Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)
Я в самом деле думала, что люблю Карло, а впрочем, лучше я расскажу все сначала.
Однажды, когда я возвращалась домой из университета, около меня остановилась машина и из нее выглянул Карло:
– Майя, садитесь, я вас подвезу!
До того дня с Карло я просто раскланивалась, знала его издалека. По дороге он все время шутил, и я охотно смеялась. Когда я выходила из машины, мне было немного досадно, что мы доехали так быстро.
Карло позвонил на следующий день и пригласил в кино меня и Кети. Откуда он узнал, что Кети была моей самой близкой подружкой, – не знаю. Но это было мне очень приятно. Когда мы вышли из кино, он предложил нам пройтись пешком. Кети знаками давала мне понять, что она уйдет, но я крепко держала ее под руку и не отпускала, хотя мне и хотелось, чтобы она ушла.
Когда я прощалась с Карло, с трудом заставила себя уйти, потому что чувствовала, что он смотрит мне вслед.
В ту ночь я долго не могла заснуть. Думала: конечно, я нравлюсь ему – в этом девушки никогда не ошибаются.
Потом он мне звонил все время, почти каждый день, я постепенно привыкла к этому, осмелела, язык у меня развязался. В основном мы говорили о книгах. Карло был очень начитанный. Он упоминал писателей, о которых я даже не слышала. Я, конечно, могла, как другие девчонки, кивать головой, – мол, знаю, читала. Но я с самого начала решила не говорить ему неправды. Я заметила, что, когда я просила у него книгу, ему бывало приятно. Поэтому я поспешно прочитывала ее и брала, другую. Мы встречались в университете. Он занимался внизу, в научном зале, каждую перемену поднимался на наш этаж, и я бежала ему навстречу.
Он дал мне свой телефон и просил позвонить. Я долго колебалась. Обыкновенный телефонный аппарат казался мне таким чужим, будто я никогда никуда не звонила. Наконец я решилась.
Трубку взяла какая-то женщина.
– Я вас слушаю!
– Попросите, пожалуйста, Карло.
– А кто его спрашивает?
Я теряюсь от такого допроса, невольно скрываю, кто я.
– Это его знакомая.
– А все-таки?
– Майя Дидидзе!
– А-а! – воскликнула женщина и почему-то со смехом позвала: – Карло! Карло! – Трубку она не клала, словно боялась что-нибудь пропустить или не расслышать. – Сию минуту, дорогая! – успокоила она меня.
Ждала я довольно долго, слышала, как дышит в трубку эта женщина. Мне все время казалось, что она хочет о чем-то спросить.
Наконец Карло подошел к телефону.
– Слушаю!
– Карло, это я, Майя!
– Здравствуйте, Майя! – чувствовалось, что женщина стояла там же, совсем близко от него.
– Здравствуй!
– Я слушаю тебя, Майя! – очень тихо сказал Карло.
И я увидела очень ясно, что женщина из комнаты не вышла, а встала в дверях. Карло повернулся к ней спиной и сказал так тихо, что я едва расслышала!
– Как я рад!
– Я ничего не слышу.
– Ох, эти телефоны! – сказал Карло громко.
Я не знала, что говорить, и замолчала.
– Майя!
– Да?
– Я думал, нас прервали.
Я засмеялась.
– Сегодня я занят, к сожалению.
Я смутилась: разве я просила о свидании?
– А-а-а! – как будто я что-то поняла.
– Простите, Майя! – сказал Карло и добавил тише: – Позвони мне завтра.
– До свидания, – с трудом выдавила я.
– Майя, позвони завтра обязательно!
Я положила трубку и, пораженная, села на стул, Мама обычно говорила мне:
– Ну и что ж, что ты девушка, надо быть тверже. Мне не нравится такая чувствительность! Будешь несчастной! Человек чем чувствительнее, тем беспомощней! Надо быть твердой, как камень…
Как камень!
Зачем, зачем мне быть твердой, как камень?
Я пошла в ванную и стала стирать. Постепенно отошла.
«Какая я глупая, – думаю, – чего я ждала? Что он кинется как сумасшедший из дому? Все бросит и выскочит? На это я надеялась?» Раньше я думала по-другому. Любовь, мне казалось, сродни безумию. Я оставила стирку и подошла к зеркалу. Оно было запотевшим. Я протерла его ладонью и обратилась к своему отражению:
– И все будут особенные, хорошие, и все меня будут любить, и я буду всех любить, и никто меня не обманет. И если я позову тебя, ты сразу прибежишь, возьмешь меня на руки и унесешь, все равно куда, все равно, потому что везде мы будем любить друг друга.
Я все это кричала громко и совсем не боялась, что крик мой услышит мама. Наоборот, я даже хотела, чтобы она слышала, но только чтоб согласилась со мной. Какие только автоматы не изобретают люди. Неужели нельзя изобрести такой, куда крикнешь глупости, такие, что при других не скажешь, потому что тебя сочтут сумасшедшей. А автомат выслушает и в ответ только скажет: ты прав!
Зачем мы пытаемся казаться очень умными, зачем нам быть такими умными? Господи, с ума сойти можно, если иногда не сказать или не сделать какой-нибудь глупости! В конце концов кто знает, что разумно, а что глупо?..
Карло потихоньку, постепенно, приучил меня к мысли, что у всего на свете есть свой черед и порядок, И поведение наше, оказывается, так размеренно, что малейшее отклонение вызывает мгновенный распад целого общества. Это великое благо, и придумано оно на пользу человеку. Так безболезненнее жизнь, и человек успевает сделать больше.
А если я иногда несмело пыталась с ним спорить, он с улыбкой говорил мне:
– Майя, ты ребенок, настоящий ребенок! На сегодняшний день человечество требует от всякого сознательного индивидуума максимальной отдачи. Что будет завтра, не знает никто. Наш век – век техники, и техника призвана помочь человеку. Это самое гуманное явление. Научный аскетизм в наше время снова стал необходим, и я буду счастлив, если ты поймешь меня и не расхохочешься, как другие легкомысленные девчонки, а поможешь мне добросовестно выполнить свой долг.
А мне стоит только услышать – «человечество», «человек», «гуманизм» – тут же слезы к горлу подступают. Целый день хожу оглушенная этими словами и еще тем, что вот и я, по милости счастливого случая, могу стать участницей этого большого дела.
Как-то Карло пригласил меня в театр Руставели, на премьеру. Я по этому случаю сшила новое платье, долго вертелась перед зеркалом. В театре мы сидели за профессором Соломоном Абазадзе. Карло был его аспирантом. Профессора сопровождали три женщины.
– Это его сестры, – шепнул мне Карло.
– А жены у него нету? – спросила я тоже шепотом.
– Нет…
Профессор оглянулся, и с ним вместе одновременно обернулись к нам три его сестры, похожие друг на друга, как близнецы, в черных платьях с белыми воротничками. Карло поздоровался, профессор кивнул и поглядел на меня.
– Это моя невеста! – сказал Карло.
– Так! – профессор повернулся к сцене, потому что погас свет.
«Невеста! – подумала я. – Значит, я его невеста!»
Это слово Карло употребил впервые. И хотя мне было приятно, я все-таки чувствовала, что мы пропустили или забыли что-то значительное, без чего все становилось слишком обыденным.
Когда я отвлеклась от своих размышлений, первое действие окончилось.
Сестры профессора поднялись со своих мест, высокие, сухопарые, древние. А профессор все еще продолжал аплодировать и смеялся искренне, как человек, редко бывающий в театре. У него были густые белые брови и маленькие голубые глаза. Большой нос, крючковатый, как орлиный клюв, придавал его лицу величественное выражение.
Карло подождал, пока они выйдут, потом мы тоже встали. Получилось так, что в антракте мы встретились в буфете. Одна из сестер подавала профессору стакан, вторая наливала ему лимонад, третья клала на тарелку пирожное. И я подумала, что эти женщины, наверное, старые девы. Мне очень хотелось пить, я пила ледяной лимонад, не сводя глаз с профессора и его сестер. Пройдет время, думала я, и я так же буду обхаживать Карло. Женщины стояли и смотрели, как профессор ест пирожное, потом одна из них подала ему салфетку.
Возвращаясь из буфета, мы снова очутились рядом с ними.
– Ну, как вам спектакль? Правда, хорошо? – спросил профессор у Карло.
– Я в восторге! – ответил Карло, потом почему-то смущенно улыбнулся и сказал: – Позвольте вам представить мою невесту.
Сестры стояли чуть поодаль и внимательно следили за нами.
– Как вас зовут, барышня? – повернулся ко мне профессор.
– Майя, – назвалась я.
– Майя… Майя… – задумался профессор. Он что-то вспоминал. Сестры подошли ближе, как будто почувствовали, что профессор собирается сказать нечто значительное. Карло улыбался.
– Майя, – повторил профессор, лицо его прояснилось, и он добавил: – Понятно, понятно, значит, Майя Цхнетели, ну что ж, молодчина! – Он ни с того ни с сего похлопал меня по щеке.
Сестры просияли.
– Милая Майя Цхнетели, знаете ли вы, что Соломон Абазадзе – крупнейший физик нашего времени?! – пояснил Карло.
Тут прозвенел третий звонок, и профессор поспешил в зал, сестры последовали за ним.
В театре молодые люди откровенно пялили на меня глаза, но главное, оглядывались и девушки, а это означало, что я и мой наряд в полном порядке.
Стояла зима. А я не люблю зиму, я вообще мерзлячка. Когда идет снег, я чувствую себя беспомощной. Как птенец, вывалившийся из гнезда. Не знаю, действует ли еще на кого-нибудь снег таким образом. Я все время жду, когда пройдет зима, все время думаю: когда же наконец наступит весна. И от этого зимой живу, как в тумане. Кто-то разговаривает с тобой, а ты в это время думаешь совсем о другом, потом вспоминаешь, что тебе говорили, но ничего не можешь понять и вспомнить.
Что запомнилось мне из той зимы? Премьера да еще вечер, когда Карло пришел к нам в гости, и тот день… в больнице…
Было десятое февраля. Я испекла торт. Мама ждала гостью – тетю Дору. Я о ней столько слышала, что, как только открыла дверь, сразу узнала ее, хотя видела впервые. Тетя Дора сняла пальто и осталась в темно-синем шерстяном костюме с белой вставкой, с депутатским значком на груди. Она поздоровалась со мной за руку. Рука у нее была сухая и сильная, мужская. Сама она – высокая, худая, немного сутулая, ходит широким твердым шагом – как мужчина. Мне было очень интересно, о чем говорят они с мамой, но входить к ним в комнату я не решалась.
Я накрыла стол скатертью, поставила торт посередине, по обе стороны бутылки с шампанским, достала из буфета вазочки с вареньем, нарезала чурчхелы. Если бы еще цветы, все было бы отлично. Я люблю, когда на столе цветы. Конечно, можно было выйти и купить – рядом с нами цветочный магазин, цветы туда привозят прямо из теплиц, но я поленилась.
– Что же он опаздывает? – в комнату заглянула мама.
– Который час? – спросила я.
– Восемь.
– А я еще не одета!
Я надела то самое платье, в котором была в театре, встала перед зеркалом, подумала; «Пожалуй, это даже хорошо, что я не купила цветов, Карло непременно явится с букетом…»
– Майя, иди сюда! – позвала мама.
В маленькой комнате у батареи стояла тетя Дора с папиросой в руке.
– Вот моя девица! – сказала мама тете Доре.
– Красивая девочка! – сказала та.
– Замуж собралась, – сказала мама.
Я опустила голову и почувствовала, что краснею.
– Прекрасно! – сказала тетя Дора. Она погасила папиросу и подошла ко мне. – Ну-ка, повернись!
Я повиновалась.
Она села на стул и спросила, обращаясь к маме:
– Это что, теперь мода такая – короткие юбки?
– Не говори, с каждым днем все короче!
Тетя Дора встала, приподняла юбку и внимательно поглядела на свои ноги.
– Я тоже с удовольствием носила бы покороче, если б у меня были такие же красивые ноги, как у нее!
– Да ну тебя! – рассмеялась мама.
– А что, я старуха, по-твоему?
– Мы с тобой постарели, – сказала мама.
– Ты – не знаю, а я пока стареть не собираюсь! – Тетя Дора повернулась ко мне. – Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
– Двадцать один… В двадцать один год я тоже была ничего себе!
– Эх, у нас была другая жизнь, – вздохнула мама, – совсем другая!
– Не волнуйся. – Тетя Дора закурила папиросу. – Про нас точно так же тогда говорили, что молодежь пошла не та, мы тоже не нравились старшему поколению!
– Вот ты, например, на фронте была… воевала…
– Короче, мы стали слишком много ворчать, а это уже признак старости. Я бы хотела, чтобы мне было сейчас двадцать лет и чтоб у меня были такие же красивые ножки, как у Майи, а вы себе говорите, что хотите, читайте проповеди, я бы минуты не сидела с такими старыми ведьмами: сами себя в дур превратили, состарили бесконечными рассуждениями о морали. Кому она нужна, ваша мораль – кодекс старых дев! Один солнечный весенний день опрокинет всю эту философию…
– Дора! – Мама взглянула на нее с укором.
– Один только день, даже одна минута, если угодно. Когда я шла к вам, мальчишки и девчонки играли в снежки, мне так захотелось поиграть с ними, что я чуть не разревелась. А мы стыдимся всего этого, игры, любви… Вот и высохла, как дерево. Что я такое? Пугало, которому хочется, чтобы все походили на него, потому что его душит зависть. Иногда приведут ко мне беременную девушку, плачущую. «Помогите мне», – просит, а я смотрю на нее, и так хочется сказать: «Дочка, ты не знаешь, какая ты счастливая, тебя любили, разлюбили, бросили, теперь ты страдаешь, потом у тебя будет ребенок, ты живешь!»
– Дора! – Мама указала глазами на меня.
– А что я делаю? – продолжала тетя Дора. – Читаю нотации, беру телефон, вызываю виновника, ты слышишь, виновника! Он входит испуганный, вспотевший, сгорбленный. Я кричу на него, стучу кулаками по столу, взволнованная, держу целую речь, примерно как ты лекции читаешь. И замечаю, что девушке уже жалко парня, она старается высвободиться из моих когтей, и оба они вместе ненавидят меня. Вот в этом заключается моя помощь. Я хочу каленым железом закона выжечь то, что запечатлено в сердцах наших самой природой. Я хочу, чтобы все были одинаковыми, как ребятишки из Дворца пионеров, когда на праздничных вечерах они читают стихи, сочиненные педагогами, и все вокруг довольны – педагоги, родители и общественность.
– Майя, накрой стол! – сказала мама.
Я не стала отвечать ей, что стол накрыт, потому что понимала – она хотела, чтобы я ушла.
Как раз в это время зазвенел звонок, я подбежала к дверям. На пороге стоял Карло с букетом.
– Извини, Майя, – сказал он, – я очень опоздал?
– Заходи.
Карло протянул мне цветы.
– Большое спасибо. Раздевайся.
Карло снял пальто и сразу подошел к зеркалу. Он достал из кармана пиджака расческу и тщательно причесал редеющие волосы. Я не люблю, когда ребята носят с собой расчески. И я уже заметила – как правило, с гребешками не расстаются те, у кого нет волос.
Карло словно прочел мои мысли.
– Моим волосам ничего не поможет, – сказал он со смехом. – Ну, а теперь можете меня кормить!..
Держался он непринужденно или делал передо мной вид, не знаю. Сама я очень нервничала.
– Пошли, – я взяла его под руку, но тут же отпустила.
Такую фамильярность он с самого начала исключил из наших отношений. Мы так долго встречались, а он ни разу не пытался поцеловать меня или хотя бы обнять за плечи. А говоря по правде, я все время ждала этого. Мне нравилось, когда парни шли по улице, обняв своих девушек. Не знаю, почему, но мне это очень нравилось, Я убеждала себя, что Карло совсем другой и он, конечно, не станет ходить по улицам в обнимку, как другие. И я должна покончить раз и навсегда с этими дурацкими желаниями, если, конечно, хочу сохранить его дружбу.
Только представьте себе – мы идем по улице, Карло обхватил меня за плечи и в это время навстречу нам профессор Соломон Абазадзе!
Увидев накрытый стол, Карло потер руки:
– О-о-о… – Подошел ближе, взглянув на торт. – Сама пекла?
– Да.
– Великолепно. Молодчина!
Я обрадовалась. Побежала на кухню, налила в вазу воды, поставила цветы на стол.
В сторону Карло я не глядела, он мне очень нравился, и я почему-то не могла глядеть на него.
Он сам окликнул меня:
– Майя!
Он сидел на кушетке, заложив ногу за ногу. Новые черные туфли матово поблескивали.
– Иди сюда.
Я подошла и остановилась у кушетки.
– Садись. – Он подвинулся, выпрямился, заложив руки между колен, и сказал: – Ну вот так, значит…
В комнату вошли мама и тетя Дора. Мы оба встали, я хотела представить им Карло, но не сумела вымолвить ни слова и только уставилась на маму. Она подошла и подала Карло руку, тетя Дора за ней.
– Я давно собирался к вам зайти, – начал Карло, – но, как вы знаете, я очень занят. Вот и сейчас мой шеф никак не хотел отпускать меня. Вы его, наверное, знаете – профессор Соломон Абазадзе, он буквально ни на минуту меня не отпускает.
– Соломон! – засмеялась тетя Дора. – Этакий дурак!
Карло замялся, но, не переставая улыбаться, продолжал:
– Заочно я с вами прекрасно знаком. Мы с Майей часто говорим о вас…
Я вздрогнула – я никогда ничего не говорила Карло о маме.
– Сядем, чего же мы стоим? – заметила тетя Дора, выдвинула стул, стоявший возле стола, и села.
– Прошу к столу! – пригласила мама.
Все сели. Тетя Дора положила на стол коробку папирос, которую до сих пор держала в руках, раскрыла ее и подала Карло:
– Курите!
– Спасибо, – отказ алея Карло. – Я не курю.
Я взглянула на маму: ей должно понравиться, что Карло не курит.
– Гаси свою папиросу, – сказала мама тете Доре. – Майя, нарежь торт!
– Позвольте мне! – вмешался Карло.
– Ради бога.
– Благодарю вас!
Карло разрезал торт. Я бы наверняка так не сумела. Он положил всем на тарелки по одинаковому куску.
– Вот мы как! – улыбнулся он, развернул салфетку и накрыл ею колени.
Так же мастерски, беззвучно, он откупорил бутылку, разлил шампанское в бокалы. Вытер пальцы о салфетку и снова расстелил ее на коленях.
Тетя Дора подняла бокал:
– Давайте выпьем за того, кто испек этот прекрасный торт!
Тетя Дора выпила до дна, а Карло отпил глоточек и поставил бокал на стол.
– Почему вы не пьете? – спросила тетя Дора. – За здоровье Майи надо пить до дна!
– Выпью, выпью, только не сразу. Майя меня простит. Верно, Майя?
Я кивнула, хотя и побаивалась тетю Дору.
– Может, вы больны? – не отступала она. – Отчего вы не пьете? Врачи запретили?
– Нет, что вы! – Карло рассмеялся. – Просто я сам стараюсь не пить.
– Понятно, значит, стараетесь!
Я посмотрела на маму: что, мол, твоя подруга пристала к Карло?..
– Вы в этом году кончаете аспирантуру? – спросила мама у Карло.
– Да, – Карло любезно передал тете Доре вазочку с вареньем. – Не желаете?
– Не желаю! – в тон ему ответила та.
Карло ничего не заметил, а я горела как в огне: вот, думаю, вскочит сейчас и уйдет. Но Карло повернулся к маме.
– А вы?
– Возьму немного, спасибо.
– Майя, возьми варенье! – это звучало как приказ.
Я подчинилась.
– Налить вам чаю? – спросила мама.
– С удовольствием.
Я вскочила, словно только того и ждала. Все это время я сидела как на иголках. Когда я внесла чай, тетя Дора поднялась и проговорила решительно:
– Я пошла.
– Куда ты спешишь? – удивилась мама.
– Спешу, – она взяла со стола свои папиросы, спички и вышла.
Мама последовала за ней.
Карло принял у меня из рук чашку.
– Спасибо, Майя.
– Я провожу ее, – сказала я.
– Ладно, – он положил сахар и покрутил ложечкой в чашке.
Я выскочила в коридор. Тетя Дора стояла в пальто перед зеркалом и надевала шляпу.
– Почему вы уходите? – спросила я.
– Майя, – она повернулась ко мне, что-то хотела сказать, но смолчала и просто поцеловала меня.
Я почувствовала, что она жалеет меня, и раздраженно подумала, чего она жалеет меня и что, собственно, во мне такого жалостного! «…Может, она просто завидует, сама тощая, как жердь!» – даже эта мысль мелькнула в голове.
– Чего нужно было твоей подруге? – набросилась я на маму, когда тетя Дора ушла.
– Она всегда такая странная, – ответила мама.
– А тебе… тебе…
– Что – мне?
У меня вдруг пропал голос, и я с трудом пролепетала:
– А тебе нравится Карло?
– Нравится, – сказала мама.
И все. А мне хотелось большего, мне хотелось, чтобы она сказала: очень, очень, очень нравится!
Наутро позвонил Карло.
– Майя, – сказал он, – нам надо повидаться, сейчас же…
– Что случилось?
– У меня неотложное дело.
– Куда мне прийти?
– Я сам приду. Спустись вниз через пятнадцать минут.
– Хорошо.
Карло приехал на такси и тут же отпустил машину.
– Почему ты не поднялся? – спросила я.
– Так лучше.
– Что с твоей машиной?
– Да как бы тебе сказать… давай пройдемся.
– В чем дело?
– Майя, – начал Карло, – у меня большая неприятность.
– Какая? – у меня сжалось сердце.
– В общем, этот тип…
– Какой?
– Тот самый, что торчит под твоими окнами! – почему-то закричал Карло.
– Почему ты кричишь?
– Извини… я сам не знаю, что делаю!
– Что же все-таки случилось?
– Вчера вечером я случайно сбил его своей машиной!
– Кого?
– Не знаю, как его зовут.
– Резо?
– Да… Наехал на него.
– Почему? – вырвалось у меня.
– Случайно, я же говорю – случайно! – опять крикнул Карло, потом вдруг погладил меня по плечу. – Прости, Майя… Так вот, что я говорил?.. Да… случайно…
– А дальше?
Я дернула плечом и сбросила его руку. Карло повернулся ко мне спиной. Я обошла его и встала перед ним.
– Дальше!
– Не знаю… Его отвезли в больницу.
– Ты отвез?
– Да, – сказал он, потом поглядел куда-то вбок и добавил: – Нет…
– Почему? Он умер? – это слово разрывало мне горло, но я все же произнесла его.
– Нет…
– Откуда ты знаешь?
– Я звонил утром…
– Как он?
– Плохо… Это все гололед, гололед! – Карло почти кричал.
– Успокойся.
– Машина скользила… Что я мог сделать?
И здесь я повернулась и пошла, сама не знаю, почему я так сделала. Карло побежал за мной.
– Майя!
Я остановилась и почувствовала, что вот-вот упаду.
– Я замерзла, – сказала я, – понимаешь, замерзла!
– Не уходи, Майя, – попросил Карло, – выслушай меня.
– Ступай, Карло, – сказала я. – Ступай.
– Куда?
– В больницу.
– Нет, – сказал Карло, – я туда не пойду, не могу. Один не могу, идем со мной, Майя, я прошу тебя. Ведь ты любишь меня?
– Да. – Я удивилась, зачем ему идти со мной?
И тут у меня мелькнула мысль, что я нужна Карло, нужна именно теперь, когда он так мучился.
– Я никому бы в этом не признался, кроме тебя. Понимаешь, Майя? Кроме тебя…
«Почему? Почему? Почему?» – думала я, слушая его, но тотчас отгоняла эту мысль, потому что верила Карло, а раз верила, значит, и жалела. Вслух я проговорила:
– Да, поедем. Я поеду с тобой.
– Я возьму машину.
– Нет, не сейчас, через полчаса, – сказала я. – Только не сейчас…
Я с трудом поднялась по лестнице. Вошла в квартиру, меня всю трясло. Я подошла к кровати и легла, не раздеваясь, повалилась на нее. И сразу заснула, как убитая. Разбудил меня телефонный звонок, звонил Карло.
– Майя, я жду тебя!
– Что? – я ничего не понимала спросонья.
– Ты же обещала пойти со мной!
Голос его показался мне странным. «Почему он так упрашивает меня?»
– Сейчас иду! – я повесила трубку, мне не хотелось, чтобы он сказал еще что-нибудь.
В больницу нас не впустили, сказали, что тебе плохо и врач запретил посещение.
Прошла неделя. Карло звонил каждый день, и каждый день мы встречались. Но ни разу мы не пошли в кино, бродили по улицам и говорили все время о тебе. Карло, казалось, успокоился и, как я замечала, жалел, что признался мне во всем.
– Разве я не должна была знать об этом? – спрашивала я.
– А зачем? – отвечал он. – Ему лучше. Я звоню каждый день, кстати, я абсолютно не виноват… Майя, не говори об этом никому… Дай мне слово, что нигде и никому не скажешь! Ты ведь знаешь людей, раздуют, растрезвонят, а я ни за что ни про что должен расхлебывать.
Через неделю нас пропустили к тебе. Когда я открыла дверь в палату и увидела тебя, всего обмотанного бинтами, только тогда я поняла, что не должна была приходить.
Неужели у меня камень вместо сердца? Как могла я причинить тебе, такому жалкому сейчас и разбитому, еще одну боль – как могла показаться вместе с Карло! Что, мол, получил? Этого ты хотел? Лежи теперь и вини себя самого! Ты видишь, какие мы хорошие, – все же пришли тебя навестить, хотя мы вовсе не обязаны, потому что кругом виноват ты один… Кругом…
У тебя видны были одни глаза. И по глазам я поняла, что ты удивлен. Потом вошел Карло, и глаза твои погасли, словно ты заснул с открытыми глазами.
Мы сели у твоей кровати. Стало тихо. Ты не собирался говорить, и тебе, наверно, было не до того. Карло делал мне какие-то знаки, но я не понимала, чего он хочет.
Потом Карло досадливо усмехнулся, хлопнул ладонью по колену, встал, прошелся по палате, постоял у окна, снова сел.
– Вы должны простить мне ту минутную слабость, я тогда потерял рассудок… Вы оказались таким благородным, таким великодушным… мы с Майей – оба благодарим вас. Верно, Майя?
Его слова заставили меня насторожиться, Карло явно чего-то боялся. Ладно, допустим, все так, но я-то почему должна быть благодарна тебе? Или сам Карло за что благодарит тебя? Что же все-таки случилось?
Неужели?..
Но здесь моя мысль прервалась, и я опять прислушалась к тому, что говорил Карло.
Чем больше он говорил, тем яснее становилось, как он напуган. Сидел он на краешке стула, подавшись вперед, положив руки на колени. Когда он говорил, я не могла отделаться от чувства, что он ничего не видит, что у него вообще нет глаз на этом сером лице, лице смертельно испуганного человека. Страх заразителен. Меня тоже забила дрожь, руки стали ледяными, но я не знала, чего боюсь, и это было много хуже, страшнее… Одно я знала твердо – случилось что-то нехорошее, к чему и я была причастна, но как, каким образом – не знаю, и это ощущение вины тоже походило на страх.
– Мы с Майей – вечные ваши должники, – говорил Карло.
Я невольно протянула к нему руку, желая остановить его, словно сердце подсказала мне, что вот сейчас, сию минуту, он скажет что-то такое, что оглушит меня, уничтожит, убьет. И, наверно, инстинкт самосохранения поднял меня на ноги.
– Карло!
Карло мельком взглянул на меня, даже улыбнуться успел, и я услышала, как он сказал:
– Я слышал, вы нуждаетесь… Это ничего, это поправимо. Все мы – люди… – он сунул руку за бумажником, а я закричала, захрипела;
– Нет! Нет! Не смей!
А после все смешалось, ко мне бросились какие-то люди, что-то разбилось, я лежала на полу, и кто-то гладил меня по лицу мокрой рукой. Мне было очень стыдно и не хотелось вставать, вообще не хотелось больше жить…
Меня усадили на стул. Я не поднимала головы, но чувствовала, что ты смотришь на меня. Я сделала над собой усилие и прошептала:
– Простите… из-за меня вам… Простите…
Потом меня подняли, и я тряпкой повисла на чьей-то руке и сама все время думала: я и есть тряпка, самая настоящая…
Назавтра позвонил Карло. Сначала я не хотела говорить с ним, но потом поняла, что мне было совершенно все равно – говорить или нет.
– Здравствуй, Майя!
– Здравствуй!
– Почему тебя не было в университете?
– Голова болела.
– Я ждал тебя.
– Почему?
– Как это почему? – Карло помолчал и потом, повторил: – Ждал.
– Напрасно, – я держала в руках маленькое зеркальце и смотрела, удалась ли мне прическа.
– Майя, – сказал Карло, – все, что произошло вчера, – недоразумение.
– Наверное, – я подняла челку указательным пальцем повыше.
– Паскаль называл человека мыслящим тростником…
– Кто? – я как будто не расслышала.
– Паскаль.
– Да не может быть!
– Человек слаб, Майя.
– Одну минуту, – я встала, отнесла зеркало на стол, как будто не могла положить его там же, на кушетку, немного постояла перед большим зеркалом и снова взяла трубку. – Да, мы остановились на Паскале… – сказала я.
– Нет, мы говорили не о Паскале…
– Как же, – прервала я, – я точно помню, о Паскале.
– Не о Паскале, а обо мне!
– Но при чем здесь ты? – нашлю спросила я.
– Получается, что все кончилось за одну минуту. Так?
– Что – все?
– Все, что нас связывало, сближало… А я думал, ты способна быть другом!
– Человек слаб, Карло, – заметила я.
– Майя! – крикнул он.
– Не слышу! – я отнесла трубку далеко в сторону. И только спустя некоторое время спросила: – Что ты сказал?
– Что с телефоном?
– Не знаю. Хочешь, позвони завтра.
– Нет, послушай меня!
– Постой, кто-то стучит.
Я пошла на кухню, принесла оттуда кружку воды, полила цветок, стоявший на подоконнике, отнесла кружку обратно и снова вернулась к телефону.
– Почтальон! Так о чем мы говорили?
– Ты ошибаешься, Майя, ты допускаешь величайшую ошибку.
– Человек слаб, Карло.
– Потом ты будешь жалеть.
– Карло, какой сегодня день?
– Среда.
– А я думала, четверг, представляешь?
– Майя!
– Я слушаю, слушаю.
– Подумай хорошенько, я очень тебя прошу.
– Вот я уже подумала. Если хочешь, попроси меня еще о чем-нибудь. Я исполню три твоих желания. Как в сказке. Когда я была маленькая, с ума сходила из-за сказок. Всех просила рассказать… Ты помнишь, как у волшебного Цикары сломался рог?
– Понятно, – сказал Карло, – все ясно.
Некоторое время мы оба молчали.
– Карло! – позвала я.
– Слушаю! – сразу откликнулся он.
– Ты помнишь или нет?
– Что?
– Что у Цикары сломался рог.
– Я считал, что ты не похожа на других девушек. Ты и не похожа, но стараешься походить на них.
– Ты ошибаешься, Карло, я именно такая – глупая, легкомысленная, выскочка, и очень рада, что я такая!
– Ты не права, Майя. Ты очень умная, ты все понимаешь… – Я смеялась. – Я не должен был брать тебя с собой, ты такая чувствительная, отзывчивая, муравей показался тебе слоном.
– Я очень люблю слонов. Когда я была маленькая…
– Майя, попроси меня о чем угодно, я все исполню!
– Я хочу иметь десять платьев, пятерых детей, «Волгу», дачу и много друзей. А еще магнитофон «Зенит».
– Не смейся!
– Разве это смешно?
Мне вдруг ужасно надоело разговаривать с ним.
– Ладно, Карло, хватит, я занята.
– Майя, подожди…
– Жду.
– Мы ведь останемся друзьями?
Ах, вот, оказывается, почему он звонил!
В больницу он повел меня для того, чтобы ты ради меня согласился молчать. Он боялся огласки. Он все измерил и рассчитал точно. Но, убежденный в моей любви и наивности, он сделал еще один шаг. И хотя знал, что об этой гадости я нигде, никогда не заикнусь, сегодня все же проверил меня и обезоружил фразой: «Мы ведь останемся друзьями!»
После этого разговора мне стало так плохо, что я две недели не вставала с постели. У меня был жар, но мне казалось, что я мерзну, что лежу в снегу и снег лежит у меня на груди, на лице, набивается в рот; и я задыхаюсь. Засыпая, я видела такие кошмарные сны, что просыпалась с криком, вся в холодном поту. Я боялась спать, но и наяву меня не оставляли в покое видения. Я просила маму привести Бабалэ. А мама никак не могла вспомнить, кто такая Бабалэ, которую я так упорно зову.
Звонил монастырский колокол. Был полдень, хотя на небе сверкали огромные звезды. Больница стояла пустая, и единственный больной печально глядел из окна. Я окликала его, звала, махала ему рукой, потому что знала его, но он не слышал меня. Потом во двор вышла Бабалэ. На руках у нее лежал мертвый ребенок. У ребенка глаза были открыты, и он смотрел на меня. За оградой стояло высокое дерево и цвело красным цветом. И дерево это как будто было не дерево, а мой отец, а я бежала к нему по пахоте, и в борозде вместо семян лежали звезды, и их клевали голуби. Потом Бабалэ подозвала меня и взяла на руки, и теперь уже я была тем мертвым ребенком. У Бабалэ были большие морщинистые руки, и одна рука лежала у меня на груди. Как сухой лист платана. Посреди двора стоял какой-то пьяный и швырял в окна камни. Стекла вместе с рамами вываливались из оконных проемов и, как огромные лампочки, вдребезги разбивались о камни.
