Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
Потом ветер подхватил красное дерево, и оно затерялось в облаках. На том месте, где оно стояло, Бабалэ развела костер. Я обрадовалась, потому что шел снег и было холодно. Но огонь этот не грел.
Когда я поднялась с постели, с трудом передвигала ноги, словно только теперь училась ходить. На улицу я выходила погулять вместе с Кети, одна не решалась. Был март. На Мтацминде над верхушкой телевизионной мачты стоял клочок белоснежного облака и походил на одноногого аиста. Я долго смотрела на него и радовалась, что уже весна, что земля влажная и ветки у деревьев темные, сырые. У входа в зоопарк стояли цыганки и продавали пестрые мячики, прыгающие на длинных резинках. В зоопарке звери еще жили в зимних помещениях и клетки стояли пустые. Но какая-то маленькая пестрая птичка так щебетала, что никаких сомнений быть не могло – весна!
Из маленького кирпичного домика вышел олень и остановился на самом припеке. У меня заболели глаза и закружилась голова. Стало жарко, и я расстегнула пальто.
Мне становилось лучше, и я уже могла гулять одна. От болезни у меня осталось странное убеждение, что я подарила кому-то, подарила или потеряла навсегда все, что любила. Голова и сердце мои оставались пустыми. Я сидела на скамейке и смотрела, как играют дети, и ни о чем не думала. Однажды ко мне на скамейку с обеих сторон подсели солдаты, в тот день я впервые рассмеялась с тех пор, как заболела. Веселые были ребята, спросили мой номер телефона и торжественно записали в свои записные книжки, заполненные фотографиями девушек.
Наконец наступил апрель – мой любимый месяц. Почки платанов перед университетом вдруг взорвались, и все спохватились, что до сих пор не замечали деревьев.
Раньше я возвращалась домой с подругами, теперь шла одна, иногда меня провожала Кети.
О тебе я совсем не думала, даже не вспоминала.
Я чувствовала, что освободилась от чего-то, как рыба, которая уходит сквозь прореху в сети. Но я не знала, куда мне идти теперь, легкой и свободной. Я трепыхалась на берегу, как рыба, и ждала, чтобы меня бросили обратно в реку.
Апрель внезапно кончился, истек, погас, как спичка. Я вышла на первомайскую демонстрацию вместе с университетскими баскетболистами. Баскетболом я уже не занималась целый год, но наш тренер пригласил меня на парад. Мы были в белых платьях и держали в руках мячи, и возглавляли колонну, за нами шли знаменосцы, за знаменосцами – профессора и преподаватели, за ними – студенты. Сначала солнце пекло немилосердно, а потом припустил дождь. Но мы стройной колонной прошли перед правительственной трибуной. С праздника возвращались пешком – не ходили ни автобусы, ни троллейбусы. Шел дождь, и мы изрядно промокли.
Дома я переоделась и села у окна – по улице все еще бежали ребята и девочки. Два парня, голые по пояс, несли посреди улицы огромный герб республики, шли торжественно, не спеша, как будто никакого дождя не было.
Сначала позвонили те солдаты, с которыми я познакомилась в парке, поздравили меня с праздником. Потом позвонила Кети и сообщила, что сегодня у нашего старосты Иакоба свадьба. Приглашена вся группа, и жених велел, чтобы меня привели обязательно.
Мы с Кети поехали на такси. Шофер с трудом отыскал улочку, где Иакоб снимал комнату в кирпичном доме, построенном на сельский манер. Иакоб познакомил нас с женой – Иамзе, краснощекой толстушкой, сельской учительницей. Иамзе держала на руках двухлетнего малыша, такого же краснощекого, как она сама. Это сын моей невесты! – смеясь объяснил Иакоб. Ребята наши быстро напились, а мы с Кети незаметно удрали.
Не было еще пяти часов, когда дождь перестал, улицы сразу подсохли. А у меня испортилось настроение, да еще голова начала кружиться. Мы увидели летнее кафе и направились к нему. Столики стояли прямо на тротуаре под полосатыми зонтами. Кроме нас, в кафе никого не было.
– По-моему, у меня температура! – сказала я Кети.
– Не болтай!
– Честное слово!
– Это потому, что ты все время об этом думаешь.
– Нет, Кети, не думаю.
– Идем домой.
– Нет, уже все прошло, хочешь, я спою?
– Почему ты должна петь? – удивилась Кети.
Кети всегда всего боится.
– Так, – и я запела: – Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…
– Молчи! – Кети прикрыла мне рот обеими руками.
– Ладно, тогда я скажу стишок.
– Не надо, я не хочу.
– «Первомай, Первомай…»
– Ладно, Майя, хватит! – попросила Кети.
– Хватит… вот я кончила. Довольно! – сжалилась я над ней.
– Успокойся! – попросила Кети. – Я умоляю тебя. В это время мимо нас проехал на велосипеде какой-то парень в трусах и майке. Через плечо у него была перекинута атласная лента, и на ленте масса медалей. Он проехал немного вперед, потом вернулся и сделал круг – объехал наш столик. В это время я, к ужасу Кети, опять затянула: «Нам не страшен серый волк…»
– Замолчи, ненормальная! – шипела Кети, косясь в сторону велосипедиста.
Тот кружил вокруг столика.
– Почему это я должна замолчать? – спросила я.
– Потому что стыдно!
– Стыдно? – я громко рассмеялась и продолжала: – Серый волк, серый волк…
– Стыдно! – повторила Кети.
– Стыдно? – спросила я спортсмена.
Он помахал мне рукой.
– Как тебя зовут? – спросила я его.
– Майя, что ты делаешь! – возмутилась Кети.
– Гаги! А тебя?
– Майя, а ее Кети.
Гаги помахал и Кета, не останавливая велосипеда. Растерянная Кети не поднимала головы.
– Нравится тебе моя песенка?
– Спой еще!
– Спеть? С удовольствием.
Но мне не хотелось больше петь и вообще ничего не хотелось.
– Ты артистка? – спросил Гаги.
Я не ответила, хотя смотрела прямо на него.
– Вы артистки? – теперь он спрашивал у Кети.
Кети кивнула, наверно, от крайнего смущения.
– Вы мне очень нравитесь, – сказал Гаги.
– Майя, пошли, – Кети наклонилась ко мне и положила руку мне на колено, – я тебя очень прошу!
– А в кино вы ходите? – спросил Гаги.
Кети кивнула, она была на все согласна, лишь бы уйти отсюда.
– А сегодня не пойдете?
– Кретин! – неожиданно выпалила я. – Оставь нас в покое.
– Ого!
– Майя! – Кети испугалась.
– Кети, скажи ему, чтобы он убирался!
– Я? Это я должна сказать? – Кети совсем растерялась.
– Если хочешь, идем со мной, – сказал Гаги, – ты мне нравишься больше. Кети не обидится. Верно, Кети? Ладно, пусть будет завтра, если хочешь. Ровно в восемь я жду тебя здесь.
– Нет! – сказала я.
– Завтра я здесь, ровно в восемь.
– Нет! Кети, скажи, чтобы он ушел.
– Я вас очень прошу… – простонала Кети.
– Майя, я жду тебя!
– Кети, пусть он уйдет!
– Я умоляю вас, – Кети просительно протянула к нему руки. – Уходите! – Она сейчас и впрямь походила на актрису, и мне стало смешно.
– Я поехал, всего, – крикнул Гаги. – До завтра!
– Нам не страшен… – снова начала я.
– Ты ненормальная, – сказала Кети.
– Кети… Скажи, что мне делать?
– Что с тобой? Тебе плохо?
– Нет. Но что мне делать?
– Слава богу, что я некрасивая, – сказала Кети. – Так в тысячу раз спокойнее! – Потом она смешно прищурила глаза и уставилась на меня.
– В чем дело? – спросила я.
– На твоем месте…
– Что?
– Эх, – вздохнула Кети.
– Вот и не знаешь, что «на моем месте». Ничего пс знаешь.
– Взять хотя бы Гаги, – у Кети заблестели глазастого же самого Гаги!
– Кого?
– Пойди, развлекись, почему, собственно, ты не должна пойти к нему на свидание? Прицепилась ко мне – что делать да что делать!
– Гаги…
– Красивый парень… спортсмен…
В жизни, оказывается, не случается ничего сверхъестественного. Люди любят пли ненавидят друг друга, встречаются или расстаются. И ко всему привыкают легко. Как песок между пальцами, утекают слова и обещания, слезы и страсти, клятвы и обеты. Существует самое великое утешение, милость природы, – забвение. Словно погребенный в песках город или землей засыпанный колодец, забытым и чужим становится то, что любили мы раньше и что приносило нам страдания. Чтобы жить, надо стряхнуть все лишнее, – если хочешь бежать быстро, надо сбросить привязанные к ногам мельничные жернова. Сбрось и забудь.
Вот каким философом я заделалась!
Гаги был в элегантном светло-сером костюме, который очень ему шел. Мы сидели на втором этаже кафе «Метро». Кроме нас, там не было никого. На нашем столе стояли вазочки с мороженым, гвоздики и маленький японский магнитофон.
ГАГИ. Ты заметила, что я принес три гвоздики?
МАЙЯ. Вижу… Спасибо.
ГАГИ. А ты не спрашиваешь, почему именно три?
МАЙЯ. Не знаю…
ГАГИ. Потому что уже три дня я бегаю за тобой, как ненормальный.
МАЙЯ. Три дня…
ГАГИ. Ровно три, мой тренер с ума сходит.
МАЙЯ. Из-за чего?
ГАГИ. Из-за того, что я не в настроении.
МАЙЯ. Вы? Не в настроении?..
ГАГИ. Очень тебя прошу, давай говорить на «ты».
МАЙЯ. Ладно.
ГАГИ. Да, он тоже удивляется.
МАЙЯ. Почему? Разве у спортсменов не бывает плохого настроения?
ГАГИ. Плохое настроение отражается на времени.
МАЙЯ. Каким образом?
ГАГИ. Я показываю сейчас на три минуты больше. Три минуты – третье место.
МАЙЯ. И что?
ГАГИ. Первый раз вижу девушку, которая ничего не понимает в спорте.
МАЙЯ. Почему, я тоже люблю спорт, в теннис играла.
ГАГИ. Спорт – это все!
МАЙЯ. Как сказать!..
ГАГИ. Черт побери, мне даже перед самим собой стыдно.
МАЙЯ. Это еще почему?
ГАГИ. Потому что я в тебя втрескался. Разве я мог подумать, что так втрескаюсь.
МАЙЯ. А раньше с тобой этого не бывало?
ГАГИ. Никогда! За кого ты меня принимаешь?
МАЙЯ. Что же ты теперь будешь делать?
ГАГИ. Я погиб! Как я теперь своему тренеру в глаза погляжу! Но знай одно – у меня всегда все сбывается.
МАЙЯ. А у меня – ничего.
ГАГИ. А что ты хочешь? Скажи, и я все исполню!
МАЙЯ. Чего я хочу?.. Не знаю… Хочу на луну!
ГАГИ. Что может быть проще? Поехали!
МАЙЯ. На чем?
ГАГИ. На моем велосипеде!
МАЙЯ. Значит, все легко и просто, Гаги? Ты отличный парень… Может, и правда все это очень легко… А к чему мы затеяли этот разговор?
ГАГИ. Не знаю.
МАЙЯ. Ты со всеми девушками так разговариваешь?
ГАГИ. Нет, не со всеми. Я тебе расскажу по секрету, как я с ними разговариваю: я включаю магнитофон. – Это Каунт Бейс, – говорю я. – Девушка в восторге: – О, Каунт Бейс, я его обожаю! – Потом я достаю коньячные рюмки. – О, какие красивые бокалы! – говорит девушка. – Я не пью коньяка, предлагаю ей. – Налейте, только капельку, – ломается девушка. – О, Каунт Бейс!.. – Потанцуем? – спрашиваю я негромко и улыбаюсь, словно сказал что-то невероятное. – Потанцуем, – отвечает, – о да, потанцуем! – Я замечаю, что ей хочется быть стильной.
МАЙЯ. А потом?
ГАГИ. Больше ничего, девушка довольна и даже счастлива.
МАЙЯ. Больше ничего… Неужели для счастья нужна глупость? Гаги, я хочу коньяку.
ГАГИ. Сию минуту. Только я не пью.
МАЙЯ. Наливай!
ГАГИ. Капельку?
МАЙЯ. Лей как следует!
ГАГИ. Кажется, я нарвался на новый стиль? Включить магнитофон?
МАЙЯ. Включай!
ГАГИ. Это Каунт Бейс!
МАЙЯ. О, Каунт Бейс! Давай выпьем за глупость, Гаги, за тот велосипед, на котором мы покатим на луну. Я хочу легко и просто стать счастливой! Я ХОЧУ быть счастливой!
ГАГИ. Это не сложно! Сейчас из-за любви никто не кончает самоубийством – не вешается, не стреляется, под машину не кидается…
Он еще не кончил фразы, как я встала. Встала так, будто до сих пор там сидела не я, а другая, и говорила, говорила, а я молчала и старалась что-то вспомнить и – наконец вспомнила! Я вдруг увидела тебя: ты был тут же, в нескольких шагах от нас, лежал на кровати и смотрел на меня.
– Ну, я пошла! – сказала я Гаги.
Он вскочил:
– Куда ты?
– До свидания! – Я почти бежала, и уже на лестнице настиг меня голос Гаги: – Майя, Майя!
Я добежала до самого дома, не стала даже в троллейбус садиться. Из дому я позвонила Геле.
Ты, оказывается, все еще лежал в больнице, десятого тебя обещали выписать.
«Но почему тебя это интересует?» – спросил Гела.
Я сидела и думала – столько времени он лежит в больнице, может, его и не навещает никто, а я…
– А я провожу время! – сказала я маме.
Она вошла ко мне в комнату в ночной рубашке и удивленно спросила:
– Почему ты не ложишься?
– Провожу время! – повторила я и вдруг кинулась ей на шею. – Мама, мамочка, позволь, я лягу с тобой!
Мама очень удивилась, никогда, даже в детстве, я не спала с ней вместе. Как объяснить ей, что сейчас я не могу оставаться одна?
Голова моя лежала на маминой груди, и обе мы молчали. Мне хотелось, чтобы все время было так, чтобы я была возле мамы, как в детстве, чтобы все случившееся оказалось только сном. Может, и вправду я сама все преувеличиваю: и чем упорнее я это внушала себе, тем больше успокаивалась. Я старалась не заснуть, чтобы не развеялся туман этого блаженства. Все-таки главное то, что ты любил меня, и я должна была сделать счастливым того, кто столько страдал из-за меня. И это чувство, что я могу сделать кого-то счастливым, удивительным образом меня успокаивало.
В какой-то миг мне показалось, что сердце у мамы не бьется. Я подняла голову и взглянула на нее. Она лежала, закрыв глаза, и свет уличных лампионов, проникавший в комнату, окрашивал ее лицо в неживой лиловатый цвет. И вдруг я поняла, что она, моя мама, все время была одна, а мне это и в голову не приходило. Мне стало ее так жалко, что я чуть не заплакала, опять положила голову ей на грудь и спросила шепотом:
– Почему дядя Гиви не приходит?
И хотя она не шелохнулась, я почувствовала, как сразу она насторожилась, напряглась. Я думала, что она мне не ответит, и потому вздрогнула, услышав ее изменившийся голос:
– Сейчас же встань!..
Я молча встала и вышла.
Дядя Гиви появился у нас год назад. Приходил он раза два в неделю, высокий, представительный, лет сорока, с седеющей каштановой шевелюрой и красивыми глазами. Я уже по звонку угадывала, что это он…
Десятого числа я дожидалась с нетерпением и в то же время со страхом, потому что решила пойти в больницу и встретить тебя у ворот. И хотя решение мое было твердо, мысль о том, что все это должно произойти очень скоро, пугала меня.
Но ведь могло быть и так, что ты за это время возненавидел меня? Как можно любить человека, который принес тебе столько страданий? За что любить?
Нет, я не могла поверить в это. Это было выше моих сил. Я чувствовала, что забочусь больше всего о себе, но не могла иначе.
Ты должен, должен был понять меня, должен был любить, любить сильно, самозабвенно, безумно. Вот чего я хотела, и ты не смел, не имел права не исполнить этого!
Странно – теперь я всех обязывала любить меня. Нет, не всех – тебя и маму. Но особенно мне хотелось, чтобы меня любил ты. Я одновременно думала о вас обоих, о тебе и о маме, о материнской ласке, которой мне так недоставало, и оттого, что я думала о вас вместе, ты постепенно становился для меня близким, и, не смейся, я любила тебя, как брата. У меня не было брата, но я твердо убеждена, что тогда я любила тебя именно, как брата. А сейчас я думаю – пусть бы на самом деле мы с тобой были братом и сестрой, и ничем больше… Какой счастливой была бы я тогда!
Десятого мая, в девять часов утра, я стояла у ворот больницы. За воротами начиналась аллея вязов. Из маленького оконца деревянной будки выглядывал сторож. Раз или два он открывал ворота – пропускал машины: наверное, это врачи приезжали на работу. Потом у ворот стала собираться очередь.
В глубине аллеи на скамейке сидела худая женщина и рядом с ней – мужчина в больничной пижаме с двумя маленькими девочками на коленях.
И вдруг я увидела тебя и так удивилась, будто вовсе не ожидала встретить тебя здесь. Ты шел по аллее, держа в руке свернутые в трубочку газеты. Я стояла и смотрела, как ты идешь, иногда поднимая голову и взглядывая на меня.
И тут мне кто-то приказал повернуться и уйти.
«Если он окликнет меня, значит, любит! Если окликнет – любит! Если окликнет…» – и у меня чуть ноги не подкосились, когда я услышала твой голос:
– Майя!
В полночь мы с тобой бродили по городу. Ты шел впереди, я следом. Так мы добрались до университета. Над нашими головами ярко светила полная луна. Было тихо. Иногда с листьев срывались капли (университетский сад недавно поливали) – и тогда тишина становилась еще слышнее.
– Который час? – спросила я.
– Пошли! – сказал ты вместо ответа.
Мы поднялись.
– Резо…
Но мне нечего было сказать, просто хотелось вслух произнести твое имя.
Мы пошли по подъему и очутились возле круглого сквера.
– Как я люблю этот сквер! – но ты ушел вперед и не слышал меня. – Резо, подожди!
Ты остановился.
– Куда мы пойдем? – спросила я, подходя ближе.
– Ко мне. – Ты обнял меня и повторил: – Ко мне.
Как будто это непременно должно было случиться, и я была готова к этому и в эту минуту сама хотела, чтобы это случилось, и потому ничего не сказала, а молча пошла рядом. Одного я не знала – что должно было случиться.
– Холодно, – прошептала я.
– Рассветает…
– Холодно…
Я сама стеснялась того, что говорила, как будто оправдывалась перед кем-то: мол, иду к тебе только потому, что мне холодно. А оправдываться мне было ни к чему.
Мы остановились у трехэтажного кирпичного дома с длинными деревянными балконами.
С улицы в дом вела лестница, тоже деревянная, мы поднялись по этой лестнице на третий этаж. Твоя комната была в самом конце балкона. Ты достал из кармана ключ и отпер дверь.
– Пока не входи, – сказал ты шепотом, наверное, боялся разбудить соседей, – там душно.
Этот шепот немного отрезвил меня.
– Резо, – сказала я тоже шепотом, страдая от того, что мы разговариваем, как воры, – уйдем отсюда!
– Заходи!
Света ты зажигать не стал.
Я вошла в комнату и там не увидела тебя.
– Резо!
– Маня, – твой голос раздался из глубины комнаты. – Иди ко мне!
И вдруг я чего-то испугалась – наверно, темноты, и попятилась назад.
– Нет… Нет…
– Майя!
И я пошла к тебе, вытянув вперед руки, как слепая, боясь наткнуться на что-нибудь в темноте.
Утром, когда я открыла глаза, в комнате никого не было. Я села в кровати, как оглушенная, и попыталась вспомнить, где я нахожусь. Вспомнив, поспешила лечь и натянуть на голову одеяло.
Мне было ужасно стыдно, стыдно всего, самой комнаты. Я лежала затаившись довольно долго, потом сбросила одеяло на пол: нет, ничего мне не стыдно, – и я встала ногами на постель в одной комбинации. Одна бретелька была оборвана, разозлившись, я оборвала и вторую, комбинация скользнула к ногам, я запуталась в ней и упала. Снова накрылась одеялом, обводя глазами комнату. Кроме кровати, на которой я лежала, здесь стоял стол и два стула. Вдоль одной стены – полки с книгами, на другой – моя фотография, приколотая булавкой. Тихо, едва слышно, я позвала:
– Резо… Резо…
Мне и хотелось и не хотелось видеть тебя сейчас. Ты был противен мне так же, как я была противна самой себе, и в то же время я любила тебя так, как никогда прежде.
Постепенно ко мне вернулась способность рассуждать. Я встала, завернувшись в одеяло, подошла к шкафу, стала искать иголку с ниткой. Сняла со стула твою белую сорочку, надела ее и подошла к зеркалу – босая, в длинной мужской сорочке я выглядела очень смешно. Но это было так здорово! Я засучила рукава и села пришивать бретельки.
Надо было одеваться.
В ту минуту я верила, что во всем был виноват тот старик сторож, что сидел на улице – как все равно настоящий гном – с теплым хлебом на коленях. Ничего бы не случилось, если бы не этот хлеб…
Машинально я принялась убирать комнату. Сначала собрала книги, валявшиеся на полу у кровати, поставила их на полку. Потом застелила постель, сложила твою рубашку и спрятала. Стопку грязных тарелок на столе накрыла газетой. Я вела себя так, словно ничего и не произошло, только я все время думала, что здесь, в этой комнате, мы жить не будем. Мысль эта увлекла меня, и я уже представляла себе, как я хлопочу, стираю белье, готовлю обед, подметаю пол в нашей новой квартире.
И тут вдруг словно кто-то крикнул мне: ты напрасно мечтаешь об этом, дурочка. Разве ты не видишь, что он УЖЕ оставил тебя. Я выбежала из комнаты и побежала – по балкону, по лестнице, по улице, круто уходящей вниз. Я ничего не видела, мне только казалось, что там, в конце улицы, кто-то меня ждет, раскинув с готовностью руки, и я бежала, чтобы прижаться к его груди, спрятаться в его ласковых руках и все забыть. И звонил колокол, и цвело дерево красным цветом, и цвело разом множество красных деревьев, целый лес цветущих красных деревьев ждал меня, а на краю этого леса стояла морщинистая старуха, и она тоже ждала меня, потому что сердце мое кровоточило, и только она одна знала лекарство от этой боли, и я бежала к ней, потому что хотела спастись и превратиться в высокое красное дерево.
– Майя! Майя!
Я пришла в себя и огляделась. Вот где я, уже около университета. У тротуара стояла машина, в ней сидел. Карло. Он и звал меня.
Я остановилась. Карло вышел из машины:
– Здравствуй, Майя!
Наверно, я выглядела странно, потому что он спросил:
– Что с тобой?
– Здравствуй, Карло! – я провела рукой по лицу и вспомнила, что не умывалась и не причесывалась. – Здравствуй, Карло, – повторила я, – куда ты пропал?
– Что ты здесь делаешь в такую рань? – он с удивлением разглядывал меня.
А мне и без того было неловко, и этот его настойчивый взгляд еще больше раздражал меня.
– Я спала здесь, в университетском саду, – вызывающе сказала я, – а сейчас сторожа разбудили меня и выгнали.
– Что-о?
– Хотя нет, не в саду. За косы меня привязали к небу, а к ногам мельничные жернова подвесили…
– Майя!
– И такой счастливой я никогда в жизни не была.
Я замолчала, потому что поняла, вернее, не то чтобы поняла, а всем существом своим ощутила вдруг, что так оно и есть.
– А ты куда собрался, Карло? – мне было приятно, что я разговариваю с ним так непринужденно.
– Возвращаюсь из плавательного бассейна, – он провел рукой по мокрым волосам.
– Это отлично, – сказала я, – полезно для здоровья.
– Да, – согласился он. Потом замолчал и снова уставился на меня.
– В чем дело? – спросила я.
– Знаешь, Майя, я все еще люблю тебя.
– Да что ты!
– И я готов хоть сейчас на тебе жениться.
– Сейчас, сию минуту?
– Да, сию минуту.
– Тогда поехали, чего же мы ждем!
– Майя!
– Поехали!
– Постой, Майя, так нельзя…
– А чего ждать?
– Но ведь… есть порядок, как же так…
– А вот так… я не знаю никаких порядков, хочешь, женись сейчас же…
Если бы он взял меня за руку и повел, я бы пошла за ним, потому что ни он, ни я не стоили большего. Но он все смотрел на меня изумленно.
– Эх, Карло, – сказала я тогда. – Эх! – И пошла прочь.
Он кинулся было за мной, но я не остановилась, я шла так, будто и не слышала его голоса.
Домой идти не хотелось. Мама, наверное, разыскивает меня.
– Где ты была? – спросила мама.
– Нигде…
Я пошла в ванную, чтоб наконец умыться.
– Я спрашиваю, где ты была?
На минуту я представила себе, что стало бы с ней, если бы я сказала правду. Хотя в глубине души я думала, что она все знает. Убежала я вечером и вернулась утром – что тут объяснять? Но в плохое никто верить не хочет, все держатся от него подальше, цепляются за самую явную ложь, она-то не приносит боли, так легче! Я знала: скажи я, что была на луне, она поверит, только бы не услышать того, чего она так боится!
– Я ночевала у подруги.
– У какой?
– Ты ее не знаешь.
Как я могла сказать правду? Всю свою жизнь она читала лекции о морали, учила других, как себя вести. Все у нее было разложено по полочкам и решалось, как задачка по арифметике. И все же именно с ее дочерью приключилось нечто вопиющее, неразрешимое. На какую полочку это положить, куда втиснуть?
– Что с тобой! – закричала мама.
Оказывается, я смеялась – громко, истерически, но не понимала, что смеюсь, мне казалось, я просто думаю про себя. Я бросилась ей на шею. Потом увидела, что у меня мокрые руки и пальцы от мыла скользкие.
В Батуми лил дождь. Из окна гостиницы «Интурист» виднелось море, которое металось где-то там, за магнолиями, как зверь в клетке. В гостинице даже днем было сумрачно и прохладно.
Вот уже два дня я не выходила из номера. На третий день дождь перестал, и выглянуло солнце. Я сразу вышла на улицу и спустилась к морю. Мама уехала в Кобулети читать очередную лекцию.
В дремучих уголках парка стояли лужи, а в других местах солнце уже успело стереть все следы дождя. Перед зданием Летнего театра на площади пестрели цветы. Они были похожи на девушек, только что вымывших волосы.
Хотя никто не купался, пляж был полон. Отдыхающие истосковались по солнцу.
Поплавать, что ли, подумала я, но не решилась. Почему-то вдруг представила себе, даже увидела, как тону, погибаю – и никто не спасает меня. Потом я лежу на берегу, такая же посиневшая, окруженная толпой, как в позапрошлом году моя подружка Нани.
Нани, которую снимали в кино, жила в «Интуристе», вместе со съемочной группой, а мы с Кети нашли комнату возле вокзала.
– От нас море так близко, даже ста метров не будет… – говорила Нани. – Я голышом выбегаю из номера – и в воду.
Мы с Кети лопались от зависти. Нани носила шорты, и волосы у нее были острижены под мальчишку. У нас тоже были шорты, но мы не осмеливались в ник появляться. Они лежали у нас в чемоданах.
Фильм снимали на пляже. Между столбами, врытыми в песок, протянули веревку, чтобы сдерживать любопытных. Нани с каким-то высоким красивым парнем лежали на песке. Так они лежали примерно с неделю, и их все время снимали. Кети даже похудела от зависти и все нашептывала мне, что у Нани кривые ноги и поэтому она снимается лежа. Но у Нани были стройные, красивые ноги, как у Брижит Бардо, и когда она возвращалась в гостиницу, ее сопровождало не меньше двух десятков ребят, как будто она знаменитый футболист. По городу ее возили на «Волге», и в ресторане она всегда сидела с парнями и громко смеялась, и танцевала с тем высоким красавчиком, и все им аплодировали, так здорово они танцевали. Там же, в ресторане, ее снимали всякие корреспонденты, а мы с Кети сидели, приткнувшись где-то в уголке, и официант не обращал на нас никакого внимания. Мы могли бы уйти, не расплатившись, он бы и не заметил, потому что не сводил восторженного взгляда с Нани.
Вокруг Нани вертелись всякие знаменитые актеры с бородками, похожие на слушателей духовной семинарии. Все они ходили пить кофе в порт, в кабачок для рыбаков и матросов, и Нани там курила американские сигареты, и одну штуку даже подарила Кети. А Кети спрятала ее на память.
Однажды утром, когда мы с Кети взвешивались у самого входа в парк (мы взвешивались два раза в день – утром и вечером), Нани пронеслась мимо на «Волге». Мне почему-то стало неприятно, что она застала нас на весах, – это значит, что мы соблюдаем режим, худеем или поправляемся, словно гусыни на птицеферме, а она…
Машина остановилась совсем близко, Нани вышла и направилась к гостинице, но у входа обернулась и позвала:
– Кети, Майя, идите сюда!
Мы подбежали к ней, хотя до этого и решили держаться независимо: кто она такая в конце концов! На первый же оклик мы бросились чуть ли не наперегонки.
– Девочки, поднимемся ко мне, не хотите?
Не хотим! Представь себе на минуту, что значило для восемнадцатилетних девчонок приглашение в номер кинозвезды, пусть даже эта кинозвезда – их бывшая одноклассница!
Нани занимала две комнаты, одна! А нам администратор гостиницы – высокий тощий дядька – заявил:
– Не то что свободных номеров, мне карандаш положить некуда!
– Девочки, садитесь, располагайтесь, – сказала Нани и стала снимать платье. – Какая жара, правда?
Мы дружно кивнули. Мы сидели, как бедные родственники, и смотрели, как она раздевается.
На столе лежала большая соломенная шляпа.
– Эту шляпу мне подарила на встрече сборщица чая – Героиня Социалистического Труда! – сообщила Нани, надевая шляпу, и подошла к зеркалу. – Мне вроде идет, правда?
– Очень! – воскликнула Кети; сейчас ее сердце целиком принадлежало Нани.
Нани сняла шляпу и бросила ее на кровать, шляпа, плавно кружась, опустилась на подушку, мы проводили ее глазами и значительно переглянулись – кто еще мог бы так бросить шляпу! Потом Кети купила в магазине такую же шляпу и точно таким жестом бросала ее на свою кровать.
– А вот это «Шанель», – Нани показала нам крохотный флакончик. – Мне из Москвы привезли.
– Ох! – застонала Кети.
– Душитесь, девочки, у меня еще есть!
Потом она улеглась на кровать – в комнате было две кровати и сказала:
– Если бы вы знали, как я устала!
– Трудно? – почтительно спросила Кети.
– Что?
– Играть.
– Нет, не трудно, но утомительно. А ты помнишь, Кети, как мы у тебя алгебру списывали?
– Помню, – Кети почему-то покраснела.
Нани вдруг вскочила, бросилась к телефону и набрала какой-то номер.
– Алло! Бидзина? Лаша не появлялся? Ладно… Нет, не говори… – Она прижала трубку ко лбу и стояла так довольно долго.
Мы не отрывали от нее взгляда, для нас каждое движение, каждое слово ее было овеяно тайной. Потом Нани положила трубку на рычаг, взяла сумочку, достала пачку сигарет и протянула нам.
– Мы не курим! – сказала я, и Кети недовольно на меня покосилась.
– Давай сюда, – обратилась она к Нани, поднесла сигарету к носу, – как пахнет! – и протянула мае. – Понюхай!
– Знаю, – я отвернулась.
Нани чиркнула спичкой.
– Прикуривай!
– Нет, я так, спрячу.
– Я дам тебе еще, чудачка, – засмеялась Нани.
– Нет, мне больше не надо.
– Майя, – Нани смотрела на меня, – ты что, дуешься на меня?
– Нет, с чего ты взяла?
– Да так…
Зазвонил телефон, и Нани вскочила.
– Слушаю! – И лицо у нее сразу изменилось. – Нет, Бидзина, не хочу, идите без меня. Я не голодна. Всего…
Некоторое время, чтобы не отходить от телефона, она постояла у стола. Ждала другого звонка. Наверно, потому и из номера не выходила.
Тут я поймала многозначительный взгляд Кети: видала, мол, как она живет!
Это меня вывело из терпения и я встала.
– Пошли, Кети!
– Куда вы спешите? – вступилась Нани. – Подождите, я сейчас позвоню, и принесут кофе.
– У меня дело…
– Какая ты, Майя, вечно что-нибудь придумаешь!
– Нани, ты не обижайся, у меня серьезно одно дело. Ты ведь не уезжаешь, мы придем еще.
– Тогда пусть Кети останется. Оставь ее со мной.
Кети переводила взгляд с Нани на меня и явно хотела остаться, хотя тоже подошла к двери.
– Если хочешь, оставайся, – сказала я Кети и повторила: – Если хочешь, конечно! – Я думала, она поймет, и не останется.
Но Кети не поняла.
– Хорошо, я останусь.
К изменам Кети я привыкла и не обиделась, только кольнула ее:
– К обеду постарайся явиться!
– Постараюсь! – она уже сидела перед зеркалом и рассматривала фотографии, всюду Нани, в разных позах.
На обед Кети не явилась. Этого я уже никак не ожидала.
В семь часов мы должны были пойти в порт, смотреть, как причаливает «Нахимов». Но она и к этому времени не показалась. Я стала волноваться, хотела позвонить, но сдержалась, уж очень я была злая.
Кети вернулась к девяти.
Я сидела во дворе и играла в карты с хозяйскими дочками при свете лампочки, свисавшей с инжирового дерева. Когда Кети вошла, я сделала вид, что не заметила ее, будто бы поглощенная картами. Кети, не заговаривая со мной, бегом поднялась по лестнице и скрылась в нашей комнате. Я удивилась.
