Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)
Во сне ему почудилось, что кто-то его зовет. Нет, не почудилось, он ясно видел даже, кто его зовет. Это была Мари.
Она плакала.
«Куда я бежал? Чего я так испугался?» – подумал Мито и горько улыбнулся.
В кустах защебетала какая-то пичуга. Спасаясь от дождя, она укрылась под листьями. А Мито лежал прямо под дождем, и дождь так крепко хлестал его по груди, словно хотел втоптать в землю.
«Еще крепче, – думал Мито, – давай крепче! Куда же я бежал, куда?»
И вдруг он ощутил что-то такое, чего не испытывал никогда в жизни, – он был счастлив, будто заново на свет родился.
Возвращался он смущенный и пристыженный, будто обнаружил в себе что-то новое, такое, чего никак от себя не ожидал!..
– Я был совсем маленький, когда меня впервые посадили в поезд, – сказал Ироди.
Мари снова вышла из дому. Видимо, она собралась куда-то идти: на голове у нее был шарф, под мышкой книга. Марн отворила калитку и вышла на улицу.
На улице она поглядела сначала в одну сторону, потом в другую, словно не знала, куда идти. Поколебавшись немного, она пошла вправо по тропе, идущей вдоль изгороди.
Вдоль улицы тянулась канава. В канаве медленно текла вода, вода отдавала неприятным зеленоватым цветом, Края канавы обросли высокой травой.
«Сегодня я ей скажу все, – решил Мито, – больше не могу».
Он продолжал сидеть на балконе, будто слушая Ироди, а на самом деле ничего не слыша.
Обычно Мари возвращалась домой той дорогой, что шла по берегу моря и была короче.
Вдоль тропинки, затерянной в песках, тянулся деревянный заборчик, выкрашенный белой краской. За заборчиком был санаторий. И там же в нескольких метрах от ограды билось о бетонные глыбы море. В саду стояли молчаливые эвкалипты. Глядя на них, невольно думалось, что небо очень далеко и высоко.
В здании санатория горел свет, и освещенные окна сверкали сквозь ветви, как звезды.
Мито, прислонившись спиной к камню, поджидал Мари.
«Я больше не могу, – думал он, – больше не могу!»
Его сердце, переполненное до отказа, может наконец разорваться, если он не выскажет всего Мари. Каких-нибудь несколько дней назад он об этом боялся даже думать.
Во рту у него пересохло. Табачный дым жег глотку. От волнения руки у него дрожали. Он никогда не испытывал такого сильного волнения и, во всяком случае, никогда прежде его не выдавал. Его всегда считали человеком сдержанным, и он сам был уверен в том, что умеет владеть собой. Он заметил, что у него дрожат руки, когда зажигал спичку, и решил, что это от холода. На самом деле дул холодный ветер. Не сумев справиться с дрожью, он испугался и вдруг понял, что все то, что он сейчас собирается сказать Мари, – дело его жизни и смерти. Он не знал, что с ним станется, если Мари ответит отказом. Будущее было окутано мраком.
Мито вспомнил, как однажды на берегу его застал дождь и он укрылся от него, забравшись под опрокинутую лодку. Утомленный, он сразу заснул, а проснувшись, очнулся во мраке и решил, что ослеп, потому что не помнил, когда забрался под лодку.
«Если Мари скажет «нет», я непременно ослепну», – думал Мито.
Это «нет» он почему-то связывал с темнотой, которой очень страшился. Но в душе был твердо уверен, что Мари не отвернется от него. Хотя для такой уверенности у него не было никаких оснований. На этом свете не было человека, который бы знал о его терзаниях. Может, было бы лучше довериться кому-нибудь? Нет, на это у Мито не хватало смелости, он боялся, что ему могут сказать о ней дурное: «Мол, мы это говорим только потому, что желаем тебе добра».
Море волновалось. Оно было так близко, что, сделав шаг, Мито очутился бы в воде. Он невольно отошел от камня и, сделав несколько шагов вперед, столкнулся с Мари.
– Ах! – вскрикнула Мари.
Мито растерялся, он не ждал Мари так скоро. Он не мог вымолвить ни слова, только стоял и растерянно смотрел на нее.
– Это ты, Мито? – успокоившись, сказала Мари. – Ну и напугал ты меня!
– Да, это я, Мито! – ответил удивленный Мито.
Он никак не ожидал, что Мари знает его по имени, а обращение на «ты» совершенно сбило его с толку.
Когда у Мари прошел испуг, она вдруг разволновалась, сама не зная почему. Чтобы скрыть это волнение, она обратилась к Мито на «ты», обратилась на «ты» к человеку, с которым никогда прежде не разговаривала, хотя знала его давно.
– Кого ты здесь ждешь? – спросила она Мито как-то по-домашнему просто, и ей показалось, что за нее говорит кто-то другой из глубины ее существа, и этого другого она не могла заставить замолчать.
– Я никого не жду.
«Живем в одном городе, видимся почти каждый день, вот и говорит со мной…»
Мари была явно растеряна, поэтому и разговаривала с посторонним мужчиной, словно со старым знакомым.
Мари сделала шаг в сторону, намереваясь уйти.
– Мари! – не поднимая головы, сказал Мито, словно обращаясь к земле.
– Очень рано похолодало в этом году, – ни с того ни с сего сказала Мари.
– Мари! – повторил Мито.
– Чего тебе? – ответила она каким-то неестественным голосом.
– Ничего. Ты идешь домой?
– Да, домой, – Мари пришла в себя, преодолела волнение.
– Ну так пошли, нам по пути.
– Пошли, но я почему-то думала…
– Что, что ты думала?
– Думала, что вы кого-то ждете.
Мито заметил, как сразу изменилась Мари, стала по-прежнему далекой и недоступной, и это даже обрадовало его, ибо все, что он собирался сказать, предназначалось именно для такой Мари – далекой и недоступной.
– Да-а.
– Думаю, ждет, наверно, кого-нибудь.
Некоторое время шли молча. Тропинка была узкая, и Мито пропустил Мари вперед.
– Я была в кино, – сказала Мари, должно быть, из вежливости, чтобы не молчать.
– Мари!
Мари обернулась к Мито. Мито молчал, и она снова пошла вперед.
– Мари! – Мито почти кричал.
Мари остановилась и застыла на месте, она вся съежилась, будто ожидая удара.
– Что? – не сразу отозвалась она.
Мито не ответил, а вздохнул.
– Я тебя ждал.
– Что? – Мари не поверила своим ушам.
– Я больше не могу, – голос Мито оборвался, – не могу…
– Что это с тобой? – деланно засмеялась Марш «Выпил небось, вот и шутит».
– Не понимаешь? – Мито подошел к ней совсем близко и положил руку на ее плечо.
Но Мари, дернув плечом, стряхнула его руку.
– Если не замолчишь сейчас же, я уйду, – обиженно проговорила она.
– Мари, я не шучу с тобой!
– Не шутишь?
Мари по-прежнему обращалась к нему на «ты», но теперь это означало, что она сердится.
– Нет, не шучу.
Мито чувствовал, что успокаивается. Он уже все сказал и не волновался больше.
– Ты шутишь! – твердо проговорила Мари, как бы приказывая ему отказаться от своих слов.
– Вовсе не шучу, а…
– Шутишь! Шутишь! Смеешься надо мной! – И, повышая голос, она продолжала: – И тебе сказали – пойди попробуй, не откажет. Сказали, да? Меня все обманывают!
– Я не обманываю тебя.
– Нет! Нет! Нет!
Мито опять обнял ее за плечи и притянул к себе.
– Я люблю тебя, люблю!
Мари вырвалась.
– Мари!
– Ты шутишь! Шутишь!
У Мито оборвалось сердце. Он вдруг разозлился: не верили самой большой его правде! Не верили!
– Уходи! Чтоб я не видел тебя! – закричал Мито. – И иди к тому, кто шутит с тобой! Уходи!
Мари не сводила с него удивленного взгляда. Потом вдруг заплакала. Мито с трудом перевел дыхание и погладил ее по голове:
– Не надо! Зачем ты плачешь? Если ты не хочешь…
Мари плакала, всхлипывала, как ребенок, и говорила что-то, но Мито не мог разобрать.
– Может быть, ты любишь кого-нибудь другого? – спросил ее шепотом Мито и тут же пожалел об этом, так как ошеломленная Мари вдруг попятилась назад и замахала руками:
– Нет! Нет! Никого я не люблю! Никого!
Геронти
С рыбозавода Леван возвратился поздно вечером. Прежде чем пойти домой, он зашел в парикмахерскую побриться.
Парикмахерская помещалась в маленьком голубом домике. В одной комнате был «салон», в другой жил Геронти с женой.
В «салоне» Леван никого не застал. Наконец выглянула жена Геронти. Поздоровавшись, она вошла в комнату.
– Геронти! – уже в третий раз звала она. – Клиент ожидает.
Геронти в другой комнате играл в нарды, доносились стук костей и его возгласы:
– Мне бы только шаши-ду!
– Собачья ты кость, собачья!
– Слава богу, выпал шаши!
– Геронти, не заставляй ждать клиента! – снова взывает к парикмахеру супруга и, обращаясь с извинением к Левану, добавляет: – Вы же знаете его причуды…
Геронти наконец внял мольбам жены, в соседней комнате задвигался стул.
– Подожди, я сейчас! – пообещал он партнеру.
Геронти появился в бархатной куртке с накладными карманами, в галифе. Мягкие азиатские сапожки завершали его наряд.
Хотя еще и не совсем похолодало, в парикмахерской все же горит железная печь. Жарко. На печке стоит чайник. На стенах развешаны вырезанные из журналов выцветшие фотографии. Гагарин, Баркая, Майя Плисецкая.
– Садись!
Геронти явно спешит. У него длинные нервные пальцы. Взбивая пену, он заляпал весь стол.
Леван сидит, беспомощный, как ребенок, с салфеткой, туго подвязанной под подбородком. Справа в окне виднеются темно-зеленые мандариновые деревья и взъерошенный эвкалипт.
Геронти намылил Левану щеки, принялся править бритву на кожаном ремне, висящем на стенке.
Входит жена Геронти и, видно, из вежливости начинает разговор.
– Наконец-то распогодилось!
– Ты что тут торчишь, присмотри за гостем!
Женщина молча выходит.
– Геронти, ты что, не в духе? Проиграл? – спрашивает Леван с улыбкой.
– Не твое дело, отчего я не в духе, – грубо отвечает Геронти и тут же добавляет: – Тебе горло надо бритвой перерезать.
Леван слышит, как зашуршала по ремню бритва.
Геронти бреет медленно, кажется, рука у него дрожит.
– За что же это, Геронти? – беспечно спрашивает его Леван, стараясь сохранить улыбку на лице.
– Ах, ты не знаешь, за что? За то самое…
Бритва останавливается на горле Левана.
Тишина. В печке затрещал хворост, резко, неприятно.
– Послушан! Оставь в покое Мари!
– Что-о? – Леван так и подпрыгнул на стуле.
– Попало в сердце, дружок? – теперь ужо с улыбкой сказал Геронти.
– Что ты такое болтаешь, Геронти?
– А дурак Мито думает, она любит его и никого другого, хи-хи-хи, – захихикал Геронти и хлопнул Левана по плечу.
«Раз Геронти так говорит, значит весь город думает то же самое!»
Леван всего мог ожидать, но только не этого. Он ни одной минуты не задумывался над тем, что о нем могли сказать дурное, обвинить его, да-да, именно обвинить. Другого слова он подыскать не мог.
– Другой раз, Геронти, этого не повторяй!
– Почему, почему? – продолжал, смеясь, Геронти. – А Мито наш – простофиля!
– Не повторяй, говорю тебе!
– Что с тобой, голубчик, ты, слава богу, не первый!
– Геронти! – у Левана задрожал голос.
– Ну ладно, ладно, – изменившимся голосом сказал Геронти, – я могила.
Геронти больше ничего не сказал.
С тяжелым сердцем вышел Леван из парикмахерской.
«Разве Мари такая? – думал он. – И что им только от нее нужно?!»
Кириле
Потом Леван зашел в ресторан. Ресторан находился в нижнем этаже гостиницы. В маленьком зале стояло всего несколько столиков. У стены виднелось пианино, на котором было вырезано ножом пронзенное стрелой сердце с надписью: «Эмма+Абесалом».
Кто бы ни заходил в ресторан, сначала непременно подходил к пианино, открывал крышку и стучал пальцем по клавишам. Некоторым это доставляло огромное удовольствие, словно малым детям.
Ресторан был пуст, и за прилавком никто не стоял. Леван сел за столик, закурил сигарету. В это время открылась дверь кухни. Леван не обернулся, по звуку шлепанцев он узнал Кириле.
У Кириле от долгого стояния за прилавком опухали ноги, и поэтому он не мог носить обычной обуви. Именно из-за Кириле не любил Леван сюда заходить, но делать было нечего, в городе это был единственный ресторан. Кириле прямо лез ему в душу, заглядывал в глаза и проявлял чрезмерное внимание – думал, Леван корреспондент из газеты. Леван несколько раз говорил ему, что он не из газеты, а должен писать очерк для журнала. Но кто ему верил!
Кириле хлопнул в ладоши.
– Зина!
Зиной звали официантку. Она была хорошей девушкой, смелой и прямой. С ней у Левана давно установились простые, дружеские отношения.
Дверь снова отворилась, и теперь уже вошла Зина. Она приблизилась к Левану и остановилась возле столика. Леван посмотрел на нее. Зина была в черном платье, которое ей очень шло. Леван улыбнулся. Зина ближе придвинула к нему пепельницу и спросила:
– Будешь кушать?
– Принеси мне вина, один стаканчик.
– И рыбу принесу.
– Ладно.
Зина повернулась и ушла.
Кириле суетился за стойкой, но Леван не обращал на него внимания, и он сам окликнул его;
– Здорово, корреспондент!
Леван обернулся:
– Здравствуй.
– Что будешь пить?
– Я уже сказал Зине.
Кириле начал тряпкой протирать расставленные перед ним стаканы.
– Слышал? Бежан вернулся.
– Кто-кто?
– Да Бежан Геловани.
– А-а.
Леван не знал никакого Бежана и не знал, куда это Бежан ездил и откуда вернулся.
Дверь кухни снова отворилась.
– Открой мне бутылку вина, – сказала Зина Кириле.
– Какого? Что ты будешь пить? – запросто обратился Кириле к Левану, будто они были старыми друзьями.
– Восьмой номер.
Кириле откупорил бутылку, обтер ее тряпкой и подал Зине:
– На!
– Он один стакан просил…
– Неси, говорю. – Кириле махнул рукой: мол, слушай, что тебе говорят.
Зина поставила бутылку на поднос, взяла с прилавка нож, вилку, стакан, вместе с вином поднесла все к столику Левана и быстро выложила на скатерть.
– А хлеб забыла! – сказала с улыбкой Зина.
– Вот тебе хлеб! – Кириле подал ей на тарелке тонко нарезанный хлеб. – А теперь ступай на кухню! – сказал он Зине.
Зина ушла, но через некоторое время вернулась с бутылкой уксуса и накапала немного уксуса на рыбу.
– Ступай отсюда, говорю! – почему-то обозлился Кириле.
– Ухожу, ухожу! – Зина, как бы стыдясь Левана, еще немного покрутилась и ушла.
Леван наполнил стакан вином, но не поднял. Он вдруг вспомнил болтовню Геронти.
– Ты что, один пьешь? – улыбнулся Кириле.
– Да, один, – пробурчал Леван и опорожнил стакан.
Кириле взял со стойки стакан и подошел к столику.
Видя, что Леван не собирается наливать ему вина, он сам взял бутылку и наполнил свой стакан. Выражение его лица говорило: мол, не вина мне нужно, а жажду я поговорить с тобой.
– Будем здоровы! – Кириле медленно осушил свой стакан, потом поглядел на пустое донышко и сказал: – Да, так что я говорил… Бежан вернулся.
Кириле замолчал, ожидая, что скажет Леван, но Леван молчал, и Кириле продолжал:
– Пять годочков отсидел он, пять! Шутка сказать. А за что? Пять граммов водки недолил какому-то попрошайке, взяли человека и посадили. А что с пятью граммами водки сделаешь, разве только в ухо вольешь!
Разговаривая, Кириле все время старался заглянуть Левану в глаза. Леван сидел опустив голову. Его совершенно не интересовала история какого-то Бежана, воровавшего водку.
– «Теперь буду осторожнее, – говорит Бежан. – Главное, братец, это осторожность». Он с трудом вышел на свободу, и теперь обратно его не вернешь! Там, говорит, сидел один тип. Такие вещи говорил, – Бежан прямо лопался от злости. Как заладил одно: что это за наказание – кормят, поят, вместо того чтобы каждое утро да вечер нам в лицо плевать! А Бежан наш ему и скажи: «Если ты не заткнешься, я самолично буду тебе в лицо плевать». Представляешь! Хи-хи-хи!
Кириле закашлялся, покраснел как бурак. Он кашлял и ударял себя кулаком по колену. Сквозь кашель он все же успел позвать Зину и велел принести воды.
– Выпей вина, – сказал Леван.
Кириле махнул рукой:
– Вино мне не поможет.
Зина принесла воду и тотчас же ушла. Кириле выпил воду, пришел в себя, наклонился к Левану и подмигнул ему:
– Хорошая девушка, правда? Если бы не она…
В это время в ресторан вошел артист местного театра Шукри Дадиани. Он подошел к столику и, приложив руку к груди, почтительно поздоровался:
– Мой привет обществу!
Шукри был красив, хорошо танцевал, чем вызывал восторг у местных жительниц. И какая бы пьеса ни шла, ему всегда удавалось протанцевать на сцене «картули».
– Прошу к нам, Шукри! – пригласил его Леван к столу.
– Нет, спасибо, я ищу друзей, вот и заглянул сюда.
Несмотря на то что Шукри и Леван были ровесниками, Шукри относился к Левану с большим почтением, Этим он хотел показать, что, хотя он и живет в провинции, держать себя умеет и знает цену писателям.
В душе он, вероятно, мечтал о том, чтобы Леван в своем очерке упомянул и его, но виду не подавал и держался гордо и независимо.
Он все-таки подсел к столу: ему всегда приятно было беседовать с Леваном. Он заказал Кириле две бутылки вина и спросил закуску. Затем, словно не доверяя Кириле, сам прошел на кухню. Вернулся он скоро, потирая руки, и сообщил, что все в порядке, сел, перекинув ногу на ногу, и обратился к Левану:
– А что, если мне сыграть Иеремию Царба?
Леван чуть не расхохотался. Вот уж роль – раздолье для Шукри: облачится он в чоху и попляшет вволю.
– Не знаю, но, наверно, будет неплохо…
– Вот и я так думаю! – Шукри развел руками, наполнил стаканы и торжественно начал: – Если позволите…
Леван улыбнулся. Он попался, как рыбка в сети, и отсюда ему не выбраться. Если он откажется пить, то Шукри станет его кровным врагом.
– Ну вот, пошел тамада! – сказал Кириле.
– Я хочу выпить за здоровье нашего дорогого гостя, – продолжал Шукри, – и вы, пожалуйста, ничего такого не думайте?
Леван так не понял, что значит «ничего такого». За его здоровье так же пили и другие, добавляя «ничего такого».
Позднее к их столу присоединились какие-то рыбаки. Он» тоже заказали вина и закуски. Шукри выпил за их здоровье и затянул песню. Рыбаки стали ему подпевать.
Кончив петь, Шукри поднял два полных стакана и стоя выпил за театр и литературу. Рыбаки встали и тоже выпили. Шукри стоял опустив голову, держа руку на груди, будто этот тост в первую очередь касался его. Когда все выпили, Шукри обнял и расцеловал Левана. Рыбаки снова попросили вина, а Шукри опять затянул песню.
Один из рыбаков попросил его станцевать, но он отказался. Его долго просили, но он ни за что не соглашался. Видно, танец он считал своим артистическим амплуа и разменивать на мелочи по ресторанам не хотел.
Когда Шукри пил за здоровье Кириле, он уже был пьян и пристал к нему:
– Хочешь ты этого или не хочешь, а раньше ты работал в милиции.
– Ей-богу, нет, – всплеснул руками Кириле.
– А я хорошо помню, как ты носил галифе и маузер на поясе.
– Шукри, дорогой, погляди на меня, ты с кем-то меня путаешь, – умолял растерянный Кириле.
– Я ничего не путаю, – твердил Шукри, – просто теперь не то время, и поэтому тебя выдворили из милиции. Может, скажешь, не ты мне говорил, что можешь меня повесить на дереве за ноги? Ну так вот, голубчик, теперь другое время, и ты поэтому забрался сюда, как крот. Ничего не поделаешь, за столом у нас такой закон, и я должен выпить за твое здоровье. Будь здоров, но не думай, что твое время опять вернется. Тебе и то не нравится, что я танцую, что вообще на этом свете существуют театры.
Кое-как Шукри угомонился. Затем он спел арию из «Даиси», обнял Левана и доверительно сообщил ему, что искусство никогда не умрет.
Леван поднялся и предложил выпить за здоровье Абесалома и Эммы… Все удивились, мод, мы таких на знаем, но когда Леван указал рукой в сторону пианино, все поняли и дружно расхохотались…
Было довольно поздно, когда открылась дверь и в ресторан вошел Мито.
Не взглянув на пирующих, он подошел к прилавку, Кириле вскочил из-за стола и устремился к Мито.
– Иди к нам, Мито, рады будем! – крикнул ему Шукри.
Мито не ответил. Лицо у него было такое перекошенное, что подвыпившие не стали к нему цепляться и оставили его в покое.
– Дай мне выпить вина, Кириле. – Мито стукнул кулаком о прилавок. – Вина!
– Сейчас, дорогой, сейчас.
– Да, дай мне выпить.
– Сколько времени ты не заглядывал к нам, где пропадал? – игриво спросил его Кириле.
– У черта на куличках! – ответил Мито и подтолкнул стакан. – Налей!
– С чего это тебе вина захотелось? – У Кириле заплетался язык.
Мито ему ничего не ответил, опрокинул стакан и посмотрел на него невидящим взглядом.
– Еще налить?
Мито кивнул головой, продолжая бессмысленно глядеть на Кириле. Кириле наполнил стакан, разрезал редиску на четыре части и вместе с куском хлеба положил на тарелку, которую придвинул к Мито. Мито поднес стакан к губам, но не выпил и поставил его обратно.
– Чего ты на меня уставился, что тебе надо?
– Я уставился? – удивился Кириле. – Я? – Он отошел от Мито и, вернувшись к столу, проговорил: – Никак, свихнулся малый!
– Может быть, к нему жена приехала с детьми? – сострил один из рыбаков, но его никто не поддержал.
Мито глянул в сторону стола и увидел Левана. Леван, почувствовав на себе взгляд Мито, тоже посмотрел на него. Они долго смотрели друг на друга. Мито вынул из кармана скомканный рубль, бросил его на прилавок и, не оглядываясь, вышел из ресторана.
Потом Кириле дал всем понять, что уже поздно и ему пора закрывать. Сидящие за столом вначале не обратили внимания на его слова, но затем по одному стали подниматься из-за стола и постепенно разошлись.
Мари
Как только Мари пришла в больницу, ей сказали, чтобы она зашла к директору.
Мари поднялась на второй этаж и приоткрыла дверь кабинета.
– Можно?
Директор кивнул.
– Садитесь! – сказал он Мари.
Мари продолжала стоять.
– Нам необходимо серьезно поговорить о вашем поведении, – сказал он, – весьма серьезно.
– В чем я провинилась? – спросила его Мари.
Она вся напряглась, чувствуя, что сейчас услышит что-то неприятное.
– Я в своем учреждении беспорядка не потерплю, – сказал директор. Он говорил быстро, как бы стараясь сразу высказать все. – Наша больница – образец для всего района!
– Да, но…
– Мне очень жаль, но я обязан сказать, что ваше поведение далее нетерпимо.
– Какое поведение?
– Вы прекрасно знаете, какое!
– Я не знаю.
– Мне больше нечего добавить!
– Да, но…
Директор стоял у окна, он избегал взгляда Мари и стучал пальцем по стеклу. Затем он повернулся, рассерженный, что Мари не догадывается о том, как трудно ему говорить с ней об этом, сурово произнес:
– Да, да!.. – Этим он словно поставил точку.
Мари не двигалась с места и только беспомощно улыбалась. Она не верила, что все происходящее было явью, и словно ждала, что директор улыбнется ей и скажет, что он пошутил.
– А кроме того, – сказал директор, – кроме того…
Он не закончил фразы, вынул папиросу и закурил.
Потом сел за стол, бросил папиросу в пепельницу и выдвинул ящик стола. Пошарив рукой среди бумаг, он выбрал из них одну и сказал:
– Я получил письмо… – И подал листок Мари.
Мари не сделала ни шагу, чтобы взять письмо.
– Это от жены Мито, вот прочтите.
– Не хочу! – Мари резко вскинула руку, словно защищаясь. – Не хочу!
– Читайте, читайте!
Мари, побледнев, смотрела на директора. Он опустил руку с письмом, снова взял в рот потухшую папиросу я зажег спичку. Мари теперь видела только зажженную спичку и ничего больше. Пламя постепенно разгоралось и увеличивалось…
– Скажите, что мне делать? – сказал директор. – У Мито жена и дети, что же будет с ними? Допустим, что вы любите его, но ведь и они же его любят? Мы не можем быть ни на чьей стороне. Тут главное – закон! Как мне поступить? Как вы мне подскажете, так я и поступлю.
Мари молча повернулась и вышла из кабинета.
В эту ночь Мито пришел к Мари, но она ему не отворила. Он долго стучал, звал, шептал ей что-то, но она его не впустила.
Прислонившись к дверям, Мари плакала.
Не открыла она ему и на другую ночь. Тогда Мито подстерег ее на улице, но она не остановилась, не стала говорить с ним и убежала.
Так прошла неделя, за ней вторая…
В один из воскресных дней случилось то, чего никто не ожидал. В этот день шел дождь. На базаре между рядами стояли большие лужи. В конце базара торговали вином. Там-то и расположился Мито с дружками-шоферами. Укрывшись под навесом от дождя, они сидели на прилавке, пили из банок вино. На мокром обрывке газеты лежали соленые помидоры и хлеб. В это время показалась Мари. Осторожно обойдя лужу, она остановилась там, где продавали зелень. В одной руке она держала полную сумку, в другой зонтик. Войдя под навес, она сложила зонтик и начала выбирать зелень. Мито был уже пьян. Спрыгнув с прилавка, он зашатался и ухватился за столб. Немного постояв и поглядев на Мари мутным взглядом, он обернулся к товарищам и сказал, что скоро вернется.
Мари покупала зелень, зонтик и сумку она положила возле вороха зелени.
– Разве такую зелень надо выбирать? – обиженно проговорил продавец. – Вы же видите – вся зелень свежая, стебелек к стебельку!
– Вижу, – отозвалась Мари, – потому и покупаю.
– Я Для того говорю, дочка, чтоб ты под дождем не мокла.
Мари взглянула на продавца. Это был высокий крестьянин с белой бородой. В руках он держал трубку с длинным мундштуком. Одет он был в старую шинель, на лацкане чернела траурная ленточка с фотографией молодой женщины, Мари открыла сумку и обратилась к продавцу:
– Ну тогда вы сами дайте мне пучок лука.
Старик улыбнулся:
– Выбирай сама, дочка, я тебе не мешаю!
Он положил лук ей в сумку. Мари протянула старику деньги, раскрыла зонтик и ушла.
Мито догнал Мари, схватил ее за локоть и повернул к себе:
– Здравствуй, Мари! – беззаботным тоном обратился он к ней.
– Здравствуй! – холодно ответила Мари.
– Куда это ты пропала, разве так можно? – Мито улыбался и старался ухватить папиросу из открытой коробки. Папиросы сыпались в лужу. Так он и рассыпал всю коробку, не взяв ни одной штуки. Затем он швырнул коробку в сторону. – Показал бы я тому, кто их укладывал, эти чертовы папиросы! – выругался он.
Мари было ужасно стыдно. Ей казалось, что на них смотрит весь базар. Она не могла сдвинуться с места. Она видела, как Мито шарил в коробке, и делала вид, что ей очень интересно, вытащит он папиросу или нет, но после того, когда он вышвырнул коробку, Мари сказала ему:
– Я должна идти.
– Идти? Куда?
– Я спешу.
– Спешишь, ах, ты спешишь?
– Да, спешу.
– Значит, спешишь?
– Я ухожу, до свидания.
– Подожди! – Мито подошел к ней совсем близко, заглянул в глаза и сказал: – Значит, ты ничего не помнишь, значит, ты спешишь? – Затем, выхватил из сумки Мари луковицу, он взмахнул ею в воздухе. – Значит, бежишь? Убегаешь?
Зеленый свежий стебель блестел, как лезвие ножа.
Мари попятилась назад. Мито наступал на нее, цедя сквозь зубы:
– Ты все забыла? Все?
Мари показалось, что не только люди, но и все окружающее, навострив уши, приготовилось слушать их.
– Нет, – закричала Мари. – не говори этого!
Она едва удержалась, чтобы не прикрыть ему рот рукой.
– Не говорить? Значит, не говорить?!
– Замолчи! – снова закричала Мари, пытаясь убежать, но Мито схватил ее за руку и остановил. – Оставь меня, – Мари почти плакала. – Пусти!
– Отпустить, да? Хорошо…
Он крепко держал ее за плечи, тряс изо всех сил и кричал:
– Уходишь, да? Уходишь? Уходи! Уходи!
Мари уронила сумку и зонтик. Красная хурма покатилась по земле.
Внезапно Мито отпустил ее, и Мари, не устояв на ногах, опустилась на колени и затем упала вперед, в лужу. Это все произошло так неожиданно, что никто не успел ей помочь.
Мито вдруг отрезвел и протер глаза, как бы очищая от присохшей к ним грязи. Он бессмысленно огляделся по сторонам, махнул рукой и ушел.
Не пройдя и десяти шагов, он снова обернулся, хотел что-то сказать, но не смог.
Леван обо всем узнал поздно. Он был удивлен и не хотел верить. Возвращаясь домой, он зашел к Мари. Мари сидела в полутемной комнате за столом. Леван присел на стул рядом. Он молчал, молчала и Мари. Так они долго сидели молча. Леван взял руку Мари, чтобы она почувствовала, что он с ней. Рука у Мари была безжизненная, слабая. И вдруг Левану захотелось открыть дверь и показать всему городу, что он вместе с Мари, потому что жалеет ее.
– Никто не живет на звездах, – начал он тихим, дрогнувшим голосом. – Никто! Жизнь существует только на земле, только здесь можно дышать. И ничего не поделаешь, за это приходится дорого платить. Вот ты хорошая девушка, любишь мечтать, а мечты похожи на полет. А разве тот, кто летает, не должен помнить, как больно падать на землю. Мари, раньше и я думал, что на земле существует только день, потому что ночью я спал безмятежным сном. Но потом я увидел и ночь. Это когда мы не видим, как смеются и плачут другие, когда мы становимся жестокими. Но жизнь, и днем и ночью, существует только на земле. Не плачь, не надо, никто не живет на звездах…
Но Мари не плакала, широко раскрытыми потухшими глазами она смотрела куда-то вдаль.
Леван сам не знал, зачем он говорит ей все это. Разве его слова могли утешить Мари?
Ночью он написал обо всем Элисо. Элисо приехала через три дня. Она почему-то все время деланно улыбалась.
– Что случилось? – спрашивал ее Леван. – Что с тобой?
– Ничего… Ничего…
Они сидели в комнате Левана. На дворе шел дождь.
Вдруг прогрохотал поезд, он встряхнул домик и заглушил шум дождя.
– И ты уверяешь меня, что в этом аду ты хорошо поработал и что-то написал? – проговорила Элисо.
Наутро Леван перебрался в гостиницу. Потом Элисо попыталась увезти его в Тбилиси, но тут уж Леван не уступил:
– Я, между прочим, сюда приехал по делу!
Элисо уехала.
