Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
Когда он открыл глаза, врач сказал!
– Ну, поздравляю, выжил!
Склонившись над ним, он заглядывал ему в глаза и улыбался.
Резо ничего не помнил: как он попал сюда, что с ним случилось? У врача были толстые вывернутые губы и большая черная родинка на подбородке. Роднику эту Резо сначала принял за муху, сидящую на потолке. Но муха приблизилась и превратилась в родинку.
– Теперь вы можете его спрашивать! – обратился врач к кому-то, кто сидел поодаль и кого Резо не видел, потому что не мог повернуть головы.
Врач отошел, и над ним появилось другое лицо – длинное, как лошадиный череп.
– Я из милиции, – эти слова как будто выпалили его глаза – потому что именно глаза как-то странно расширились.
– Тс-с! – это был голос врача.
– Вы не помните номер машины? – спросил милиционер.
– Нет, – прошептал он, превозмогая боль и сам удивляясь, почему так трудно говорить.
Глазам было больно от света, и он опустил пеки.
– Сбил и уехал, целых полчаса человек валялся на улице…
– Знаю, – ответил врач.
Потом он заснул… Или, вернее, соскользнул в яму, полную сна.
…Потом он увидел своего приятеля Гелу.
– Где милиционер? – спросил он у него.
– Какой милиционер, я здесь никого не застал.
– Что со мной? – он вспомнил почти все, но хотел узнать, известно ли это другим; ему не хотелось, чтобы кто-нибудь знал об этом.
– Не знаю… Кажется, тебя сбила машина. Ничего серьезного… А ты не помнишь номер?
– Нет.
– И марка какая?
– Не знаю.
– Хотя бы цвет?
– Не помню. Дай мне сигарету. – Он был весь обмотан бинтами, как мумия.
Гела сам затянулся пару раз, прежде чем передать сигарету ему. Резо вдохнул табачный дым, и голова закружилась.
– Ладно, хватит! – сказал Гела.
Резо закрыл глаза. Кровать закачало, вот-вот он вывалится на пол. Он открыл глаза, и ему показалось, что в комнате никого нет.
– Гела! – позвал он.
– Здесь я, не бойся! – голос был знакомый.
И внезапно над кроватью встал его сосед, шофер Борис Макалатия.
– Ну, как ты? Домой не собираешься?
Он сел на стул, крепко провел обеими руками по коленям и сказал:
– Весна, братец, весна!
«Значит мне очень плохо, – думал Резо, – раз Борис пришел меня навестить».
– Я тебе торт принес, – продолжал Борис, – вот, погляди! – Он взял со стола круглую, коробку и поставил ее себе на колени. – Что же ты молчишь! – теряя терпение, воскликнул он.
– Здорово, Борис! – сказал Резо.
– Слава богу! – обрадованно вскричал Борис, как будто до сих пор сомневался, умеет ли Резо вообще говорить.
«А где же Гела, – думал Резо, – куда он подевался…»
– Я женился, – заулыбался Борис, – ты, наверно, слыхал! – он испытующе глядел на Резо.
– Не слыхал.
– Живем потихонечку…
– Поздравляю!
– Вот так! – и вдруг закричал: – На кого ты похож, оброс как поп! – Он вскочил, коробку с тортом положил опять на стол и достал из кармана бритву. – Сейчас я с ней справлюсь, с твоей щетиной, погоди!
– Не стоит, Борис, как раз сегодня меня обещали побрить.
Но Борис не слушал, выбежал из палаты и вскоре появился, осторожно неся в одной руке тазик с горячей водой, в другой алюминиевую чашку со взбитой мыльной пеной.
– Не бойся, я любого парикмахера за пояс заткну. В армии я всех ребят брил. Помню, был такой Габричидзе, рачинец, черный, что твоя головешка, побрил я его, а через полчаса не стало парня. – Борис тщательно мылил ему щеки. – Побрил другого – и его тоже… того… Ну, думаю, хватит! С тех пор бросил это дело, вот тебя первого брею! – Он замолчал, вытер бритву обрывком газеты и добавил: – Но сейчас ведь не война, так что ты не бойся!
Он расхохотался громко, от всего сердца. И только теперь, вслушиваясь в его смех, Резо вник в смысл сказанного прежде: весна! Как будто заработали долго Стоявшие в безмолвии часы, и он почувствовал, как двинулось время и как он всплыл на его поверхность, словно ствол дерева с обрубленными сучьями, и поплыл, покачиваясь на волнах.
Однажды медсестра, которая делала ему уколы, сказала:
– Интересно, почему Анна не приходит?
Резо очень удивился.
– Кто? – уж не ослышался ли он?
– Анна! Пока тебе было плохо, она от тебя не отходила и даже ночевала здесь. А теперь не показывается.
«Майя! – подумал Резо. – Майя!»
Как только сестра вышла, он встал, – теперь только голова у него была перевязана, – и пошел к окну, как будто надеясь увидеть Майю. На полпути он бы непременно упал, если бы не стул, на который он опустился. Тут и застала его сестра.
– Кто тебе разрешил встать?
– Какое сегодня число?
– Четырнадцатое апреля.
И вдруг Резо вспомнил то, что до сих пор считал сном, – Майя была здесь, у него, вместе с Карло. И тогда что-то случилось, но он не помнил, что. Наверное, он сразу потерял сознание.
– Апрель! Апрель! Апрель! – повторял он и смеялся.
– Имей в виду, я позову врача! – сестра была чем-то испугана.
– Я хочу к окну… – попросил Резо.
Сестра неохотно согласилась.
Внизу между крышами проглядывал кусочек двора. По двору шел дядька в больничной пижаме. Окутанную голубым туманом Мтацминду скрывали кипарисы. Люлька канатной дороги, как красная птичка, перепрыгивала с кипариса на кипарис…
МолокоЭто случилось примерно через год после того, как он вышел из больницы.
– Тише! Ты что? – зашептала Майя. В комнате было темно из-за плотно занавешенного окна. – Положи в сетку бутылки.
Ему очень хотелось спать, и он с трудом заставил себя открыть глаза. «Сосчитаю до трех и встану…»
– Надень сандалии, они под шкафом, – сказала Майя.
– Ладно.
Резо поднялся, подошел к шкафу, нагнулся, пошарил руками по полу, не глядя вниз. Нашел сандалии, снова сел на кровать и стал их надевать.
– Когда принесешь молоко, поставь на полку…
– Знаю…
Он отвечал только затем, чтоб Майя убедилась, что он окончательно проснулся. Сам он в этом убежден не был. В темноте ему казалось, что он слышит разговор посторонних людей. Потом и этот разговор смолк, затерялся во внезапно возникшей тишине.
«Один, – начал он про себя, – один с половиной… два…»
– Занавеску не поднимай!
– Да.
Он вышел на улицу с авоськой, в авоське две пустые бутылки. Тротуар был уже полит, было так прохладно, что он даже поежился.
В конце улицы – маленький гастроном, там по утрам продавали молоко.
Он медленно пошел по подъему.
«Ну вот, ты настоящий, примерный семьянин, – говорил он себе, – вот это я понимаю! Такой должен стоять в вестибюле Дворца бракосочетаний – в полотняных брюках, сандалиях, с молочными бутылками в авоське, а на груди табличка – и большими буквами: «Идеальный муж!» Ты же хотел этого. Получил? Вот и поздравляю! Напрасно кривляешься, что здесь обидного? Молоко нужно твоему собственному ребенку и больше никому! Кто же должен ходить за молоком, если не отец?»
Магазин был закрыт. Неужели Майя ошиблась и разбудила его раньше времени?
– Молодой человек!
Резо оглянулся – его окликал сапожник с их улицы.
Резо вопросительно приложил руку к груди: вы, мол, меня? Сапожник кивнул:
– На минуточку!
Резо перешел на ту сторону. Сапожник энергично схватил его за локоть и куда-то потащил. Резо невольно подался назад.
– Постой, – засмеялся сапожник, – я тебе что-то покажу! – У него были густые сросшиеся брови и блестящие веселые глаза.
Они подошли к будке.
– Видишь?
В будке сидел какой-то человек и мутными глазами смотрел на Резо.
– Зачем ты звал меня? – обернулся Резо к сапожнику.
– А затем, чтоб ты моего хаши испробовал. Давай, давай! – Он легонько подтолкнул Резо вперед.
В будке стоял низенький стол и табурет с сиденьем из полосок кожи. Сапожник усадил Резо на табурет, а сам присел на корточки. Спина его вылезала за дверь, на улицу.
– Не хаши, а чудо!
Он снял крышку с кастрюли, стоявшей посреди стола. Потом за спиной Резо протянул руку к висящему на гвозде пиджаку и достал из кармана ложки, аккуратно завернутые в тряпку. Одну дал Резо, другую взял себе. Тем временем мужчина, который до сих пор не произнес ни слова, крошил хлеб в кастрюлю. Кончив крошить, вынул из кармана свою ложку, обтер ее об сорочку и сунул в кастрюлю.
– Это свой парень, Лео, каждое утро за молоком ходит, недавно на нашу улицу переехал, давай, думаю, позову, приглашу, – говорил сапожник, с аппетитом уплетая хаши, – ешь, чего смотришь!
Он достал из-под стола поллитровку, молчаливый достал из кармана стакан и поставил на стол. Резо только сейчас заметил, что у молчаливого нет одной ноги.
– А без чего хаши не идет? Без водочки! – пропел сапожник. Он достал жестяную кружку, налил водку сперва одноногому в его стакан, а кружку протянул Резо. – Пей!
Резо взял кружку и стал ждать: может, Лео тост скажет. Но Лео молча опрокинул стакан.
– Ну как Лео, пошло? – засмеялся сапожник и налил водки себе. – Это первое причастие! – он обтер губы рукой и снова наполнил стакан. Резо выпил, и сапожник налил ему еще. – Второе причастие!
Резо стало жарко.
– Как тебя величать прикажешь?
– Резо.
– Хорошее имя, верно, Лео?
Лео не ответил.
– Это мама так назвала меня, – с улыбкой сказал Резо.
Сапожник открыл вторую бутылку.
– Ваше здоровье, уважаемый Лео. – У Резо задрожал голос, он не смог продолжать, допил то, что оставалось в кружке. – Это ничего, это ничего… – Он нагнулся и провел рукой по обрубку.
Лео оттолкнул его руку. Резо застыл от неожиданности и поглядел на сапожника. Тот громко расхохотался. Через несколько минут Резо держал в руке женскую туфельку.
– Бедный Йорик, – декламировал он с выражением, – бедный Йорик!
Уходя, он увидел костыль, прислоненный к будке.
В руке он все еще держал сетку. Неужели он держал ее так все время? Не может этого быть!
Он сидел в трамвае и куда-то ехал. Разомлевшему от водки, спать хотелось ужасно. Голова то и дело валилась на грудь, но он сразу же высоко поднимал ее и улыбался сидевшей напротив старушке.
Потом он вошел в подъезд четырехэтажного дома и поднялся по лестнице на второй этаж. На площадку выходили три двери. Он подошел к правой. Сердце так колотилось – вот-вот выскочит, как будто поднялся он не на второй этаж, а на десятый. Он поставил сетку с бутылками на пол и осторожно нажал кнопку звонка. Прислушался, позвонил еще раз. Там, за дверью, что-то стукнуло, и послышалось шарканье шлепанцев.
– Кто там? – спросила женщина шепотом.
– Это я, открой! – ответил он тоже шепотом.
Но ему не открыли. Женщина после небольшой паузы снова спросила:
– Кто-о?
– Резо.
За дверью наступила такая тишина, словно голос этот ему престо померещился. Он только собирался опять нажать кнопку, как ключ дважды повернулся в замке, и дверь приоткрылась. Резо так быстро нырнул в щель, что хозяйка испуганно прижалась к стене.
– Резо?
– Тс-с! – Резо взял ее за руку повыше локтя. – Тс-с! Закрой дверь.
Халат был накинут поверх розовой ночной рубашки. Сквозь глубокий вырез проглядывала белая маленькая грудь.
– Резо?
– Анна! Анна! – Вот все, что он сумел сказать между поцелуями.
И ему вдруг показалось, что все было сном, и только вот эта женщина, едва проснувшаяся, не очнувшаяся еще ото сна, была действительностью, вот эта женщина с прохладной маленькой грудью, с такой податливой, слабой талией, что казалось, будто у нее вовсе нет позвоночника.
Она схватила его за волосы и подняла его голову, лицом к себе:
– Что с тобой?
– Анна!
– Я спрашиваю, что с тобой?
Потом она высвободилась из его объятий, прикрыла ладонью оголившуюся грудь, отступила чуть в сторону и взглянула на него с опаской:
– Ты пьяный?
– Нет, иди ко мне!
Он испугался, что она вдруг исчезнет.
– Иди, – опять двинулся он к ней, но она легко отвела его руку.
Резо потерял равновесие и ударился об стену.
– Ну, конечно, пьяный! – Анна посмотрела на него с упреком, поправила волосы. – Заходи в комнату. – Она хотела как-нибудь отвести его от двери, потому что на лестнице, конечно, было слышно все, что делалось в передней. – Идем в комнату!
– Анна!
– Напился и вспомнил? – Она улыбнулась, видно, решила быть с ним поласковей, так будет меньше шуму. – Заходи. – Она взяла его за руку. – Чего стал?
Он подчинился и пошел за нею, по дороге поддел ногой мяч, тот стукнулся о стеклянную дверь.
– Тс-с! – Анна приложила палец к губам. – Мальчик не спит. – Она показала глазами на другую дверь.
– Да, – сказал Резо, – да…
В комнате по сравнению с коридором было светлее. Это почему-то насторожило его, и он остановился на дороге.
– В чем дело? – Анна тихонько засмеялась. – Я так сладко спала, а ты разбудил. У меня свободный день, думаю – хоть высплюсь хорошенько. – Она подошла к разобранной постели и поправила одеяло. – Ложись, если хочешь, поспи.
– Нет!
– Посмотри в зеркало, на кого ты похож.
Она стояла перед зеркалом и причесывалась.
Резо подошел и стал с ней рядом. Сначала он ничего не увидел, как будто стекло было запотевшим, потом разглядел свое лицо и узнал только потому, что в зеркале должно было быть его отражение.
Анна повернулась к нему и расстегнула пуговицу на сорочке.
– Ложись!
– Нет! – ответил он, но рубашку снял.
Он обнял ее за плечи:
– Анна!
– Анна! Анна! Что Анна? Что ты хочешь? – дернула она плечом.
Рука его упала. Он выдвинул стул из-под стола и сел. На столе лежала раскрытая тетрадка. Страница в клеточку исписана цифрами. Он пригляделся и прочел вслух:
– Расстояние между двумя городами 744 километра. Из этих городов вышли навстречу друг другу два поезда. Один со скоростью 32 километра в час, другой – 30 километров в час. Через сколько часов поезда встретятся? – Он рассмеялся.
– Ты чего? – спросила Анна.
Он обнял ее за талию и прижался щекой к животу.
И в это время он увидел мальчика; расплющив нос о стеклянную дверь, он глядел на них, Резо быстро отпустил Анну.
– Что такое? – Она вздрогнула, повернулась к дверям и увидела сына. – Арчил! – крикнула она. – Иди, возьми тетрадь!
Мальчик вошел, не поднимая головы, подошел к столу, взял тетрадь и повернул обратно.
– Здравствуй, Арчил! – крикнул ему вслед Резо.
Мальчик не ответил, не остановился, вышел из комнаты, и через несколько минут хлопнула входная дверь.
В комнате стало тихо. Потом Анна сказала:
– Такой умный мальчик, даже не будит меня, сам уходит в школу. – Она помолчала, подошла к окну. – Послушайся меня, ложись и выспись.
Резо вдруг вскочил, схватил ее на руки и понес к кровати.
– Пусти. – Она смеялась, хотя по-серьезному старалась высвободиться. – Пусти. – Он уложил ее на постель и стал целовать, совсем потеряв голову.
– От тебя чесноком разит, я не люблю! Пусти… Я не люблю…
– Я тоже… я тоже, я тоже…
Она сначала сопротивлялась, но потом обмякла и затихла. Закрыв глаза, она слабым прерывающимся голосом повторяла одно и то же:
– Не люблю… Не люблю… Пусти! – вдруг проговорила она резко. – Пусти, говорю!
Резо сразу покорился и зарылся головой в подушку.
Она провела ладонью по его голой спине, раз, другой, и тихим, ласковым голосом сказала:
– Спи…
…Он шагает по шпалам через тоннель. В тоннель с обоих концов входят поезда. Потом тоннель исчез. И теперь он шел по улице. В городе была одна-единственная улица, и он шел по ней, а с обеих сторон по этой улице шли два поезда навстречу друг другу.
По рельсам бежал мальчик с раскрытой тетрадкой в руке и кричал:
– Проверь! Проверь!
– Сойди со шпал!
Мальчик смеялся громко, басом. Смех разбивался о стены домов на равные части и с разных углов доносился по-разному:
– Ха-хо-хе-хи!!
Потом он увидел человека, который лежал на путях и спокойно спал, словно в собственной постели.
Это спокойствие так его разозлило, что он непременно набросился бы на спящего с кулаками и стащил бы его с путей, если бы не почувствовал удивительной вещи: оба поезда вел он сам, то есть просто был машинистом обоих поездов, и сам, собственной персоной, лежал на путях и спокойно ждал, когда его перережут колеса.
– Когда встретятся поезда? Когда?
– Никогда! Никогда! – кричал кто-то невидимый.
– Скоро! Скоро! – хотелось ему ответить назло невидимому, но из горла не удавалось выдавить ни звука.
Потом он увидел молоко, пролитое на рельсы, молочную лужу между шпалами. Лужа быстро росла. Скоро она залила весь город, и дома всплыли как поплавки. А самого его не было нигде видно, и поезда пропали. Было только белое пространство, молочное море и больше ничего.
– А-а! – закричал он. – А-а-а-а!
– Что ты? – спросил женский голос.
Он боялся открыть глаза, ему казалось, что он продолжает спать. Прошло еще немного времени, прежде чем он решился спросить:
– Который час?
– Одиннадцать. Спи.
Анна, как видно, ходила по комнате. Слова доносились то с одной стороны, то с другой. В ушах у него звучал недетский смех: ха-хо-хе…
Он повернулся на спину и только теперь открыл глаза. Анны в комнате не было. Наверно, она только что вышла.
«Одиннадцать… одиннадцать…»
Во рту так пересохло, что даже слюны не было, чтобы сглотнуть.
– Анна! – позвал он тихо.
– Чего тебе?
– Воды… Воды принеси.
Он отпил глоток и вернул ей стакан.
– Очухался? – Она улыбнулась. – Вставай, позавтракаем.
– Не хочу…
– Ах ты бедненький, дома тебе влетит, – она смеялась. – Хотела бы я сейчас поглядеть на Майю! – Она поставила стакан на стол, вернулась и присела на кровать: – Жалеешь?
– О чем?
– Что пришел ко мне.
– Почему?
«Как она догадалась, что я жалею?»
– Я не должна была тебе открывать.
– Почему?
– Потому…
– А все-таки?
– Ладно, хватит об этом.
Некоторое время они молчали. Потом Резо встал и начал одеваться. Анна подошла к зеркалу и поглядела на свое отражение.
– Нет, я решительно ничего еще не видела в жизни… Ничего… – Она неожиданно повернулась к нему. – Господи, на кого ты похож!
Он посмотрел на нее, она не улыбалась.
– Ты похож на клоуна. – Она наконец засмеялась, но смех ее прозвучал горько, как насмешка.
Резо прошел к дверям, остановился на пороге и, не оглядываясь, пробормотал:
– Я пошел!
– Да.
– Пока!
– До свидания.
Он открыл дверь и вышел уже на лестницу, когда она окликнула его:
– Ты забыл бутылки!
Он вернулся, взял у нее из рук авоську и молча ушел…
На ЛунуЯ помню все, хотя очень стараюсь забыть. Иногда я думаю, что в самом деле кончилось все, что нас связывало, все, что было общего. А общего и так было очень мало, а точнее – ничего общего не было. Мы не любили друг друга – вот главное, и с этим главным мы никак не могли примириться. Ты себя обманывал, так упрямо и упорно, что я невольно поддалась тебе, поверила, правда, только на мгновение, на одно, самое короткое мгновение.
Сегодня, когда с тех пор прошло так много времени, эти несколько месяцев или целый год кажутся мне мгновением. Я любила тебя одну секунду. Я любила твой голос, твою походку. Я представляла, как ты стоишь на трамвайной остановке, засунув руки в карманы, и ждешь меня, ждешь только меня и больше никого. На всем свете ни одной женщины, пусть в сто раз красивее и умнее меня, для тебя не существовало. Эта мысль наполняла мое сердце странной радостью. Я поспешно бежала к тебе, становилась на то самое место, где представляла тебя мысленно, и ждала, и уверенность, что ты не придешь, внушала мне еще большую радость, потому что я тогда чувствовала себя покинутой и безнадежно влюбленной девчонкой.
Я помню, как однажды утром мы пошли на кладбище, на могилу твоей матери. Была весна, май. Мы купили сирень и поехали трамваем в самый конец города. Ты стоял молча, смотрел в окно, и рука твоя, лежавшая на моем плече, не ласкала меня. Это удивило меня. Неужели поэтому я считала, что люблю тебя? Свойство, которое сама природа даровала женщине, – быть обителью, убежищем для другого существа, – я, неопытная и наивная, приняла за любовь.
Лучше бы мне не понимать никогда, что я обманывала себя! Лучше бы этому заблуждению оставаться нетронутым!
Утром на кладбище было красиво. Я хотела сказать тебе об этом, но не посмела. Ты шел рядом со мной, но я чувствовала, что ты далеко, ты шагал куда-то один и не помнил обо мне, хотя и держал меня за руку. Я несла сирень, и от ее аромата у меня немного кружилась голова. Я думала о том, что ты еще больше будешь любить меня за то, что я несу цветы на могилу твоей матери. И совсем не думала о том, что ты переживал в эту минуту. Твоя мать ничего для меня не значила. Не удивляйся, не приписывай это моему бессердечию. Поскольку я верила, что люблю тебя, я хотела любить и ее. Мне было жалко ее, но не больше. Жалко потому, что в это солнечное майское утро она лежала в земле. Только пусть тебе это не покажется странным: где-то я была рада, что ее нет, потому что это давало нам возможность вот сейчас, вдвоем, с грустью постоять над ее могилой, потому что нас объединяло это горе, как будто ты мне доверил самую дорогую тайну, и я была глубоко благодарна тебе за это. Что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал, чтобы утвердиться в моей любви, лучше этого ты ничего не мог бы придумать.
В ту ночь мне приснилось, что мы оба сидим на вокзале. Потом я увидела священника, которого мы встретили утром на кладбище. Ты помнишь, что он говорил: «Господи, что с тобой приключилось! Неужели и ты постарел, как я!» Священник шел босиком с моей сиренью в руках. Ты куда-то исчез, и мне страшно было одной. И вдруг я почувствовала, что я совсем маленькая, как муравей. Я вскочила и побежала, но наткнулась на стену и как раз в этот момент проснулась. Я плакала. Встала, зажгла свет и подошла к зеркалу, хотела посмотреть на себя. Увидев свое отражение, я внезапно успокоилась.
Я потушила свет и села на подоконник, уперлась подбородком в колени и затихла. Смешно? Я ждала, что ты меня позовешь, как будто именно сейчас должно было произойти то, чего я давно ждала. Ни одна девушка в мире не знает, как это называется, не знала и я. Внизу посреди улицы стоял милиционер, он не видел меня. Он пересек улицу и подошел к магазину. Там в витрине стояли манекены. Он долго смотрел на них, потом постучал по стеклу. Среди ночи этот стук показался таким резким, что я вздрогнула. Он тоже ждал, звал кого-то. Как и весь город, он был пронизан ожиданием. Провода как-то по-особому были натянуты, и крыши загадочно блестели в лунном свете. Потом из-за угла выбежали какие-то дерущиеся парни, и милиционер погнался за ними.
Я спрыгнула с окна, задернула занавеску и включила свет. Снова подошла к зеркалу, распустила волосы и стала танцевать, кружиться по комнате, раскинув руки. Мне казалось, что весь мир глядит на меня и что я самая красивая. Но потом мне сразу стало скучно и я снова расплакалась. Самым непонятным было то, что плакать мне было невыразимо приятно, и хотелось плакать все время. Мне было и страшно и очень хорошо одновременно.
Я приложила руку к груди и затаила дыхание. Сердце убыстряло свой бег, словно готовилось сказать что-то и подгоняло себя. А я, глупая, ждала, что оно скажет. Потом мне стало жаль его, как живое существо, словно это была птица, заключенная в клетку.
«Чего тебе, – шептала я, – что ты хочешь мне сказать, несчастная?»
Я снова стала кружиться, танцевать, даже магнитофон хотела включить, но побоялась разбудить маму. Я снова потушила свет, отдернула занавеску и вскочила на подоконник. Я стояла, выпрямившись во весь рост, и смотрела на улицу. За крышами виднелся серебристый сад, там же была Кура, которую я теперь не видела, но была убеждена, что именно на ее берегу я стою сейчас и смотрю на ее волны. А она спала тихо, как ребенок, без всплеска и шума.
Вдруг зазвонил телефон. Я как сумасшедшая соскочила с окна и кинулась к кровати. Телефон стоял у самой подушки. Я давно уже ждала, что кто-то обязательно позвонит. Я так поспешно схватила трубку, что телефон даже не успел прозвонить вторично.
– Слушаю! – сказала я.
– Майя… – это был твой голос.
– Нет, – сказала я, – нет…
И прижала трубку к груди и замахала рукой в воздухе, словно ты целовал меня, а я тебя отталкивала. Мне стало нехорошо, онемевшей, бессильной рукой я повесила трубку.
Так со мной бывало всегда: я пугалась, когда исполнялось то, о чем я мечтала. Помню, маленькой я заболела. Отец не жил с нами, он работал в районе и в Тбилиси приезжал редко. Вся в жару, громко и упрямо я повторяла без конца: хочу папу, папу хочу. Я давно скучала по отцу, но не решалась об этом сказать. Мама почти никогда не говорила об отце, и я постепенно свыклась с мыслью, что об этом надо молчать.
Конечно, когда я выросла, все поняла, но тогда эта история, окутанная тайной, угнетала меня, и до сего дня не покидает меня чувство какой-то вины, словно я могла что-то поправить, изменить.
Всю ночь я бредила:
– Папа… папа… папа…
Утром я увидела отца около своей кровати. Я вскочила и обняла его за шею… И сразу испугалась, ужасно испугалась, вдруг все это мне снится и может внезапно исчезнуть.
Весь день я лежала у него на коленях. Он укачивал меня, а я боялась заснуть, потому что была уверена – стоит мне заснуть, как он уйдет.
– Возьми меня с собой! – Я с мольбой посмотрела ему в глаза.
Лицо у него было усталое, небритое, а глаза мерцали, блестели, как будто наполненные слезами. Таким запомнила я его навсегда: усталого, ласкового и молчаливого. Ты не можешь себе представить, какая я была счастливая. Положив голову ему на грудь, я думала, что этот день никогда не кончится, и как будто я лежала в лодке лицом к небу и покачивалась. Вот и все. Больше я папу не видела.
Мне хотелось, чтобы мама подошла к нам, села рядом, но я не смела позвать ее. И это омрачало мое счастье: она была в соседней комнате и ждала, когда уйдет отец.
До сегодняшнего дня я не смогла разобраться, что же произошло, почему они так возненавидели друг друга, кто из них был виноват. А впрочем, и моя собственная жизнь сложилась почти так же!
Телефон зазвонил снова, и я сняла трубку.
– Майя! – сказал ты. – Что с тобой?
– Не знаю…
– Почему ты не спишь?
– Откуда ты звонишь?
– Я внизу, в вашем подъезде.
– Резо, – сказала я, но голос у меня вдруг оборвался, потому что я не решалась высказать то, что вертелось на языке.
– Я слушаю тебя.
– Давай расстанемся, – проговорила я наконец твердо.
– Что-о?
– И не будем никогда больше встречаться… Так будет лучше.
– Для кого?
– Для нас обоих.
– Или для одной тебя?
– Резо, послушай меня.
– Скажи, для тебя, верно?
– Я прошу тебя…
– Я так и знал.
– Что ты знал?
– Я сейчас поднимусь.
– Не смей!
– Тогда спускайся.
– Резо!
– Быстрее!
– Я не могу.
– Как хочешь…
– Резо!
Ты положил трубку.
Я долго стояла у окна, словно позабыв об этом разговоре. Я ни о чем не думала, бессмысленно смотрела на крыши, А потом повернулась и начала одеваться, словно кто-то невидимый подсказывал мне, как следует себя вести, и я беспрекословно подчинялась его воле. Вышла я осторожно, держа туфли в руках, и обулась, только закрыв за собой дверь, – боялась разбудить маму.
Я спустилась по лестнице в уверенности, что ты ждешь меня. Так и есть – ты сидел на лестнице, съежившись. И мне стало тебя жалко. Сама не знаю, почему. Чего было тебя жалеть? Но ты сидел так… как бы это сказать тебе… как маленький бездомный мальчишка.
Я села рядом с тобой на ступеньку. Мы посидели немного молча. Потом ты встал и сказал:
– Пошли, пройдемся!
Я тоже встала и положила руку тебе на плечо.
– Резо…
– Молчи!
В самом деле, тогда нельзя было ничего говорить. Так прямо, в лицо, я не могла сказать тебе того, что говорила по телефону, У меня было такое чувство, словно весь этот телефонный разговор мне померещился.
Улицы были совсем пустые. Мы шли, держась за руки, По тротуарам сновали кошки, все время перебегая нам дорогу. Столько кошек я не видела за всю свою жизнь.
Мне нравилось, что мы идем и молчим. Никто, кроме влюбленных, на этом свете не смог бы столько ходить. Пехота, и та свалилась бы с ног от усталости. Если про парня и девушку говорят, что они ходят вместе, это значит, что они любят друг друга. Они и через пустыню пройдут, не чувствуя жажды и зноя.
У подножия Мтацминды перед магазином сидел старик сторож. На коленях он держал круглый грузинский хлеб, держал самыми кончиками пальцев, и было видно, что хлеб горячий. Когда мы поравнялись с ним, он сказал:
– Угощайтесь, молодые люди! – и протянул нам хлеб.
Мы отломили по куску.
Спустились на проспект Руставели. Я подбежала к фонтанчику, напилась воды и села на каменную плиту.
– Оказывается, как хорошо ночью бродить по улицам!.. Иди сюда, садись!
Ты прислонился спиной к дереву и закурил. Возле театра Руставели стояли милиционеры и смотрели на нас.
Меня тревожило, что ты почти совсем не разговаривал со мной. Неужели ты все еще сердился, все еще помнил!
Я заглянула тебе в глаза. Ждала, когда ты улыбнешься. Ты смотрел в сторону.
– Ты что, онемел? – спросила я тебя и вымученно улыбнулась. – Давай мириться!
Ты бросил сигарету и выпил воды. Ты даже сделал несколько шагов, не оглядываясь, и я испугалась – уж не оставляешь ли ты меня одну! И как раз тогда ты остановился и повернулся ко мне!
– Пошли?
– Куда?
– Не знаю…
Теперь наступила моя очередь сердиться. Как это? Я все забыла, среди ночи вскочила с постели, вышла на улицу, всю дорогу только и думала, что бы сказать такое, чтобы тебе угодить, а ты словечка не проронил, ни разу не взглянул на меня, как будто я была надоевшей немилой женой. Я, как моська, бегала вокруг тебя и на задние лапки становилась, и кружилась, и плясала, и служила, а ты…
– Ладно, пошли, – сказала я и вместо того, чтоб идти за тобой, пошла наперерез, на ту сторону.
Перехода здесь не было, и я шла прямо на милиционеров.
– Ты куда? – окликнул ты меня. – Куда ты идешь?
Я остановилась посреди мостовой, как раз там, где проходила широкая белая линия, повернулась к тебе и ответила:
– Не знаю!
Некоторое время я стояла на этой самой линии, упиваясь своей неожиданной смелостью. Потом перешла на ту сторону и вся напряглась в ожидании оклика:
– Гражданочка!
Мне даже показалось, что я услышала его, повернулась, но поблизости никого не было, милиционеры ушли. Я стояла у театра и ждала, чтобы ты подошел и мы помирились.
– Резо! – тихонько позвала я и сама вздрогнула от своего голоса. Но все-таки позвала еще раз: – Резо!
Тебя нигде не было. «Ушел!» – подумала я и теперь испугалась по-настоящему.
«Побегу, – решила я, – сейчас побегу…»
Но не двигалась с места, словно привязанная.
– Резо! – крикнула я громче.
– Майя! – вдруг услышала я твой голос.
Я подбежала к тебе и обняла за шею:
– Бессовестный!..
Ты смеялся, громко, от души, и я забыла про свой страх и вообще про все забыла. Я поняла, что ты не сердишься на меня, не помнишь того, что я наболтала по телефону.
Ты обнял меня за плечи и спросил:
– Ты любишь меня?
Знаешь, что я тогда подумала?
Я должна молить тебя о любви, о прощении. Ты существовал на этом свете, а я ходила с другим, жила, как гусыня, ничего не понимала. Ты даже глядеть на меня не должен, потому что до тебя я любила другого, вернее, думала, что люблю, а он не стоил ногтя твоего, хотя я тогда считала себя счастливой – потому что не знала настоящего счастья. И все же я благодарна богу за эту ошибку, без нее я не встретилась бы с тобой и ты бы не полюбил меня…
