Текст книги "Дворец Посейдона"

Автор книги: Тамаз Чиладзе

Улицы стали белыми от снега. И тем резче выделялись черные отпечатки автомобильных шин. Ветви деревьев, мокрые и черные, светились, словно обмазанные фосфором.

На углу стоял милиционер, и Заза попросил у него спички. Милиционер спросил, который час. Было два часа ночи. – Снег, – милиционеру хотелось поговорить. – Да, снег, – ответил Заза. – Это хорошо, – продолжал милиционер, – чистый воздух. – На подъеме буксовала машина. – Ты завтра посмотри, что будет, – вздохнул милиционер, – такое будет твориться. – Да, завтра вам туго придется. – А все же хорошо, что снег, – повторил милиционер. – Спасибо, – Заза протянул милиционеру спички. – Оставь их себе, – отвел его руку милиционер, – сейчас придет моя смена, и я пойду домой. – Да и я здесь недалеко живу, – сказал ему Заза, – спасибо. – До свидания, – милиционер подышал на руки, чтоб согреться, – Ты завтра посмотри, что будет делаться. – Закуришь? – Заза протянул ему сигареты. – Спасибо, я только что курил. – До свидания, – Заза двинулся по подъему.

Высоко над головой монотонно жужжали длинные светильники дневного света. Казалось, что жужжит сам снег, поднимается снизу, достигает светящихся лампионов, а потом исчезает в темном небе. Заза выбросил размокшую сигарету и вытер платком мокрые руки. Как сказал Папуна: «Первый снег похож на первую любовь…»

«Я вас любил когда-то… Я вас любил когда-то… Я вас любил когда-то…» О боже мой, откуда это? «Я вас любил когда-то…» Неужели можно однажды любить, а потом забыть? Можно! Нет, нельзя! Тогда откуда это? «Я вас любил когда-то…» Да, но кто это сказал? «Я вас любил когда-то… Я вас любил когда-то…» Я пьян! – подумал Заза. Он давно не пил вина, и теперь его немного разобрало, слегка кружилась голова. В ушах – как барабанный бой – короткие ритмичные удары, предупреждающие о чем-то, подготавливающие к неожиданной встрече. Он даже знал, что все это значило, но не мог сказать – что именно. Так же, как таинственная клинопись: знаешь, что она означает, а прочесть не можешь. «Среди многих радостей, – думал Заза, – есть счастье, которое принадлежит только тебе. Другого, быть может, оно даже не обрадует, а для тебя оно – все». Он остановился, потому что ему стало жарко. Он расслабил узел галстука и расстегнул воротник. Ему хотелось закурить, и он пожалел, что не взял у милиционера спичек. А чувство радости постепенно росло, казалось, что неожиданное и неведомое стремительно приближается. Как будто оно вместе со снегом падало сверху. Оно было здесь, над деревьями и домами, над антеннами и проводами, за вновь выпавшим снегом, даже еще ближе – в самом воздухе, растревоженном снежными хлопьями. Он чувствовал их приятное холодное прикосновение на своих руках, щеках, ресницах.

Улица лежала перед ним, как заснеженная река, но в отличие от реки она текла в гору.

 
Над речкой ива свесила седую
Листву в поток. Сюда она пришла
Гирлянды плесть из лютика, крапивы,
Купав и цвета с красным хохолком,
Который пастухи зовут так грубо,
А девушки – ногтями мертвеца.
Ей травами увить хотелось иву,
Взялась за сук, а он и подломись,
И, как была, с копной цветных трофеев,
Она в поток обрушилась. Сперва
Ее держало платье, раздуваясь,
И, как русалку, поверху несло.
Она из старых песен что-то пела,
Как бы не ведая своей беды
Или как существо речной породы.
Но долго это длиться не могло,
И вымокшее платье потащило
Ее от песен старины на дно,
В муть смерти.
(Перевод Б. Пастернака)
 

И вдруг он вспомнил, откуда эта фраза: «Я вас любил когда-то». Его так потрясли эти слова, будто он первым открыл, что на этом свете существует печаль.

– Ты далеко, очень далеко, – громко начал Заза. – Но я тебя вижу. Я даже слышу твое дыхание. Ничего не изменилось. Не думай, что я только сейчас вспомнил о тебе, потому что идет снег. Я и до этого помнил тебя. Всегда… Всегда, – он замолчал, а потом заговорил снова: – Всегда! – Ему доставляло удовольствие произносить эти слова вслух.

Снег сыпал густыми хлопьями. На карнизах и ветках он блестел, как паутина, вытканная из синтетического волокна.

Заза вдруг увидел телефонную будку, опустил руку в карман, вытащил мелочь и вышел на середину улицы – ближе к свету. Двухкопеечная у него оказалась!

Редкая удача, что монета нашлась, когда она была позарез нужна! Он вошел в телефонную будку, снял трубку и набрал номер. Послышался заспанный женский голос:

– Слушаю!

Это была Лейла, жена Папуны.

– Лейла, не пугайся, это я, Заза.

– Заза?

Зазе ясно представилась их комната. Он даже увидел Папуну, сидящего на кровати.

– Папуна спит?

Лейла ответила после небольшой заминки:

– Нет!

Она как будто почувствовала, что Заза их видит.

– А ну, позови его!

– Сейчас!

Лейла так растянула это коротенькое слово, что в нем свободно могло поместиться все, что она, вероятно, хотела сказать: порядочные люди ночью не звонят!

Папуна взял трубку:

– Я слушаю, что случилось?

– Папуна, ты помнишь Магду?.

– Кого?!

– Магду!

– Какую Магду?

– Ладно, Папуна, ложись спать.

– Постой…

– Спи, спи, до свидания!

Заза повесил трубку. С невероятной силой ему захотелось того тепла и уюта, которые он почувствовал в комнате Папуны. Заспанный голос Лейлы и слишком деловой тон Папуны (так обычно разговаривают мужчины, когда на них смотрят жены) напомнили ему о том одиночестве, которое поджидало его дома. «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей…»

Удивительно, как изменился Папуна после женитьбы. Заза знал, что эта перемена свершилась по милости Лейлы. Когда Лейла разговаривала, она смотрела только на Папуну. Сколько бы людей ни было вокруг, она не сводила глаз с Папуны… Она говорила громко, растягивая слова, и после каждой фразы незаметным движением языка облизывала губы. Ее голос словно что-то обещал, обнадеживал, ласкал. Двигалась Лейла так вяло и медленно, будто ей трудно было ходить, и вообще, когда бы ты ее ни встретил, казалось, что она вот-вот поднялась с постели. Ее голос почему-то напоминал об уютной, полутемной спальне. Каждое произнесенное ею слово расчленялось и становилось бессмысленным, но все же эта бестолковая речь оставляла впечатление скорее приятное, словно и в ней блистала искра женского обаяния. Это свое единственное оружие Лейла использовала в полную силу. «Женитесь скорее!» – говорил гордый Папуна при встрече со своими холостыми друзьями. Некоторые из них считали, что это и есть семейное счастье – когда жена умнее тебя и она так управляет твоей жизнью, что самому не придется себя утруждать. «Зазико, почему ты к нам не приходишь? Ты же знаешь, как Папуна тебя любит?» – говорила Лейла, не сводя глаз с Папуны, хотя обращалась к Зазе. Лейла, казалось, не была ревнивой, К Папуне приходили натурщицы. Но Лейла знала, что это необходимо для дела. Зато по вечерам Папуна с трудом вырывался из дому. С друзьями он любил поговорить о женщинах, но все знали, что единственная женщина, которая ему действительно нравилась и которая его волновала, была Лейла, на всех остальных он смотрел только «как художник».

«Зазико, какие вы все, артисты!»

«Заза режиссер!» – поправлял ее Папуна наивно.

«Ах, я извиняюсь, Зазико!»

Закрыв глаза, она произносила тягучим шепотом: «Мечтаю иметь трех дочек, трех кошечек!» И эти слова за ней повторял Папуна: «Не знаю, как ты, братец, а я хочу иметь девочку. Хочу иметь трех девчонок…»

Здесь он умолкал, словно припоминая что-то, и припоминал: трех кошечек! Но перед товарищами он почему-то не решался произносить этого вслух. И поэтому повторял: трех девчонок!

«Во всем виноват мой возраст, – думал Заза, – семья… уют. Может быть, иначе нельзя. Вот мне уже тридцать». Но та, о которой с такой нежданной, болезненной ясностью напомнил ему снег, не вязалась с уютом двуспальной кровати, стоявшей среди четырех стен, не уживалась с нелепым ночником на тумбочке, походившим на одноглазого гнома, не подходила к гобелену на стене – женщины под зонтиками. («Этот гобелен мы с Папу ной купили в Ленинграде. Неужели он тебе не нравится, Зазико?») Не вязался этот образ и с громадным холодильником, приобретенным по знакомству, неожиданный грохот которого в полночь пугает твой сон, не вязался со всем тем, из чего Папуна и Лейла слепили свое семейное счастье, свое гнездышко.

– А это потому, что мы с тобой похожи, – улыбаясь, сказал Заза, – мы с тобой должны иметь один фургон, запряженный добрыми конями. Я должен смешить на площадях народ и чувствовать спиной твой взгляд – как прожектор, освещающий сцену. Или в поле у костра смотреть на ночное небо и слушать вой шакалов. Почему ты так далеко от меня? Почему ты бредешь куда-то под снегом? – И Заза снова увидел, как девушка в желтой шапочке шла по московским улицам.

– На бортах фургона должно быть написано твое имя, Магда! Крупными буквами – МАГ ДА!

Он радовался тому, что громко произносил ее имя, будто снег, обладая магической силой, мог донести до нее его голос.

«Я свихнулся, – подумал Заза, – я в самом деле свихнулся!» Он вдруг протрезвел, и снег и улица стали четкими и реальными, и он даже почувствовал холод. Ускорив шаг, он вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, нащупал ключи в кармане, но вспомнил, что дверь должна быть открыта. Он тихо приоткрыл дверь и вошел в коридор. В коридоре у стены стояла крышка гроба. Рядом на стуле сидел незнакомый человек средних лет. Заза осторожно обошел его и прошел в свою комнату. Заза занимал одну комнату в трехкомнатной квартире, в остальных двух комнатах жили соседи, муж с женой.

Валериан скончался два дня тому назад, вот почему в коридоре стоит крышка гроба. Но кто тот человек, который сидит в передней? Почему бы ему не войти в комнату?

Покойника звали Валерианом, но Заза его почтительно величал уважаемым Валерианом. Валериан был высокий, грузный мужчина. Дома он всегда ходил в длинном халате и шлепанцах; из ванной комнаты, где он обычно надолго запирался, доносился его хриплый кашель. Странно, столько времени Заза жил рядом с Валерианом и не знал, чем он занимается, где работает. Кажется, Валериан нигде не работал, потому что почти никогда не выходил из дому. В руках он постоянно держал журнал, открытый на странице с кроссвордом, с этим журналом он входил в ванную.

Он почти не разговаривал с Зазой и на его приветствие отвечал легким кивком головы. Скрытые густыми бровями маленькие глазки Валериана были по-рыбьи бесцветны и безучастны. И он сам, облаченный в длинный халат, напоминал скользкого и бесчувственного тюленя. Когда Заза громко хлопал входной дверью (а он всегда бегом поднимался но лестнице), Валериан неизменно выглядывал из своей комнаты.

– Бегаете, радуетесь, – говорил Валериан и закрывал за собой дверь.

Столько насмешки и иронии было в этих словах, что Заза застывал на месте, мрачнел и не мог ничего сказать в ответ.

Уважаемый Валериан не имел ни радио, ни телевизора, журналы с кроссвордами приносила ему жена.

Для него не имело значения, какой давности был журнал, пусть даже десятилетней, лишь бы в нем был кроссворд. Больше ничего его не интересовало.

Заза вспомнил тот день, когда к Валериану наведался его брат. Это было лет десять назад, когда возвращались реабилитированные, Заза был еще студентом.

У дверей стоял незнакомый высокий мужчина. На его свежевыбритых щеках еще оставались следы пудры. Эта пудра и резкий запах одеколона врезались в память Зазы.

– Валериан дома? – спросил мужчина.

– Войдите!

– Я его брат!

Заза так обрадовался, будто встретился с самым любимым родственником. Он вбежал в комнату Валериана с криком:

– Уважаемый Валериан, ваш брат вернулся!

Уважаемый Валериан сидел в кресле и решал кроссворд.

– Что вы сказали?

– Ваш брат, брат вернулся!

– Что? – вскочил перепуганный Валериан. – Меня нет, меня нет, меня нет дома!

Он спрятался за высокой спинкой кресла. Заза окаменел. Когда он наконец сумел обернуться, он увидел, что брат Валериана стоит в дверях.

– Что с тобой, Валериан, – говорил он. – Я ведь забыл все, что было…

– Меня нет, меня нет, меня нет дома! – кричал Валериан, делая отрицательный жест рукой, торчащей над креслом.

Брат Валериана посмотрел на Зазу. Потом повернулся и ушел. И с тех пор больше не показывался.

– Кто знает, что еще может случиться, – оправдывался на следующий день Валериан, – кто знает. Меня лично все это не касается, и я прошу оставить меня в покое!

Жена Валериана была всегда одета во все черное. Днем Заза не слышал ее голоса. Зато ночью, когда все засыпали, она начинала плакать. Нет, не плач это был, а стон, протяжный вой, она выла, как раненая волчица. Проснувшись, Заза не мог заснуть всю ночь. Непоправимое горе и безутешное отчаяние слышались ему в голосе этой женщины.

Заза снял пальто и бросил его на стул. Быстро подойдя к столу, он взял спички – смертельно хотелось курить. Он закурил сигарету и выглянул в коридор.

Мужчина продолжал сидеть и клевать носом. Заслышав шаги Зазы, он поднял голову и улыбнулся ему как знакомому. Он был седенький, маленький, и по его костюму было видно, что он прибыл из провинции.

Словно догадавшись, почему Заза вышел в коридор, он заговорил:

– Эта несчастная женщина – моя двоюродная сестра… – Затем он открыл коробку «Казбека», вынул папиросу и закурил. – Кроме меня, о ней некому позаботиться…

Заза молча смотрел на него.

Мужчина стряхивал пепел в спичечный коробок.

– Вы удивляетесь, что я сижу здесь, да? – спросил он с улыбкой. – Это на самом деле странно.

Затем, заложив ногу за ногу, он очень твердо произнес:

– Я туда не войду! Я дал клятву не входить туда никогда. Вы, может, скажете, что покойнику надо простить? Нет, дорогой!.. Возвращайтесь к себе и ради бога извините, что я вас побеспокоил. Мне жаль эту бедную женщину, иначе…

Дверь в комнату, где лежал покойник, была открыта. В комнате горел свет. Гроб стоял на столе. Жена Валериана сидела у гроба. Локтями она упиралась в колени, а ладонями словно стремилась сдержать дрожь подбородка. Она сидела молча. Вот уже три ночи, как Заза не слышал ее плача.

– Идемте ко мне, отдохнете немного, – предложил Заза мужчине, – у меня места много.

– Не беспокойтесь, дорогой! Я привык так сидеть в поезде, ничего со мной не станется, Я очень вам благодарен, ступайте к себе, ступайте…

– Я покурю с вами.

– Буду очень рад.

Заза плечом прислонился к стене и посмотрел ка вдову – не слышит ли она их разговора. Но она ничего не слышала. Она сидела сгорбившись, локтями упираясь в колени.

– Бог отплатил Валериану – прикончил его как крота! Тридцать лет он сидел в своей норе и умер как крот. Жаль только женщину, женщину жаль, говорю…

Мужчина понизил голос и заговорщицки наклонился к Зазе. Заза невольно тоже подался к нему. Но тот вдруг резко выпрямился, очевидно, передумав, отвернулся И замолчал. Заза понял, что он не хочет открываться до конца, и не стал настаивать. Приезжий в крайнем смущении заерзал, стал что-то искать во внутреннем кармане. Он, по-видимому, чувствовал, что этого разговора либо не следовало затевать, либо надо было высказаться до конца.

Наступило неловкое молчание. Заза, извинившись, вернулся к себе в комнату. Неведомая печаль подступила к сердцу, может, оттого, что совсем рядом, в нескольких шагах, лежал покойник.

Безмолвие смерти излучает печаль, которая парализует, расслабляет, сковывает. Кажется, что в доме находится кто-то посторонний, невидимый и молчаливый. Ты не видишь его и не слышишь его голоса, но все же он здесь, рядом, и всем своим существом ты чувствуешь это. Сидит он себе в углу или ходит по комнате так бесшумно, словно обут в легкие домашние туфли. Вот си вошел в твою комнату и затаился в углу. Ты туда стараешься не смотреть, а если даже посмотришь, все равно ничего не увидишь, и все же тебе трудно, невыносимо трудно туда посмотреть. А он стоит и большими бесцветными глазами осматривает все: стулья, кровать, картины и фотографии, развешанные по стенам, и книги на полке. И все, на чем он останавливал свой взгляд, мгновенно теряло реальность, будто этой вещи никогда не было в комнате, и ты смотришь и удивляешься – откуда она здесь появилась, и мучительно вспоминаешь, глядя на пепельницу: кто же поставил ее сюда?

Заза присел на кровать и стал расшнуровывать ботинки. Внезапно он вскочил, подошел к книжной полке, достал томик стихотворений Галактиона Табидзе, перелистал его. Нет, здесь нет! Но где же тогда, куда я мог положить? Он достал другую книгу – Жана Барро, перелистал ее, но не нашел того, что искал. Он перебрал почти все книги. «Но я точно помню, что она где-то здесь!» Он заново торопливо перелистал все книги и снова ничего не нашел. Он подавлял в себе жгучее нетерпение и, словно пытаясь кого-то обмануть, прикрывался напускным безразличием. Он знал, что не заснет, пока не отыщет, не заснет и не успокоится. Книги валялись на стульях и на полу. И, глядя на них, Заза думал: «Что теперь делать, неужели я потерял?» Он упрекал себя, что доверился книгам, поскольку часто брал их с полки, и она могла выпасть… При этой мысли сердце его болезненно сжалось. Он опять взял Галактиона, медленно перелистал страницы и наконец увидел то, что искал, – фотография была на месте!

Заза ласково погладил карточку, словно благодаря ее за то, что она не потерялась. Он и сам не подозревал, что все это время любовь таилась и жила, дышала в самой глубине его сердца.

Заза крепко держал фотографию обеими руками. Если уже быть точным, то это была половина фотокарточки. Теперь на ней оставалась одна Магда, какой она была пять лет тому назад, на даче в Кикети: в сарафане, открывавшем худенькие руки, детские плечи. Один глаз она смешно щурила: наверно, солнце светило ей прямо в лицо.

Во дворе никого не было. Дом стоял в глубине двора, окруженный платанами. На пожелтевшей выгоревшей траве в тени стояла алюминиевая раскладушка, на ней – небрежно брошенные подушка и книга. Под кроватью пристроилась собака.

– Зайдем, – предложил Торнике. – Я отнесу арбуз.

Заза подошел к раскладушке. Собака тут же вылезла из-под кровати и отошла, все же стараясь держаться в тени; высунув язык, не сводя глаз с Зазы, она часто дышала.

– Иди ко мне! – позвал Заза. Собака попятилась. Заза взял книгу, это были рассказы Акутагавы. Он удивился: любимые книги всегда кажутся твоим собственным открытием и принадлежат только тебе. Заза поднялся и бросил книгу на кровать. Собака продолжала наблюдать за ним. Заза отошел от раскладушки и уселся под деревом. Собака постепенно осмелела, подошла и снова заняла свое прежнее место. Заза сделал вид, что не замечает ее, даже закрыл глаза.

– Заза! – услышал он женский голос.

Перед ним стояла Лизико, худенькая, веснушчатая, в очках.

– Ты что, заснул?! – Лизико смеялась.

Заза поднялся.

– Нет, что ты. Здравствуй, Лизико, как жизнь?

– Хорошо! – ответила Лизико. – Торнике сейчас появится, а если хочешь, пошли в комнату.

– Здесь лучше.

– Торнике притащил такой огромный арбуз! – Лизико развела руки. – Вот такущий! В холодильник не вмещается, а резать он не желает.

– Знаю.

– Ах, да, вы же вместе приехали.

– Чуть было не забыл, поздравляю тебя!

– С чем это? С окончанием школы?

– Ну да, с окончанием школы.

– Спасибо. Но лучше бы я ее не кончала!

– Почему?

– Не знаю, куда поступить…

– Отчего же? У тебя музыка, английский…

– Наверно, пойду в консерваторию. В Тбилиси жарко?

– Очень.

– И здесь жарко.

– Разве это жара!

Заза взял с раскладушки книгу:

– Это ты читаешь?

– Да, мне ее дала Магда.

– Магда?

– Да, моя подруга. Я здесь с ней познакомилась. Знаешь, она такая прелесть! – Лизико придала своему лицу очень умное выражение.

Вероятно, у Магды такое же серьезное лицо, подумал Заза. Обычно, когда мы о ком-нибудь говорим, невольно ему подражаем.

– Сюда мы никаких книг с собой не взяли, Торнике ничего не читает, кроме своей диссертации, говорит, что ему некогда.

– Да, ему действительно некогда…

– Неужели чтение может помешать диссертации? Например, Стендаль? Я обожаю Стендаля!

– Стендаль? – Заза, изображая глубокую серьезность, сдвинул брови. – Стендаль – первейший враг диссертантов.

Лизико растерянно взглянула на него, но, поняв, что Заза шутит, расхохоталась.

– Не смейся, – все так же хмурясь, продолжал Заза. – Они, кровопийцы, сосут кровь доцентов, и этот, – Заза высоко поднял книгу, – этот косоглазый, тощий японец.

– Ой, – воскликнула Лизико, – значит, эту книгу я должна обязательно спрятать от Торнике!

– Непременно, – строго подтвердил Заза, – об этой книге и речи быть не может, разумеется, если ты заботишься о карьере своего старшего брата!

Лизико сидела на раскладушке и болтала ногой, стараясь кончиком пальцев удержать спадавшую босоножку. Никто в этой почтенной семье не был так сердечен и прост, как Лизико.

– Что с тобой, Лизико, – сердилась на нее мать, – что за манеры у тебя, что это за неприличный смех!

– Магда говорит, что самое интересное на свете – это физика.

– Видимо, она в самом деле очень умна, – сказал Заза, чтобы сделать Лизико приятное.

– Очень, очень! – восторженно прервала его Лизико. – Очень! – она сняла очки и, отведя руку подальше, почему-то внимательно посмотрела сквозь стекла.

Наверно, и Магда носит очки, подумал Заза, и этот жест Лизико переняла от нее. Лизико снова надела очки.

– Когда я в очках, мне еще жарче, – она улыбнулась.

Так они беседовали, пока над их головами не встал Торнике. Он переоделся и был – в шлепанцах на босу ногу.

– Наши спят, – сказал он мрачно.

– Наши после обеда всегда спят, – засмеялась Лизико и, увидев голый живот Торнике, видневшийся из-под расстегнутой рубашки, велела: – Застегнись! – Торнике застегнул пуговицу. – А ты нам не дашь пообедать? – присев на раскладушку, спросил он. – Вы никогда не дожидаетесь меня. – Ты всегда опаздываешь, а сегодня почему-то приехал рано! – Тогда скажите, и я буду обедать в ресторане, – обиделся Торнике. – Он ожидал в ответ испуганного возгласа: «Ах как можно обедать в ресторане, ты там отравишься!» Но Лизико сказала совсем другое: – Я мечтаю сходить в ресторан, – она мечтательно протянула, – заказала бы что-нибудь вкусное, острое!

– Вот я и говорю: скажите, и я с удовольствием буду обедать в городе! – Торнике злился. Видимо, его раздражало все – и что родители спят, и что его не ждали к обеду, и, наконец, то, что все это происходит в присутствии Зазы.

– Ты что, с голоду боишься умереть? – улыбаясь, спросил Заза.

– Ты попал в точку! Я и утром ничего не ел. И тогда они изволили спать!

– Ой, вы же голодные! – опомнилась Лизико, будто до этого разговор шел о чем-то совсем другом.

– Я лично не голоден, – успокоил ее Заза; ему на самом деле не хотелось есть.

Лизико накрыла маленький стол в остекленной галерее. Торнике окинул стол придирчивым взглядом.

– И это все?

– Все, – растерянно взглянула на брата Лизико, – больше я ничего не нашла.

– А больше ничего и не надо, – успокоил ее Заза, – мы же не собираемся кутить.

– Ступай принеси вина, – небрежно бросил Торнике.

– А я не знаю, где оно. – В холодильнике, дурочка! – Ну-ну, смотри у меня, – погрозила ему пальцем Лизико, так обычно грозят учителя своим непослушным питомцам, – Ладно, ладно! – остановил ее Торнике. – Будьте любезны, принесите нам вина! Мы вас очень просим!

– Ты тоже просишь? – спросила Зазу Лизико. Заза в знак согласия ласково ей кивнул.

– Ничего не поделаешь, придется принести, – улыбнулась Лизико.

В галерею выходили две двери; одна из них была закрыта. В этой комнате, по-видимому, спали родители Торнике. «И не жарко им?» – подумал Заза, глядя на закрытую дверь. Больше он не оборачивался к ней, словно боясь, что и ему станет жарко.

Пока Заза и Торнике обедали, Лизико все время крутилась вокруг них, ничего особенного на стол она не подавала, но хлопотала так, точно кормила целый полк.

После обеда Торнике и Заза вышли во двор и улеглись прямо на траву, а Лизико убежала и вскоре вернулась, неся два тонких одеяла. Солнце уже скрывалось за деревьями. Сразу за двором начинался овраг, откуда веяло сырой прохладой. Оконные стекла ослепительно сверкали в лучах закатного солнца. Заза и Торнике лежали молча, Лизико читала. Еще немного – и она не сможет читать в легкой мгле наплывающих сумерек. Торнике лежал с закрытыми глазами. Заза задумчиво жевал травинку. Лизико сняла очки и продолжала читать без очков. Почувствовав на себе взгляд Зазы, она отложила книгу в сторону. Затем снова надела очки, посмотрела на Зазу и улыбнулась.

Заза ответил ей улыбкой, думая совсем о другом. Мысли увели его очень далеко отсюда.

– Наши девочки говорят, что самый лучший из всех молодых художников – Папуна, – сказала Лизико ни с того ни с сего, но никто тем не менее не удивился.

– А кто именно это говорит? – изобразил заинтересованность Торнике.

– Например, Магда, – ледяным тоном ответила Лизико. Ответ ее должен был, по ее расчету, убить брата. Тот и в самом деле замолчал.

«Опять Магда!» – подумал Заза. Он даже представил себе, какая она, эта самая Магда.

Существуют до чертиков начитанные девушки, они все знают и решительно обо всем разглагольствуют, кого угодно смутят своей эрудицией. Перед ними не дай бог сболтнешь что-нибудь неинтеллектуальное, обольют презрением. И как правило, эти умницы засиживаются в старых девах, этот факт их просто поражает: ведь такие образованные, вполне современные девицы должны быть нарасхват.

Наконец стемнело. На веранде зажегся свет. «Проснулись», – подумал Заза. Стало прохладно, даже холодновато. В небе появились звезды. Они загорались одна за другой, как будто кто-то их зажигал, соблюдая строгий, раз и навсегда установленный порядок.

На фоне звездного неба деревья выглядели угрюмо, они таинственно шелестели листвой, словно заговорили после долгого дневного молчания.

– Светлячок! – воскликнула Лизико, вытянув в сторону дороги свою худенькую руку. Заза и Торнике лениво повернулись. Но это был не светлячок, круг света постепенно увеличивался, кто-то приближался с карманным фонариком.

– К нам! – отметил Торнике.

– Это Магда! – голос Лизико выдавал радость.

Свет фонарика, как собачонка, бежал перед невидимой человеческой фигурой, временами он сбегал с дороги, словно искал кого-то. Кроме этого маленького бесконечно двигающегося светлого круга, в густой темноте не было видно ничего. Наконец эта шустрая белая собачонка подбежала к ним, вскочила на грудь Торнике, скользнула по ногам Лизико, а затем луч света с настойчивым любопытством остановился на Зазе.

– Я же сказала, что это Магда! – Лизико торжествовала.

Освещенный круг вдруг исчез. Заза вначале увидел только тень, присевшую рядом с Лизико на раскладушку, затем тень приобрела более определенные очертания, хотя лицо по-прежнему оставалось неразличимым.

Заза встал.

– Познакомься, Магда, – проговорил Торнике, – это Заза, мой приятель.

Разглядев протянутую руку, Заза подошел ближе.

– Неужели ты не боишься? – восхищенно спросила Магду Лизико.

– А чего бояться, – так искренне удивилась Магда, что вопрос Лизико показался всем слишком детским.

Потом они долго сидели молча. Интересно, почему? Может быть, потому, что они не видели друг друга. Заза несколько раз собирался заговорить, но передумывал. Что с ним? Никогда он не взвешивал своих слов с такой осторожностью. Пожалуй, он знал, в чем дело – Магда, вернее, его представление о Магде. С такими девицами, а Магду он относил к этому сорту, ему всегда было трудно разговаривать. Наконец он решился спросить, который час, но часов ни у кого не оказалось.

– Чего ты спешишь? – сказал ему Торнике. – Автобус ходит до двенадцати.

– А в двенадцать я не смогу его проводить, – это был голос Магды.

– Это обязательно? – рассмеялся Торнике.

– Люблю провожать! – сказала Магда. – Мне всегда кажется, что уезжаю я сама.

До этой минуты голос Магды для Зазы был совсем незнакомым и чужим, но после этих слов ему показалось, что он и прежде не раз слышал этот голос. Заза поднял голову и ясно увидел лицо Магды. Наверно, его глаза привыкли к темноте. Магда сидела, обняв Лизико и запрокинув голову, словно вглядывалась в небо.

«Мне кажется, что уезжаю я сама… Мне кажется, я сама уезжаю…» – эти слова, произнесенные Магдой, теперь звучали где-то в нем, в мозгу, в сердце.

– По-моему, звезды вырастают за лето, – голос Магды вывел его из задумчивости. Наверно, пока он был погружен в свои мысли, Магда все время говорила о звездах.

Заза снова взглянул на нее.

Она сидела, по-прежнему откинув голову, только глаза почему-то закрыла.

– Звезды растут, – повторил Заза, чувствуя, как освобождается от неловкости, охватившей его с приходом Магды. Теперь, напротив, ему хотелось говорить и говорить, получше выразить все то, о чем он думал. Вдруг он замолчал: почувствовал, что так волнуется, что даже во рту у него пересохло. Он торопливо закурил: с чего это он вдруг разволновался?

Магда и Лизико болтали об итальянском певце, приехавшем на гастроли. Этого певца они слушали в прошлом году, он им не понравился, и теперь они колебались, ехать в город на концерт или нет. Магде не хотелось ехать, Лизико упрашивала: поедем ради меня. Магда отвечала: на днях все равно придется ехать в Тбилиси – начинаются экзамены, а до этого не заставляй меня ехать, я тебя очень прошу.

Заза сидел, прислонившись спиной к дереву, и с улыбкой прислушивался к болтовне подруг.

– Идемте пить чай, – поднялся Торнике.

– Посидим еще немного! – взмолилась Лизико.

– Я не хочу чаю, – сказал Заза.

– И я! – Магда направила фонарик на Торнике. Тот прикрыл глаза руками.

– Погаси!

– Не гаси, не гаси, – воскликнула Лизико, – я тебе что-то покажу!

Она перелистала книгу и достала фотокарточку. Это была та самая книга, которую смотрел Заза, он тоже перелистывал ее, но карточки не увидел.

Магда направила свет на карточку:

– Боже, на кого я здесь похожа?!

– Это Бадри снимал нас в воскресенье.

Торнике взял карточку у Магды.

– Ну-ка, посвети! – Он глянул на карточку и тут же передал ее Зазе: – Ты только посмотри, Екатерина Чавчавадзе перед ней блекнет!

Но Заза не успел разглядеть фотографию, потому что женский голос из дома громко позвал:

– Дети, идите домой, что вы там сидите в темноте?

И он тут же вспомнил ребячью игру: «Гуси, гуси, домой!» Только он это подумал, как услышал шепот Магды: – Гуси, гуси, домой!

Конечно, она сказала это не для того, чтобы кто-нибудь услышал, а Заза решил, что она обращается именно к нему. Мать Торнике, мадам Эленэ, как-то незаметно и быстро очутилась над самыми их головами.

– Это кто? А-а, наша Магда, Магдочка! А это? Заза? – такое удивление звучало в ее голосе, словно она никак не ждала увидеть тут Зазу.

Заза смущенно передернул плечами и не знал, что сказать. Не рассказывать же, как он встретил Торнике на стоянке такси и как тот пригласил его поехать с ним в Кикети.