Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)
– Неужели это отец Магды! – удивился Заза.
– Да, – Лизико наклонилась к Зазе, – а эта особа ее мать!
Рядом с мужчиной сидела красивая женщина. Ее черные блестящие волосы были гладко причесаны и заколоты на затылке маленьким алмазным бантиком. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а рука с широким серебряным браслетом покоилась на ручке кресла. Кисть руки безвольно свисала с бархатного подлокотника, и Заза разглядел длинные белые пальцы с ярко-красными выхоленными ногтями. Мужчина время от времени украдкой поглаживал эту слабую, нежную руку, будто случайно касался ее, сжимал и внезапно отпускал, словно женщина сама вырывала ее: однако рука оставалась неподвижной и свисала безжизненно, как у манекена.
Заза взглянул на Лизико, решив, что она шутит. Такая молодая женщина не могла быть матерью Магды. Но у Лизико было такое любопытное лицо, так иронически поджимала она губы, что Заза ни о чем не стал спрашивать. Взгляд Лизико был устремлен на эти руки, такие осторожные и все же выдававшие самые сокровенные чувства. Потом, словно прочитав мысли Зазы, Лизико шепнула ему:
– Да, это ее мать! – она улыбнулась, словно хотела что-то еще сказать, но предпочла воздержаться.
– Красивая…
– Да, – Лизико сняла очки и взглянула на Зазу, – красивая…
И повторила:
– Красивая…
От этого многозначительного повтора слово звучало как секретный шифр. Заза должен был разгадать его и понять, что подразумевается под ним.
– А Магда чудачка, – снова сказала Лизико, видимо убедившись, что Заза не разбирается в секретных знаках, – не хотела приезжать в Тбилиси…
– Почему?
– Чудачка…
Лизико не терпелось растолковать все непонятливому собеседнику, но именно непонятливость его мешала ей сделать это.
Заза не владел искусством беседы одними намеками с неуловимой сменой интонаций. Ему надо было все выкладывать прямо. Если бы Заза был из круга Лизико, она говорила бы с ним примерно так:
– Красивая… – сказала бы она, приподняв брови кверху. После короткой паузы она опустила бы брови и повторила уже веселее:
– Красивая…
Потом, помолчав немного, заключила бы очень серьезно:
– Красивая…
И Зазе все стало бы ясно. Но, к сожалению, Заза не понимал этого языка. Поэтому Лизико еще ближе склонилась к нему, приблизилась к самому его уху и прошептала:
– Магда просто ненормальная, она переживает, что ее мать изменяет своему мужу. Ну, скажи – не чудачка?.. Магда сама не знает, чего хочет, – говорила Лизико, – как будто сама… – Она замолчала и с улыбкой добавила – Моя подружка слишком много на себя берет!
Заза внезапно с поразительной ясностью почувствовал, что Лизико просто-напросто ненавидит Магду.
Нинино жила в новом районе, в новой однокомнатной квартире. Сейчас она сидела перед зеркалом. Тут же на столике стояла маленькая елочка, не елочка, а скорее еловая ветка, которую Нинико убрала разноцветными игрушками. Елочка отражалась в зеркале. Нинико хотелось есть, но усталость так ее одолела, что она была не в силах встать, чтобы приготовить себе еду.
«Так и умру, – думала Нинико, – здесь перед зеркалом…»
Она очень любила зеркало. Оно было ее другом и хранителем всех ее тайн. Нинико положила руки на стол, уронила на них голову. Теперь елочка казалась гораздо выше. И получалось, что лежит она под елью.
– В еловом лесу такая тишина, – послышался ей чей-то шепот, – там лежит белый-белый пушистый снег…
И Нинико шла по снегу. Какой странный снег, – думала она, – как он блестит…
Потом она увидела на снегу разбросанные цветы и совсем не удивилась. Напротив, она была уверена, что увидит цветы. И на самом деле снег был устлан цветами. Нинико принялась собирать: «Вот розмарин – это для памятливости, возьмите, дружок, и помните. А это анютины глазки: это чтоб думать…»
Громкий стук заставил ее встрепенуться и открыть глаза. Кто-то яростно колотил в дверь. Нинико с трудом заставила себя встать, голова ее словно была налита свинцом. Она никак не могла прийти в себя, ей казалось, что она еще идет по снегу, только цветов уже не было видно. Она добралась до двери и открыла ее. Перед ней стоял высокий мужчина в вылинявшем зеленом кителе, в брюках «галифе», заправленных в носки, и в галошах. Сразу было видно, что он живет в том же доме, в таком наряде издалека он прийти не мог.
Мужчина, задрав голову, к чему-то принюхивался.
Когда Нинико открыла дверь, мужчина едва не угодил ей пальцем в глаз:
– Это здесь! – объявил он, бесцеремонно отстранил ее в сторону и вошел в квартиру.
Удивленная Нинико последовала за ним. Мужчина устремился в кухню, закрыл газ и широко распахнул окно. Затем снова подошел к газовой плите, что-то там проверил и только теперь обернулся к Нинико:
– Как так можно, девушка, это же просто недопустимо!
И тут Нинико догадалась: у нее остался открытым газ. Поэтому воздух в комнате показался ей таким тяжелым, когда она вернулась домой. Но ей было не до того, она села перед зеркалом и, наверно, уснула.
Сосед вышел из кухни:
– Окно пусть будет открытым! Я поднимался из подвала и почувствовал запах… Разве так можно!
Нинико стало стыдно: этот незнакомый человек бог знает что может о ней подумать.
Мужчина последовал в комнату:
– И здесь открой окно!
Нинико открыла окно. И ей вдруг стало холодно, она взяла шаль с кушетки набросила себе на плечи.
– Садитесь, пожалуйста! – нерешительно предложила она мужчине. Он стоял вытянувшись и, казалось, о чем-то думал.
– Присядьте, пожалуйста, – повторила Нинико.
Гость не садился и продолжал осматривать комнату.
– Я ваш сосед, живу прямо над вами.
– Очень приятно, – Нинико стало еще холоднее, – можно, я закрою окно?
– Закройте! – тон у него был повелительный. Нинико закрыла окно. Мужчина продолжал стоять, но уходить не собирался.
– Это кто? – ткнул он пальцем в фотографию с рамке, висевшую на стене.
– Сара Бернар!
– Кто-о?
– Сара Бернар… Французская актриса.
– Понятно… А я Платон Курдиани! – неожиданно представился мужчина, будто Нинико назвала ему себя.
Затем он повторил:
– Понятно…
– Что вы сказали?
– Ничего, кушетка, книги, картины, магнитофон, – спокойно перечислял он обстановку, как будто разглядывал предметы через бинокль и докладывал об увиденном присутствующим.
– А куда выходит эта дверь?
– На балкон… – Нинико поражало, почему его так подробно интересовало убранство ее квартиры.
– На балкон… Вы спите на этой кушетке?
– Да…
– Сколько вам лет?
– Двадцать четыре!
– Где-нибудь работаете?
– В театре.
– Прекрасно, я очень люблю театр. Так почему же, детка, ты так неосторожна?
Потом он внимательно посмотрел на Нинико:
– Испугалась? – и повернулся к дверям: – Ну, я пошел, а ты будь внимательнее! – Он погрозил ей пальцем.
– Спасибо, – Нинико теперь на самом деле испугалась и почему-то всей душой желала, чтобы сосед поскорее ушел.
Она крепко заперла за ним дверь, прислонилась к ней спиной и облегченно вздохнула.
Она содрогнулась при мысли о том, что могла умереть во сне.
После концерта за сестрой приехал на машине Торнике, Заза не поехал с ними и домой пошел пешком.
Проспект Руставели был завален снегом, казалось, что его только что привезли откуда-то запакованным в вату и еще не распаковали. Подмораживало, и местами тротуар блестел, как зеркало.
Возле оперы Заза встретил супружескую пару, живущую по соседству. Они так прогуливались всегда, исправно посещали кино и театр. Муж с благоговением вел жену под руку, чтобы она, не дай бог, не поскользнулась на льду. Они шли медленно, блаженная улыбка играла на их лицах, словно им было известно что-то такое, чего никто никогда не узнает. Заза только один раз поднимался к ним, даже не помнит зачем. Кажется, для того, чтобы отнести им газету, по ошибке брошенную почтальоном в его ящик.
Супруги называли друг друга «мамочкой» и «папочкой». Они жили в одной комнате, и видно было, что это их весьма угнетало, хотя на словах они гордились тем, что у них была одна комната, словно самый факт тесноты подтверждал их непоколебимую порядочность.
«Если бы мы по примеру других прибегали к помощи лжи, можете быть уверены, мы не оставались бы в одной комнате». «Если бы папочка был карьеристом, мы бы тоже обитали во дворце!» «Пожалуйте, пожалуйте к нам, в тесноте, да не в обиде!» «Войдите! Папочка всегда был покровителем молодежи, потому и остались в этой конуре!» «Мамочка, ложись, не то простудишься, у нас не топят!»
Заза пробыл у них совсем недолго и ушел с таким чувством, будто был виноват в том, что они жили в одной комнате.
Да, они явно жалели, что в свое время не прибегли к помощи лжи, что не позаботились вовремя о карьере, хотя это они, разумеется, тщательно скрывали. Теперь оба они уверовали в то, что были истинными мучениками за правду. Если послушать их, то получалось, что все только и делали, что лгали из самых корыстных целей: врачи, режиссеры, инженеры, почтальоны и милиционеры.
Не мог же он с ними спорить! Они все равно остались бы при своем мнении… Сейчас они не заметили Зазу, и он обрадовался, что избежал встречи.
«Мы с мамочкой были в кино. О, как лгут эти прославленные кинорежиссеры!»
Окна маленького кафе так запотели, что через них нельзя было разглядеть посетителей. Его стеклянные запотевшие стены походили на желтый шероховатый занавес, за которым ощущалась невидимая глазу суета, как в театре перед началом спектакля. У самых дверей стояли какие-то парни, они поочередно выглядывали на улицу. Они были в пальто и, видно, собирались уходить, но кого-то ждали. У них были такие унылые лица, словно их заперли снаружи. Заза перешел площадь перед кафе «Метро». Удивительно, он совершенно не думал о Магде. Сразу прошла, погасла первоначальная радость. Словно ничего не произошло. До сих пор он со страхом ожидал приезда Магды в Тбилиси.
И вот Магда приехала! Он завтра же мог ее увидеть. Но что он ей скажет? Они так расстались, что Зазе не следовало больше думать о встрече с ней. Но он все же думал. Ночью, перед сном, когда все невозможное кажется возможным, когда мечты приближают далекое и недосягаемое, он прогуливался с Магдой по тбилисским улицам, растерянный и счастливый, потому что Магда любила его. А наутро все принимало реальный облик: Магда была далеко, и, наверно, им никогда не встретиться.
Папуна выходил из гастронома в пальто нараспашку. Обеими руками он обнимал бутылки шампанского и спешил к машине, стоявшей у самого тротуара и, по всей видимости, ожидавшей его.
– Папуна, – окликнул его Заза.
– О, Заза, поехали ко мне! – лицо у Папуны так и сияло.
Шофер открыл ему дверцу. Папуна бросил бутылки на заднее сиденье и повернулся к Зазе:
– Поехали?
– Что случилось, чему ты так радуешься?
– Заза, я счастлив, ты понимаешь, счастлив!
– Да?
– Ты помнишь того парня?
– Которого?
– Садись, расскажу по дороге.
– Я не могу, скажи, какого парня?
– Который провожал Лейлу.
– Ну?
– Сейчас он у нас!
– Что-о?
– Он у нас. Поехали, Заза! Если бы ты знал, как я счастлив!
Заза решительно ничего не понимал.
– Постой, – сказал он, – как же так?
– Такси ждет, – сказал Папуна, – едем, я все расскажу тебе по дороге.
– Ладно, я доеду до площади, – Зазе очень хотелось узнать, что случилось.
– Черт с тобой, поехали!
Они сели в машину. Папуна хлопнул рукой Зазу по колену:
– Помнишь? Я же тебе рассказывал!
– Помню…
– И вот сегодня я возвращался домой… Вхожу в переднюю, а дверь в комнату приоткрыта. Слышу – разговор, узнаю его голос. Я чуть не упал… Понимаешь?
Он что-то хотел сказать, но, видно, не нашел подходящего слова.
– Понимаю, – сказал Заза нетерпеливо.
– Так вот, я тихонько подхожу к двери. Знаю, знаю, что некрасиво, но… – Папуна поднял вверх обе руки: – Что делать! – он смущенно улыбнулся. – Грешен!
– Дальше! – торопил Заза.
– Дальше… Ты не можешь себе представить. Ну-ка, угадай, что я услышал?
– Понятия не имею.
– Ну, так и быть… Я услышал голос Лейлы, голос Лейлы! – с такой радостью воскликнул Папуна, словно Лейла до того момента была немой.
– Потом?
– Что потом? Да… слышу я голос Лейлы…
– Об этом ты уже говорил.
– И ты знаешь, о чем она беседовала с этим парнем?
Папуна с улыбкой вглядывался в лицо Зазы: угадает он или нет.
– Не знаю!
– Обо мне! Обо мне! Представляешь, о моих картинах! Восхваляла их до небес. Я не знал, что мои работы так ей нравятся. Я же дикарь, варвар, едва не ворвался и не убил ее. Думаю, войду, брошусь перед пей на колени и попрошу прощения. Скажу ей, что я самая, самая некультурная свинья! Ведь правда же, я свинья? Скажи, ну разве не свинья?
Он смотрел на Зазу такими глазами, что Заза был вынужден сказать ему, что он и впрямь свинья.
– Я же хотел ее убить! – Папуна громко рассмеялся, гордо и беззаботно, смехом счастливого человека.
– А сейчас что ты намерен делать? – спросил Заза.
– Я выскочил, купил шампанского, ведь он гость все-таки…
– Остановите! – сказал Заза шоферу.
– Ну поедем, Заза, не ломайся!
– Нет, спасибо, Папуна!
– Не забывай нас, – крикнул ему Папуна, – захаживай, Лейла будет очень рада!
Торнике приезжает в гости к Андро. Торнике и Адам. Званый вечер у Андро. ТинаДля жителей маленького городка местом развлечения служит вокзал. Если где-то гуляют в парках, на улицах, здесь все заменяет станция.
Закончив свои дела, молодежь обычно устремляется к вокзалу. И не только молодежь. Если те, кто помоложе, разгуливают по платформе, то люди пожилые, солидные усаживаются на скамейку, выкрашенную зеленой краской, перед зданием вокзала или собираются у пивного ларька и беседуют. Здесь всегда бывает свежее пиво. Бочку с пивом выкатывают из вагона, продавец тут же открывает ее, ставит насос – и готово: пожалуйте, пейте свежее пиво. Сию минуту открыл бочку!
Девушки и парни прогуливаются отдельно: девушки в обнимку друг с дружкой, парни чинно, группами. Поравнявшись с девушками, парни со смехом кинут им словцо-другое; у девушек на лицах – полнейшее равнодушно. Они даже не смотрят в сторону ребят. Иногда они дружно расхохочутся, словно стая птиц вспорхнет. От этого смеха парни деревенеют, каждый думает: в чем дело? Уж не надо мной ли смеются?
Девушки похожи на заговорщиков. Когда поезд останавливается, они продолжают гулять и почти не глядят в его сторону. Даже непонятно, для чего они вышли на перрон?
Парни – напротив: долго смотрят на состав. Поезд всегда полон тайн. Он может увезти тебя далеко, и ты очутишься совсем в другом городе. С поезда сходят пассажиры. Одни бегут к пивному ларьку, другие прохаживаются по перрону, разминая ноги. Если с поезда сходит красивый парень, девушки поворачиваются как по команде в его сторону.
Так вот почему выходят они к поезду! Но нет, они так же равнодушно проходят мимо незнакомца, хотя тот нечаянный поворот все же не остается незамеченным местными ребятами. Лучше уж этому приезжему парню поспешить в вагон, хватит с него и того…
– Чего?
– Да того, что он едет в поезде!
Со станции ползут в городок всякие новости и сплетни. Весь город знает о том, кто уехал или к кому приехали гости. На перроне всегда полно людей. Но только в хорошую погоду. Впрочем, некоторые приходят сюда и в дождь, по привычке, купят газету, постоят в зале ожидания. Если заметят приезжего, тут же выяснят, кто он и по какому делу прибыл. Мамия приходит на станцию почти каждый день. После уроков он направляется прямо сюда. Раскрывает свой зонт и стоит.
На этой станции поезда останавливаются часто, но очень редко кто-нибудь приезжает.
Вдруг Мамия увидел Торнике. Он даже не узнал его сперва, до такой степени не ожидал увидеть здесь.
Торнике только что сошел с поезда. Он был в дорогом черном пальто, с дорогим черным портфелем. Очутившись на перроне, он вынул из кармана берет, надел его, поднял воротник пальто и направился прямо к Мамии, потому что Мамия стоял у самого выхода. Когда он подошел ближе, Мамия окончательно убедился, что это Торнике. Он часто встречал его в Тбилиси. Ведь Заза и Торнике учились в одном классе! Он и потом приходил к ним. Прежде чем окликнуть Торнике, он сложил зонтик: постеснялся предстать перед столичным жителем с зонтом:
– Торнике!
Торнике остановился, посмотрел на Мамию, любезно улыбнулся, но, видно, не узнал его.
– Здравствуй, Торнике!
Торнике не растерялся, подошел к Мамии вплотную и пожал ему руку:
– Здравствуйте, как поживаете? Простите, я спешу!
Он повернулся, направился к выходу и обернулся еще раз с улыбкой.
Мамия так и застыл на месте.
– Торнике?!
Торнике остановился, потом повернулся и подошел к Мамии:
– Простите…
Улыбка не сходила с его лица.
– Не узнаешь? – спросил его Мамия.
– Как же, как же!
– Я Мамия, брат Зазы!
– Что ты говоришь? Мамия! – Торнике всучил Мамии портфель, обеими руками схватил его за плечи и затряс. – Мамия!
После этого он взял у него свой портфель обратно.
Мамия никак не ждал от товарища Зазы, что тот схватит его за плечи и так фамильярно затрясет. Друзья брата разговаривали с ним всегда почтительно, Мамия был старше, а впрочем, теперь они уже сами стали мужчинами. Напрасно ты обиделся, Мамия!
Мамия улыбнулся:
– Да, это я, Мамия!
Он никак не мог отделаться от неприятного чувства, возникшею, когда Торнике сделал вид, что узнал его.
– Невероятно! – с чувством произнес Торнике. – Зайдем в помещение, мы промокнем.
– Здесь все время дождь.
– Что ты говоришь?
– Да, все время.
– А в Тбилиси снег.
– Ты Зазу не видел?
– Как же, как же! У него все в порядке, все хорошо.
– Он там, кажется, что-то ставит?
– То есть как? Не что-то, а «Гамлета», он ставит «Гамлета»! Скоро премьера.
– Я, может, приеду.
– Непременно, ты непременно должен приехать! – Как будто Мамия спрашивал у него совета.
В зале ожидания Торнике положил портфель на скамью, сам подошел к окну и выглянул на улицу.
– Замечательный городок! – повернулся он к Мамии с воодушевлением.
– Так себе.
– Всю жизнь мечтал работать в таком городке, – вздохнул Торнике, – обыкновенным врачом в маленькой провинциальной больнице. – Говоря это, он пристально вглядывался в лицо Мамии: верит он или нет его словам.
Мамия, разумеется, верил.
– Но разве тебя отпустят, – печально улыбнулся Торнике. – Разве я хотел быть заместителем директора института, какой из меня администратор? Пусть направят меня куда-нибудь в поликлинику, вот мое призвание! – Он давал понять Мамии, что является заместителем директора института.
– Ты, оказывается, большой человек.
– Какой там большой человек… А ты что поделываешь?
– Учительствую, что мне еще делать.
– Отлично, отлично. Вот оно, самое благородное дело!
– Кто его знает…
– Хоть бы и я был учителем! – сказал Торнике и снова положил руку на плечи Мамии.-Нет, нет, – воскликнул он, – мое истинное призвание быть учителем!
Мамия подался назад, сделав вид, что хочет достать сигареты, и осторожно высвободился из объятий Торнике: ему не нравилось, когда его хлопали по плечу.
– Зачем ты приехал сюда? – спросил его Мамия. – Небось в командировку?
– Сюда? – ухмыльнулся Торнике. – Нет, по личному делу.
Мамия постеснялся расспросить подробнее.
– Ты знаешь Андро Бардавелидзе? – спросил Торнике.
– Андро? Кто же не знает Андро?
– Вот я к нему и приехал.
– Ты приехал к Андро? – удивился Мамия.
– Да, к Андро. А почему ты так удивился?
– Где ты с ним познакомился?
– Я не знаком с ним. А что он за человек?
– Не знаешь?
– Нет.
Торнике сел на скамью, заложил ногу за могу.
– Мамия, мне незачем скрывать от тебя…
Мамия сел рядом с Торнике.
– Я женюсь, – объявил Торнике. – Приехал к будущему тестю.
– Ты собираешься жениться на Нинико?
– Да, а ты что, знаешь ее?
– Знаю.
– Да, я женюсь на Нинико. Дело это решенное. А теперь я хочу поговорить с родителями, понимаешь, как-то некрасиво…
– Ты прав…
Торнике лгал. Нинико и слышать не хотела о нем. Потому он и приехал сюда, в надежде на помощь ее отца. Торнике знал, что Нинико сбежала из дому, и поэтому был уверен, что ее отец сделает все, чтобы это уладить.
Тогда Андро поймает двух зайцев: помирится с дочкой и обретет хорошего зятя.
. – Какой он человек? – спросил Торнике.
– Обыкновенный.
– А мать?
– У Нинико нет матери, она умерла.
– Но, кажется, Андро женат. Я слыхал, что…
– Да, жена у него есть, Тина…
– Тина… Ага!
– Он женился три года назад… По соседству с ним жила девушка-сирота, на ней он и женился. У нее мать была прикована к постели, Андро чего только не делал для них…
– Ах, вот как!
– Потом он женился на этой девушке, а мать ее умерла, бедняжка…
– Прекрасный человек Андро, оказывается, – сказал Торнике, – благородный!
– Тина немногим старше Нинико…
– Ты посмотри на него!
– Ты знаешь, здесь еще Адам!
– Кто?
– Адам, он учился вместе с вами!
– Что ты говоришь! А что он здесь делает?
– Мост строит.
– Молодец! Обязательно повидаюсь с ним, если успею.
– С ним повидаться нетрудно, он живет тут же.
– Нет, дело – прежде всего!
– Разумеется, разумеется! Но Адам был бы рад.
– Я завтра должен вернуться в Тбилиси. Будь моя воля, я с удовольствием остался бы здесь.
Мамия не мог понять, что так понравилось Торнике. Ведь пока, кроме зала ожидания, он ничего не видел.
– Гостиница далеко отсюда? – обратился к Мамии Торнике.
– Зачем тебе гостиница?
– А как же… Я же должен где-то остановиться.
– А разве у меня нет дома?
– Что ты говоришь, Мамия, как я могу тебя беспокоить?
– Что значит беспокоить? Пойдем, и мама будет рада!
– Мама разве здесь? Как поживает тетя… – Торнике замялся, и Мамия понял, что он позабыл имя их матери, и подсказал ему:
– Тамара…
– Тетя Тамара! О, какая она превосходная женщина! Она была матерью для всех нас, для всех! Не забудь передать ей привет.
– Ты сам его передашь, пошли!
– Нет, Мамия, не обижайся, но я никак не могу пойти к вам. Я должен остановиться в гостинице, обязательно!
– Почему это так обязательно?
– Есть причины, поверь мне! Я еще приеду сюда, тогда обязательно остановлюсь у вас. Куда же мне идти, если не к вам!
Если бы Торнике довелось еще раз приехать сюда, то он, вероятно, остановился бы уже у Андро.
«Зачем он столько лжет? – подумал Мамия. – Для чего нужна ему эта ложь?»
– Если ты остановишься в гостинице, Адам тоже обидится, – сказал Мамия.
– А где живет Адам?
– Недалеко… в вагоне… Для строителей поставили вагоны.
– Вагоны! – Торнике встал и повторил с пафосом – Вагоны! О, боже, как романтично! А я лишен всего этого!
– Значит, ты к нам не пойдешь? – спросил Мамия. Его стала раздражать болтовня Торнике.
– Нет, дорогой Мамия, я же тебе сказал, в следующий раз я обязательно остановлюсь у тебя!
– Как хочешь, – сказал Мамия, – тебе видней.
Торнике отказался от гостеприимства Мамии, потому что про себя решил, что этот несчастный школьный учитель наверняка спился. Он слыхал, что в провинции все пьют безбожно, а ему нужно было явиться к Андро… Там, наверно, тоже накроют стол. Он берег себя. Для того, чтобы его не заставляли пить, он всегда носил в кармане трубочку с валидолом; вынет, покажет всем, что у него болит сердце, – и все. На самом же деле он и не знал, с какой стороны у него сердце.
Известие о том, что Адам здесь, его совсем не обрадовало. Помимо того, что Адам ему не нравился вообще, ему не хотелось иметь свидетеля, который так хорошо знал его. С Адамом ему пришлось бы вести себя как со старым другом, а это превратило бы его в глазах окружающих в обыкновенного человека. Если кто-то говорит с тобой на «ты», хлопает тебя по плечу – тогда и другие перестают с тобой церемониться.
Главное, чтобы никто тебя не знал, тогда все думают, что за твоей скромной улыбкой кроется какая-то таинственная сила, которую подтверждают, укрепляют телефоны на твоем столе – не один, а несколько – и неприступная секретарша у двери.
– До гостиницы отсюда далеко? – снова спросил Торнике.
– Нет, напротив станции.
– Тогда пошли.
– Ну, раз ты настаиваешь…
Они вышли из зала ожидания и перешли улицу. Гостиница на самом деле оказалась тут же, метрах в пятидесяти.
Мамия не раскрывал зонт, ему было почему-то неудобно перед Торнике идти с раскрытым зонтом. Маленькое двухэтажное здание гостиницы было вновь отстроено. Торнике отворил дверь и вошел. Мамия последовал за ним. Они вошли в большой светлый вестибюль. Стены еще не были докрашены. Посреди стояла малярная лестница, в углу – железная бочка и ведра с известью. Пол весь был заляпан известкой. Одна стена была выкрашена красной краской, до остальных стен еще не дотрагивались. На одной из неокрашенных стен красной краской было выведено крупными буквами: «Котико».
– Вот и гостиница! – сказал Мамия.
– Администратор здесь имеется?
– Как же, имеется…
– Котико! – громко позвал Торнике. – Котико!
Появился мужчина в накинутом на плечи пальто.
– Это вы – Котико? – спросил Торнике.
– Нет, – мужчина внимательно, с ног до головы, оглядел приезжего.
– Вы здесь работаете?
– Да, я администратор.
– Та-ак, понятно! Понятно! – повторил Торнике.
Администратор испуганно посмотрел на Мамию, словно спрашивая его, не ревизор ли приехал? Все, кто приезжал из Тбилиси, казались ему ревизорами.
Мамия удивленно следил за Торнике. Торнике всучил портфель администратору, снял с головы берет и стряхнул с него капли дождя.
– Понятно, – он бросил взгляд на выкрашенную стенку, – в красный цвет красите, значит?
– Да, – испуганно подтвердил администратор и снова посмотрел на Мамию.
Мамия пожал плечами.
– Понятно, – сказал Торнике, – м-да… У нас есть свободные номера?
– Есть!
– Люкс?
– Люкс!
– М-да…
Он обернулся к администратору:
– На втором этаже?
– На втором!
– Пошли!
– Прошу вас.
Администратор прошел вперед, Торнике и Мамия последовали за ним.
Они поднялись по лестнице и очутились в довольно темном коридоре. Администратор поспешил зажечь свет. В коридор выходило несколько дверей. Они остановились перед последней дверью. Администратор вынул из кармана ключи, отпер дверь и уступил дорогу Торнике:
– Пожалуйста.
Торнике вошел в номер, администратор и Мамия вошли вслед за ним. Администратор и тут зажег свет, хотя здесь было совсем не темно, Торнике внимательно оглядел номер.
– Всего одна комната?
– Нет, что вы, – улыбнулся администратор. – Он раздвинул тяжелые бархатные портьеры и опять улыбнулся:
– Здесь спальня!
Торнике вошел в спальню:
– М-да…
Затем он жестом велел администратору положить портфель на стул. Администратор поспешно выполнил распоряжение.
Комната была не маленькая, но так набита вещами, что в ней трудно было повернуться. Чего только тут не было! Два шкафа, два стола, шесть тяжелых стульев, пианино, два мягких кожаных кресла, телевизор, большущая радиола. На письменном столе стоял телефон. Посреди стола высилась громадная бронзовая чернильница. По обеим сторонам от нее лежали бронзовые львы. Видно было, что этот номер был гордостью гостиницы. Впечатление создавалось такое, будто для того, чтобы заполнить номер, администратор все вещи притащил из дому. Торнике снял пальто и небрежно бросил его на кресло. Администратор открыл шкаф, взял вешалку и благоговейно повесил пальто. Торнике начал рассматривать вещи. Когда он подошел к радиоле, администратор остановил его:
– Не работает!
– Так.
Потом Торнике снял крышку с чернильницы, в чернильнице валялась мертвая бабочка.
– Эта чернильница бывшего председателя исполкома, – пояснил администратор, – новый председатель подарил ее гостинице.
– Интересно, сколько она весит? – Торнике взял чернильницу в руки.
– Четыре кило, я ее взвесил самолично!
– Молодец! – оценил Торнике.
Администратор застенчиво опустил голову.
– Такой пепельницы ни у кого нет! – похвастался он. – Во всем районе!
– Вот мой паспорт! – Торнике вынул из внутреннего кармана паспорт и протянул его администратору. – Завтра я уезжаю!
Администратор почтительно принял из рук Торнике паспорт и вышел. Через некоторое время он приоткрыл дверь и пальцем поманил к себе Мамию. Мамия вышел в коридор.
– Мамия, – прошептал администратор, судорожно глотая слюну.
– Да?
– Кто этот человек?
Мамия улыбнулся и вместо ответа произнес:
– О-о-о!
Администратор заглядывал ему в глаза:
– Пугаешь?
Мамия снова повторил!
– О-о-о!
Администратор удалился, разговаривая сам с собой.
Мамия вошел в номер.
– Зачем ты его напугал? – с улыбкой спросил он Торнике.
– Кого?
– Администратора. Он, бедный, ни жив ни мертв!
Торнике самодовольно улыбнулся. Сам он по природе был труслив, и когда ему удавалось нагнать страх на других, это ему доставляло огромное удовольствие.
«Что может быть легче, чем напугать человека, – думал он, – главное, знать, как на кого действовать».
– Он спросил меня кто ты такой, – засмеялся Мамия, он все еще думал, что Торнике шутит.
– А что ты ему сказал? – Торнике делал вид, что на самом деле шутит. Совсем не обязательно, чтобы все догадывались, о чем ты думаешь.
– Ничего…
Торнике обиделся: «Что значит – ничего?»
– Где живет Андро? – спросил он после паузы.
– Я проведу тебя, – ответил Мамия, – в котором часу ты пойдешь?
– Если пойти к семи? – спросил Торнике, словно собирался поступить только так, как скажет Мамия.
– Не знаю, – смешался Мамия, – значит, мне прийти к семи?
– Что ты говоришь, Мамия, зачем тебе беспокоиться?
– Как хочешь.
– Не обижайся, дорогой, приходи непременно, я буду ждать тебя!
Торнике терял превосходного проводника, потому так быстро отступил, но ухитрился сделать это так, будто Мамия сам навязался, а ему пришлось уступить.
– Значит, я тебя жду!
– Хорошо.
Выйдя из гостиницы, Мамия почему-то почувствовал себя одураченным, словно над ним насмехались в течение целого часа. Однако он постарался побыстрей избавиться от этого неприятного ощущения.
Торнике сначала словно бы в шутку стал бывать с Нинико, он сам удивлялся – что ему могло понравиться в этой девушке? Все остальное у Торнике было заранее продумано и намечено, а вот в любви он определенно дал маху. Он чувствовал, что Нинико совсем не та, на которой ему следовало бы жениться. Уж не говоря об остальном, Нинико обладала ничем не примечательной внешностью. А Торнике знал, что красивая жена – это трамплин, с которого можно далеко прыгнуть.
Сначала он внушал себе, что просто развлекается, а сам из кожи вон лез, чтобы понравиться Нинико. Его удивляло, что Нинико никогда не искала с ним встреч, даже скорее избегала их. Торнике не мог поверить, что не нравится Нинико. Ни на секунду не мог представить себе, что он в самом деле ей безразличен. Нинико как-то ему сказала, что любит другого. Торнике, разумеется, не поверил. Всех, кто знал Торнике, поражало это его увлечение. Сам он тоже был удивлен. Однажды кто-то ему сказал, что Нинико влюблена в Зазу, Торнике только пожал плечами, потому что знал от Лизико, что Заза с ума сходит по Магде, об этом он часто говорил в присутствии Нинико, рассказывал подробности романа Зазы и Магды. Подробности эти сочинил он сам.
Нинико слушала его молча и никак не реагировала. Торнике хотелось, чтобы Нинико оставила сцену, и он говорил ей об этом. Нинико в ответ только смеялась. Этот смех бесил Торнике, почему-то ему казалось, что она смеется над ним. Это ощущение неизменно сопутствовало всем его встречам с Нинико. Оставшись один, он готов был порвать с Нинико. Чем он заслужил насмешки глупой девчонки? Кто дал право этой жалкой актрисе насмехаться над заместителем директора института, кандидатом медицинских наук, человеком с большим будущим! Эта злость обычно превращалась в желание снова увидеть Нинико, доказать ей, что он непременно станет большим человеком. Его поражало, что на Нинико абсолютно не действовал блеск его головокружительной карьеры. Я люблю другого, твердила она, другого. Это упрямство Торнике объяснял влиянием театра и искусства вообще. Поэтому он ненавидел и театр, и искусство. Неведомую любовь Нинико он считал выдуманной и ложной, потому что не мог себе представить: как можно полюбить кого-то другого, когда он, Торнике, рядом!
