Текст книги "Дворец Посейдона"

Автор книги: Тамаз Чиладзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

Торнике сознавал, что его увлечение было ошибкой. Это было единственное в его жизни, что не могло принести ему никакой выгоды. И вдруг его, готового на такую жертву, сбивает с пути нелепое упрямство Нинико. Ему казалось, что не только Нинико, а все смеются над ним. Особенно стыдился он своего отца, который молчал, но по всему было видно, что крайне не одобрял его выбора. Торнике во всем подражал отцу, даже соревновался с ним. Он тайно вынашивал мечту превзойти отца. Он не любил его, не любил потому, что отец всегда вызывал в нем страх, Георгий подавлял его и без того слабую волю. С возрастом этот страх не исчезал, а рос. Хотя дома Торнике старался делать вид, будто детский страх давно уже предан забвению, все же он сам понимал, что отца ему не провести. Отец видел все. Торнике душила злоба, по он не в силах был высвободиться из-под влияния отца: ему казалось, что он стоит перед отцом голый, трусливый и безвольный.

Отец с сыном никогда не говорили о Нинико, но Торнике казалось, что отец в душе смеется над ним, словно зная, что Нинико и близко не подпускает его к себе.

– В чем дело, почему ты так на меня смотришь? – сказал однажды отцу Торнике. Эта нежданная смелость опять-таки была вызвана страхом.

– Хм, – ухмыльнулся Георгий.

– Торнике? – Эленэ сделала большие глаза. – Торнике?

– Торнике, Торнике! Я уже не ребенок.

– Хм, – опять усмехнулся Георгий.

– Не ребенок! – как можно тверже повторил Торнике.

– Ого, – это голос Лизико.

– Ты мой маленький мальчик, – сказала мать, – мой хорошенький сыночек.

– Чего ты смеешься? – повернулся Торнике к отцу.

Георгий бросил салфетку на стол, встал и прошелся по комнате, Эленэ тоже встала:

– Като!

Лизико взяла яблоко и показала Торнике:

– Хочешь?

Торнике не знал, что ему делать.

– Торнике, принеси мне газету, – сказал вдруг отец, – она на моем столе!

«Не принесу, – подумал Торнике, – ни за что не принесу!»

Но не успел он об этом подумать, как невольно поднялся. «Но ведь я не хам какой-нибудь!»

Он пошел и принес газету.

– А очки? – Георгий взял у него газету.

Торнике вернулся за очками.

– Торнике, держи! – крикнула Лизико и бросила ему яблоко.

Это произошло так неожиданно, что Торнике инстинктивно поймал яблоко, если бы он успел подумать – не стал бы ловить, потому что это на нет сводило всю его твердость и смелость.

Лизико бросила ему яблоко, и он, как бы соглашаясь на игру, поймал его. А это означало, что он забыл свой дерзкий тон и просит извинения.

Торнике, держа яблоко в руке, тупо уставился на Лизико.

– На что это похоже? – закричал он на сестру, – Как ты себя ведешь?

Лизико удивленно взглянула на него. Торнике продолжал кричать:

– Ты что, старшего от младшего не отличаешь? Не соображаешь, с кем и как надо вести себя! Коза! Коза! Коза! – Он с удовольствием отлупил бы ее, но это было бы слишком.

– Торнике, – Эленэ подошла к Торнике и пальцем коснулась яблока, в которое он вцепился обеими руками, – что это такое?

– Это? Яблоко.

– Тебе его бросила Лизико?

– Да.

– Вот видишь, какая хорошая девочка Лизико. Ну-ка, подойди и поцелуй ее, ступай! – она даже слегка подтолкнула его.

– Коза! – повторил Торнике.

– Что? – не поняла Эленэ.

– Ничего.

– Лизико, иди сюда! – позвала она Лизико. – Подойди и поцелуй брата!

Лизико подбежала, повисла на шее Торнике и поцеловала его в щеку.

– Георгий, Георгий, ты только взгляни на них! – крикнула умиленная Эленэ мужу.

Георгий снял очки и повернулся. Торнике потупился, ему было стыдно. Лизико не отставала и продолжала его целовать. Точно в такой позе засняты они на фотографии в Боржоми. Торнике тогда было пятнадцать лет. Лизико так же висела у него на шее и так же его целовала. Торнике показалось, что и сейчас ему те же самые пятнадцать и что он на всю жизнь останется пятнадцатилетним. Вне дома он всячески старался отбросить это неприятное чувство и поэтому с товарищами держался высокомерно. Это ему давалось ценой большого внутреннего напряжения, но зато он был удовлетворен. Сам он считал, что у него твердый характер, на самом же деле был ласков и обходителен и поскольку мягкостью добивался лучших результатов, нежели твердостью, то в конце концов уверился в том, что он всех обманывает и никто об этом не догадывается.

Но вот Нинико он не сумел обмануть! Не то что обмануть, а он как собачонка бегал за ней и готов был исполнить любое ее желание. Он часто приходил в театр, хотя знал, что отцу было неприятно его присутствие на репетициях.

Нинико не походила на других исполнительниц роли Офелии, слащавых и томных, лепечущих что-то по-кукольному.

Нинико словно боролась с кем-то, ободряла. Когда Нинико начинала говорить, все прикусывали языки и не сводили с нее глаз. При этом лица у них были напряженные и задумчивые.

Георгия охватывал жуткий страх, ему казалось, что актеры, разъяренные, вдруг бросятся на него одного и ни на кого другого. И хотя он понимал, что это не более чем нелепая навязчивая идея, все же в душе твердо решил уволить Нинико из театра.

Торнике же казалось, что Нинико поднималась все выше и смотрела на него откуда-то сверху, становилась недосягаемой, а он оставался стоять внизу, маленький и незаметный. Он с наслаждением изорвал бы в клочья этот бархатный занавес, вдребезги разнес бы прожектора, которые делали Нинико еще более недоступной, он сделал бы это с наслаждением, но…

В семь часов Мамия зашел за Торнике. Торнике, видно, только что поднялся с постели, умылся и теперь держал в руках полотенце.

– Я даже поспать успел, – сказал он.

– Я привел Адама, – сказал Мамия.

– Да что ты? – Торнике изобразил на лице радость. – Где же он?

– Сейчас поднимется.

– Разве я мог подумать, что встречу здесь столько знакомых, – сказал Торнике, направляясь в спальню.

– Садись! – крикнул он оттуда.

Мамия присел на стул. В это время в номер вошел Адам и остановился, услышав из другой комнаты голос Торнике.

– Уже семь лет, как я не видел Адама, – говорил Торнике, – последний раз я встретил его на улице, он сказал мне, что куда-то уезжает, не помню, куда. В школе мы очень дружили; Заза, я и Адам – неразлучная тройка. Нам хотелось все время быть вместе – днем и ночью. Адам был зачинщиком всех драк, – Торнике засмеялся, – хотя и Заза не отставал от него. Я тоже был порядочным драчуном, – он вдруг замолчал, словно почувствовал, что там, в другой комнате, Мамия не один. – Мамия! – окликнул он его.

– Что?

– Ничего… Да, о чем это я? Всю школу мы вверх дном переворачивали, а потом… Потом разошлись по разным институтам. По правде сказать, меня совсем не увлекала медицина… Что поделаешь… Мамия! – позвал он снова, чтобы проверить, слушает он или нет.

– Да?

– Я говорю, медицина не увлекала меня… А где же Адам?

– Он уже здесь, поднялся!

– Адам! – с распростертыми объятиями выскочил Торнике из спальни. Он уже успел одеться. – Адам!

Адам протянул ему руку:

– Здравствуй, Торнике!

Торнике обнял и расцеловал его, затем отступил на шаг и оглядел Адама с ног до головы:

– Ты еще больше вырос!

Он хотел положить руку ему на плечо, но это оказалось не так-то легко, поэтому ткнул его пальцем в живот:

– Ну, как дела?

– Да так, – Адам развел руками.

– Садись! Что ты стоишь? – Торнике уселся в кресло и положил ногу на ногу. – Мы часто вспоминали о тебе. Я даже знаю, что ты строишь здесь мост…

Мамия заерзал на месте от смущения: ведь Торнике от него узнал про Адама не ранее чем сегодня.

– Быть инженером – это большое, благородное дело, – сказал Торнике, – вот и я должен был стать инженером. Это было моим настоящим призванием, – произнося эту фразу, он старался не смотреть на удивленного Мамию, – ты умница, Адам, ты просто умница. Ну, что поделываешь, семьей обзавелся или нет?

– А ты на самом деле приехал сюда жениться?

– Это Мамия? – улыбнулся Торнике. – Да, уже пора, братец, пора! Может, ты знаешь Нинико?

– Нет.

– Не знаешь? – удивился Торнике.

– Не знаю.

– И отца ее не знаешь?

– Отца знаю.

– Мамия сказал мне, что он хороший человек.

– Должно быть…

Наступила тишина.

– Значит, мост строишь? – спросил некоторое время спустя Торнике.

– Да, строю мост.

– Значит, пока не женился?

– Да, пока не женился.

– М-да, – Торнике ладонью хлопнул по ручке кресла и встал: – Что ж, пошли?

– Пошли, – согласился Мамия, – уже пора.

– Вы будете моими дружками. Адам, ты пойдешь с нами?

Мамия взглянул на Адама и ответил за него:

– У Адама дело, и он пойти не сможет.

– Какое такое может быть у него дело? Умоляю: не бросайте меня сегодня, – потом он обнял обоих за плечи, – вы мои шаферы!

– Извини, – сказал Адам, – но я никак не могу пойти!

– И слышать не хочу! – Если вначале Торнике не хотел, чтобы его сопровождали, то сейчас он струсил и не представлял себе, как явится к Андро один.

Торнике долго упрашивал Адама. Мамия молчал, он был уверен, что Адам не пойдет.

– Ладно, пошли, – согласился вдруг Адам.

Мамия удивился:

– Что ты сказал?

– Пойду, а в чем дело? – обернулся Адам к Мамии.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Торнике.

– Адам, – начал было Мамия, но Адам не дал ему договорить:

– Я иду, и кончено!

Мамия пожал плечами:

– Как хочешь.

Адам и сам не знал, как у него это получилось, как он так сразу решился идти. Но, согласившись, он уже не мог отказаться.

Они вышли на улицу и направились к дому Андро Бардавелидзе.

По дороге Торнике шутил, смеялся и называл себя зятьком. Адам и Мамия шли молча.

Когда они подошли к воротам, Мамия дернул за проволоку. В глубине двора зазвонил звонок.

Адам вынул сигарету и закурил.

Мамия смотрел на Адама.

– Может, мне лучше вернуться, пока не поздно? – нервно засмеялся Торнике.

На звонок выглянул Гага.

– Дома ли наш дорогой хозяин? – Торнике потрепал мальчика по щеке и ступил во двор.

Мамия и Адам последовали за ним.

– Дядя Адам! – пролепетал мальчик. И вдруг завопил во все горло:

– Тетя Тина, дядя Адам пришел!

Адам вздрогнул, Мамия взял его за руку, а Торнике растерянно улыбнулся.

– Дядя Адам! – продолжал кричать мальчик. – Дядя Адам!

На лестнице показался Андро. Он застыл на пороге, и лицо его исказилось.

– Привет, Андро! – крикнул Мамия. – Принимай гостей.

– Прошу, прошу! – Андро не двинулся с места.

– Гость из Тбилиси, – говорил Мамия, поднимаясь по лестнице, – хочет тебя видеть. – Мамия торопился дать понять Андро, что они с Адамом тут ни при чем, что они просто указали гостю дорогу.

– Я рад! – сказал Андро, не сводя глаз с поднимающегося по ступенькам Адама.

На лестнице Мамия всех опередил, и пока Торнике и Адам поднимались, он успел что-то шепнуть Андро. Андро кинулся навстречу Торнике:

– Прошу дорогого гостя!

Он кивнул и Адаму. Адам крепко держал Гагу за руку. Внезапно мальчик вырвался и влетел в дом с криком:

– Тетя Тина, дядя Адам пришел!

Адам повернулся к выходу и собрался уходить, но Мамия остановил его.

Мамия представил Торнике хозяину, и Андро повел их в дом:

– Входите, пожалуйста! Входите!

Адам ничего не слышал, он был словно в дурмане и очнулся только тогда, когда Торнике произнес его имя.

– Адама, конечно, вы знаете? – спрашивал Торнике.

– Еще бы…

– Мы вместе учились в школе.

– Что вы говорите?

Адам огляделся по сторонам. Все сидели за столом. Он не помнил, как они вошли в дом, как сели за стол, словно его притащили сюда спящего и он только теперь проснулся.

Андро встал:

– Я вас на одну минуту оставлю.

– Если позволите, я пойду с вами, – попросил Торнике.

– Пожалуйста.

Они вышли в другую комнату, и Мамия заметил, как плотно Торнике прикрыл дверь, он не хотел, чтобы их разговор был слышен.

– Адам!

– Что?

– Может, мы пойдем?

– Пошли, – Адам продолжал сидеть и осматривать комнату.

Свисающий со стены ковер покрывал кушетку. На кушетке лежали две большие мутаки и вышитая подушечка, на стене поверх ковра висели две фотографии: Андро и какая-то пожилая женщина. Рядом с кушеткой – пианино. На пианино целый караван мраморных слоников. У стены возвышался книжный шкаф. Рядом со шкафом висел большой портрет Шота Руставели. Пол, выкрашенный красной краской, так и сверкал. Его, видимо, неустанно натирали теми кусками войлока, которые сейчас валялись у дверей.

Дверь скрипнула, и вошел Гага.

Держась за ручку, он нерешительно остановился на пороге. По тому, как он тер глаза, было видно, что он плакал.

– Гага! – позвал его Адам.

Мальчик даже не взглянул на него, то открывая, то закрывая скрипучую дверь.

– Гага, иди ко мне!

– Нет, – ответил мальчик.

– Почему ты плачешь?

– Тетя Тина… – мальчик стал было снова всхлипывать, но сдержался.

– Скажи мне, что с тобой случилось!

– Тетя Тина на меня рассердилась.

– Поди ко мне.

– Нет, – мальчик повернулся и закрыл за собой дверь.

– Сыграем в нарды, что ли, – Мамия поднялся, взял с подоконника нарды, – сыграем?

– Сыграем! – сразу согласился Адам.

В комнату опять кто-то вошел. Адам не поднял головы, сердце и так подсказало, что это была Тина. И словно в подтверждение раздался голос Мамии:

– Как поживаете, Тина?

– Хорошо, – ответила Тина.

Адам так уставился на кости, которые держал в руках, словно только что нашел их. Тина что-то взяла со стола. Наступила тишина, Адам чувствовал, что Тина все еще в комнате.

– Бросай! – раздался голос Мамии.

– А? – Адам поднял голову. И вдруг понял, что Тины в комнате уже не было.

– Бросай, говорю!

Теперь в комнате появился Торнике, и проигравший Адам уступил ему место. Сам подошел к книжному шкафу и взял с полки первую попавшуюся книгу. Он отошел и сел в уголке, стараясь быть как можно незаметнее. Положив книгу на колени, он взглянул на обложку, это оказался «Таинственный остров». Адам открыл книгу и начал читать. Не понимая ни слова, он все же продолжал читать. Почему-то он считал, что, пока сидит за книгой, его никто не замечает, не видит. Он не помнил, сколько прошло времени. Кто-то входил и выходил. Временами до него доносился громкий смех. Потом загремели костяшки нард, видно, их убирали со стола. К нему подошел Мамия и что-то сказал. Адам кивнул, хотя не слышал, что ему говорили. Затем Мамия положил ему на плечо руку, видимо, хотел ему на что-то указать, но Адам головы не поднял. Теперь он услышал голос Торнике:

– Адам, что ты читаешь?

Адам выпрямился и в тумане (ему показалось, что и комнате стоит непроглядный туман) отыскал лицо Торнике и улыбнулся ему. Этой улыбкой он хотел отделаться от Торнике, но тот не отставал:

– Ты с самого детства любил читать! Ха-ха-ха-ха!

Адам снова улыбнулся и вернулся к книге. Торнике злоупотреблял тем, что они вместе учились в школе, и позволял себе смеяться над ним. Может быть, в комнате сейчас находилась и Тина; лишь бы не было Андро.

Вокруг него в тумане сновали, скользили, мерцали предметы и люди.

Голоса, доносившиеся издали, постепенно росли и оглушительно взрывались возле самых ушей Адама. По громче всех был смех Торнике, беззаботный, вольный, ничем не сдерживаемый, смелый…

– «Таинственный остров»? Ха-ха-ха-ха! – смеялся Торнике. – Молодец, Адам, молодец.

И вдруг в этом густом тумане отчетливо и ясно он увидел класс, себя самого, на последней парте, в поношенной дядиной шинели. Он еле умещается за партой, потому что выше всех ростом и ровесники едва достают ему до плеча. В классе полумрак, за окном осенний дождь. Учитель, тощий, низенький, выводит на доске формулу, поднимаясь на цыпочки, пиджак его задирается кверху, обнаруживая распоротый задний карман брюк. Адам читает «Таинственный остров», именно «Таинственный остров» – это он помнит точно. Книга старая, вся изорванная. Адам сидит боком, книга лежит у него на коленях.

– Уважаемый учитель! – раздается голос Торнике. – Адам читает книжку, постороннюю книжку. – Он знает, что Адам может поколотить его, и все же ябедничает.

– Ха-ха-ха-ха! – смеется Торнике. – Медведь научился читать, слыханное ли дело!

Торнике теперь ничто не сдерживало, он ничего не боялся. Удивительно, как он понял, что Адам связан по рукам и ногам, что даже на глазах у него повязка. И мишенью для своих острот он избрал Адама. Наверно, надеялся, что насмешки над таким богатырем зачтутся ему за храбрость.

Адам вынужден был сносить все молча. И Торнике об этом знал!

Посторонним обычно кажется, что товарищи по школе непременно закадычнейшие друзья. Так уж принято считать!

Гости смеются. Адам никак не может их разглядеть – когда только собралось столько гостей?

– Адам читает постороннюю книгу!

Адам прячет книгу в парту.

– Читает постороннюю книгу! Постороннюю!

Эти слова звучат угрожающе. Ученики в оцепенении смотрят на Торнике и боятся смотреть в сторону Адама. Почему-то именно сейчас они вспоминают, что родители Адама далеко, очень далеко. Ими овладевает страх, хотя они сами не понимают, чего боятся.

– Адам, выйди из класса! – кричит учитель.

Адам видит, как у него дрожит рука, в которой он держит мел.

– Прошу к столу! – приглашает Андро.

– Адам, очнись! – шепчет ему в ухо Мамия.

Адам поднял голову.

Стол уже был накрыт. И в комнате стоял разноголосый гул. Адам увидел Вахо. Он расставлял на столе бутылки с вином. Адам удивился: ему-то что здесь надо? Вахо почувствовал на себе его взгляд, повернулся и кивнул ему. Вахо был неузнаваем: в белой сорочке и новом галстуке. С того дня, как Адам едва не избил его, он на стройке не показывался, и Адам считал, что он уехал.

Вахо хлопотал весело и охотно. Видно было, что в этом доме он свой человек. Он вносил бутылки с вином и, вероятно, успел немного хлебнуть, лицо его разрумянилось, хотя пьян он не был.

В одном из углов комнаты сгрудилась вся местная интеллигенция. Директор банка что-то рассказывал, остальные слушали его с напускным вниманием, украдкой поглядывая на уставленный блюдами стол.

В дверях стоял Бежан и разговаривал с Торнике. Когда Адам повернулся в его сторону, Бежан помахал ему рукой, а потом снова повернулся к Торнике:

– Да, зима так и прошла, совсем не было снега.

– А в Тбилиси большой снег…

Потом Андро пригласил гостей к столу. Сам он уселся во главе стола и рядом с собой посадил Торнике.

Он встал, положил руку на плечо Торнике и сказал:

– Хочу вам представать моего желанного гостя…

Андро представил будущего зятя, Торнике вскочил, сделал общий поклон и широко развел руки в стороны:

– Очень приятно, очень-очень приятно!

– А теперь за дело, – обратился к гостям Андро, – угощайтесь, прошу вас.

Все дружно принялись за еду, и наступила некоторая пауза: раздавался только звон ножей и вилок. Вахо опять принес вино, оглядел стол и увидел, что места для бутылок не осталось.

– Садись, Вахо! – крикнул Андро.

Вахо показал на бутылки: что с ними делать?

– Поставь их возле кушетки, а сам садись!

Гости потеснились, и Вахо сел, взял белоснежную салфетку, ловким взмахом развернул ее, постелил себе на колени; потом взял бутылку и наполнил бокалы соседей.

В комнату вошла Тина. Она ежеминутно входила и выходила, потому что помощников у нее не было. Она даже ни разу не взглянула на Адама. Он тоже на нее не смотрел. Но ни одно ее движение не укрывалось от него. Тина на ухо что-то сказала Андро, Андро кивнул ей в ответ. Когда Тина открыла дверь и собралась выйти из комнаты, Бежан остановил ее:

– Разве так можно, дорогая хозяйка! Посидите хоть немного с нами!

Типа что-то ответила, но так тихо, что ее никто не услышал.

– Она сейчас придет, – сказал за нее Андро.

Тамадой, конечно, избрали Андро. Он начал пить маленькими стаканами, а потом незаметно перешел на большие. После нескольких тостов Адам очнулся и осмелел. Вино он пил с удовольствием, ничем не закусывал, тарелка его все время была пуста.

– Я сам делал это вино и приберег его для сегодняшнего дня, – хвалился Андро.

Гости обращались с Торнике почтительно. Когда Андро выпил за его здоровье и назвал его зятем, все встали и обратились к Торнике с длиннющими тирадами.

Торнике стоял, опустив голову, изображая смущение. Когда Андро кончил говорить, он обнял Торнике, и они расцеловались.

– Спасибо, папочка, спасибо!

За тостом последовала песня. Запевалой был Вахо. Он сидел, отодвинувшись далеко от стола, и ни к чему не притрагивался, словно и не сидел вовсе за столом. Гости стали ему подпевать, и загремело «мравалжамиер». Тина остановилась в дверях, она стояла и смотрела на поющих, словно не решалась подойти к столу, пока звучит песня.

Бежан встал, не прерывая пения, подошел к Тине, взял ее под руку и подвел к столу. Андро осушил довольно вместительный рог, снова наполнил его и передал Торнике. Торнике пить не стал и рог передал Адаму:

– Моему дорогому Адаму!

– Ты же еще сам не выпил, – запротестовал Адам.

У Торнике сразу нашлось множество защитников: ему нельзя, для него сделаем исключение!

И Вахо покачал головой: нет, нет, не будем его заставлять!

Адам медленно, с передышками, опорожнил рог. Он мог выпить его одним залпом, но постеснялся, потому что Андро одолел этот же рог с большим трудом. Адам передал рог Бежану и, садясь, шепнул Мамии:

– Вино нынче не берет меня!

– Ты бы закусил чем-нибудь – посоветовал Мамия.

«Странно, вот я трезв, – думал Адам, – а петь мне страшно хочется. Хоть бы кто-нибудь начал».

Он размяк и почувствовал себя счастливым. Взглянул на Тину, она глядела в тарелку и улыбалась.

«Хоть бы кто-нибудь начал…»

Он чуть было не попросил Вахо, но Вахо стоял с рогом в руке. Выражение лица у него было такое, словно он ждал наступления могильной тишины.

– Дайте же сказать Вахо! – тщетно призывал к порядку Андро. Бежан подмигнул Адаму, Адам улыбнулся.

– Почтенное общество, – сказал Вахо, но тут же замолчал, потому что директор школы именно в эту минуту потянулся за сациви; он стоял, перегнувшись через стол, с тарелкой в одной руке и ложкой в другой. Когда наступила тишина, он вопросительно взглянул на Вахо.

– Берите, дорогой, берите, – ободрил его Вахо, – не смущайтесь!

Директор школы положил себе на тарелку сациви, виновато улыбнулся и сел.

– Почтенное общество, – повторил Вахо, – я счастлив, что сегодня нахожусь среди вас, – он посмотрел на Торнике, – рад, что за нашим столом присутствует такой замечательный человек, достойный сын своего замечательного отца и сам – личность замечательная! Позвольте мне выпить за здоровье этого человека.

– За него мы уже выпили, – напомнил ему Бежан.

– Позволите вы мне или нет? – обратился Вахо к Андро.

– Ради бога, дорогой, – засуетился Андро, – пей.

Торнике засмеялся:

– Разве это так необходимо?

Вахо подошел к Торнике:

– Пью за вас с большим уважением! – он припал к рогу.

– Очень вам признателен, – ответил довольный Торнике.

Вахо наконец опорожнил рог, взял со стола редиску и поднес ее ко рту.

– Ведь я тоже артист, – он неожиданно икнул, – прошу прошения! Я настоящий артист!

Гости дружно обернулись к директору местного театра, тот солидно кивнул головой, подтверждая, что Вахо артист.

– Если хотите, я могу вам прочитать стихи, – Вахо с чувством положил руку на грудь и качнулся, – позвольте вас расцеловать, – обратился он к Торнике и потянулся к нему.

– Не стоит беспокоиться, – Торнике отодвинул свой стул назад, – я люблю стихи, – добавил он.

– «Встретил я раз печенега», – начал Вахо.

– Вахо, садись! – приказал ему Андро.

– Вы замечательный человек! – сказал Вахо Торнике.

– Благодарю вас, – Торнике засмеялся и окинул присутствующих победоносным взглядом.

Вахо усадили. Андро выпил за здоровье Бежана. После Андро слово взял Торнике.

– Вот самое благородное дело, – сказал он, – в детстве я мечтал стать милиционером. – По столу пробежал сдержанный смех. – Быть бдительным стражем порядка – это великое дело!

– Что он за тип? – тихо сказал Мамия Адаму. – Всем говорит одно и то же.

– «Птичка-горлинка летела, оу рануни», – заорал вдруг Вахо.

– Вахо, пригляди за вином! – прикрикнул на него Андро.

– «За орла ее я принял, оу рануни», – подхватил Бежан.

Тогда Андро сделал Вахо знак рукой: не вставай и продолжай петь.

Адам пел самозабвенно. И вдруг почувствовал, что поет он один. Ему стало ужасно стыдно. Что же Мамия меня не одернул, подумал он, и тут же услышал голос Мамии:

– В древних Сиракузах, оказывается, был такой обычай, – говорил Мамия, – в древних Сиракузах… Я знаю, вы будете смеяться, но…

«Готов!» – подумал Адам.

– Дайте мне точку опоры! – провозгласил Мамия.

– Мамия, – потянул его за рукав Адам.

– Оставь!

Но Мамию никто не слушал. За столом уже образовалось несколько групп, одни разговаривали между собой, другие пели и никого не слушали, а на тамаду и вовсе внимания не обращали. Андро это мало тревожило. Обняв Торнике за плечи, он что-то горячо доказывал ему. Торнике пытался как-нибудь отстранить руку Андро. Ему уже все порядком надоело и хотелось в гостиницу, спать.

– Я знаю, все вы смеетесь надо мной, – сказал Мамия и вдруг закричал – Архимеда убил варвар, варвар!

Торнике помахал Мамии рукой, хотя и не слышал, о чем тот говорил.

– Ты тоже, – Мамия указал на Торнике, – ты тоже смеешься надо мной!

Торнике не разобрал, что сказал ему Мамия, стараясь, чтобы Андро не заметил, он делал Мамии знаки, что пора уходить.

Поднялся директор школы:

– Мамия, я люблю тебя как родного брата, ты же знаешь это!

– Нет! – ответил Мамия. – Нет!

– Я хочу спеть цыганский романс, – твердил Бежан.

Начальник почты, положив голову на стол, сладко спал, на его лице играла блаженная улыбка. Во сие он стучал пальцем по тарелке. Можно было подумать, что он сидит за телеграфным аппаратом.

«Вот все опьянели, – думал Адам, – а я абсолютно трезвый!»

На самом деле он-то был пьянее всех. Его настолько развезло от вина, что ему вдруг захотелось провозгласить тост, и это желание подняло его на ноги. Он наполнил большой бокал и оглядел всех сидящих за столом.

– Ого! – воскликнул Торнике и ободряюще кивнул ему, решив, что Адам будет пить за здоровье тамады.

Сейчас Адам любил всех на свете и хотел сказать что-нибудь такое, что бы всех обрадовало. Дрогнувшим голосом он начал:

– Я хочу, чтобы все мы долго жили. Пусть вечно существует небо, хлеб, песня… Главное, чтобы человек был счастлив…

– Ого! – воскликнул снова Торнике. – Медведь заговорил.

Вахо расхохотался:

– Медведь! Медведь! Ох, умираю! Ха-ха-ха-ха!

Адам продолжал:

– Как хорошо, когда ты не одни, когда идет дождь. Пусть себе идет, не беда! Хорошо, когда ты слышишь чей-то голос, хотя бы голос дождя…

И тут он сам почувствовал, что пьян, собственный голос показался ему чужим и странным. Так он никогда не разговаривал.

– Медведь защебетал! – не унимался Торнике. Он как будто шутил, на самом же деле злился на Адама за его бесконечно длинный тост, так некстати начатый.

Кроме Вахо засмеялись и другие. Хмыкнул и Андро, но так, чтобы Адам не заметил.

Мамия разговаривал сам с собой; Бежан все порывался петь; директор школы, насупив брови, смотрел на Мамию; начальник почты спал; Вахо так и ел глазами Торнике и, что бы тот ни сказал, начинал хохотать.

– Ты кончил? – спросил исполкомовский секретарь у Адама.

– Вот и сейчас я счастлив, – продолжал Адам, – сам не знаю отчего…

– Он счастлив! – смеялся Торнике.

– Ха-ха-ха-ха! Умереть можно! – смеялся Вахо.

– Что тут смешного, не понимаю? – очень тихо, почти про себя проговорила Тина.

Но эти негромкие слова услышали все. За столом наступила тишина. Проснулся начальник почты, словно его разбудила эта внезапная тишина.

Адам посмотрел на Тину, она сидела потупившись. Все старались не смотреть на нее и, словно сразу проголодавшись, начали ковыряться в своих тарелках.

– Тина! – закричал Адам. – Тина! Я люблю тебя, Тина!

Он сорвался с места и выскочил из комнаты.

Некоторое время спустя, уже на улице, его догнал Торнике. Он тоже выбежал без пальто.

– Что ты со мной сделал, что?! – закричал он издали.

Адам не остановился и даже не обернулся.

– Адам!

– Чего тебе? – повернулся Адам.

– Что ты со мной сделал?

– При чем здесь ты?

– Разве так ведут себя в приличном обществе?

– Отстань!

– А я думал, что ты мне друг.

– Отстань, говорю. Отстань!

– Что ты из себя воображаешь, – разгорячился Торнике, – но и на таких, как ты, найдется управа!

Не успел он это произнести, как Адам угодил ему кулаком прямо в лицо. Торнике отлетел и растянулся в луже. Адам повернулся и ушел.

Через некоторое время к Торнике, лежавшему в луже, подскочил Вахо:

– Уважаемый Торнике!

Торнике открыл глаза. Вахо склонился над ним и попытался его поднять, но сам поскользнулся и упал.

– Я очень рад был с вами познакомиться, – говорил Вахо, оттирая рукой налипшую на лицо грязь, – очень рад…

Торнике наконец поднялся.

– Уважаемый Торнике, – попросил Вахо, – дайте мне руку, я не могу встать!

– Босяк, – процедил сквозь зубы Торнике.

Вахо проводил удивленным взглядом удалявшегося Торнике, а потом громко запел:

– «Птичка-горлинка летела, оу рануни…»