Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)
Беко открыл глаза.
– Ты спал, – сказал Дато.
– Да, – виновато улыбнулся Беко.
Они снова пошли в тот же двор, чтоб напиться воды.
– Который час? – спросил Дато.
– Не знаю.
Они увидели часы над аптекой, стрелки показывали половину третьего.
– Мама будет волноваться, – сказал Дато.
– Поехали.
Вместо автобусной станции они двинулись к ботаническому саду, но их не впустили, так как у них не было денег на билеты. Потом они пошли смотреть обезьян, но и туда не попали без денег. Огорченные, они присели на камень.
– Я есть хочу, – пожаловался Дато.
– Есть хочешь или пить? – спросил Беко.
– Есть, но обезьян еще больше хочу посмотреть.
– Подожди меня здесь, я сейчас.
– Ты куда?
– Сказал же, сейчас приду. Труба пусть будет здесь.
Он, конечно, знал, что нельзя ребенку доверять инструмент, но все-таки оставил, чтобы Дато не было страшно одному. Труба ему не поможет, но зато он будет уверен, что Беко скоро вернется.
Когда Зина в первый раз хватилась Дато, было около одиннадцати.
– Дато! Датуна! – Зина позвала негромко, на всякий случай, потому что еще не прошло и часа, как он отпросился гулять. Это было скорее предупреждение, первый звонок. За ним последует второй, за вторым третий.
– Я устала тебя звать, – выговаривала она сыну, – ты должен слушаться с первого слова.
Дато как будто чувствовал, что первый раз его зовут просто для вида, на второй звонок надо было ответить: иду! – но вполне можно было не спешить, впереди было полчаса времени, если не больше. Третий окрик не походил уже на первый и второй, искаженный нетерпением и гневом голос матери хватал его за шиворот и волок к дому. Дато все-таки сопротивлялся, хотя знал, что сопротивление бесполезно.
Зина вышла из кухни, вытерла руки о передник, подошла к окну и собралась окликнуть сына. Потом она передумала – еще рано. Дато все равно не поднимется. Возвращаясь назад, она вдруг наткнулась в зеркале на свое отражение. Как у всех свыкшихся с одиночеством женщин, у Зины были немного необычные отношения со своим отражением. Она присматривалась к себе, как к чужой или как к приставучей подруге, которая не дает житья, лезет ежеминутно со своими советами, напоминает о чем-то не прямо, а намеками и недомолвками, иронической улыбочкой, напоминает о том, что хочется забыть, спрятать в самый дальний и темный уголок памяти, как прячут старую одежду в сундук. А она, твоя неразлучная подружка, тащит тебя к этому сундуку. И ты стоишь в темноте, уткнувшись лицом в рваную рубашку, пахнущую одуряюще, как ветка акации.
Жилы на шее и за ушами проступали так явственно, словно голубые слабые стебли растения, окаменевшего в янтаре. Жилы эти вздувались и на руках. Зина растопырила пальцы, как будто собиралась примерить перчатки, и принялась разглядывать свои руки. В ее теле росло голубое дерево с многочисленными тонкими ветвями, и теперь эти ветви подступали к прозрачным стенкам оранжереи.
Голубое дерево!
Чудо ботаники!
Терпение у нее в самом деле, как у дерева…
Терпение или бессилие?
И все это ценою добровольного тюремного заключения!..
– Неписаный договор между мужем и женой в этом и заключается, – смеясь, говорит Теймураз, – что один из них, муж или жена, все равно кто, должен сидеть в тюрьме, чтобы вторая половина носила передачи.
Сидеть пришлось Зине, но Теймураз не только передач не носил, но и вовсе забыл к ней дорогу.
Она улыбнулась: Теймураз всегда любил замысловат то выражаться. Во время их первого свидания он сказал: – Я одинок. Одинок, как осел посреди поля!
Это сравнение четкостью и безжалостной простотой разорвало нежную, почти театральную ткань ее представлений. Она даже увидела этого осла, недвижно стоявшего в поле. Ее охватила безграничная печаль или, может быть, чувство, пропитанное слезами сострадания. Возможно, еще и потому, что от юноши, который впервые обнял ее, она не ждала этого так же, как не ждет ни одна девушка, и никогда не требует с самого начала чистосердечной исповеди, ибо правде предпочитает ту обольстительную неопределенность, которую принимает за любовь. И только потом, когда все уже свершилось, с образа осла сошла всякая поэтичность и остался только гудящий от зноя воздух: пустота… и еще ощущение того, что ее обманули, но не старым, тысячу раз, десятки тысяч раз испытанным, проверенным, избитым и все-таки всегда верным и надежным способом: луной, цветущей веткой, звездами, мокрым от слез платочком, таблетками люминала, но с помощью осла, торчащего в поле, глупого животного, хвостом отгоняющего назойливых мух!
Ей стало смешно. Если бы он был здесь (хоть бы!), она бы спросила: Темур, Темур, ты помнишь того осла?
– Какого? – удивился бы Теймураз (он обладает поразительной способностью все забывать). – Что за осел? Чей осел?
– Постой, – она прикрыла бы ему рот рукой. – Погоди! Тот осел, который один стоит посреди поля…
– Не выдумывай…
– Подожди! Тот самый, одинокий, молчаливый осел…
Конечно, Теймураз не вспомнит, но все равно рассмеется, и они долго будут хохотать вдвоем.
«Обманщик, – улыбается Зина, – болтун!»
Что с ней сегодня? Вместо того чтобы плакать, она смеется, как дурочка. Повернувшись к зеркалу спиной, она снова подошла к окну:
– Дато, иди домой!
Через полчаса придет Натела Тордуа. Утром позвонила, сказала, что поможет перемыть посуду. Зина благодарила: у тебя четверо детей, ты и без того занята. Как раз потому я и не боюсь работы, что у меня четверо, ответила Натела.
Сегодня с утра у Зины дергает левое веко, она уже не раз замечала – к радости.
9В это самое время следователь Теймураз Гегечкори сидел за рулем автомобиля и направлялся из Тбилиси в свой родной город.
Какие-то хулиганы сожгли «Волгу» на даче профессора Габричидзе. Дело, конечно, не бог весть какое, но все-таки… Дальше пойдут дела поинтереснее…
Профессор Габричидзе – сорокапятилетний, седой, представительный мужчина. С Теймуразом они встречались и раньше, на телестудии. Теймураз тогда был диктором, именно ему довелось представлять профессора телезрителям. Профессор хорошо держался и хорошо говорил, его выступление повторили несколько раз по просьбе зрителей.
Перед отъездом Теймураз навестил профессора.
Профессор Габричидзе сидит, опустив голову, красивыми длинными пальцами долго разминает сигарету.
– О чем вы думаете? – осторожно спрашивает Теймураз.
– Может, даже лучше, что машину сожгли…
В комнату входит жена профессора, точнее – бывшая жена, высокая худенькая брюнетка. Она выглядит очень молодо, походка легкая, как у балерины.
– Может, принести вам чаю? – спрашивает она, беря со стола сигарету и закуривая.
Теймураз знает, что они разошлись два года назад, но часто встречаются, потому что расстались друзьями.
– Ты все-таки куришь? – с упреком говорит профессор.
– Это всего пятая за день, – отвечает женщина, садится и листает журнал.
– Я сразу же попросил тамошнюю милицию приостановить следствие, – обращается профессор к Теймуразу.
– Но ведь нельзя оставлять дело незакрытым!
Доносится протяжный автомобильный гудок.
– Это Шалва! – женщина выглядывает в окно.
– Пусть поднимется.
– Ему неловко, – улыбается женщина, подходит к профессору и кладет руку ему на плечо. – До свидания.
Профессор поглаживает ее руку:
– Как доедешь, позвони.
– Непременно, – женщина кивает Теймуразу и выходит.
– Я хочу вас спросить, отчего умирают люди? – Профессор говорит так, словно продолжает прерванную беседу. Ясно, что он не ждет ответа, да и что может ответить Теймураз?
– От глупости и равнодушия, – говорит профессор, – да, только от глупости и равнодушия…
Он замолкает и после паузы спрашивает:
– Не выпить ли нам чего-нибудь?
– Спасибо, я не пью, – отвечает Теймураз.
– Совсем немного?
– Нет, благодарю.
Профессор встает, ставит на стол бутылку коньяка и две рюмки, наливает коньяк и поднимает свою рюмку:
– Будем здоровы! – Пьет. – Прошу вас, выпейте. Да, от глупости и равнодушия, – снова повторяет профессор.
Теймураз напрягается, сам не зная почему. Ему кажется, что этот посторонний, раздавленный своей бедой человек в чем-то винит его.
Профессор снова наливает коньяк.
– Открою вам одну курьезную истину: чем больше отдаляется от нас врач, чем больше он забывает о своей первейшей обязанности, чем недоступнее становится он для простых смертных, тем больше мы его уважаем. Невероятно, но факт…
– Да, но врач – это одно, а отец – другое… – с улыбкой возражает Теймураз.
Звонит телефон. Профессор берет трубку. Теймураз почему-то вспоминает Дато.
– Слушаю… а-а-а, доехали… Спасибо, что позвонила. Нет, снотворного не принимай, постарайся заснуть так… Не кури, иначе я пожалуюсь Шалве… У меня все в порядке, не беспокойся… От меня тоже привет… Нет… еще не ушел… Спасибо, дорогая…
Профессор кладет трубку и некоторое время не убирает руку, сидит, задумавшись, потом говорит:
– Врач, который устает, уже не врач… – Пьет коньяк и доливает снова: – Помните об этом, мой милый.
«Дато, наверно, совсем большой», – думает Теймураз и сам удивляется, как давно он не вспоминал о сыне.
Тетка жила довольно далеко, рядом с почтамтом. По дороге Беко несколько раз останавливался передохнуть. От голода кружилась голова. Тяжело дыша, он подбежал к воротам. Залаяла собака.
– Джека, Джека, – приласкал он пса, кинувшегося ему в ноги.
– Тетя! – крикнул он. – Тетя Тина!
Никто не отозвался. Тогда он поднялся бегом по лестнице и увидел на дверях замок. Этого он никак не ожидал! Сел на ступеньку и уткнулся лицом в ладони: что делать?
Потом он спустился во двор. Под инжировым деревом на каменном столе увидел два желтых огурца. Жадно вонзился зубами, но тут же сплюнул – огурец был гнилой. Выбежал на улицу и бежал без передышки, изредка замедляя шаг. Пот катился градом, сердце колотилось где-то в горле. Солнечные лучи, отражаясь в стеклах, приобретали красноватый оттенок. Он жалел, что не взял с собой Дато. И верно, почему он его с собой не взял?
Сколько времени прошло? Он не замечал, как летит время.
Уже издалека сердце подсказало ему, что он не найдет Дато там, где оставил. Это предчувствие возникло еще раньше, но он отгонял его от себя. Теперь он бежал в гору, надеясь за поворотом увидеть Дато.
Откуда ему было знать, что Дато побежал за мальчишками, которые отняли у него трубу. Он долго бежал за ними плача, потом они вскочили в автобус и скрылись. Дато заблудился, и только поздно вечером его случайно заметил проезжавший на машине Духу и отвез домой.
Беко кинулся к сторожу обезьяньего питомника:
– Вы не видели маленького мальчика?
Сторож достал из кисета щепотку табаку и стал сворачивать самокрутку, послюнил бумажку, сунул готовую цигарку в рот, закурил и, выпустив дым, ответил:
– Нет!
– С трубой? Такой маленький…
– Не видел, говорю!
Беко побежал обратно по спуску, нагнал какого-то парня, который шел в обнимку с девушкой, и спросил:
– Не встречали маленького мальчика?
Девушка удивленно взглянула на своего дружка и прыснула.
– С трубой… – добавил Беко.
– Сказали тебе – нет, – нахмурился парень.
– Дато! Дато! – закричал Беко и снова побежал.
Он бежал до самого конца улицы, пока не налетел на забор: шло строительство, и улицу перегородили. Беко медленно пошел обратно. Куда мог подеваться Дато? Выйдя из тупика, он снова столкнулся с той же самой парочкой. Когда они разминулись, парень окликнул его:
– Эй, поди сюда!
Беко остановился. Парень подошел и, крепко взяв его за локоть, отвел в сторонку:
– Значит, с трубой мальчик?
– Да, – у Беко от радости сердце так и подскочило.
Парень отпустил его локоть:
– Вот я сейчас ка-ак дам тебе, тогда узнаешь…
Беко невольно откинул голову назад.
– Ты знаком с этой девушкой?
– Нет.
– Смотри мне! – парень погрозил пальцем.
– Нет, клянусь матерью!
– Еще раз попадешься, я тебе покажу трубу!
Беко брел по улице и думал: куда же Дато мог подеваться? Куда? Пока он не найдет его, домой вернуться не может. Но как найти ребенка в таком большом городе?
Он миновал ботанический сад, прошел по улице, ведущей к набережной, заглянул во двор, где они пили воду, потом сел на знакомую скамейку под пальмой. На набережной народу заметно прибавилось. В основном это была праздная, гуляющая публика. Море отсвечивало красным, хотя заходящего солнца не было видно. Набитый пассажирами катер возвращался с пляжа. На катере гремела музыка. «Что делать, – думал Беко. – Что же мне делать!..»
Он встал и направился в порт, по дороге вглядываясь в толпу, в надежде найти Дато… В порту тоже было полно народу. Люди сновали по трапу «Адмирала Нахимова». Беко постоял и пошел назад. У входа в порт за каменным парапетом ныряли в воду маленькие мальчишки, они доставали со дна мелочь, брошенную туристами. Еще немного, и их рабочий день подойдет к концу. Вода уже и так потемнела, а скоро совсем ничего не будет видно. Через десять – пятнадцать минут мальчишки вышли на берег, засунув монеты в рот, стали выжимать мокрые трусы, потом снова надели их и, шлепая босыми ногами по асфальту, разбежались по домам.
Темнота еще больше напугала Беко. «Куда идти?». Подгоняемый страхом, он побежал. Возле театра подсвеченный цветными лампочками фонтан заставил его остановиться. У фонтана было много гуляющих.
– Сисордия! – окликнул его кто-то.
Беко оглянулся и увидел директора музыкального училища.
– Как дела, Сисордия?
– Спасибо…
– Дома все в порядке?
– Да, спасибо.
– Все здоровы? – Кириле так настойчиво спрашивал, словно требовал: а ну-ка, вспомни, может, кто-то не так уж и здоров?
– Все здоровы…
– В театр идешь? – Директор сунул под мышку тяжелую партитуру «Абесалома и Этери».
– Нет.
– А что же ты тут делаешь?
– Ничего, так просто, – Беко спрятал руки за спину и опустил голову.
– В этом году опять будешь сдавать в институт?
– Нет, не буду.
– Нет? – просиял директор: у его дочек одним конкурентом становилось меньше. – А почему?
– Не знаю…
– Значит, работать пойдешь?
– Я и так работаю.
– Где? А-а, верно, верно! Ты слышал, внука Нико Гегечкори похитили?
– Что-о?! – Беко стоял как громом пораженный.
– Не слыхал? Похитили. Знали, значит, что дед богатый человек, и похитили. Нико ради внука не то что денег, жизни не пожалеет! В Америке – еще понятно, но что у нас такое случится – не ожидал! Вся милиция на ногах, весь город в поисках. Спиноза с ружьем бродит, – засмеялся директор, но сразу захлопнул рот, словно муху поймал. – Мать убивается, бедная! Прекрасная женщина! Бесплатно с моими девочками занимается! Неужели ты не слыхал?
– Бесплатно?
– Конечно, но я не о том.
«Что делать! – лихорадочно думал Беко. – Что делать! Ясно, перепугались, мы ведь на целый день уехали».
– Ты слышишь, Сисордия?
– Что? – простонал Беко, но тотчас спохватился: – Слышу.
– Надо этих бандитов за ноги подвесить, за ноги, – говорил директор. – Я бы их на стадион вывел и на глазах у всех расстрелял. Если бы моих девочек похитили, – директор испытующе посмотрел на Беко: не знает ли тот часом его тайной мечты? Директор только и мечтал, чтобы похитили его дочерей. Он бы тогда избавился раз и навсегда от ежегодных скитаний по протекторам, у дочерей были бы мужья, пусть бы они и беспокоились, а он бы наконец отдохнул… Но нет, откуда знать Беко о таких сокровенных мыслях, – успокоил он себя и бойко продолжал: – Я бы своими руками убил бандитов! Скажешь, не так? – Он поднял над головой партитуру, словно ею собирался расправиться с похитителями своих дочерей. – Отвечай.
– Да, конечно, – еле слышно проговорил Беко.
– Задушу собственными руками, – директор постепенно распалялся. На что им сдался этот сопливый мальчишка, когда рядом, под носом три девушки, одна другой краше! Ладно, хорошо, не будем говорить о трех, но одну можно было похитить? Правда, и на это нужны деньги! Моей зарплаты не хватает возить их взад-вперед. А у этого Нико, говорят, даже в почках камни драгоценные… – Надо их расстрелять прямо на стадионе, чтобы все видели и другим неповадно было! Но наш закон слишком мягко с ними обходится, присудят семь лет, и дело с концом. – Он представил себе, как еще семь лет ему придется возить своих дочерей в Тбилиси и не солоно хлебавши возвращаться обратно. – Бензином надо облить их и сжечь! – закричал он отчаянно.
Но Беко ничего не слышал, кроме стука своего сердца. У него руки-ноги отнялись. Он даже не заметил, когда замолчал директор, когда ушел, оставив его одного. Должно быть, он долго стоял в полной растерянности, потому что, когда очнулся, вокруг уже никого не было. Теперь он стоял одни у фонтана. В его помраченном сознании снова вспыхнул страх: «Убьют!» Он даже не задумался, не задал себе вопроса, за что его должны убить. Его трясло как в лихорадке. Он подошел к фонтану и сунул обе руки в воду. Холодная вода была приятна. У Веко подкосились колени, и он едва не рухнул там же, у фонтана. Ощущение вины не покидало его, и на сердце было муторно.
«Я должен найти Дато, должен найти Дато!»
Неожиданно он сорвался с места и побежал, держа на отлете отяжелевшие, бессильные руки, словно они были вымазаны дегтем. Нога подвернулась, как если бы он споткнулся о камень. Он совсем раскис, обмяк и, сжавшись в комок, опустился на землю. Он сидел и стонал, обливаясь холодным потом. Он не скоро заставил себя встать, но снова побежал. Ему казалось, что в беге было его единственное спасение, словно, пока он в силах был бежать, оставалась какая-то надежда. Он бежал в гору, вернее, воображал, что бежит, а на самом деле едва тащился. Сердце так бешено колотилось, словно собиралось выскочить из груди.
Потом он увидел лампочку, висевшую над железными воротами. Это был обезьяний питомник. Здесь надо было искать, здесь ждать с самого начала. Он, видимо, совсем отупел от страха, иначе сразу додумался бы, что если Дато и убежал куда-нибудь, то непременно вернулся бы сюда, потому что знал: Беко должен быть здесь.
Беко поплелся к деревьям и сел на землю, рядом с корявыми, выпирающими из-под почвы корнями. Он часто и тяжело дышал, как побитый боксер, отдыхающий в углу ринга. Чуть переведя дух, он почувствовал, что к нему возвращается способность рассуждать. Хорошо, что он вернулся, не надо было отсюда уходить. А вдруг Дато взяли в милицию, ведь его ищут. Значит, и Беко ищут, ищет милиция, ищут все люди с ружьями. Почему? За что? В чем он провинился? Но ведь никто не знает, что он не виноват. Он увел Дато, и ребенок пропал. Всеобщая тревога вполне понятна.
Он представил себе Зину, в отчаянии ломающую руки. Может, она в самом деле поверила, что Беко похитил Датуну. Почему? А потому. Потому что. Ему стало стыдно. Стыд жег огнем все тело. И тут мелькнула новая мысль: они ведь не знают, что именно он, Беко, забрал ребенка! Надо срочно его найти и вернуть домой. Он беспомощно огляделся по сторонам, как будто искал, кому можно довериться. Пойду в милицию и все расскажу, решил он, так будет лучше. И совсем было собрался уже идти, как вдруг снова засомневался: а если спросят, почему я не взял его с собой, а оставил тут? Что я отвечу? Что хотел побыстрее вернуться с деньгами? Но кто этому поверит? Никто! Однако в нем росла уверенность, что Дато непременно должен быть здесь. Или он сам пробрался к обезьянам, или какой-нибудь добрый человек его провел. Сторож мог и не заметить, тем более такой сторож, который все свое внимание завертывает вместе с табаком в бумагу. Дато пролез в питомник, увлекся и не заметил, как стемнело. Сидит теперь где-нибудь, забившись в угол, перепуганный, ждет возвращения Беко. Беко улыбнулся, почти совсем успокоившись.
Обезьяний питомник был обнесен высокой проволочной сеткой. Перелезть через нее было бы нетрудно, если бы не лампочки. Беко довольно долго брел, пока не отыскал место, где лампочка перегорела. Он вцепился в проволочную сетку. Нет, так просто не влезешь, надо снять ботинки. Он разулся, перебросил ботинки через ограду и с трудом перелез сам, ободрав на ноге большой палец. Пошарив в траве, нашел ботинки и, сев на землю, обулся. Завязывая шнурки, взглянул на небо: который может быть час? Потом он вышел из темноты на освещенную площадку, посыпанную толченым кирпичом. Чего здесь только не было: качели, карусели, огромные деревянные шары, как в детском садике. Ему даже показалось, что на качелях кто-то сидит.
– Дато! – окликнул он тихонько.
Никто не отозвался, и он неслышно подкрался к качелям – там никого не оказалось. Ободранный палец саднило. Беко разулся и пошел босиком, осторожно ступая по острому гравию.
Держа ботинки под мышкой, он подошел к какому-то невысокому строению и сунул голову в приоткрытую дверь. В слабо освещенном длинном помещении плотной стеной стояли клетки.
В последней клетке тускло горела лампочка. И все в этой полумгле, как показалось Беко, источало какое-то странное, животное спокойствие. Всем своим утомленным, измученным телом он впитывал в себя этот мир и покой. Затих. Замер. С наслаждением бы влез в какую-нибудь из клеток и заснул в этой душной тишине.
Внезапно тишину вспорол жуткий протяжный вопль, и к решеткам кинулось разом столько обезьян, что Беко остолбенел от страха и неожиданности.
Обезьяны визжали, хрипели, пищали, кувыркались, гримасничали, скалили зубы.
Беко побежал, не помня себя от ужаса, и очнулся лишь на улице. Он продолжал бежать с колотящимся сердцем, не выпуская из рук ботинок. Завидев здание милиции, остановился и хотел было войти, но не решился. Долго мялся у входа, пока милиционер, который, видимо, давно за ним наблюдал, не окликнул его:
– Ступай-ка домой, парень! Поздно уже!
Милиционер отделился от тени, отбрасываемой стеной, и подошел к Беко. Беко попятился назад и снова побежал. Милиционер рассмеялся ему вслед.
Ноги горели, плечи ныли от усталости. На набережной он без сил опустился на знакомую скамью. Рядом оказался старик, приникший ухом к транзистору.
– Люмоз кельмин пессо десмарлон эмпозо! – громко проговорил Беко.
– Вы что-то сказали? – старик оторвался от приемника.
– Нет! – ответил Беко и так же громко повторил – Люмоз кельмин пессо деемарлон эмпозо!
Старик поспешно встал и торопливо удалился. Беко слышал, как ручейком иссякала вдали музыка. В порту сиял огнями пароход, как новогодняя елка, выросшая из воды. Елку окружали блестящие золотые нити, и освещенная вода вокруг нее напоминала сверкающий лед. У самого берега чавкали весла, видно, кто-то катался на лодке. Стояла тишина, но какая-то тревожная и настороженная. Этой тишине нельзя было довериться. Надо быть начеку, чтобы, опираясь руками на скамью, в любую минуту быть готовым к бегу, как на старте в ожидании выстрела.
Если он останется здесь, непременно заснет, а надо идти, идти, идти бесконечно, пока не найдется Дато.
Он попытался встать и не смог, ему показалось, что распухли ноги. Все же он встал и вернулся в знакомый двор, выпил воды и пошел по улице. Дверь одного из зданий выходила прямо на тротуар и была приоткрыта. Свет ярким потоком выливался на улицу. Беко заглянул в щель и встретился глазами с тем парнем, который днем гулял с девушкой и чуть его не побил. Парень держал в руке кий и, опираясь на бильярдный стол, собирался ударить по шару. Они с Беко долго смотрели друг на друга, потом Беко пошел дальше. Он решил дойти до вокзала, может, Дато там? Вокзал найти легче всего. А если Дато нет в живых? Сердце так и оборвалось. Ведь мальчик мог попасть под машину! Тысяча опасностей угрожала ему в незнакомом городе. Беко закусил губу и вспомнил вчерашнюю драку. Рот снова наполнился кровью. Беко сплюнул и полез за платком, но платка не было, и пришлось утираться рукавом. Он шел, прикрыв рот рукой, шел к вокзалу.
«Интересно, который час?»
«Который может быть час?..»
Было двенадцать, когда Зина в третий раз окликнула Дато. Дато не отзывался. И во дворе его не было.
– Натела, дорогая, спустись и позови Дато, скажи, мама зовет.
Натела вскоре вернулась и сообщила, что Дато во дворе нет.
– Ладно, сам придет. Наверно, на улицу вышел.
Натела рассказывала, что какой-то парень увлек ее за угол почты и поцеловал.
– У него бородавка на носу, – говорила Натела, – и потом его в армию забирают, он меня забудет.
– Не забудет, – успокаивала ее Зина, – если любит, не забудет.
– А как узнаешь, любит или нет… Он будет далеко…
В начале первого Зина сама спустилась во двор. Дато не было ни во дворе, ни на пляже, ни у почты, где обычно собирались ребятишки. Встревоженная, Зина вернулась домой. Как раз позвонил Нико, узнать, как внук.
– Хорошо, все в порядке, – солгала Зина и тогда испугалась по-настоящему. Вместе с Нателой выбежала на улицу. Дато нигде не было.
– Давайте позвоним вашему свекру, – сказала Натела.
– Нет! Что? Да-да, давай позвоним.
Они побежали к дому.
– Что делать? – Зина села, бессильно уронив руки на колени.
– Давайте звонить! – Натела набрала номер больницы.
– Нет, нет! – удержала ее Зина. – Не надо!
Что скажет она свекру!
– Тогда я пойду, расспрошу соседей, – сказала Натела. – Не бойтесь.
– Нет, нет, я не боюсь, – слабо улыбнулась Зина и тут только всерьез перепугалась: – «Почему она сказала: не бойтесь? Чего я должна бояться?»
Натела, видимо, все-таки предупредила Нико, он примчался как сумасшедший.
– Где ребенок? – крикнул он с порога.
– Не знаю, – Зина старалась отвечать спокойно, только с руками не могла справиться, убрала их за спину.
– Не знаешь? – удивился Нико, словно Зина знала, но хотела от него скрыть. – Как это не знаешь? – впервые он поднял на невестку голос.
– Почему вы на меня кричите, разве я виновата? – Зина тоже невольно повысила голос, возможно, потому, что ей было очень страшно, но тотчас она постаралась добавить как можно беспечнее: – Придет, наверно…
– Придет? Сам придет, не так ли? А где ты была до сих пор? Почему не искала его?
– Как же, – Зина взглянула свекру в глаза, – я искала…
– Ну и что?
– Вы сами его баловали, – вырвалось у нее. Это было бессовестной попыткой свалить вину на другого. Она смущенно сникла.
– Мне моего горя достаточно, – прикинулась жалкой, и это тоже было бессовестно. Внезапно она рассердилась: «Каким тоном он со мной разговаривает! В конце концов, я – мать, а не нянька!» – Не кричите на меня, – сказала она.
Нико молча посмотрел на нее, потом спросил много мягче, почти ласково, словно просил прощения за невольную грубость:
– В школьном дворе была?
– Была.
– На пляже?
– Тоже.
– У почты?
– Нету.
– Соседей спрашивала?
– Соседей? – Она так удивилась, словно не допускала мысли, что ребенок может быть у соседей, а про себя сразу решила: «Конечно, он у соседей, и чего я не спросила. Примчалась зачем-то домой…»
– Да, у соседей! – повторил Нико.
– Сейчас схожу, – поднялась Зина.
– Нет, я сам, сиди. – Нико остановился в дверях и сказал, не оборачиваясь: – Не бойся…
Он вернулся через два часа, сел на стул возле двери и спрятал лицо в ладонях. Они долго молчали, потом Зина заплакала.
– Вставай, идем в милицию, – сказал Нико.
В милиции их встретил заместитель начальника:
– Чем могу служить?
– Илья здесь?
– У себя.
Они вошли к начальнику в сопровождении заместителя.
– Он всегда дома, дедушка звонит каждые полчаса, спрашивает, как Дато. Другие дети играют, на море бегают. Я никогда не думала, что такое может случиться! Городок тихий, все друг друга знают! Ничего такого не случалось, чтобы запирать мальчика дома… Если бы я знала… Если бы знала… В одиннадцать я позвала его второй раз. Как раз почтальон пришел, газеты в ящик бросил. Он всегда приходит в одно и то же время, не раньше, не позже. Потом мимо прошел Спиноза…
– Спиноза? – переспросил заместитель. – Ах, это Бондо Лежава. Верно?
– Да, он возвращался с рынка…
– Он был один?
– Да.
– Больше вы никого не видели?
– Нет, больше никого, потому что я отошла от окна, на кухне меня ждали дела… Да, он шел с рынка, нес корзину…
– У вас есть враги? – спросил заместитель.
– Нет, откуда? Мне нечего завидовать! – горько улыбнулась она и спохватилась, что сказала лишнее. Ее личные переживания никого не интересовали. – Напротив, я уверена, что меня здесь все любят.
Краем глаза она заметила, как ее свекор кивнул в знак согласия.
– …Ученики и родители меня уважают, относятся ко мне лучше, чем я заслуживаю, и я не думаю, чтобы… – она запнулась, не зная, что сказать.
– Что вы не думаете? – спросил заместитель, молодой человек в очках. У него были такие редкие волосы, что сквозь них просвечивала розовая, по-детски нежная кожа. Видно, он старательно прятал плешь, но никак не мог скрыть ее, как невозможно скрыть орущего младенца. Он говорил медленно и значительно, как будто не слово, а косточку от слова выплевывал изо рта. – Конечно, я тоже не думаю, чтобы ребенка кто-то похитил. Зачем? Для чего? Это или патологическая личность, или… не знаю. – Он развел руками. – В пашен стране не существует социальной почвы для киднеппинга, но, к сожалению, мы не избавлены от патологических личностей. Я, конечно, не хочу вас пугать, лично я уверен, что ваш ребенок сейчас где-то беззаботно играет, а дети во время игры теряют представление о времени. Не только дети, но и мы сами иной раз не замечаем, как бежит время, особенно когда развлекаемся. – Он улыбнулся, и одновременно с улыбкой сверкнули стекла его очков. Все почему-то взглянули на начальника, который не отрывался от шахматной доски. – У нас нет никаких оснований для паники.
– Но он никогда так не опаздывал! – простонала Зина.
– Понимаю, понимаю, – опять улыбнулся заместитель. – Ваше волнение вполне естественно.
– Может, он утонул? – У Нико сорвался голос, он закашлялся.
– Эх, Нико, Нико, разве так можно, – вмешался Илья, начальник милиции, чтобы напомнить, что пока он здесь главный, а не его заместитель.
– Будет у тебя внук, тогда поймешь! – отозвался Нико.
– Как будто, кроме тебя, ни у кого внучат нету! – сказал Илья, продолжая смотреть на доску с шахматами. – Здесь уже ничем не поможешь!
– Что ты сказал? – встревожился Нико.
– Не может такого быть, чтобы ребенок утонул, а мы об этом не знали! Я не видел такого сумасшедшего деда, как ты… Бухути[3]3
Грузинский шахматист Бухути Гургенидзе.
[Закрыть] проиграл.
Начальник подошел к Нико и похлопал его по плечу:
– Можешь спокойно идти домой, я пошлю ребят, они приведут твоего внука через полчаса. Скажи только, за уши отодрать или нет?
– Отодрать, – сказал Нико.
Илья засмеялся:
– Ладно, не будем драть. Который теперь час?
– Половина третьего, – ответил заместитель.
– Ровно в три часа твой внук будет сидеть у тебя на закорках.
Когда они выходили из кабинета, их окликнул заместитель:
– Простите, один вопрос: сегодня вам никто не звонил?
– Нет, – Нико взглянул на Зину: – Звонил кто-нибудь?
– Нет!
– А вчера? Позавчера?
– Тоже нет, – ответила Зина, так как Нико снова посмотрел на нее.
– Всего доброго, – попрощался заместитель.
Однако ни в три часа, ни в четыре, ни в пять и ни в шесть Дато не появился.
