволении покинуть нынешний пост и отправиться в Эбру главой концессии. Мы высоко ценим ваши заслуги, сьер Баллантайн, и полагаем, что вы принесли бы немалую пользу вашему городу. Но при существующих у вас разногласиях с наместниками Провидения это будет, вероятно, самым разумным решением. Призываем вас не забывать в путешествиях, что каждый наш собрат представляет силу Провидения на земле, иначе вы можете вновь оказаться перед нашим судом.

– Если бы это зависело от меня, хоть завтра! – Ноккур наконец оторвал ногти от ладоней, с удивлением посмотрев на алые полукружья, оставшиеся на коже.

– Собрат Ноккур, ваша горячность простительна, но выдает в вас человека, делающего только первые шаги на службе Провидению, – Гнелль усмехнулся, откидываясь на спинку кресла. – Эбер, если вы найдете время ко мне заглянуть перед отъездом, я буду признателен. Мой возраст уже позволяет приятно вспоминать прошлое.

Баллантайн, похоже, до конца еще всего не осознал, потому что у него сохранился взгляд человека, привыкшего к постоянной боли и вдруг обнаружившего, что она по непонятной причине перестала его грызть. Зато Логан с Дагаддом переглянулись, восторженно пихая друг друга кулаками в бок. Они бы сразу начали обниматься, их удерживали только шесть фигур в резных креслах, под взглядами которых странным казалось любое проявление ярких человеческих чувств. Глаза Логана засияли таким ликующим светом, словно он уже стоял на палубе корабля, приближаясь к цели своих поисков.

Гвендолен опустила голову. Боль в плече и в измученных крыльях вернулись настолько резко, что она только удивленно выдохнула, стиснув зубы. Все эти дни она не обращала на нее внимания, но теперь ее цель достигнута, и она вновь стала слабой. Причем эта боль – только жалкое предвестье того, что устроит с ней Данстейн, который за свою нарушенную честь разрежет ее на части и раздавит сапогами на полу. Если кто-нибудь до того из жалости не перережет ей горло. Она затравленно огляделась. Оружие у нее отобрали давно и окончательно. Она сама на это пошла, она бросила свою жизнь, как тряпку в огонь, но как же ей сейчас хотелось жить! Особенно когда Баллантайн стоял так близко, пусть и не глядя на нее.

– Я хочу сказать, – неожиданно хрипло заявил Данстейн. Все время он простоял не шевелясь, сжав челюсти, так что тонких губ совсем не было видно. – Мы требуем… Или говори лучше ты, Снэколль.

– Досточтимые сьеры, – вандерский посол заговорил чуть торопясь и с заметным облегчением. – Вы понимаете, что судьба и успех концессии теперь крайне важны для нас. Чтобы поддерживать нашу осведомленность о состоянии дел и заодно выразить сьеру Баллантайну наше почтение, мы хотели бы направить с ним в Эбру нашего посланника.

– Сьер Баллантайн теперь частное лицо, так что он вправе сам решать. Но полагаем, он не станет отказываться.

– Я буду счастлив оказать любезность моим друзьям из Вандера, – Эбер наконец овладел собой и улыбнулся почти прежней улыбкой. Его глаза тепло засветились, когда он посмотрел в сторону Снэколля, – и заранее согласен на любую кандидатуру их посланника.

– Тогда забирай!

И прежде чем Гвендолен успела опомниться, Данстейн схватил ее за плечо – к счастью, другое, здоровое, и с силой вытолкнул из толпы, почти швырнув. У него на лице застыло выражение человека, больше всего на свете боящегося передумать.

Капюшон съехал с ее головы, плащ расстегнулся, и одно крыло высунулось из-под ткани, тем более что она неловко шевелила им, пытаясь помочь себе встать. По чертогу Провидения опять пронесся шорох – как тогда, когда она первый раз вошла туда с Данстейном. Логан с Дагаддом, вынырнув с двух сторон, подхватили ее под локти, поднимая с пола.

Вначале она, конечно, посмотрела на Баллантайна. Чуть снизу вверх, сквозь упавшие на глаза пряди, как смотрела на полу в его кабинете. Если в его взгляде и было удивление, то оно быстро погасло, сменившись чем-то странным, отчего глаза засверкали как звезды, и ей это очень понравилось. Она, оказывается, уже успела забыть, какие у него широко расставленные глаза. И какими большими они кажутся, когда он смотрит прямо на нее.

– Гвен, ты… – произнес он, почти не шевеля губами. – Это все ты… Одна…

Его щека дернулась, и он протянул к ней руку.

Тогда Гвендолен стало совсем хорошо. Настолько хорошо, что она вспомнила о других людях, и обернулась, опираясь одной рукой на Логана.

– Тот, кому подарили жизнь, не вправе спрашивать, почему. Но я все же спрошу тебя, конунг.

Лицо Данстейна кривилось от ярости. Было понятно, что, оказавшись за дверью, он с размаху всадит свою секиру в первый попавшийся предмет мебели. Даже видавшая его боевой гнев свита чуть раздвинулась в стороны. Но ответил он достаточно спокойно, хоть и прерывистым голосом:

– Я подумал: про вас обязательно сочинят балладу, и если я тебя отпущу, я тоже в ней окажусь.

– Я сложу о тебе много хвалебных стихов, конунг.

– Нет, – Данстейн стиснул рукоять секиры так, что в следующее мгновение что-то должно было треснуть – или дерево, или пальцы. – Никогда больше не показывайся мне на глаза, а то я могу передумать.

– Я не стану, конунг. Просто каждый раз, когда ты будешь побеждать в своих битвах, ты будешь знать, что накануне стихи мне особенно удались.

Гвендолен покачнулась, потому что ей показалось, что в зале неожиданно потемнело. Когда успели так внезапно потушить все свечи? Лицо Данстейна стало вначале расплывающимся белым, потом серым пятном, скрывающимся в наступающей темноте.

Чьи-то руки обхватили ее сзади, и встревоженный голос Баллантайна сказал:

– Гвен, тебе плохо? Ты ранена? Что с тобой?

– Мне очень хорошо, – ответила она абсолютно честно, потому что в этот момент он поднимал ее на руки. – Я только почему-то ничего не вижу.

Воспользовавшись положением, она опустила голову ему на плечо. От камзола все еще слегка пахло морской солью – такое дивное напоминание о море в каменном Круахане, а от волос почему-то дымом. Последним, что он произнес, пронося ее в двери зала, было:

– О небо, как же ты летаешь, когда ты такая тяжелая?

Логан подобрал с пола плащ Гвендолен, и дверь за ними закрылась.

– Я бы на вашем месте так сильно не радовался жизни, – довольно мрачно сказал Нуада, вертя в руках кубок. Впрочем, его скрипучий голос никогда не звучал с оптимизмом. – Теперь Служба Провидения собьется с ног, чтобы за нами следить. И покровительства таррского вице-губернатора, – он выразительно покосился в сторону Баллантайна, – у нас тоже нет.

Остальные его не особенно слушали. Логан и Дагадд с головой погрузились в разложенные карты, по очереди водя по ним пальцем, отпихивая друг друга, и обсуждали предстоящий маршрут эскадры. На лице Логана все еще оставался тот ликующий отпечаток, что возник в Чертоге Провидения, и оно казалось совсем юным – словно пятнадцатилетний паж пускается в свое первое серьезное плавание. Дагадд тоже сиял, правда вполне может быть, что умильное выражение возникало у него при виде толстого окорока в огромной миске с соусом. Судя по тому, что все остальные почти не ели, большей части было суждено достаться ему.

Баллантайн подливал вина в кубок Гвендолен, глядя на нее с тем же странным выражением удивления, которое она до конца не могла понять. Но поскольку он не спускал с нее глаз, ей это очень нравилось. На слова Нуады он отреагировал не сразу и довольно равнодушно:

– Мы едем с одобрения Изучающей ветви.

– Надеюсь, вы не рассчитываете на поддержку Гнелля всерьез? Не будем вслух говорить… – Нуада понизил голос, – но уверяю вас, что если вы это найдете, его оно заинтересует в первую очередь.

– Когда… оно… будет в наших руках, дорогой мой Нуада, мало кто сможет встать у нас на пути, – заметил Логан, не поднимая головы от карт и откусывая от большого ломтя хлеба.

– Да нас и сейчас несладко за ноги ухватить, – поддакнул Дагадд и широко ухмыльнулся Гвендолен. Правда, в данный момент его слова звучали сильным преувеличением, и она представляла из себя довольно легкую добычу – без своего привычного оружия, одно крыло привычно притянуто к спине, другое никак не могло до конца сложиться. Поэтому мужчины провели ее в трактир, закрыв собой и накинув на плечи парадный плащ Баллантайна, как самый широкий и длинный, и даже в дальнем углу она сидела завернутая в него по уши. Эбер не отнимал первого кубка от ее губ, пока она не допила до конца, и теперь Гвендолен словно плавала в каком-то теплом море, его волны то окатывали ее, то отступали, чтобы вновь нахлынуть. Рука сразу перестала болеть, или она не замечала больше, что та болит, и это было приятно и непривычно, как и сидеть за столом среди людей. На ее щеках появились два красных пятна, а глаза загорелись так ярко, как будто она летела в лунном небе, вглядываясь в темноту.

– Я хорошо знаю сьера Фредерика Гнелля, – голос Баллантайна зазвучал суше, и он отвел взгляд от Гвендолен, – и представляю, что от него ожидать. Но поговорить с вами я хотел не об этом. Мы стоим, может быть, перед самым важным открытием в истории мира. Даже если все, о чем вы рассказываете, неправда, даже если все древние документы не более чем подделка и бред покинутого всеми безумного книжника, наше путешествие все равно не будет напрасным, потому что мы надеялись изменить этот мир. Я прав, что мы все придерживаемся одной цели, хоть и представляем ее, возможно, по-разному?