Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)
– Торнике, Торнике, – услышал Заза голос Давида, – значит, Торнике ваш школьный товарищ?
– Да, мы учились в одном классе. Вы о нем хотели сказать что-нибудь?
– Я? Давайте выпьем еще по одной.
Потом он продолжал:
– Пожалуй, лучше с вами быть откровенным, не знаю, почему-то я так думаю, и буду страшно огорчен, если мое мнение окажется ошибочным.
– Да, но…
«Интересно, что такое он может сказать, если так долго не решается?»
– Я как раз недавно читал одну книгу и вычитал там фразу, которая выражает именно то, что я хочу сказать. Вот послушайте. Вы слушаете меня?
– Ну, конечно!
– «Умелое использование сомнительных возможностей вообще не заслуживает одобрения, однако оно, как правило, приносит больше славы, чем истинные достоинства…»
– Чем истинные достоинства, – повторил Заза.
– Да, чем истинные достоинства. Теперь же этот талант выявился у многих. Я прав?
– Чем истинные достоинства, – опять повторил Заза.
Затем перед его глазами удивительно ясно предстал Торнике – в темно-коричневом замшевом пальто, с солидным портфелем в руках, он спешит к машине и ищет в кармане ключи.
– О, Заза, салют! Ты совсем забыл старых друзей! Так не годится, а ты по-прежнему режиссер?
– Да, я по-прежнему режиссер.
«Все еще не взялся за ум!»
– А я совсем не хожу в театр, ни минуты времени, научные сессии, конференции, ты же знаешь.
– Знаю, Торнике, знаю.
– Ты не видел мою новую машину?
– Не вид ел.
– Как-нибудь прокачу!
– Тебе же некогда, Торнике: конференция, сессии…
– Да брось ты, а впрочем – извини, я бегу, меня ждет министр.
– Заза! – услышал он голос Давида. И одновременно с этим, как разорвавшаяся бомба, обрушился на Зазу разноголосый ресторанный шум. Оказывается, до этого момента он просто ничего не слышал, поглощенный своими мыслями.
– Заза! Познакомься… Это наши новые друзья.
Те двое, что сидели за их столом, улыбались и протягивали ему руки. Когда Давид успел познакомиться с ними?
– Извините, – сказал слегка сконфуженный Заза.
Новые друзья оказались коренными сибиряками, в Москву приехали в командировку и завтра возвращаются обратно. Давид провозгласил тост за их здоровье.
В коридоре, прижавшись к стене, стоит Торнике. Из носа у него течет кровь, ладонью он старается прикрыть разорванные на колене брюки.
– Что случилось? – строго спрашивает директор. Тут же стоят мальчишки, мрачные, молчаливые.
– Мне подставили подножку, – всхлипывает Торнике.
– Кто?
Торнике показывает на ребят: они.
– А почему они это сделали?
– Потому что я не хотел удирать с уроков, – отвечает Торнике.
– Попятно. Ступай умойся.
– А они?
– Что – они?
– Вы их не накажете?
– Ступай, тебе говорят, умойся.
– Тогда завтра я приведу папу!
– Приведи! Приведи! Приведи! – кричит директор.
– Человек может не быть знаменитым, – говорил Давид, – за это его никто не осудит, но он должен стараться стать настоящим человеком! Верно, Заза?
– Верно, – отвечал Заза.
Он вдруг развеселился, и ему захотелось вслух, во всеуслышание, рассказать о Торнике, но в последнюю минуту он раздумал. Все, о чем бы он ни вспоминал, казалось ему смешным, но в то же время он чувствовал, что ничего смешного в этом не было. Он сегодня впервые разобрался и понял, что не любил Торнике. Раньше он над этим просто не задумывался. Разве только один Торнике? Он отошел от многих своих школьных товарищей и не жалел об этом. Это происходило само собой, почти незаметно, может быть, потому, что все, что в детстве выглядело безобидным – просто ребяческой шалостью, теперь всплывало в памяти, становясь отчетливым и значительным. Оно обнажалось, лишенное спасительного покрова – возраста, который в наших глазах является самым веским оправданием.
Оказывается, человеческая память ничего не забывает. Хоть и с большим опозданием, но все же со всей готовностью осуждает она ябеду, доносчика, предателя, И тогда возвращается горечь слез, пролитых на подушку, тогда, в детстве, когда тебя предали в первый раз.
– Вы знаете, как плачут дети?.. – спросил он громко и тут же, столкнувшись с удивленным взглядом Давида, потупился, пристыженный.
За столом наступило молчание. Не поднимая головы, Заза все же чувствовал, что все смотрят на него. Чтобы рассеять неловкость, он взял себя в руки и со смехом произнес:
– Я окосел, братцы!
И тогда все ожили, откровенность в таких случаях всегда вызывает веселье.
Все рюмки вмиг были наполнены и опрокинуты: ничего ты не пьян, давай выпьем!
Давид поманил пальцем официанта. Тот подлетел и получил заказ на черный кофе.
– С пьянством надо бороться, – провозгласил Давид с улыбкой.
– Вот вы врач, – воодушевился сибиряк, – скажите, это правда, что водка вредит сердцу?
– Да вранье все, – сказал его товарищ, уставившись на Давида. – Мы этому не верим!
– И я не верю, – ответил Давид.
– Но и пользы она не приносит, вот беда.
– Беда, – подтвердил Давид.
– Так как же мы должны лечить это несчастное сердце? Вот я всегда ношу валидол в кармане.
– Валидол? – засмеялся Давид. – Разве валидолом вылечишь раны, нанесенные любовью, завистью, ненавистью!
– Вот и я говорю! Если бы вы у нас жили, были бы самым знаменитым доктором!
– Я как влезу в белый халат, – сказал Давид, – все это из головы вылетает. Поэтому, наверно, я не знаменит.
Загремела музыка, Заза встал и подошел к девочке за соседним столиком. Она страшно покраснела, когда Заза пригласил ее танцевать.
Танцуя, Заза заметил, как певица помахала рукой девочке.
– Это моя мама, – смущаясь, проговорила девочка.
– А с вами сидит ваш отец, верно?
– Да, папа. Я в ресторане первый раз, сегодня день моего рождения.
Из ресторана они вышли поздно. Заза попрощался с Давидом, солгав, что идет спать к товарищу. Ему хотелось побыть одному. Набродившись вдосталь, он наконец вспомнил, что остался без ночлега. Ходить до рассвета по улицам он не мог, было холодно.
«Может, пойти на вокзал?» И только он успел это подумать, как вдруг над ним вспыхнула разноцветная реклама: Гостиница «Будапешт». Несколько шагов, и он очутился у входа в гостиницу.
В вестибюле свет был погашен. Только перед администратором горела маленькая настольная лампа. Заза приблизился к столу и молча остановился.
«Глупости, – думал он, – тут наверняка ничего не будет…»
Администратор, светловолосая женщина с удивительно симпатичным лицом, подняла голову, и Заза вдруг воспрянул духом. Они почти одновременно улыбнулись: Заза улыбнулся потому, что не осмеливался задать вопрос, а женщина – потому, что поняла причину его нерешительности.
– Вы завтра утром освободите номер, – проговорила она.
– Что вы сказали? – Заза не поверил своим ушам.
– Вам повезло, у нас есть один номер, но только утром вы должны будете освободить его.
– Непременно, ведь я утром уезжаю.
– Ну вот видите, как хорошо.
Заза на лифте поднялся на пятый этаж и получил у дежурной ключ.
– Пятьсот двадцать седьмой, направо.
Заза шел по коридору и читал написанные на дверях номера:
– Пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать три, пятьсот двадцать пять… Вот он!
…Он открыл дверь, вошел и лег; все это он проделал, не зажигая света, и почти сразу заснул.
Номера над дверями светились в темноте фосфорическим светом:
521.
522.
523.
524.
525.
526.
Заза одну за другой отворяет все двери и заглядывает в комнаты – и везде он видит себя самого с неестественно вытаращенными глазами.
– Извините, – говорит Заза и смущенно прикрывает дверь, – извините!
А коридор такой длинный!
– Магда, Магда! – кричит Заза.
– 521, 522, 523, 524, 525, 526,– считает кто-то за его спиной.
– Пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать четыре! – объявил диктор.
Заза бежит по баскетбольной площадке. Бадри забрасывает в корзину мяч, он машет Зазе рукой; а Заза будто не замечает этого:
– Магда! Магда! Магда!
– Я не люблю вальс, – говорит ему девочка, с которой он познакомился в ресторане, – а отец мой дирижер.
– Стоковский, Тосканини, Ферреро, – Заза начинает перечислять имена всех дирижеров, которых знает.
– Нет! Нет! – смеется девочка и отрицательно качает головой.
На трибунах стадиона вместо зрителей расположился симфонический оркестр. Оркестром дирижирует мужчина, тот самый, в львиной маске, он энергично взмахивает руками, но никто не играет.
Тишина.
На пустой площадке стоит один Бадри и бросает в сетку мяч.
– 521, 522, 523, 524,– считает кто-то все так же громко.
– И мечтать я не умею, – говорит девочка, – и веснушки эти мне совсем не идут!
– Магда! – кричит Заза. – Магда!
Потом все исчезло. Теперь Заза бежит по пляжу или пустыне? Если пляж, то почему не видно моря? Торнике – в плавках, с вышитым якорем – лежит в яме, которую вырыл в песке, и осыпает себя песком. Вот-вот он совсем исчезнет, но вдруг поднимает голову и говорит Зазе:
– Человек может не быть знаменитым, за это его никто не осудит, но он должен стараться стать настоящим человеком.
– Это ведь я должен был сказать тебе? – удивляется Заза, и к горлу его подкатывает клубок слез. Он чувствует, что его обманывают. Но почему его должны обманывать так бессовестно?
– Ха-ха-ха-ха, – хохочет Торнике, – я обскакал тебя, болван. Вообще все вы, люди искусства, глупцы. Это подтверждается всей историей.
– Какой еще историей?
– Ха-ха-ха-ха, – хохочет Торнике, уходя все глубже в песок, и его смех, как вода, просачивается сквозь песчинки.
Заза хочет подойти и вытащить его, встряхнуть, поставить на ноги, но не может двинуться с места, хочет ему что-то сказать и не может вымолвить ни слова.
На раскаленном от солнца песке стоит ледяная хижина. В хижине сидит Магда.
– Магда! – радуется Заза.
– А-а, – тянет Магда, – а-а!
– Что это? – спрашивает ее Заза и показывает на ледяной домик.
– Это ледяная хижина, – отвечает Магда, глядя в сторону, – эскимосская хижина.
– А для чего тебе она?
– Мне холодно.
– А разве она согревает тебя?
– Неужели ты не знал, что лед излучает тепло?
– Не знал…
– Эскимосы всю жизнь живут в ледяных хижинах.
– А где ты раздобыла лед?
– А льда у всех достаточно вот здесь, – Магда приложила руку к груди. – Я из своего собственного льда построила этот домик, потому что мне холодно.
– Взгляни, какое солнце! – говорит ей Заза.
А Магда вместо ответа начинает громко считать: 521, 522, 523, 524, 525…
И Зазе страшно хочется быть похожим на кого-то другого, не на себя самого. Он выходит на баскетбольную площадку и старается забросить мяч в корзину, но из этого ничего не получается. Не подчиняются ему руки – и все.
С трибуны доносится смех. Заза поднимает голову. Папуна, Торнике, Лейла, Магда, Бадри – все сидят в ряд и смеются. И Заза готов сквозь землю от стыда провалиться. Он ищет, где бы спрятаться, но куда денешься на пустой площадке?
– Иди сюда! – слышится ему голос девочки из ресторана «Берлин». Она держит в руках зонт. Они прячутся под зонтом. Идет дождь.
– Разве ты не Нинико? – спрашивает ее Заза и внимательно в нее всматривается.
– Нет, – шепотом отвечает ему девочка и краснеет.
– Значит, ты и Магду не знаешь? – спрашивает Заза.
– Нет. Давай лучше танцевать.
– Дождь…
– Это снег! Снег! Снег! – кричит девочка и бежит по снегу.
– Снег? – удивляется Заза. – Снег? – Будто он до сих пор никогда не видел снега.
МагдаУтром, не завтракая, он побежал к Магде. Дверь ему открыла та же женщина, что и вчера.
– Вы знаете, Магды опять нет дома.
– Как это?
– Она в университете. Я сказала ей, что вы приходили. Она обещала вернуться пораньше. Заходите, пожалуйста, и подождите ее.
– Нет, спасибо…
Женщина явно сочувствовала Зазе.
– Почему вы не позвонили утром?
– Не знаю.
Он и не сообразил, что можно позвонить. Он вышел на улицу.
«Куда деваться?»
Позавтракаю, решил он, а к тому времени она вернется из университета.
«Вот если бы вчера не напился, сегодня бы встал пораньше и застал бы ее дома. А я за весь вечер даже не вспомнил о ней!»
Скорее всего он боялся о ней думать. И сейчас, когда он шел сюда, сердце его наполнялось страхом, потому что он не знал, что скажет ей.
«Скажу, что приехал в командировку и зашел случайно, просто так».
В последний раз Магда с ним рассталась так холодно, что ему было не на что рассчитывать. И сам он долго был сердит на нее. И был уверен, что никогда больше и думать о ней не станет. Одно время ему казалось, что он прочно позабыл о ее существовании. Потом он встретил Лизико, и та напомнила ему о Магде. Он сам навязался проводить Лизико до консерватории в надежде, что она еще заговорит о Магде. Но Лизико больше ничего не сказала. В кино он увидел Бадри с какой-то девицей.
«Ага, – заметил он, – а я ведь думал, что Бадри в Москве. А может, Магда вовсе не любит Бадри?» Эта мысль немножко приободрила его, хотя он и чувствовал, что просто обманывает себя. Потом пошел снег. Как раз этот снег все и напутал, он напомнил ему о Магде, которую он, как ему казалось, совсем забыл. Теперь во всем он винил снег.
Заза позавтракал и медленным шагом вернулся к дому Магды. Он знал, чувствовал, что она еще не пришла, но предпочитал ждать ее возле дома, как будто это могло ускорить ее возвращение.
В маленьком тупике дворники счищали снег с тротуаров. Один разбивал примерзший к тротуару снег, а другой сгребал его лопатой. Заза смотрел на них, притоптывая замерзшими ногами, – он совсем продрог. Увидев прислоненную к стене лопату, он подошел и взял ее:
– Давайте, ребята, помогу!
Те только посмотрели на него и ничего не сказали. Заза снял пальто, бросил его на тележку и начал сгребать снег. Он быстро устал, руки у него прямо отваливались от усталости и холода, но он не выпускал лопаты. Они молчали и даже не смотрели на него. Первая усталость прошла, и дело пошло на лад, ему стало жарко, пот с него лил градом. Он уже собрался скинуть свитер, когда услышал голос Магды:
– Заза!
Он поднял голову и увидел Магду. У нее было удивленное лицо. Заза ей улыбнулся, и Магда ответила улыбкой. Именно эта улыбка придала Зазе смелости. Он оставил лопату, взял с тележки свое пальто и подошел к Магде.
– Здравствуйте!
– Что вы здесь делаете? – спросила Магда.
– Вот, работаю.
– Это вы вчера у меня были?
– Я.
– Вы давно в Москве?
– Давно.
– Где вы остановились?
– В «Будапеште».
Магда достала из сумки ключи и открыла дверь. В передней было темно. Магда зажгла свет. На вешалке места не оказалось.
– Пальто снимете в комнате, – сказала Магда.
У стены стояли лыжи.
– Это ваши?
– Нет.
Они зашли в комнату Магды. Там тоже было довольно темно, и Магда опять щелкнула выключателем. В тесной комнатушке стоял диван, стол и книжный шкаф. На стене висел портрет Хемингуэя, вырванный из журнала. На полу стоял магнитофон. Магда сняла пальто и перекинула его через спинку стула.
Заза продолжал держать свое пальто в руках, Магда отобрала его и тоже положила на стул.
– Я думал, что вы обязательно будете в желтой шапочке, – сказал ей Заза.
– В желтой шапочке?
– Ну да, в высокой вязаной шапочке.
– Я вообще не ношу шапки, – сказала Магда.
– Хорошая комната, – Заза обвел комнату взглядом.
– Да, хорошая.
– В этой квартире живут ваши знакомые?
– Нет, я просто снимаю комнату. Что ж вы не садитесь?
Заза сел, вытащил пачку сигарет и протянул ее Магде.
– Не хочу, – сказала Магда, – спасибо.
Зазе показалось, что она изменилась, как будто даже похудела. Она была в сером свитере грубой вязки.
Наступило молчание.
«Зачем я пришел?» – мучительно думал Заза.
Магда сидела, положив руки на колени. Глаза ее были устремлены в одну точку. Заза курил сигарету за сигаретой и не сводил глаз с Магды. В комнате стояла напряженная тишина. Такая тишина наступает тогда, когда люди чувствуют, что каждое фальшивое слово разнесет вдребезги оконные стекла, комнату… дом…
Потом зазвонил телефон. Магда не шелохнулась. Телефон упрямо продолжал звонить, Заза хотел встать и подойти к телефону, который стоял рядом со шкафом на маленьком столике, – до этого Заза его не замечал. Он собрался встать, но вдруг понял, что этот звонок его никоим образом не касается. Просто настойчивость и упорство, с которыми телефон звонил, заставили его потянуться к трубке. Потом телефон умолк. Заза встал, подошел к окну, но ничего сквозь него не увидел, стекла были сплошь покрыты морозными узорами.
Снова зазвонил телефон. Магда опять не двинулась.
«Что она, оглохла, что ли? – подумал Заза. – Кто ей звонит? Я же ничего не знаю, ведь я совершенно посторонний…»
Это он подумал потому, что продолжительный и настойчивый звонок как бы давал знать, что тот, кто звонил, имел право быть требовательным и беззастенчивым. «Да, но до каких пор он может так звонить?» – Заза посмотрел на Магду и обомлел – Магда плакала. Она плакала, хотя, может быть, и сама этого не замечала, потому что продолжала сидеть, уставясь в одну точку.
– Магда!
Она не шелохнулась.
Заза присел на диван:
– О чем ты плачешь, Магда?
Он поймал себя на том, что обратился к ней на «ты», но не стал отступать и продолжал:
– Скажи мне, почему ты плачешь?
Потом он обнял ее. Магда сидела, все так же выпрямившись, и лицо ее заливали слезы.
– Не плачь, не надо! – он прижал Магду к груди. – Не надо!
И тут голова у него пошла кругом, и он, сам не сознавая, что делает, стал целовать волосы Магды, ее мокрые щеки.
– Не плачь, не плачь…
Соленые и горячие слезы обожгли ему губы, и он вдруг опомнился, понял, что Магда просто не ощущала его поцелуев. Она славно унеслась куда-то очень далеко, откуда могла возвратиться только сама, по своей воле. И эта отдаленность была настолько очевидной, что Заза еще раз счел себя совершенно лишним, чужим, просто невольным свидетелем слез Магды. Расстроенный и растерянный, он поднялся с дивана, закурил сигарету и посмотрел на телефон, почему-то уверенный, что он все еще продолжает звонить. Но телефон молчал.
– Какая я дура, – раздался наконец голос Магды, – прости меня…
Заза не отозвался, потому что не знал, что ответить.
Магда встала:
– Сейчас я вскипячу чай.
– Я не хочу, спасибо.
– Больше у меня ничего нет.
Заза опять закурил. Магда выдвинула стул, приставленный к столу, и села:
– В Тбилиси тоже снег?
– Да… снег…
– А здесь снег лежит с первого ноября…
«Ей не о чем говорить со мной, – подумал Заза, – да и что она может мне сказать?»
– Ты в Москву надолго?
– Нет, сегодня уезжаю.
– Да-а.
Затем опять наступило молчание.
«Может быть, она думает, я прилетел сюда снег счищать с тротуаров! – разозлился вдруг Заза, хотя сознавал, что не имеет никакого права злиться. – Она думает, что я приехал сюда снег скрести».
– Давай пить чай, – сказала Магда, – он вскипит быстро.
Она вышла из комнаты. Зазе еще никогда не приходилось быть в таком глупом положении. Он мечтал поскорее выбраться отсюда, но какая-то сила удерживала его.
Может, это было самолюбие: он не хотел верить, что все так сразу кончилось. Труднее всего поверить в это, до последней минуты хранишь какую-то надежду. Дескать, может, я ошибаюсь, а на самом деле все прекрасно. И ты ждешь чего-то, не ждешь, а по самое горло увязаешь в трясине, которая называется глупостью.
Но самое удивительное другое – ты сознаешь, что увяз по горло, и все же опять на что-то надеешься.
Вошла Магда, поставила на стол стаканы, принесла тарелки.
– Я должна шлепать в стоптанных мужниных башмаках и хлопотать по хозяйству, – она смеялась. – Математика, кибернетика, счетные машины – все это поза, я не должна расставаться с веником или, на худой конец, не отходить от лоханки с бельем.
Магда это сказала так весело и легко, что Заза подумал, что она его на самом деле не любит. Так можно разговаривать с тем, кого считаешь просто приятелем.
– Ну и что же тебе мешает? – Заза старался, чтобы его голос звучал как можно насмешливей.
– Что мне мешает? – Магда некоторое время не сводила с него внимательного взгляда, затем отвернулась и сказала: – Ничего!
Она быстро вышла из комнаты.
«Ничего, конечно, ничего!»
Вдруг он почувствовал внезапное облегчение, словно избавился от тяжелого груза.
Вошла Магда с чайником и, разливая в стаканы чай, продолжала прерванный разговор:
– Ничего мне не мешает, но я сама какая-то, как бы тебе это сказать… Странная, что ли… Ты опять будешь смеяться (она уловила, значит, тогда его насмешку), а я совсем не хочу быть странной, совсем не хочу. Всем кажется, что я притворяюсь, ведь сейчас модно быть странной. А я тебе говорю – я самая обыкновенная, но только очень боюсь холода…
– Тогда почему ты в Москве, здесь разве не холоднее?
Магда придвинула к Зазе стакан и села.
– Положи сахар.
Заза послушно насыпал в стакан сахару.
– Возьми печенье, правда, оно немного сухое… Иногда мне кажется, что я сойду с ума. Так хочется в Тбилиси…
Она отпила глоток:
– Кажется, он не закипел! Но ничего… Ты удивился, что я плакала? Удивился?
– Не знаю…
– Я и сама удивляюсь. Никогда не думала, что могу плакать при ком-нибудь. Я плачу, когда я одна, когда бываю совсем, совсем одна…
– Не лучше ли тебе вернуться в Тбилиси, там тоже можно изучать математику.
– Заза, знаешь, ты мне очень нравишься.
«Сейчас она скажет: останемся на всю жизнь друзьям»», – подумал Заза.
– Нет, я вовсе не шучу. Я сама не знаю, почему ты мне нравишься, ведь я даже как следует не знакома с тобой, но ты мне по-настоящему нравишься… Вот сейчас, когда я плакала, ты мне еще больше понравился. Сначала я забыла, что ты в комнате, а когда очнулась, ты мне сразу понравился.
Зазе показалось, что Магда это слово – нравишься – повторяла кому-то назло, только раздражение и желание кому-то досадить заставляли ее говорить об этом. Он почувствовал себя оскорбленным, и когда Магда ему сказала: я знаю, что и я тебе правлюсь, он жестоко ответил:
– С чего ты взяла? Ты мне не нравишься.
– Не нравлюсь? – Магда опять внимательно посмотрела на него, и по ее лицу прошла очень веселая, но не очень естественная улыбка – ага, значит, я тебе не нравлюсь?
– Нет, не нравишься, – он говорил и сам чувствовал, какая ребяческая глупость им руководила сейчас.
Лицо Магды постепенно менялось, вначале оно приняло удивленное выражение, потом несчастное и беспомощное, и она почему-то еще раз повторила, уже машинально:
– Значит, не нравлюсь?
– Не нравишься.
Зазе казалось, что Магда играла с ним, как кошка с пойманной мышью. Это раздражало его, и он ненавидел, презирал ее.
– А я думала, – сказала Магда, – я думала, что…
– Нет, Магда, ты никогда мне не нравилась…
И тогда он увидел, что Магда опять плачет.
– Что это с тобой творится! – раздраженно спросил Заза, он и не старался скрыть злости. – Что с тобой происходит?
Магда, казалось, не слышит его.
– Хватит! – закричал Заза. – Хватит притворяться!
Магда встала, достала из сумки платок и снова вернулась к столу.
– Да, ты прав, – проговорила она негромко, – с меня хватит…
– Да, хватит, – повторил Заза. Но голос у него дрогнул, и слово получилось нетвердым, дребезжащим. Он понял, почувствовал, что Магда по притворялась.
– Господи, ну для чего мы столько лжем? – Магда взглянула куда-то вбок, словно в комнате находился еще кто-то третий и она обращалась к нему за помощью.
«Опять она за свое!» – подумал Заза.
– Нет, я совсем о другом, – сказала Магда, словно разгадав его мысли. – Вот я сегодня получила письмо от мамы. Это уже десятое письмо, которое я даже не вскрывала… Потому что боюсь неправды. Презираю!
Заза молчал. Какое ему дело до того, почему Магда не читает писем от своей матери?
Он встал:
– Мне пора.
– Уходишь? – спросила Магда.
– Да, уже время.
– Хочешь, я тебя провожу?
– Нет, до свидания…
– Заза, – Магда немного помолчала, словно обдумывая, что ей лучше сказать, – не обижайся на меня…
– А на что я, собственно, должен обижаться? – спросил Заза как можно равнодушнее.
– Да, да, не обижайся. Такая уж я чудачка. Ты помнишь, как хорошо было у Папуны?
– Помню.
– А почему ты не женишься? – спросила Магда. – Уже время.
Этот неуместный вопрос ледяной водой обдал встрепенувшуюся было в нем надежду.
Прощаясь, он твердо решил сказать ей, что без нее просто не может жить. Эта мысль почти без его участия зародилась в нем наперекор раздражению и показной беспечности. Она созрела – и Заза чуть не сделал еще одной глупости.
«Хорош бы я был», – подумал Заза и согласился:
– Да, уже пора жениться, женюсь, наверно, – а потом добавил – Скоро!
– Вот, например, Лизико, какая она прелесть, на твоем месте…
– Лизико?
– Да, Лизико. Знаешь, как ты ей нравишься, с самого детства.
– Нравлюсь?
– Я так люблю Лизико. Больше всех на свете! Она такая добрая, хорошая.
– Лизико? – Заза не мог скрыть удивления.
– Прости меня, – сказала ему Магда, когда они стояли в дверях, – ты не должен был приходить ко мне… Я ведь такая… как лед…
И потом, когда Заза шел к самолету через замерзшее летное поле, он про себя повторял одно и то же: «Как лед… лед… лед…»
Затем самолет медленно и плавно взмыл в воздух, и он услышал голос стюардессы: «Наш самолет ТУ-104 летит на высоте восьми тысяч метров. Скорость самолета семьсот километров в час. Температура воздуха в кабине нормальная. Температура за бортом…»
Он не дослушал, сколько градусов было за бортом, потому что внезапно ему с невероятной силой захотелось вернуться к Магде.
