Текст книги "Снайпер должен стрелять"

Автор книги: Валерий Прохватилов

Соавторы: Алексей Беклов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

Глава десятая
Прозрения Арбо

Пригородные коттеджи, отступавшие на восток от владений Бэдфулов, на первый взгляд казались похожими друг на друга – двухэтажные, расположенные в глубине участков, закрытые деревьями, типичные для людей среднего, но устойчивого достатка. Но это было поверхностное впечатление. На самом деле каждый из них имел свои особенности, иногда более, иногда менее примечательные, то есть как бы свое лицо.

Особенностью коттеджа, в котором жил Фредерик Арбо, в отличие, скажем, от коттеджа доктора Хестера, являлась довольно крутая лестница, пристроенная к боковой стене дома и позволяющая, не беспокоя домашних, подняться на второй этаж. Лестница эта появилась сравнительно недавно, когда поэт достиг возраста, требующего определенной независимости. «Госпожа Свобода, приумножь богатство души и тела и замаскируй их бедность!» – бормотал он порой, забираясь поздней ночью к себе наверх после случайной какой-нибудь дружеской вечеринки, весьма, как правило, безобидной.

Относительно свободен Арбо был и материально, благодаря наследству, полученному по завещанию после смерти бездетной тетушки, которая не чаяла в нем души. Маленького Арбо она под любым предлогом старалась залучить к себе, пестовала, баловала, но, кроме прочего, терпеливо прививала ему любовь к литературе, особенно к мировой поэзии. Отец и мать Фредерика старания тетушки считали простым чудачеством, однако благодаря ей будущий поэт отправился учиться в Сорбонну, что и определило окончательно его судьбу. Вернувшись, он вступил во владение оставленным ему наследством и целиком отдался поэзии.

Единственным приметным недостатком Арбо была привычка хорошо поесть. В остальном он был весьма умеренным. Даже некоторая его безалаберность в одежде скорее была игрой, призванной скрасить тучность.

В «Клубе по средам» Арбо, как мы знаем, любили особой любовью – так старшие любят младших, прощая им затянувшуюся детскость.

Можно смело сказать, что, как всякий поэт, наделенный подлинным даром, Фредерик обладал достаточно ярким воображением. Проявлялось оно, однако, не только в творчестве, но и в обыденном поведении, которое окружающим порою казалось странным. Слишком импульсивный и увлекающийся, он порой настолько погружался в свои фантазии, что они начинали казаться ему действительностью, а это с неизбежностью приводило к тому, что некоторые его поступки вызывали недоумение.

Одна из таких фантазий невероятным образом отразилась на его взаимоотношениях с доктором Хестером. Главное, пожалуй, крылось здесь в том, что, сам не отдавая себе отчета, Арбо в душе сильно недолюбливал доктора. Сначала это проявилось в каком-то неосознанном противостоянии при первой же встрече. Но в клуб доктора привел Эрделюак, и этого было достаточно, чтобы Арбо не позволил себе как-то проявить свое чувство внешне. Скорее наоборот – он старался выказать Хестеру подчеркнутую приязнь. Или в крайнем случае – быть нейтральным.

Так он и вел себя – вплоть до появления в их компании Веры. Новым толчком к раздражению послужила очевидная привязанность этой молодой обаятельной женщины к Хестеру, сначала к жениху, а затем – к супругу.

Вера несомненно относилась к тому типу женщин, которые нравились Фредерику: светлые («золотые», как говорили в старину изысканные поэты) волосы, ослепительно нежная кожа, легкость характера, простодушная и легко угадываемая доверчивость… Если быть честным, бедный Арбо непрестанно ловил себя на том, что не просто завидует холодновато-изысканному доктору с его небрежно-насмешливыми манерами, но и попросту говоря… ревнует. Все последнее время Арбо носил эту боль глубоко внутри, ощущая себя униженным и разбитым и не имея ни желания, ни возможности хоть кому-нибудь рассказать об этом.

Он старался себя осаживать, но воображение в данном случае не могло считаться его союзником. То ему казалось, что доктор всегда неискренен – например, напряженно и фальшиво смеется и при этом подчеркнуто нежен с Верой («Как с больной», – с удивлением думал Арбо)… То он видел, как Вера ни с того ни с сего вдруг теряется и как будто пытается что-то вспомнить или найти, а что надо искать, не знает… То невольно обращал внимание на улыбку доктора (улыбается, а в глазах – вновь тот самый холодок, от которого так и веет равнодушной с виду угрозой, удава кролику)…

Постепенно Арбо поневоле приучил себя коллекционировать эти «мелочи», то есть все, что так или иначе касалось доктора, Веры и почти невыносимых для него взаимоотношений молодых супругов.

Сразу после убийства молодого Бэдфула разговоры в их компании то и дело напрямую касались этой печальной темы. Арри Хьюз, в числе прочего, первым указал на явную ненормальность преступника. Естественно, все начали спрашивать Хестера, что все это могло бы значить. Доктор в ответ, все с той же полу насмешкой, нес такую заумь, пересыпая ее специальными медицинскими терминами, что слушать его было невыносимо скучно. Видимо, он склонялся к тому, что преступник – маньяк, а следовательно, для ломания копий просто нет повода. Мари уклонялась от высказывания какого-либо мнения, Хьюз кипятился, так и сыпал предположениями, но все они казались лишенными логики или попросту высосанными из пальца.

Во время этих разговоров Арбо тайком наблюдал за доктором, отмечая некоторые странности его поведения. Поэту казалось, что тот как-то не так, как все, реагирует на происходящее: то едва заметно скривит рот, то вдруг прищурится так, словно хочет спрятать глаза, то неестественная резкость появится в его движениях. Казалось, доктор вроде бы знает что-то, но считает ниже своего достоинства поддерживать разговор явно непрофессионального свойства.

Из неприязни к доктору вырастало желание разобраться в чем-то, неясно было только в чем. Арбо не признавался себе в стремлении понять, как уживается Вера с доктором. Да и нельзя было в этом признаться, потому что любопытство его скатывалось тогда в полное неприличие, в попытку заглянуть в замочную скважину. И он искал иное объяснение своему любопытству. И чем больше убеждал он себя в том, что Вера здесь ни при чем, тем с большим недоверием относился к доктору, подозревая его… В чем? Чтобы ответить на этот вопрос, полагал он, стоило бы понаблюдать за доктором не в дружеской компании, а там, где он мог проявить себя иначе, стать самим собой, сбросить маску. Убеждая себя в том, что маска и есть суть доктора Хестера, Арбо подталкивал себя к дорожке, пускаться по которой, может быть, и не стоило бы.

В один прекрасный момент, не договорившись заранее, он отправился на прием к доктору Хестеру.

Где живет доктор, Арбо, естественно, знал. Знал он и другое: из их компании, кроме Эрделюака, в гостях у Хестера никто не бывал. Напрашиваться к нему с визитом никому не приходило в голову, скорее всего, потому, что все же доктор был значительно старше их. Кроме того, клиника находилась у него при доме, и одного этого было достаточно, чтобы ему не докучать. Эрделюак же попал к Хестеру лишь раз, как-то это оказалось связанным с теми картинами, которые тот у него приобретал.

И вот Арбо стоял перед дверью с табличкой:

«Джонатан М. Хестер, психиатр.

Прием новых пациентов по понедельникам с 12 до 16 часов».

Как это ни странно, был понедельник, а на часах, в чем убедился Арбо, – тринадцать пятнадцать. Он позвонил. «Войдите», – предложил женский голос. Поэт открыл дверь и оказался в прихожей. Она была небольшой – метра два на полтора. И совершенно пустой – ни стола, ни стула. Зато была еще одна дверь. В двери окошечко, в окошечке – глазок.

Прежде чем Арбо успел осмотреться, окошечко открылось.

– Вы к доктору? – спросила женщина, которая, видимо, и предложила ему чуть раньше войти.

– Да, если можно, – ответил он.

Женщина, похоже, нажала то ли кнопку, то ли рычаг, внутри двери чуть слышно зарычало, и она стала медленно открываться.

– Пройдите сюда, садитесь, пожалуйста, – предложила она, – если вы на прием к доктору, будьте любезны… это, понятно, чистая формальность, но надо заполнить бланк.

Предложение это несколько смутило Арбо, потому что, честно говоря, жаловаться ему было не на что, скорее, его можно было демонстрировать в качестве образца здоровья, силы и крепости духа. Позаботиться же о достаточно веской причине обращения к доктору в голову ему как-то не пришло. Оказалось, что бланк и не требует этого. Тут же он его и заполнил. Женщина поблагодарила, сказала: «Подождите минуточку» – и ушла внутрь дома. Хестер действительно появился через минуту.

– Добрый день, Фредерик, – сказал он без улыбки, очень серьезно глядя на новоявленного клиента.

– Добрый день, доктор, – ответил Арбо, чувствуя себя не в своей тарелке и расплываясь в откровенно дежурной улыбке, на которую доктор не ответил.

– Вам действительно нужна моя помощь? – только и спросил он, но Арбо почудилось, что доктор видит его насквозь.

– Да, а что? – ответил он, кажется, опять невпопад.

– Вы когда-нибудь обращались уже к психиатру?

– Я? – Арбо замялся, пытаясь выиграть время. – Кажется, нет.

– Не волнуйтесь, Фредерик, но должен заметить, что слово «кажется» в данном случае неуместно. Давайте еще раз: вы обращались когда-нибудь к психиатру?

– Нет.

– Вам это не по средствам?

– Ну почему же… Я мог бы… Да, мне это по средствам, – выговорил наконец Арбо.

– Я могу порекомендовать вам хорошего психиатра, – сказал Хестер, по-прежнему не сводя с него глаз.

Поворот был совершенно неожиданный, Арбо понял, что доктор не намерен принять его в число своих клиентов, что, впрочем, и не входило в его расчеты. С упрямством, достойным другого применения, он решил зайти с иной стороны.

– Зачем мне другой психиатр? Я же его не знаю, – заявил он.

– Меня как психиатра вы тоже не знаете, Фред. И чтобы вы меня лучше поняли, должен сказать: я не консультирую знакомых, так как не могу брать с них деньги. Заниматься же благотворительностью я не могу себе позволить.

– Ах вот как!

– Фред, вы же прекрасно меня понимаете. – Хестер поморщился. – Обратитесь, если это необходимо, к другому психиатру. Наши дружеские встречи не дают вам права толкать меня на поступки, которые противоречат моим принципам.

– Все понял, – сказал Арбо, поднимаясь, разведя руки и выпятив нижнюю губу. – Извините, доктор, за беспокойство. Больше не буду. Виноват. – И он двинулся к двери с окошечком и глазком.

– Не обижайтесь, Фред, – сказал доктор, опережая его и нажимая рычажок, который почудился поэту, когда дверь первый раз перед ним открылась.

– Да, да, – поспешил ответить Арбо, – извините, доктор, до свиданья.

– Линда, проводите нашего друга, – сказал доктор ассистентке.

Нельзя сказать, что воображение не рисовало поэту нечто подобное. Бесхитростность поступка, если и не укладывалась в нормальную логику, все же многое извиняла. Ну, проявил человек неумеренное любопытство, за что и получил неприятный, но не столь уж болезненный щелчок по носу. Ему бы и успокоиться, унять буйную фантазию, жить себе и жить, не докучая другим. Казалось, урок не прошел для Арбо бесследно. Какое-то время он пребывал в состоянии неустойчивого равновесия, уговаривая себя не пороть горячку.

Но продолжалось это недолго. Лукавый не оставлял его своими заботами, все что-то шептал и шептал. И слов-то вроде не разобрать, а смысл их, как ни странно, понятен.

Кончилось это тем, чем и должно было кончиться. Не удовлетворившись легальной возможностью разобраться в докторе Хестере, Арбо решился на поступок, который сам осудил бы, соверши его кто-то другой.

Участок, на котором стоял дом доктора, занимал не менее трех акров. Он был огорожен легкой решеткой, разделенной кирпичными столбиками. За решеткой сплошь поднимались кусты жасмина, хорошо укрывавшие участок от чужих глаз. Приобретя его лет десять тому назад, доктор, видимо, как, впрочем, и предыдущий хозяин, мало, а может быть, и совсем не занимался им. Выложенные керамической плиткой дорожки поросли пыреем, кустарники загустели, деревья разрослись, поставленные кое-где скамейки требовали ремонта. Все это придавало участку таинственность, а ночью, когда жизнь вокруг замирала, казалось, что здесь вполне можно заблудиться.

Чтобы попасть на участок, надо было любым из возможных способов перебраться через ограду, продраться сквозь кусты жасмина, а поскольку лето отсчитывало уже первую половину августа, еще и умыться ночной росой. Арбо проделывал все это первый раз в жизни. То, что он не одумался и не повернул назад, говорило лишь об одном: что-то подточило джентльменские устои поэта, а чаще всего, как известно, такие фокусы проделывает любовь. Однако, признайся он себе в этом, Арбо едва ли оказался бы в докторском саду.

Ночь была беззвездная, но свет от придорожных фонарей несколько рассеивал тьму. Кусты и деревья угадывались довольно легко. Дорожку различить было трудно, но она хорошо чувствовалась под ногой.

Арбо ступал так, чтобы шаги его не были слышны. Напряженно вслушиваясь, чуть растопырив руки, он медленно продвигался вперед. Тьма разворачивалась к нему своими мрачными глыбами. Кусты казались плотными, непролазными. Душа и тело поэта, как никогда, соединились в одно, томились готовностью к какой-нибудь неожиданности, и скорее всего неожиданности опасной.

Вдруг Арбо замер: метрах в десяти перед собой он увидел освещенное окно. Голубоватый свет пробивался сквозь легкую тюлевую занавеску. Светилось окно второго этажа. Еще осторожнее поэт двинулся в его сторону.

«Спальня», – почему-то подумал он, и лицо его обжег стыд. Однако и это не побудило его оставить дурную затею. Он угадал дверь, в которую входил днем. Освещенное окно находилось не над ней, а с левой стороны дома. Арбо решил, что оно скорее всего принадлежит той его части, которая отведена под клинику. Что делать дальше, было не совсем ясно. Постояв, он решил проверить, нет ли других освещенных окон, и двинулся вокруг дома. Освещенное окно он нашел на его противоположной стороне. Теперь это было окно первого этажа. Что за ним, мешали разглядеть кусты. Опустившись на корточки, он протиснулся между ветвями, распрямился. Голова его оказалась чуть ниже карниза. Арбо ухватился за него, нащупал ногой выступ фундамента, подтянулся и заглянул в окно.

Перед ним была освещенная торшером гостиная: холодный камин, стол с четырьмя стульями, диван, на консоли ваза с цветами, на свободной стене – картины. В комнате никого. Арбо вернулся назад, к голубому окну, выбрал позицию за одним из деревьев, стоящих как раз напротив него, и стал наблюдать. Ровным счетом ничего не происходило ни за окном, ни в мире, который его окружал. Ночь была ночью, тихой, августовской, сонной.

Но если ничего не происходило в мире, то в душе поэта все бурлило и клокотало, отдаваясь дрожью в руках и во всем теле. Не вполне отдавая себе отчет в том, зачем он это делает, Арбо полез на дерево, под которым до этого стоял. Нижние ветви, к счастью, оказались невысоко над землей. И все же то проворство, с каким поэт забрался вверх, говорило о том, что им движет какая-то новая сила, позволяющая преодолевать непреодолимые ранее препятствия. Поднявшись достаточно высоко, он глянул в окно и чуть не сорвался вниз: посреди комнаты на медицинском столе, вытянув руки вдоль тела, лежала Вера. Глаза ее были закрыты, и Арбо тотчас представилось, что она мертва. Едва удержавшись, чтобы не закричать, он так вцепился в ветви, за которые держался, что пальцы пронзила резкая боль. Не отрываясь, широко раскрытыми глазами он смотрел в окно.

Сколько прошло времени, он не знал, не соображая, что делать и надо ли что-нибудь делать. Вдруг через комнату метнулась тень, и перед Верой со шприцем в руке оказалась та самая женщина, что когда-то предлагала ему заполнить бланк.

К Мари Арбо явился, созвонившись с ней предварительно по телефону. Почувствовав его необычную возбужденность, она сразу же предложила ему подняться в ее апартаменты, чтобы официальность обстановки не мешала их разговору. Комната, в которой она его принимала, представляла собой и гостиную, и кабинет, но комната эта принадлежала молодой женщине, что сразу чувствовалось в отсутствии гостиничной чопорности и кабинетной строгости.

– Садись. – Она показала ему на кресло, а сама устроилась на диване, и позой, и улыбкой подчеркивая, что готова слушать его, и слушать по-дружески.

– Мари, – начал он с заранее заготовленной фразы, – я тебе выложу все как на духу, только дай мне, пожалуйста, слово, что не будешь меня ругать.

– Арбо, милый, папа с мамой, как я знаю, тебя не ругают, если и я откажусь от этой чудной привилегии, ты можешь стать плохим мальчиком. – И она погрозила ему пальцем.

– Знаешь что? Брось-ка ты эти штучки, а то я встану и уйду.

– Можно подумать, что я буду тебя удерживать.

– Так дело-то ведь серьезное. Стал бы я тебе мешать, если бы у меня не было к тебе дела, – закричал он.

– А если серьезное, так не ори и никаких обещаний у меня не выпрашивай.

– Ах так! Тогда считай, что я пришел сделать официальное заявление.

– О чем?

– О насилии над личностью.

– Извини меня, Арбо, – Мари улыбалась, ее явно забавляла его горячность, – но ты явно обратился не по адресу. С таким заявлением надо идти в полицию.

– Зачем мне идти в полицию, когда у нас есть ты.

– Ах вот как! Я вам уже и полиция.

– Ну зачем ты передергиваешь? Я ведь к тебе пришел, и не пойду я в полицию, я его лучше сам убью.

– Кого, если не секрет?

– Доктора, – опять заорал Арбо, – нашего доктора, дружка Эрделюака.

– Тогда расскажи – за что.

– Так разве я сюда не с этим пришел?

– Чтобы убить доктора?

– А, – завопил Арбо и кинулся на нее, делая вид, что хочет вцепиться ей в горло.

Мари, хохоча, отбивалась от него, выкрикивая:

– Арбо, я не доктор, честное слово – не доктор. Пусти, черт толстый, пусти меня.

Арбо отступил на два шага и ткнул в нее пальцем:

– Будешь слушать?

– Ну еще бы! Если уж дело дошло до убийства, просто уши развешу.

Последнюю ее реплику поэт словно и не слышал.

– Так вот, – начал он, – я установил, что доктор Хестер совершает насилие над своей женой…

Не удержавшись, Мари прыснула в ладонь, не сводя с него глаз.

– Почему ж насилие? Она же его законная супруга. А потом, как же ты это установил?

Арбо опять не поддержал ее веселости.

– Я залез на дерево, – заявил он.

Мари, зайдясь хохотом, так и покатилась по дивану.

– Ты, на дерево? – вскрикивала она сквозь смех. – Ой, спасите меня! Представить себе не могу!

– Смейся, смейся, – с укоризной сказал он. – Я толстый, я неуклюжий, я глупый – вы все умные. Надо мной можно смеяться. Давай, давай, я подожду.

Мари наконец поняла, что чересчур увлеклась, что ее веселость обижает Арбо, и хозяйке, пожалуй, следует повнимательней отнестись к гостю.

– Прости меня, пожалуйста. – Она продолжала улыбаться, но уже без всякой дурашливости. – Давай-ка сразу уточним. На какое дерево ты залез?

– В саду у доктора Хестера.

– И увидел что-то такое, что побудило тебя обратиться ко мне?

– Да, именно так.

И тут Мари увидела в его глазах такую тоску, что ей стало не по себе.

– Говори, говори, – только и вымолвила она.

– Знаешь, я довольно давно наблюдаю за доктором и Верой. С чего это началось, я уже и не помню, но что-то мне не понравилось в его отношении к ней. Меня раздражала его слащавость, какая-то фальшивость во всем, что он делает. Согласись, это не то, что принято в нашем клубе. Я старался сдерживать себя, не показывать, что я о нем думаю… И вот наступил момент, когда я не выдержал и забрался к доктору в сад.

– О Господи! Ты хоть представляешь, чем это тебе могло грозить? – воскликнула Мари.

– Я не думал об этом. На втором этаже у него кабинет, где он принимает больных. Я и сам не знаю, как это получилось, но все же я залез на дерево, расположенное как раз напротив окна этого кабинета, и увидел Веру. Она, вытянувшись, лежала на каком-то столе, бледная, неподвижная. Я даже сначала подумал, что она умерла. Возможно, я не все разглядел, там на окне такая кружевная занавесочка, но прозрачная, даже лица хорошо видны. Так вот, Вера не была мертвой, она спала, не знаю – под наркозом или под гипнозом. К ней подошла женщина, помощница доктора, и ввела в вену правой руки целый шприц какой-то гадости. При этом она с кем-то разговаривала. С кем же еще? – с доктором. Сделав укол, она достала секундомер – видимо, он лежал в кармане ее халата – и стала считать пульс. Вера так и лежала, не шевелясь. Сколько прошло времени, сказать трудно, наверно, минут пять-шесть. Тут она что-то сказала, и появился доктор. Он приподнял Вере голову и надел на нее что-то вроде обруча, утыканного множеством проводов. В глубине кабинета – стена, что напротив окна, вся заставлена какими-то приборами. Они так и стоят друг на друге. А он стоит около них и что-то там вертит, нажимает. А Вера как лежала, так и лежит. Вдруг снизу выползает еще один прибор, чем-то похожий на телекамеру. Выполз и стволом, не знаю, как это еще назвать, нацелился прямо Вере в голову. Тут доктор словно чего-то испугался: руки на приборах, а сам обернулся и смотрит на Веру, а лицо нехорошее такое, как у убийцы. Что-то там в этот момент произошло: свет вдруг чуть померк, Вера вздрогнула – и все.

Какое-то время доктор еще смотрел на приборы, потом подошел к ней, пощупал пульс, снял обруч и, улыбаясь, что-то сказал той, другой женщине, своей помощнице. Она подошла к нему и… и они стали целоваться. Знаешь, как целуются любовники.

Арбо замолчал, молчала и Мари. Какое-то время они сидели, не глядя друг на друга.

– Чего же ты хочешь от меня? – спросила Мари. От веселости ее не осталось и следа.

– Не знаю, – чуть слышно ответил он, так и не взглянув на нее.

– Я тебе напомню слова одного моего знакомого поэта, – сказала она. – «Надежда моя, альбатрос! Если сердце твое пробито пулей, не дай опуститься крыльям. Или зря дана им океанская сила?» Это твои слова, Арбо. Теперь мне понятно, какая сила подняла тебя на дерево, зовут эту силу – Вера.

Он тоскливо глянул на нее и отвел глаза.

– К этому я должна добавить следующее: если делами сыска занимается профессионал, он не имеет права впутываться в дурную историю, иначе он не профессионал. Сыщики-любители только в дурные истории и впутываются. Накрой тебя доктор, тебе до конца дней было бы не отмыться.

Слова эти, похоже, никакого впечатления на Арбо не произвели, словно он их и не слышал.

– В среду, в последнюю среду, – заговорил он, – когда доктор чем-то отвлекся, я, будто нечаянно, взял Веру за локоть и прикоснулся к тому месту, где вены. Она так вздрогнула, словно я причинил ей сильную боль. Я понял, что вены ее исколоты. Ты заметила, что даже летом, в жару, она никогда не ходит с голыми руками?

– Арбо, посмотри на меня, – попросила Мари. – Давай договоримся с тобой так: эта история – за мной. Я постараюсь во всем разобраться. Но я тебя умоляю: никогда, ни под каким предлогом не суйся больше к доктору. И если встретишь его или Веру на наших средах, веди себя, пожалуйста, так, словно ничего не произошло. Если не сможешь – лучше не приходи совсем. И еще. Ты исключаешь, что Вера больна? Что она, может быть, сильно больна? По моим понятиям, доктор Хестер – специалист очень высокой квалификации. И мне, да, наверно, и тебе, известны случаи, когда он брался лечить безнадежно больных. И во всех случаях победу одерживал он, а не болезнь. Наконец, ты что же, можешь запретить доктору иметь любовницу? И теперь извини. Все. Времени у меня больше нет. И чтобы ты никуда не смел без меня соваться. Понял?

Недели две Арбо самым добросовестнейшим образом выполнял указания, данные ему Мари. Начинало чувствоваться приближение осени. Листва на деревьях стала жесткой, темно-зеленой, кое-где ее пробивала уже желтизна. По ночам, когда не было туч, небо наливалось созревающими звездами. Влажный ветер все реже приносил запахи цветущей земли, и все чаще чувствовался в нем холодный настораживающий дух океана.

Растравляя себя, можно было попытаться пройтись мимо участка доктора Хестера в надежде хоть что-нибудь разглядеть и дать новую пищу фантазии. Но Арбо не осмеливался это сделать. Однако ничто не мешало ему как бы невзначай проехать мимо его дома и бросить на него рассеянный взгляд. Случалось проезжать поэту мимо этого дома и ночью. И всегда видел он одно и то же: свет в гостиной и кабинете доктора горит.

Но однажды дом оказался погруженным в темноту. Странное предчувствие овладело Арбо, интуиция подсказывала – что-то случилось. Он проехал чуть дальше, поближе к обочине поставил машину и вернулся к дому доктора пешком.

Словно провидение руководило поэтом. Не иначе как оно подсказало ему, что нет необходимости лезть через ограду и продираться сквозь кусты. Стоило ему тронуть расположенную рядом с воротами калитку, как она тут же распахнулась. Дорожка, ведущая к дому, тонула в темноте, но она была знакома ему, и он довольно быстро оказался у дверей в дом Хестера. К его удивлению, дверь эта оказалась открытой. Мысль о том, что Вере грозит опасность, подтолкнула Арбо вперед. Он переступил через порог. Открытыми оказались и дверь с таинственным урчащим замком, и другая, ведущая внутрь дома.

За последней дверью Арбо угадал лестницу, ведущую на второй этаж, туда, где находилась комната, в которой он видел лежащую на столе Веру. Соблюдая чрезвычайную осторожность, он стал подниматься вверх. Что заставляло его это делать, едва ли он был в состоянии объяснить. Обещание, данное Мари, забылось. Лишь одно безумное тоскливое предчувствие владело им: с Верой что-то случилось.

Окно в кабинете доктора едва угадывалось, – видимо, его все же достигал свет уличных фонарей. Привыкнув к темноте, Арбо стал различать очертания отдельных предметов. Середина комнаты оказалась пустой. Ни стола, на котором он видел Веру, ни того странного, напоминающего телекамеру прибора, что приставлял доктор к ее голове, не было.

«Господи, что я тут делаю?» – с ужасом подумал вдруг, словно опомнившись, поэт. Ему представилось, что его заманили в ловушку, что вот сейчас вспыхнет свет, и перед ним окажется разъяренный доктор с револьвером в руке. И никто его не осудит, если он влепит пару пуль в живот ночного гостя, заявив, что принял его за грабителя. Остережения Мари наконец вспомнились ему. Арбо сделал было уже шаг к двери, когда ему вдруг почудилось, что кто-то осторожно поднимается по лестнице.

Тут-то и почувствовал он, что такое настоящий ужас. Покрывшись липким потом, он попятился в угол – только бы подальше от той двери, в которую он только что вошел.

Фредерик старался вжаться в стену, исчезнуть, превратиться в малую точку – и все слышал и слышал шаги.

Оказалось, что он машинально закрыл за собой дверь…

Вот она медленно распахнулась, в комнате Арбо был уже не один. Вспыхнул пронзительный тонкий луч карманного фонаря. Луч был тоньше иголки, но высвечивал предметы с беспощадной точностью лазера.

Нет, это был явно не доктор Хестер, решил Арбо. Тот, кто пришел, быстро и ловко что-то искал. Скрипнул замок, открыли и закрыли один, потом другой ящик стола. Зашуршали бумаги, послышались странные щелчки, будто включали и выключали секундомер: один, два, три…

Луч фонарика неожиданно погас. Человек двинулся по комнате. На фоне окна обозначился его профиль, черный, страшный, в какой-то нелепой маске, словно на человеке были мотоциклетные очки. Лицо медленно поворачивалось, и Арбо почудилось, что человек видит его, как будто, при свете дня. Занавески вдруг с шумом задернули, и наступила кромешная тьма.

Фредерик теперь не мог уловить, стоит ли человек на месте или движется в его сторону. И тут ему показалось, что неизвестный уже рядом с ним, что достаточно протянуть руку и можно его коснуться.

– Что вы тут делаете, Арбо? – прозвучало вдруг над самым его ухом. Голос был хрипловат, похоже, принадлежал он крупному, сильному мужчине.

Фредерик вдруг почувствовал, как у него медленно начали подгибаться ноги.

– Ваше счастье, что я узнал вас, – сказал незнакомец, приходя в ярость. Сильная рука сгребла поэта за воротник и быстро-быстро поволокла его вон – через комнату, по лестнице, мимо дверей.

На крыльце ему заломили руку, и он получил такой толчок, от которого летел почти до калитки, где и упал на дорожку самым позорным образом.

– Сказано же было, не суйся не в свое дело! – Это он еще услышал, поднялся, выскочил за калитку и бросился бежать к оставленной в стороне машине…