Текст книги "Снайпер должен стрелять"

Автор книги: Валерий Прохватилов

Соавторы: Алексей Беклов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)

Мой конфигурант впервые обратил на себя внимание ученых после того, как попал в случайную автокатастрофу, в канун своего шестидесятилетия. Придя в себя на больничной койке, он вдруг начал говорить… на старофранцузском. Чем, разумеется, привел в изумление и медперсонал, и близких. Уж кто-кто, а жена-то была уверена, что никакого французского языка пенсионер Перов никогда не знал!

Медсестра, понимающая французский, сказала, что он говорил о Наполеоне и маршале Нее, который в свое время применил как раз новую тактику перестройки пехотных полков. Это и привлекло к Перову внимание целого ряда столпов науки. Ведь подумать только: более пятидесяти раз его убивали в битвах, около сорока раз ранили! Рядом с фараоном Рамзесом он сражался под Кадешем в 1292 году до нашей эры и при этом спас жизнь одному из его сыновей. Бился на стороне Габсбургов против шведских повстанцев при Сенпах в 1286 году и в 1793 году вошел с войсками Наполеона Бонапарта в Каир. Если не считать Сталинградской битвы, это была последняя крупная военная операция, в которой Перов участвовал. Остается добавить: все, что он говорит и что удается потом проверить, подтверждается практически стопроцентно. Вот вам скромное подтверждение гипотезы Раймонда Моуди о бессмертии души, которая со смертью человека не исчезает, а, безусловно, ищет и порой находит другой объект. В данном случае в столь неугомонной и яркой судьбе моего Перова все сложилось с той безупречной логикой, о которой писал когда-то пусть и безымянный для вас, но весьма модный российский поэт, много собственных сил положивший на пропаганду идей бессмертия. Его строчками я закончу. И заранее прошу извинить: в моем собственном робком переложении на английский стихи, разумеется, проиграют, но суть останется. Нет ли у кого возражений?..

Выдержав небольшую паузу, он прочел:

 
Был Хафиз – появился Байрон.
Жил Вийон, жил Эдгар По.
Один – бродяга, другой – барин.
А это – один и тот же поэт!..
 

– Точно так же и мой герой, – заключил Андрей. – И заметьте: он всегда был солдатом, простым солдатом. За десятки и сотни лет ему ни разу не пришлось ни переучиваться, ни менять стиль жизни.

– Это восхитительно, Андрей! – тут же вставила Кроха и даже хлопнула несколько раз в ладоши. – Ваш пенсионер безусловно достоин Книги рекордов Гиннесса. Это ж надо – Сталинград, фараон Рамзес, Фермопилы и маршал Ней!.. Все настолько восхитительно, что я уже теперь ничему не верю! Вы, Андрей, своим жутким рассказом просто-напросто раздавили нашу мечту. Как гусеницу.

– Да-а, пожалуй, тут перебор, – проворчал негромко Эрделюак. – Девяносто шесть раз, пусть невольно, ввязаться в такую драчку… Тут уж точно виден рецидивист, и при этом, надо сказать, отпетый!

– Случай где-нибудь зафиксирован? – чуть сорвавшимся голосом вдруг спросил Фредерик Арбо. – Я имею в виду не какой-нибудь закрытый отчет, а прессу.

– Разумеется, зафиксирован, – тут же очень серьезно сказал Андрей. – В свое время в популярной российской газете «Клюква» независимый журналист, господин… если память не изменяет… Да, конечно, я помню – господин Посысаев… дал подробную информацию. С того, черного дня бедолаге Перову приходится в основном коротать свои дни в четырех стенах: от любителей автографов попросту нет отбоя!

– Все равно ничему не верю, – упрямо сказала Кроха. – Я весь вечер смотрела сперва сквозь пальцы, как скептически улыбались всем нашим доводам то Эрделюак, то Андрей, то вы, доктор Хестер, – обратилась она вдруг к Хестеру. – Но теперь понимаю, что все мы тут заняты ерундой, над которой можно и впрямь смеяться. Сами посудите: там убиты люди, а мы… «строим куры», как, по-моему, принято говорить в России. Да еще гадаем при этом: убитый Роберт… то ли он «амнистирован» некоей высшей властью, то ли ему удалось наконец «совершить побег». У меня нет слов! И какая, извините, еще может быть, к черту, жизнь – после этой жизни?.. А в компании у нас сидит, между прочим, довольно известный доктор, который практически весь вечер молчит как рыба!

– Бунт на корабле, – попробовал было Эрделюак смягчить обстановку шуткой.

– Успокойтесь, Николь, дорогая, прошу вас! – раздался суховатый, немного скрипучий голос доктора. – Просто вы излишне эмоциональны, вот в чем проблема! Вы попробуйте отнестись к рассказу нашего гостя, приглашенного сюда мисс Мари, как к обычной и самой простой метафоре – в духе, скажем, французских старинных фаблио. Что же касается проблемы: верить или не верить в прошлую жизнь и в будущую, – тут я отвечу просто. Только надо иметь в виду, что сейчас перед вами не доктор Хестер с романтически приукрашенной аурой известного психиатра, а скорее обычный, самый рядовой член клуба. То есть частное лицо, со своим сугубо субъективным и, возможно даже, предвзятым мнением. – Доктор обращался теперь уже, конечно, не к одной Николь, а ко всем присутствующим. – Ну, так значит дальше, друзья, как и договорились, – по нашей теме. Тут всего два пути: можно верить в реинкарнацию и можно в нее не верить. Но давайте сначала рассмотрим другой пример. Девять месяцев вы живете в утробе матери, ничего не зная, конечно, об иноммире, в котором в свой срок окажетесь. И попробуй кто-либо втолковать вам в то время, что наш мир реален… Вы бы поверили?.. Никогда, никому и ни при каких условиях… Точно так же никто из вас не способен всерьез поверить в возможность существования следующего этапа (по Моуди – «жизнь после жизни»), то есть очередной и еще более высокой ступени жизни. Человек был в прошлом, – закончил доктор, – и будет в будущем, и пусть каждому воздастся по вере его, как сказал Господь. Лично я убежден, к примеру, что характер всякого человека – это совокупный результат опыта всех его предыдущих жизней.

Наступившую после этих слов осторожную тишину вдруг как будто взорвал внезапный вопрос Арбо, прозвучавший так резко, что в самом его тоне можно было явно услышать оттенок вызова:

– Интересно послушать, кем же именно в прошлой жизни были вы, доктор Хестер?

Самым странным при этом Андрею вдруг показалось то, что, услышав этот довольно простой вопрос, доктор Хестер заметно вздрогнул, даже, кажется, чуточку побледнел. Тем не менее, очень быстро взяв себя в руки, он спокойно ответил, глядя прямо в глаза поэту:

– В прошлой жизни, мой дорогой Арбо, я был тоже, представьте, доктором. И притом – психиатром, чем чертовски, кстати, доволен. Потому как не пришлось переучиваться и менять стиль жизни. Точно так же, как вечному воину из сегодняшней мудрой байки, столь изящно поведанной нам уважаемым мистером Городецким. Что его бесстрашному герою, что мне остается только шлифовать свое мастерство, видя в этом, согласитесь, залог успеха всех возможных начинаний, о которых в свое время сам Гиппократ и не смел мечтать!

Все заметно успокоились, и на этом небольшой инцидент, безусловно связанный с самой резкостью вопроса, который задал Арбо, был, по-видимому, вполне исчерпан.

И вот тут-то неожиданно у входных дверей коттеджа Ника Эрделюака раздались весьма настойчивые звонки.

– Наконец-то, – сказала Мари со вздохом, бросив взгляд на каминные часы, которые показывали уже начало двенадцатого. – Это, конечно, Хьюз…

От Эрделюака Андрей возвращался домой один. Арри Хьюз обещал привезти Мари чуть позже, на своей машине, сославшись при этом на какие-то чрезвычайные, вдруг возникшие обстоятельства, устранить которые без Мари он никак не сможет.

Славный малый, подумал Андрей про Хьюза, вспоминая, как обстоятельно тот рассказывал обо всем, что успел предпринять с момента, когда факс принес первые сообщения о трагедии в замке Бэдфулов. Побывал на месте убийства, натолкнувшись там на двойное оцепление молчаливых ребят в полицейских касках. Никакой, черт возьми, лазейки, ни малой щелочки! Но в отличие от других коллег, что не могут отложить файф-о-клок даже ради крутой сенсации, Хьюз дождался-таки снятия всех кордонов и где-то сразу после шести пробился ко входу в замок. Через Джордана Томпсона, тоже молчаливого, будто памятник всем скорбящим, сумел вызвать Конрада Вильтона, секретаря графа Бэдфула и с недавних пор почти своего приятеля. Разговор с ним слегка облегчил кошелек Арри Хьюза, но зато обогатил массой сведений обо всех убитых, включая собачку Марфи.

Он готов уже был кое-что заслать в первый утренний выпуск своей газеты, но тут… («Журналистское везение?» – спросите вы. «Возможно!»)…прямо на шоссе вдруг встретил машину Доулинга. Шеф полиции явно следовал в управление. Хьюз мгновенно развернулся, полетел за ним, почти нарушая правила. Опоздал, разумеется, на две или три минуты, но зато уже застал воистину великолепное зрелище – там, у входа. Было уже довольно темно, и вечер, озаряемый блицвспышками, огоньками проблесковых маячков полицейских машин, софитами телевизионщиков, драматизировал ситуацию. Комиссар Сэм Доулинг, огромный, несокрушимый, в блеске огней, возвышаясь над толпой на крутых ступеньках парадной лестницы, словно символизировал собой основы правопорядка. Плотные фигуры полицейских, стоящих слева, и справа, и сзади него, создавали тот фон, который лучше любых декораций обеспечивал нужный сейчас эффект.

– Господа, – гремел Доулинг, – могу сообщить вам главное: преступник найден, улики изобличают его в полной мере!

– Каковы мотивы убийства? – звонко выкрикнул парень из «Санди-телеграф», которого Хьюз оттеснил плечом, предприняв отчаянную попытку подняться как можно выше.

– О мотивах сегодня говорить не будем, – ответил Доулинг, – следствие продолжается… Тем не менее, господа, – он поднял вверх палец, и вспышки фотоаппаратов мгновенно слились в один световой поток, – поверьте моему опыту и постарайтесь на этот раз больше внимания уделить тем, кто провел операцию.

– Не хотите ли вы этим сказать, что преступник мертв? – громко крикнул кто-то из репортеров, тыча микрофоном комиссару чуть ли не в подбородок.

– Я хочу этим сказать, что преступник найден!

– Вы уходите от ответов, Доулинг! Где гарантия, что с экранов телевизоров нам не продемонстрируют на днях маньяка?

– Не возьму на себя смелость утверждать, что этого не случится…

– А не слишком ли много маньяков, шеф? – крикнули ему.

– Не более, господа, чем в тех фильмах ужасов, которые демонстрирует ТВ нашим детям и нашим внукам!

– Имя, имя убийцы! – потребовали сразу несколько голосов.

– Его имя – Жан Бертье! – четко бросил в толпу комиссар полиции, очень резко повернулся ко всем спиной и пошел к дверям.

В общей сутолоке на входе Арри Хьюзу каким-то чудом тоже удалось протиснуться в вестибюль. Доулинг сразу исчез в распахнутой пасти лифта, хлобыстнув дверью так, что центральная старинная люстра вздрогнула.

Больше часа Хьюз болтался по управлению, собирая любые слухи, домыслы и догадки. В баре познакомился с замечательным парнем по имени Вацлав Крыл. (В этом месте рассказа Хьюза Мари с Андреем переглянулись.) Доулинг, кстати, вскоре принял в своем кабинете Крыла, одним из первых. Вацлав честно выполнил просьбу журналиста – замолвить словечко и за него. Через несколько мгновений очень милая секретарша жестом пригласила Хьюза войти. «У вас ровно три минуты», – сказала она при этом, с той известной мерой любезности, с какой всякого случайного человека вынужденно приглашают на чашку кофе.

Здесь, в просторном кабинете, лицом к лицу, Доулинг почему-то не показался Хьюзу таким спокойным, каким он был всего час назад, на ступеньках лестницы. Жилы на лбу набухли, взгляд прищуренных глаз был темен.

– Сядьте, Хьюз, – сказал он сразу и в общем довольно жестко, – и поясните, почему вы торчите у меня под дверью, вместо того чтобы со всей этой швалью орать у центрального входа, превращая каждое неосторожное слов в документ, в котором затем нельзя исправить ни закорючки?

– Извините, мистер Доулинг, я был там, но почему-то понял, что вы не намерены говорить открыто сразу со всей оравой.

– Да, представьте себе, друг мой, я сегодня весь вечер только о том и думал, как бы это мне поскорее встретиться с Арри Хьюзом, чтобы поболтать с ним вдоволь наедине. Говорю вам еще раз: сядьте!

Журналист опустился в кресло напротив Доулинга.

– Раз уж вы меня все равно достали, – продолжил Доулинг, – я намерен дать вам эксклюзивную информацию, которая завтра утром должна быть в прессе. Можете записывать.

Хьюз поставил диктофон на стол и включил его.

– Как вы уже слышали, убийцу зовут Бертье, – сказал Доулинг. – Месяцев шесть назад он снял коттедж на Рейн-стрит, 16, где проживал безвылазно. Совершив преступление, он разобрал винтовку и вернулся в коттедж, даже не подумав замести следы на чердаке заброшенной конюшни, откуда велась стрельба. Дома убийца покончил с собой, намешав какую-то дрянь в бутылку из-под бордо. Этим же ядом случайно отравилась женщина, которая приходила к Бертье готовить, некая миссис Силена Стилл. Повторяю – случайно!

Оба закурили. Мысленно Хьюз прикидывал, как ему отсюда быстрее проехать в офис.

– О мотивах убийства, – продолжил Доулинг. – При обыске, в бумагах Бертье, мы нашли письмо. Его текст таков: «Господин Бертье! Пока вы безуспешно поправляете тут здоровье, ваша очаровательная супруга, миссис Э. Хартли, развлекается с графом Р. Бэдфулом. Можете убедиться в этом в ближайшую среду в девять утра у калитки в юго-западной части парка»… Ну как?

– Впечатляет, – несколько ошеломленный, промолвил Хьюз. – Если это убийство в самом деле из-за ревности, то…

– Из-за ревности, друг мой, именно из-за этой треклятой ревности! – патетически перебил журналиста Доулинг. – Господи, что они с нами делают!..

– В чем же дело, – воскликнул Хьюз, приходя в себя. – Почему же вы ничего не сказали об этом еще там, у входа?

– Милый мой, – вздохнул Доулинг. – Если бы я сказал… Я прошу вас, кстати, выключить на минутку эту вашу чертову мыльницу…

Хьюз выключил диктофон и сунул его в карман.

– Сами подумайте, – сразу продолжил Доулинг. – Если бы я там, на входе, перед всей этой зубастой сворой произнес хоть слово о том, что мотивом хладнокровного утреннего расстрела людей из глухой засады является чья-то безумная ревность, что было бы, а?.. Верно, Хьюз, вы весьма догадливы: там бы вы меня все и слопали! Вы же, возможно, первый закричали бы мне в лицо: «А к какому же это конкретно черту наш бесподобный потомок Вильгельма Теля ревновал, например, несчастную собачонку Марфи?» Он ведь, друг мой, кроме двоих людей, для чего-то угрохал и эту маленькую собачку! Что это, по-вашему, а? Мог ли я допустить, чтобы вы там все надо мной смеялись?

Хьюзу было не до смеха. Он сейчас жалел лишь о том, что послушался Доулинга и убрал диктофон в карман.

– У вас ко мне есть вопросы? – спросил между тем комиссар полиции. По самой интонации было видно, что обещанные три минуты давно закончились.

– У меня всего один вопрос, мистер Доулинг, – сказал Хьюз. – Извините, но я прошу вас хотя бы на миг представить, что вы – Бертье. И в один прекрасный момент получаете вдруг письмо, из которого видно, что жена давно изменяет вам. Как бы вы лично надумали наказать ее?.. Сильно сомневаюсь, что, взяв винтовку, вы полезли бы на старый глухой чердак, в четверти мили от места встречи вашей драгоценной жены и ее любовника!

– Черт возьми! – сказал Доулинг. – Я бы вряд ли полез на чердак, вы правы. Я бы такую жену этими вот руками… – Хьюз невольно глянул на мощные руки Доулинга. – Я бы ее задушил – еще дней за десять до нашей счастливой свадьбы! Но ведь факт есть факт, дорогой мой друг! Все же этот Бертье предпочел чердак!

Вскоре после этой фразы они расстались.

Хьюз немедленно отбыл в офис, обработал материал и затем уже отправился в «Клуб по средам». Вечно успевающий как бы сразу находиться в пяти местах, внешне обаятельный и всегда уверенный в себе журналист Арри Хьюз вдруг внушил себе в этот час потрясающе прекрасную мысль о том, что он должен срочно, как раз сегодня, обязательно повидать зачем-то мисс Мари Монд, с которой он до этого не встречался уже, должно быть, без малого двести лет.

Вскоре Хьюз, почти не снижая скорости, уже поворачивал на залитую желтым светом фонарей улицу Кэлтон-роуд, где в уютном и просторном доме Ника Эрделюака раз в неделю собирались его друзья.

Комиссар Сэм Доулинг в это самое время все еще продолжал сидеть в управлении полиции, в кабинете, перелистывая папку с документами, которую положил ему на стол капитан Рикарден. Среди прочих деталей дела Доулинг пытался мысленно совместить два факта, без которых не было пока что внятного ответа на ряд вопросов. Почему, например, Эмма Хартли, оформив недельный отпуск, сломя голову прилетела из Лондона к этой злополучной калитке парка как раз сегодня?.. И как можно теперь однозначно толковать слова, сказанные владелицей лондонской шляпной мастерской Мариэлой Джексон в ответ на телефонный звонок Милены? Потому как – и Доулинг это прекрасно помнил – мадам Мариэла Джексон среди прочего сообщила секретарше весьма любезно, что в настоящее время муж ее сотрудницы Эммы Хартли проживает где-то в Париже, но, где точно, она не знает…

Глава шестая
Буканьеры Монда против Вильгельма Теля

Канцелярская работа, по мнению капитана Рикардена, была штукой настолько злодейски хитрой, что проделывать ее надлежало в очень высоком темпе. Чтобы, например, не свихнуться. Или, скажем, как бедняга Сизиф в свое время, не впасть в отчаяние. В любом случае – не завыть на луну, не закукарекать и не спрыгнуть с ближайшего моста в реку.

Изощренную хитрость этой монотонно-сухой работы, по многолетнему опыту капитана, можно было сравнить лишь с хитростью бесконечно уставшей от семейных скандалов и склок мамаши, наделенной цепким, как клещ, умом, заставляющим ее предпринять отчаянную попытку выдать замуж в один сезон сразу трех своих конопатых дочек.

То есть надо было уметь каждый рапорт о любом, пусть даже самом запутанном и невероятно скандальном деле, составить так, чтобы и высокое начальство, и родственники пострадавших, и пресса сразу могли увидеть, что полиция округа в каждом конкретном случае сделала все от нее зависящее.

С этих самых позиций капитан Рикарден отнесся и к подготовке отчета по «Делу Бэдфула». Этот внешне холодный, но достаточно пунктуальный и весьма понятливый человек был по должности, занимаемой им в управлении полиции, одним из помощников комиссара Доулинга, а по сути – правой его рукой. Впрочем, когда надо, и тенью шефа.

Пролистав отчет и затем внимательно прочитав его, что-то ужав, а что-то, наоборот, добавив, Доулинг вызвал в свой кабинет Рикардена и, похоже, провел с ним доверительную беседу не о чем ином, как о странностях жизни, отражающейся порой в любых официальных сводках и рапортах столь же призрачно и условно, как, к примеру, стройные прибрежные сосны, вместе со всем, что местные жители меж ними в спешке нагородили, отражаются в беспокойном, основательно подернутом рябью озере.

– Понимаешь, Рик, – сказал Доулинг, отодвинув наконец от себя черную стандартную папку, довольно пухлую, – если нас с тобой за такой отчет не погонят с работы в шею, значит, я чего-то не понимаю. Значит, как говаривал этот наш классический теоретик всяческого оправданного безделья Гамлет, «подгнило что-то в Датском королевстве»… Как думаешь?

– Думаю, из отчета видно, что у нас и овцы убиты, и волки тоже, – спокойно сказал капитан Рикарден. – Главное ведь, что преступление раскрыто и мотив известен. Большинство избирателей понимает, что ревность – это, к сожалению, неизбежный налог на святость. Наше слабое место – случайная смерть свидетельницы, и только. В остальном же… – Он замолчал и позволил себе развести руками.

Просто удивительно, как порой обычный, часто даже случайный жест собеседника может вдруг изменить ход мыслей. Только теперь, сидя в своем респектабельном кабинете и глядя в глаза Рикардену, Доулинг с удивлением понял, почему он тогда взорвался – в ту среду, в ту проклятую среду, когда примчался по вызову Инклава прямо из-за обеденного стола у Мондов в злополучный коттедж на Рейн-стрит, 16. Он взорвался в буквальном смысле: именно такой же, как только что у Рикардена, беспомощный жест инспектора Инклава доконал его. В тот момент, когда до комиссара полиции дошел тот прискорбный факт, что единственная их свидетельница погибла – из-за самой глупейшей, даже примитивной ошибки Инклава, эмоциональное триединство Рычард – Доулинг – Рыжий Черт на какое-то время словно затмило его рассудок. Больно было вспоминать, как там, на пороге комнаты, где недвижно лежали Бертье и Силена Стилл, он, вместо того чтобы сразу же приступить к работе, потрясал кулаками, багровел, изрыгал проклятья, бесконечно что-то кричал – о двух трупах там, о двух трупах здесь – и в конце концов откровенно бросил в лицо инспектору, что для ровного счета тут же следовало бы прихлопнуть и его – «как беспомощную собачонку Марфи!»… Одним словом, проделал все, о чем его же ребята из управления, добавляя свои детали, будут с юмором толковать потом где-нибудь на дежурстве или в тесном баре у Томми Стиггенса.

«Впрочем, черт с ними, – тут же подумал Доулинг. – Популярность анекдота или пафос большой легенды – какая разница? В нашем деле все работает на имидж, а это главное…»

Вслух же он произнес, неожиданно для Рикардена перейдя на «вы»:

– Постарайтесь впредь, капитан, чтобы это не вошло у вас в привычку – при беседе со мной разводить руками в недоумении. И особенно в момент, когда речь идет о репутации одного из сорока семи полицейских управлений Англии.

Услышав такое официальное обращение, где вместо столь привычного уху подчиненных сарказма Доулинга откровенно сквозила холодная струя даже не смягченного шуткой пафоса, капитан теперь чуть внимательней посмотрел на шефа, быстро стараясь определить, чего же он хочет на самом деле?.. Может быть, собирается задробить всю папку?..

Потом до Рикардена вдруг дошло, будто в сумраке щелкнула где-то спичка: инспектор Инклав… Конечно, все дело в Инклаве! Так всегда: о любой неудаче шефу долго будет напоминать какая-нибудь незначительная деталь. В данном случае – вполне безобидный жест в недоумении разведенных рук. Все мы легче переносим большую печаль, чем мелочь. Да, такой уж у него характер, у Рыжего Черта, как правильно говорят ребята. И характер этот не переделаешь…

– Дело не в инспекторе Инклаве, шеф, – решительно заявил Рикарден. – Из его объяснений видно, что эта Силена Стилл была законченной истеричкой. Согласитесь – схватить бутылку, черт ее знает с чем, стоящую в изголовье трупа… Это не предусмотрел бы сам Роберт Пиль, [2]2
  Роберт Пиль (1788–1850) – премьер-министр, затем министр внутренних дел Великобритании, создатель «новой полиции» (1829).


[Закрыть]будь у него во лбу не семь пядей, а все двенадцать!

– Да, конечно, дело не в нем, – согласился Доулинг. – Хотя видел бы ты, как он входит теперь ко мне в кабинет – по вызову… Или как садится на кончик стула, будто барышня, положив на колени руки… И это в прошлом – один из лучших моих людей, на которого в ряде случаев я мог положиться почти как на вас с Рудольфом… Как на себя! Если у него этот комплекс неполноценности начнет развиваться дальше…

– Надо, шеф, подождать неделю, от силы две. По моим наблюдениям, такие сильные люди, как Инклав, быстро приходят в норму. Можно вспомнить тем более, как он ловко доставил сюда модистку – эту, как ее… Джуди, сослуживицу и подругу убитой Хартли. Три часа до Лондона, три часа обратно – и дело в шляпе: можно заколачивать гробы и играть Шопена. Если бы не этот спонтанный рывок инспектора, идентификация Бертье и Хартли не могла бы считаться полной. Так что, я думаю, еще неделя – и все закончится.

– Дай-то Бог, – примирительно согласился Доулинг. – Разумеется, я такими людьми не привык бросаться. Будь любезен, Рик, помоги ему, и забудем это…

«Стало быть, финиш, – решил капитан Рикарден. – Раз уж такой несерьезной просьбой шеф заканчивает разговор о рапорте, значит, сам рапорт его устраивает…»

– Теперь самое главное, Рик, – сказал Доулинг. – Кажется, мне придется немного развеять твои иллюзии…

Капитан Рикарден сразу несколько потускнел, но при этом продолжал спокойно смотреть на шефа, ибо знал, что в работе с Доулингом надо быть всегда готовым к чему угодно.

– Ты меня правильно понял, – тут же добавил Доулинг, – я говорю о рапорте. Хочешь, плесни себе малость виски. Где стоит бутылка, ты знаешь.

– Я бы предпочел сейчас сигарету, шеф.

– Хорошо, держи.

Оба закурили.

– Ну так вот, – сказал Доулинг, передвинув поближе к Рикардену натуральный черепаховый панцирь, изящно выделанный под пепельницу. – Рапорт наш составлен суховато, драматично и при этом весьма корректно. В духе наших старинных народных сказок о Карлейльском стрелке из лука. Версия о маньяке-ревнивце шита белыми нитками – на семьдесят пять процентов. Именно поэтому я позволил себе сделать ряд сокращений. Приготовишь необходимое количество экземпляров – я немедленно подпишу. На официальном уровне дело будем считать законченным. Если в министерстве внутренних дел возникнут вопросы – а они возникнут, потому как Бэдфул есть Бэдфул, – я с удовольствием на них отвечу. Статус главного констебля графства позволяет мне взять на себя ответственность. Пусть зубастые газетчики всей Британии, во главе с этим желчно-изысканным бузотером Хьюзом, называют меня ослом, старой перечницей – плевать! Ты, надеюсь, видел его статью в «Экспрессе»?

Капитан Рикарден только молча кивнул.

– Вот то-то… С этой минуты, Рик… кто бы к тебе ни полез с любыми, самыми праведными сомнениями, запомни: версия Доулинга остается незыблемой, как Белая башня в Сит, – Жан Бертье совершил убийство на почве ревности… Полный же текст отчета вновь положишь мне завтра – на этот стол. И тогда мы с тобой спокойно начнем работать, разрази меня гром небесный!

– Значит, все-таки вы…

– Совершенно верно, Рик! И все утро я только о том и думаю! Потому как ты правильно мне сказал: получается, что у нас здесь и овцы убиты, и волки тоже. Будто в современном варианте Шекспировой пошлой драмы об этом треклятом мавре! Но я чувствую загривком, мой друг, загривком! – дело только начинается, черт бы его побрал!

После этого Доулинг жестом предложил капитану Рикардену пересесть на диван, положил на журнальный столик черную папку, вместе с ворохом документов, и они потом долго над ней сидели, наполняя окурками черепаховый панцирь, изящно выделанный под пепельницу. Несколько раз Милена приносила им кофе и бутерброды, возмущенно вытряхивала окурки, то открывала, то закрывала оконную раму, потому что кондиционер, по ее мнению, должно быть, уже заклинило.

Наконец комиссар полиции как будто бы в первый раз за добрую половину дня соизволил заметить все эти ее старания. Тут же он коротко присоветовал ей немедленно прекратить шуршать («занавеской, ресницами, юбкой, – сформулировал Доулинг, – или чем там, детка, черт побери, еще?!.»). И распорядился попробовать пригласитьк нему в кабинет на завтра, не позднее чем к одиннадцати утра, владельца единственного частного сыскного агентства, зарегистрированного в их местности, профессора права Монда.

Поздно вечером, когда Андрей пытался дозвониться до Вацлава Крыла, телефонную трубку никто не взял. Спозаранку он сделал еще попытку. Утро было бледно-лиловым, дождливым, ветреным. Занавески в комнате колыхались, будто фалды у новобранца.

На десятом гудке наконец послышался голос, вполне способный человека постороннего заставить потихоньку повесить трубку:

– Говорите короче, самую суть…

– Привет, старина, – усмехнувшись, сказал Андрей. – Ты один?

– Извини, гражданин начальник, но толком пока не знаю, – моментально ответил Вацлав. – Надо посмотреть на балконе, в ванной, в шкафу и в кухне… Но в кровати – точно один!

– Поздно вчера вернулся?

Вацлав громко и протяжно зевнул, чуть подумал, затем сказал:

– Можно считать, что я пока еще не вернулся…

– Тренировка, стало быть, отменяется?

– Разрази меня гром, что случилось, Андрей? Ты ранен? – с деланным испугом тут же воскликнул Вацлав. – За одну разминку с тобой я готов отдать трех зверушек из «Блэк-Найт-гарден»!

– В таком случае, как всегда – у входа? – все-таки уточнил Андрей.

– Ровно в девять, – ответил Вацлав.

В полдень они уже завтракали в кабачке Томми Стиггенса. Как обычно, напряженная тренировка взбодрила их, бассейн успокоил, а контрастный душ просто дал хорошее настроение.

– Закажу-ка я пивка… для рывка! – добродушно сказал Вацлав Крыл, собираясь уже подозвать бармена.

– Нет. Сегодня – никакого пивка, – так же добродушно сказал Андрей.

– Почему?

– Потому что в два тридцать мы с тобой должны быть в кабинете Монда.

– Боже мой! – в изумлении всплеснул Крыл руками. – Значит, мистер Монд не любит запаха старого доброго «Родебергера»?

– Уверяю тебя, мистер Монд любит не только запах, но и вкус старого доброго «Родебергера». Но, как ты знаешь, у мистера Монда есть дочь, которая терпеть не может ни того ни другого.

– О, прекрасная мисс Мари!.. Не хочешь ли ты этим сказать, что мисс Мари Монд тоже будет в два тридцать в кабинете мистера Монда?

– Я хочу сказать, что уверен в этом на сто процентов.

– Но ведь это же, Андрей, называется у нас «общий сбор». Или я не прав?.. Мог бы и предупредить. Почему я всегда узнаю обо всем последний?

– Меня тоже не предупредили, – сказал Андрей. – Время это не назначалось. Просто я краем уха слышал, как Мари говорила вчера дворецкому, что вернется сегодня из библиотеки на час раньше обычного. Значит, в два. А сам мистер Монд после ужина мне зачем-то шепнул, что ему звонила секретарша Доулинга Милена и почтительнейше просила быть в одиннадцать утра в кабинете шефа.

– О, прекрасная мисс Милена! – не преминул вставить Вацлав. – Я с ней знаком… Значит, Доулинг, говоришь, вызвал Монда в управление полиции вместо того, чтобы запросто приехать самому в его дом, скажем, к ленчу?

– Совершенно верно. И уже больше часа они беседуют.

– Черт возьми! – стукнул Вацлав кулаком по столу. – Вряд ли они перебирают сейчас косточки итальянским болельщикам, что стараются каждый футбольный матч превратить в побоище, как ты думаешь?

– Думаю, что они перебирают сейчас документы по делу Бэдфула…

– Господи, стало быть, ты и это знаешь?! До чего же вам, экстрасенсам, легко живется! И как искренне простые смертные вам завидуют! Ведь для вас открыты не только двери офисов, сейфы банков, будуары дам, кошельки прохожих, но и черепные коробки ближних! Как ты думаешь, что конкретно сию минуту говорит этот Рычард Львиное Сердце – Монду?

– Конкретно сию минуту он с сожалением говорит о том, что ты, непонятно почему, веселишься как наследник-провинциал на поминках богатой столичной тетушки. Да к тому же еще опрокинувший в себя пять-шесть кружек своего любимого «Родебергера».