Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Тамаз Чиладзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)
Иона слег с высокой температурой. Ева не отходила от него ни на шаг. Часто навещал больного врач – брат известного поэта, погибшего в юности. Приходил Силован. Даже новая жиличка – старушка робкая и молчаливая – подолгу сидела возле кровати Ионы.
Иона все видел в тумане и плохо слышал пропадавшие в этом тумане голоса.
Лучше всего слышал он неумолчный стрекот сверчка…
– Побольше молока, – сказал врач, – овощей и фруктов, почаще обмывайте ему лицо и руки теплой водой.
…Иона бредет по знойной пыльной дороге, пот с него льется градом, и нигде ни клочка тени, чтоб укрыться от палящего солнца. Завидев вдали желто-красное здание, похожее на цирк, Иона устремляется к нему, спасаясь от яростных лучей. Иона с трудом взбирается по деревянной лестнице, приставленной к стене, и заглядывает внутрь. Цирк абсолютно пуст, как каменное тонэ, и только посреди арены стоит на задних лапах медведь Боря и стонет совсем как человек: «Спаси меня, Иона, выведи меня отсюда!» На непослушных и слабых ногах Иона спускается вниз и думает: неужели медведь не понимает, что я не в состоянии ему помочь. «Ты что, совсем спятил, с медведем разговариваешь», – слышит Иона голос Элисабед.
– Я принесу мокрую салфетку, – говорит Ева.
– Не надо, – отвечает врач.
– Восьмой день он в бреду…
«У меня очень прохладно, – это опять Элисабед, – прохладно… Я ведь в воде лежу…»
– Воды, – шепчет Иона, – воды… – Все кладбище погружено в воду, только кресты виднеются. Вместо Элисабед Иона видит Медико. Медико сидит под деревом и держит на коленях ребенка. Иона узнает Вахтанга. «Хочешь, я поведу тебя в цирк?» – спрашивает он сына. И вот они уже в цирке. Медведь Боря ходит на задних лапах, а цыгане поют. Но это не цирк, и Вахтанг куда-то исчез. Иона стоит у классной доски и поет. Дети смотрят на него окаменевшие и молчаливые и не слышат, как Иона старается.
– Из меня хорошая медсестра получится, – говорит Ева.
– В каждой женщине скрыта сестра милосердия, – отзывается доктор.
Новая жиличка дремлет, сидя на стуле.
Иона стоит посреди двора с тяжелым чемоданом в руке. Ноги у него подгибаются, словно их ему перебили, как курице, забредшей в чужой огород. Ни в одном окне не видит Иона света. А если и видит, не постучится, потому что никого здесь не знает. А может случиться и такое – постучишься, а в этих огромных мрачных домах вообще никто не живет. Это еще страшнее. Пока не убедился, что все окна пусты, теплится слабая искра надежды.
Наконец Иона решается и приоткрывает одну дверь. У окна стоит Элисабед.
– А где Вахтанг? – спрашивает она, не оборачиваясь к Ионе.
– Сахар я принесу, – сказала новая жиличка.
– Спасибо, – ответила Ева.
– Рассвело, – Иона узнал голос Силована.
А потом Иона увидел, как над морем порхал одуванчик…
– Лед, принесите мне лед, – Ионе казалось, что рот у него набит горячей липкой глиной.
– Как ты, Иона? – спросил Силован.
Иона открыл глаза, но ничего не увидел.
– Сейчас ночь? – спросил он шепотом.
– Ночь. Как ты себя чувствуешь?
Иона снова прикрыл глаза. Он слышал вопрос, но не знал, что ответить. В тот момент, когда он требовал льда, ему казалось, что он стоит посреди выжженной пустыни, а сейчас над ним шелестело листвой прекрасное дерево. Иона удивился: откуда взялось зеленое дерево в мертвой пустыне, и вдруг узнал хурму, росшую у него под окном.
– Вам, южанам, не понять, какая благодать – солнце, – говорит Ева. – Мне бы в пустыне жить. Все эти магнолии, кипарисы, эвкалипты – излишняя роскошь. Единственное растение, которое я люблю по-настоящему, кактус.
– Я удивляюсь, что вы до сих пор одна, – сказал Силован. – Такая молодая интересная женщина…
Дерево, которое прикрывало Иону своей пышной кроной, как зонтом, высохло. Ионе до слез было жалко дерева.
– Что с тобой? – спросило дерево.
– Мне тебя жалко, – ответил Иона.
– Бессовестный, – сказало дерево, – весь мир в огне, а ты плачешь из-за какого-то сухого дерева!..
– Железное у тебя здоровье, братец… – сказал доктор.
Иона сидел на балконе, ноги его были бережно обернуты одеялом.
…Но не будь Евы, ты бы давно концы отдал.
Доктор был в военной форме и заметно этим гордился, хотя Иона находил, что мундир делает еще более нелепой долговязую фигуру. Старик заметно похудел, но выглядел бодрее, чем прежде, когда беспечным штатским разгуливал по городу.
– Вот и дожили мы, – сказал доктор, – враг бежит!
Иона кивнул и улыбнулся. Разговаривать ему не хотелось.
Через неделю Ионе разрешили выходить на улицу.
Врач посоветовал ему хотя бы полчаса в день проводить у моря – дышать свежим воздухом.
Иона не чувствовал слабости, только иногда все его тело так обмякало, что он рукой шевельнуть не мог. Именно тогда возвращались те странные, ко удивительно явственные видения, которые мучили его во время болезни. Особенно пугался он, когда видел перед собой лицо Вахтанга. Иона с ужасом думал о том, что его глупые мысли и недостойное поведение каким-то образом могли повредить сыну.
Люди воюют, упрекал себя Иона, а я тут из-за сухого дерева плачу… Но ведь и дерево тоже жалко?
Иногда Ева ходила с ним к морю. Она больше не купалась. Босиком шла по берегу и собирала разноцветные камушки. Берег был пуст. Только иногда какой-нибудь солдат приходил, чтоб простирнуть гимнастерку. И никто не купался и не гулял по берегу.
4. «Иди и смотри»Однажды утром, когда Иона был в школе, прибежал соседский мальчик и сообщил: Вахтанг приехал!
Вахтанг сидел на балконе и смотрел, как отец спешит к дому. Когда Иона, запыхавшись, поднялся по лестнице, Вахтанг встал и протянул ему руку. Но Иона обнял сына и прижал к груди.
«Как он вырос!» – подумал Иона и разрыдался.
– Ладно, ладно, – успокаивал Вахтанг, похлопывая отца по спине, – будет плакать, успокойся!
– Сынок, – всхлипывал Иона, уткнувшись лицом в гимнастерку Вахтанга, – приехал, живой, здоровый!
– Видишь, приехал, руки-ноги на месте, Перестань!
Но Иона не мог успокоиться.
– Осиротели мы с тобой, сынок, нету твоей матери, – Иона еще горше заплакал, потому что ему стало жалко Элисабед, которая не дождалась сына.
– Постарел отец, сдал, – заметил Вахтанг.
– Да-да, – поспешил согласиться Иона, утирая слезы. – Время пришло, вот и постарел.
Вахтанг сиял очки, протер платком стекла и снова надел. Офицерский мундир делал его стройней и мужественней, на груди сверкал орден.
– Ну, как вы здесь поживаете? – прохаживаясь по балкону, спросил Вахтанг. Потом он достал папиросы и протянул отцу:
– Кури.
Оба задымили.
– Как ты изменился! – сказал Иона, разглядывав сына.
– Разве?
– Вырос, возмужал.
Когда Иона плакал на груди у Вахтанга, ему показалось, что он обнимает гранитный памятник. Теперь, немного успокоившись, он почувствовал, что перед ним сидит до боли близкий, родной человек, живой Вахтанг, его плоть и кровь. Но первое впечатление было настолько глубоким, что он через минуту снова увидел перед собой сильного, уверенного в себе мужчину, которого отнюдь не портили очки. Напротив, стекла грозно поблескивали в круглой металлической оправе, и казалось, что они так же неотъемлемы от всего облика Вахтанга, как, скажем, нос или ухо, как будто из чрева матери он так, в этих очках, и появился на свет божий.
– Почему ты не писал? – спросил Иона.
– На войне не до писем, отец.
– Пару слов мог бы черкнуть.
Вахтанг улыбнулся. Улыбаясь, он становился чужим и далеким, такая холодная, вымученная была эта улыбка.
– Что же мы стоим? – всполошился Иона. – Идем в дом.
– У тебя постояльцы, – заметил Вахтанг.
– Да.
Иона схватился было за вещевой мешок Вахтанга, но тот его опередил.
– Я на три дня приехал… Отчего мама умерла? – спросил он.
Что мог ответить Иона?
Иона пропустил сына вперед и остановился в дверях.
– Где я буду спать?
– Ты…
– Лягу на пол!
Вахтанг сел на кровать, раскрыл мешок и достал консервы, хлеб, колбасу. Все это он передал Ионе, а Иона разложил еду на столе.
– Пойду вина принесу, – сказал Вахтанг.
– Зачем? – удивился Иона.
– Отметим мой приезд. Хотя нет, – Вахтанг встал. – Сначала пойдем на кладбище.
Могила заросла травой, и надгробия не было видно. Вахтанг сел поодаль, вырвал травинку и стал теребить ее зубами. Стояла мертвая тишина, только посвистывала невидимая птица, укрытая листвой. Аллею, ведущую под гору, окаймляли ряды стройных кипарисов. Нона украдкой поглядел на Вахтанга – не плачет ли. Но очки блестели на солнце, и трудно было разобрать, стекло это или слезы.
Вахтанг поднялся.
– Надо привести могилу в порядок, – сказал он, – лопата найдется?
– Да, у сторожа.
– А где он?
– Там, внизу, – Иона махнул рукой в сторону кипарисов.
– Пойду принесу.
– Я сам пойду, – сказал Иона, – он меня знает.
Когда Иона принес лопату, он увидел, что Вахтанг уже скинул гимнастерку и взялся за дело. Он пучками вырывал траву и отбрасывал ее в сторону. Иона глаз не мог отвести от мускулистой, блестящей от пота спины.
– Вот лопата, – сказал Иона.
– Давай сюда, – Вахтанг почти силой вырвал у отца лопату. Работал он споро, привычно. Иона любовался сноровкой сына, хотя ему было немного обидно, что сын обходится без него. Ясно было, что Вахтангу не нужна его помощь, и он стоял, как посторонний, стараясь не показывать своей досады.
Потом Вахтанг поджег выполотую траву, и она загорелась, сухо потрескивая.
Когда они возвращались с кладбища, Вахтанг сказал:
– Оставила меня мать сиротой.
Иона чуть было не спросил: как же – сиротой? А я? Но промолчал.
«Сын не нашел для меня ни единого теплого слова. Неужели не стосковался об отце? Как будто только для того и приехал, чтобы на кладбище сходить. Элисабед, вот когда ты со мной рассчиталась!»
– Мне надо в комендатуру, я скоро приду, – сказал Вахтанг.
– Хорошо, – Иона направился к дому.
«Господи, лишь бы ему было хорошо, а я – перетерплю. Если надо, глаза себе выколю, язык вырву, рот землей набью, лишь бы ему хорошо было…»
Вечером пришел Силован.
Стол накрыли в комнате новой жилички. Тамадой выбрали Силована.
Вахтанг сразу опьянел. Сначала пристал к отцу, а почему Ева – чужая женщина – ведет себя в их доме как хозяйка. Потом сбросил на пол пепельницу с окурками. Он громко пел, смеялся и никому рта не давал раскрыть. Когда Ева сказала ему, что Иона награжден медалью, он удивился и спросил, обернувшись к отцу:
– За что же тебе медаль дали, за пение?
Иона с трудом увел Вахтанга и уложил на свою кровать. Вахтанг тотчас захрапел. Когда Иона вернулся к столу, Силован сказал:
– Что поделаешь, мальчик столько перенес.
Ева сидела, крепко сжав губы; Ионе показалось, что она сердится на Вахтанга.
– Он еще ребенок, – заключила новая жиличка.
В ту ночь Иона долго не мог заснуть. Сидел на балконе и курил. В комнату, где спал Вахтанг, он вошел на рассвете. Сын разметался во сне, сбросил одеяло. Иона заботливо укрыл его.
– А? Что? – Вахтанг вскочил. – Кто здесь?
– Никого здесь нет, сынок, спи спокойно. – Иона хотел вернуться на балкон, но Вахтанг схватил его за руку.
– Папа, – сказал он. – Папочка!
У Ионы подкосились ноги, и он сел рядом с сыном. Вахтанг обнял его за шею и зарыдал:
– Папа, папочка, бедная наша мама… не уходи, останься со мной.
– Конечно, конечно, сынок, – плакал Иона, – я никуда не уйду, только ты не плачь. Все будет хорошо. – Он гладил Вахтанга по волосам – рядом был сын, беспомощное дитя, вернувшееся в отчий дом.
Наутро Вахтанг отправился в город – погулять, сказал он отцу. Вернулся он поздно вечером, вместе с Евой, очевидно, они встретились на улице. Оживленно беседуя, оба вошли в дом. Иона обрадовался, что Ева больше не сердится на Вахтанга.
Потом Вахтанг сыграл с Ионой в шахматы. Иона выиграл. Ева смеялась над тем, как серьезно Вахтанг переживает проигрыш.
– Теперь вы сыграйте со мной, – предложил Вахтанг Еве.
– Я не умею, – смеясь, ответила Ева.
– Тогда не смейтесь.
Наступила неловкая тишина. Ее нарушила Ева.
– Я пойду спать, у меня что-то голова разболелась, – сказала она.
– Как так можно, – выговаривал Иона сыну, – разве с женщинами так разговаривают?
Вахтанг ответил закуривая:
– Если хочешь, я пойду извинюсь.
– Я не для того говорю…
Через некоторое время Ева снова вошла в комнату.
– Не спится.
– Какое время спать, – сказал Иона, – еще и девяти нету.
– Голова болит.
– Хотите, пройдемся? – предложил Вахтанг.
Ева почему-то посмотрела на Иону, Вахтанг тоже, но он быстро перевел взгляд на Еву.
– Идите, идите, – поспешно сказал Иона, – что вам дома сидеть!
– Идем, Ева, – поднялся Вахтанг.
– Нет.
– Почему?
– Во-первых, потому, что не хочу, во-вторых, мы, по-моему, на «ты» еще не переходили…
– Ох, простите, пожалуйста, – засмеялся Вахтанг, – вот вы, оказывается, какая!
– Какая? – без улыбки спросила Ева.
– Очень хорошая. Пошли, пошли. Простите грубого солдата, который забыл, как следует разговаривать с дамами.
«Можно подумать, что он когда-нибудь умел», – Ионе не понравился самоуверенный тон сына, но он воздержался от замечаний.
– Не хотите – не надо, – с прежней улыбкой продолжал Вахтанг, – я все равно иду гулять. Если вам со мной неприятно – дело ваше.
Иона сам себе не поверил, когда услышал спокойный голос Евы:
– Отчего же, я пойду.
Они только ушли, как появилась Медико.
– Я видела его на улице. – Медико, сгорбившись, сидела на краешке стула. – Он очень изменился.
– Вахтанг только что ушел.
– Знаю. Я целый час на улице стояла. Если бы он был дома, ни за что бы не вошла.
«Как он резко разговаривал с Евой!» – думал Иона.
– Я утром бежала за хлебом, смотрю, Вахтанг идет. Я к стене прижалась. Слава богу, прошел, не заметил!..
«И вообще он со всеми так разговаривает, как будто он старше и больше нашего знает. Я не о себе беспокоюсь, перед другими неловко».
– Вы сказали ему обо мне?
– Сказал.
– И что же?
– Ничего. Он тебя простил.
– Не смейте так говорить! – Медико вскочила со стула. – Все, что угодно, только не это.
– Что я такого сказал? – опешил Иона. – Он тебя простил. Разве это плохо?
– Это ложь.
– О, господи! Я тебе уже сказал, дочка, думай о семье.
– Вахтанг не мог меня простить. Если он простит меня, я умру. Мое единственное утешение – что он никогда не простит мне измены. Единственное, слышите? – Голос у Медико дрожал, она прижимала к груди сплетенные пальцы и почти кричала: – Не Вахтанг, а вы, вы сами меня не любите! – она хлопнула дверью, оставив Иону в полном недоумении.
Одно он понимал: эта несчастная женщина во лжи видела надежду и утешение и всю жизнь будет носить в своем сердце эту ложь.
Эх, Иона! Зачем ты свел с ума бедную девочку! Что она тебе сделала?
Ева вернулась с прогулки одна. Ионе показалось, что она хочет что-то сказать. Она выглянула из своей комнаты, но, передумав, закрыла дверь и даже дважды повернула ключ в замке, чего никогда не делала прежде. Иона взволновался: «Неужели Вахтанг что-нибудь себе позволил?!» Вахтанг вошел, напевая, разделся и отправился во двор. Там он снял очки, спустил воду в крапе и начал мыться, пофыркивая от удовольствия.
Иона молча принес полотенце. Он не стал ни о чем спрашивать, заранее пугаясь ответа. Вахтанг вытерся, надел очки и, возвращая отцу полотенце, сказал:
– Как в раю живете.
– Эх, – вздохнул Иона, – какой там рай!
– Все равно как в раю, – повторил Вахтанг.
Проснувшись среди ночи, Иона смотрел на сына. Вахтанг лежал на спине, положив руки под голову и уставясь в потолок.
Наутро Иона пошел в школу. После уроков состоялся педсовет – учебный год кончался. После педсовета к Ионе подошла Ксения:
– Я слышала, Вахтанг приехал?
– Да, приехал.
– Как он?
– Хорошо.
– Что же ко мне не зашли? Или в вашем доме обо мне совсем забыли?
– Он собирался, но приехал всего на два дня. Завтра уезжает, – Иона постарался выгородить сына.
– На кладбище он ходил?
– Мы вместе ходили.
– Ну и как?
Подходя к дому, Иона увидел на балконе Еву и Вахтанга. Видимо, Вахтанг рассказывал что-то смешное, потому что Ева хохотала, запрокинув голову и схватившись рукой за сердце. Иона с улыбкой наблюдал за ними.
– Ой, больше не могу, – захлебывалась Ева. – Хватит!
Иону они не заметили, и он не сразу решился привлечь к себе внимание.
– Твои учителя, – начал Иона негромко, борясь с желанием прикрикнуть на хохочущую Еву. От ее смеха у него кружилась голова. – Твои учителя, – повторил он громче, – обижены…
Вахтанг и ухом не повел. Он смотрел на Еву с самым серьезным видом, как обычно делают опытные шутники, когда хотят кого-нибудь рассмешить.
Иона совсем было поверил, что Вахтанг не слышал его слов, когда тот вдруг повернулся к нему и спросил:
– На что обижены?
– На то, что ты в школу не пришел.
– Еле кончил эту школу, и опять туда ходить! – Вахтанг обращался к Еве: – Представляешь, если бы я вернулся в школу! Бр-р!
Ева снова рассмеялась. Что бы ни сказал теперь Вахтанг, ей все казалось смешным. Внезапно она замолчала, в по лицу ее пробежала тень.
– В чем дело? – спросила она Иону. – Почему вы на меня так смотрите?
Вечером, оставшись вдвоем с сыном, Иона спросил:
– Что же ты ничего не рассказываешь?
– А что мне рассказывать?
– Как живешь, что делаешь…
– Это обязательно? – приподнял брови Вахтанг.
– Тебе видней.
– Воюем, короче говоря.
– Как твоя рана? Ты даже не показал.
– После этого меня еще два раза ранило.
– Почему не написал?
– О чем?
– О том, что ранен.
– Как будто ты мог чем-нибудь помочь! Только перепугался бы.
Вахтанг спустил брюки и показал длинный, розовый шрам, перерезающий бедро. Потом он скинул рубаху и поднял руку.
– Здесь тоже.
– Не больно? – Иона осторожно приложил к шраму палец.
Вахтанг рассмеялся.
– Чудак, давно уже не больно.
– А я даже не знал.
– А что бы изменилось, если бы ты знал? – пожал плечами Вахтанг.
– Ничего.
– Вот я про то и говорю.
– Знаешь, вчера здесь была Медико.
– Что ей надо?
– Просто так пришла.
– Просто так?
– Да. Спросила, как ты.
– Молодчина.
– Мне ее жалко.
– За что ее жалеть? И что ей вообще надо?
– Я же сказал, ничего не надо, просто так зашла.
Вахтанг кончил одеваться.
– Ну и прекрасно.
На балконе они застали Еву.
– Не пройтись ли нам? – спросил Вахтанг. – Прекрасный вечер.
– Спасибо, – сказала Ева. – Мне не хочется.
И Вахтанг ушел один.
У Ионы сердце сжалось от обиды: сын даже не предложил ему прогуляться. Видимо, не хочет показываться с ним на улице. Да и считает, что говорить не о чем!
– У вас есть папиросы? – спросила Ева.
– Сейчас.
Со дня приезда Вахтанга Иона совсем перестал думать о Еве. Сын занял целиком все его внимание. Так ли? Может, он просто спрятался за спиной Вахтанга? Спрятался от Евы или от самого себя?
– Счастливец, – вздохнула Ева, когда Иона вынес из комнаты коробку папирос, – у вас есть сын.
В ту ночь Ионе приснился странный сон. Как будто пришли они к фотографу: Иона, Элисабед и Вахтанг. Иона с Элисабед сели, а Вахтанг встал за ними и положил руки родителям на плечи. Иона был в том самом коверкотовом костюме, который обменял на сахар. Потом Иона увидел, что он сидит перед аппаратом, а Вахтанг с матерью идут на кладбище по длинной кипарисовой аллее. Иона хотел пойти с ними, но не мог сдвинуться с места, и никого не было поблизости, чтоб попросить о помощи. Фотограф куда-то ушел, и только аппарат таращил на него свой черный блестящий глаз. Иона хотел закричать: подождите меня! Не уходите! Но не мог выдавить из себя ни звука.
Проснувшись, он долго не мог прийти в себя. Страх испытанный во сне, никак не рассеивался. Иона посмотрел на постель Вахтанга. Вахтанга не было. Наверное, он вышел во двор, подумал Иона и, повернувшись на другой бок, сразу уснул. Проснулся он от толчка, как будто кто-то тряс его за плечо. За окном рассвело, а ему казалось, что он спал совсем недолго. Постель Вахтанга была по-прежнему пустой. Куда он подевался? – думал Иона, натягивая брюки и нащупывая ногами шлепанцы. Во дворе Вахтанга не оказалось. Иона даже окликнул его несколько раз вполголоса. Никого. Не было его и на балконе. И тогда страшное подозрение зародилось в душе Ионы. Оно сначала приковало Иону к месту, потом, взяв за руку, властно повело за собой, хотя Иона и сопротивлялся изо всех сил.
Приоткрыв дверь в комнату Евы, он застыл на пороге. В сизом предутреннем свете он ясно увидел рядом с Евой голову Вахтанга. Женщина приподнялась с подушки и, узнав Иону, приложила палец к губам.
– Тсс…
Как будто Иона собирался разбудить Вахтанга…
БАССЕЙН
1Быстрее! – кричала Лили. – Быстрей!
Иногда, угрожающе блеснув фарами, показывалась из-за поворота встречная машина. Ираклий направлял свой мотоцикл прямо на нее: Оле! Оле! И лишь в последнее мгновенье проносился в каких-нибудь нескольких сантиметрах от испуганно застывшей на краю обрыва машины.
Они сделали пару кругов вокруг дачи и остановились. Спустя некоторое время во двор грохоча ворвался второй мотоцикл: на нем сидели Ладо и Гулико.
– Подождите меня здесь. – Ираклий взбежал по лестнице. Через минуту в окнах вспыхнул свет. Ираклий выскочил на балкон, размахивая простыней, – безоговорочная капитуляция, поднимайтесь!
– Я не пойду, – сказала Гулико.
– Почему? – спросила Лили.
– Потому что вы психи, – ответила Гулико, входя следом за всеми в дом.
Ираклий держал в руке письмо.
– От отца, хотите прочту?
– Делать тебе нечего, – отозвался Ладо закуривая.
– Отдыхаю, пишет, в Цхнети, – сказал Ираклий.
– Да, ведь у вас и там дача, – сказала Гулико, – терпеть не могу Цхнети!
– Мои ни за что бы меня одного не оставили, – Ладо положил руку на плечо Гулико, – и тебя тоже, верно, макси-утка?
– Счастливая Лили, – вздохнула Гулико, – живет одна, вот разошлись бы мои старики…
– Замолчи, – Лили достала сигарету и повторила закуривая, – замолчи…
– Не скучай, пишет, – Ираклий просматривал письмо, – на днях мы были приглашены к тете Жужу…
– Привет от нас тете Жужу! – бросил Ладо.
– И мама здесь, вместе с дядей Шалвой…
– А кто такой дядя Шалва? – спросила Гулико.
– Закованные в костюмы и корсеты, вооруженные палками и электрическими фонарями, бредут счастливые и благонравные парочки по тропинке из Верхних Цхнети в Нижние Цхнети, словно олени на водопой, чтобы поздравить дорогую Жужу с днем рождения, полакомиться жареным поросенком, хачапури, клубничным тортом (я сама его пекла – ах, не может этого быть!), поболтать, сладко позевывая и ухлопывая на руках, на груди, на плечах тучи комаров, мошек, бабочек, возвысить до небес или стереть с лица земли общих знакомых, выдать замуж или развести тысячу женщин, приговорить к смерти или отправить к знаменитому хирургу в Ленинград тысячу больных раком, похвалить или навечно заклеймить тысячу тряпок (ах, это мне Ика привез из Польши!), обсудить злободневные общественные проблемы (это безобразие, вода утром чуть-чуть покапает и прекратится, надо немедленно проводить канализацию!). Потом хозяйская дочка продекламирует стишок (ах, это будущая Анна Каландадзе!). Гости обсудят партию Спасский – Фишер, с умильной улыбкой вспомнят детей, оставленных на попечение бдительных, как церберы, бабушек, которые только и делают, что умоляют внуков, часами не вылезающих из ванной или туалета: хватит, выходи, выходи сейчас же! (Разве мы были такими?) И наконец с притворным вздохом помянут дорогих родителей, годами томящихся в комфортабельной клинике четвертого управления…
– А я уже два года одна живу, – тихо проговорила Лили.
– При чем здесь это? – Гулико приложила обе руки ко лбу.
– Пойду позвоню в Тбилиси, – сказала Лили.
– Если дозвонишься, – Ираклий сложил письмо и спрятал в карман.
Лили вышла в соседнюю комнату.
– Надо было забрать с собой Беко, – сказала Гулико, – какой он славный, правда? Хотя если брать Беко, то надо брать и Зину, а с Зиной Дато, а если Дато, то и Нико с ним…
– Продолжай, – сказал Ладо Ираклию, – почему ты замолчал?
– Да он все врет, – сказала Гулико.
– Потом женщины соберутся в комнате хозяйки, распустят тесные корсеты, выкурят по сигаретке, примерят, прикинут, пощупают новые шмотки: ах, какая ты, Жужу, где ты все это раздобыла! Никогда мне не позвонишь! Да ничего особенного, – скромно скажет Жужу, – только приятно, что можно спокойно выйти на улицу, ни на ком такого не увидишь. Ах, какая ты бессовестная, Жужу! Обменяй на мои белые сапоги, умоляю! Не могу, дорогая, Шота обидится, а то, ради бога, ведь ты знаешь, я с ума схожу по твоим французским сапогам.
– А вот и нет, английские лучше! – сказала Гулико.
– Не могу, умираю! – держался за живот Ладо.
Гулико пошла в туалет и через некоторое время вернулась очень бледная.
– Меня тошнит!
– Отчего?
– Оттого что испугалась! Я только в самолете не боюсь.
– Эх ты, макси-утка!
– Дайте мне ножницы, – крикнула Гулико, – есть или нет в этом доме ножницы!
Ираклий принес ножницы, и Гулико обрезала подол выше колена:
– Успокоились?
Размахивая отрезанным подолом, она принялась танцевать. Потом все танцевали и называли Гулико мини-уткой. «Ладо, убери руки», – хохотала Гулико. Потом зазвонил телефон.
– Тбилиси!
Когда Ираклий вошел в комнату, где стоял телефон, Лили лежала на софе и обеими руками сжимала трубку.
– Потуши свет, – прошептала она.
Ираклий повернул выключатель.
– Иди сюда, – Лили подвинулась к стенке. Ираклий присел на софу, наклонился и поцеловал Лили в грудь.
– Постой…
Вдруг она услышала голос матери:
– Я слушаю.
Ей захотелось плакать.
– Слушаю!
Лили опустила трубку на рычаг.
– Дура! – сказал Ираклий. – Чего ты ее мучаешь? Зачем нужно звонить ей каждый день?
– Отстань!
– Лили…
– Убирайся! – крикнула Лили.
Когда Ираклий вернулся, Гулико спросила:
– Плачет?
– Да.
– А я, честное слово, ей завидую.
– Потому что одна живет? – осклабился Ладо.
– Хотя бы поэтому. Что хочет, то и делает.
Появилась Лили:
– Чего стоите, давайте плясать!
Ираклий нацепил африканскую маску и схватил длинное копье, привезенное отцом из Африки.
– Этим копьем убивают жирафов.
– Почему жирафов?
– Потому что кретины… Жирафов, зебр, антилоп.
– Бедные жирафы.
– Я устала, – объявила Гулико, садясь на пол.
– Встань сейчас же, – заорал Ираклий.
– Мы ведем себя, как хиппи, – сказала Гулико, – и я очень тебя прошу, не кричи на меня, я не выношу крика. Из-за этого крика я чуть не сожгла папину машину…
– Между прочим, самым первым хиппи был Гекльберри Финн, мне отец сказал. – Ладо сел рядом с Гулико. – К черту танцы, я голоден, как на экскурсии.
– Что ты сказала? – Ираклий присел на корточки перед Гулико, – повтори, что ты сказала?
– Чуть не сожгла машину, говорю… А что?
Ираклий снял маску.
– Чуть не считается…
– Пошли домой, – Гулико дотронулась рукой до плеча Ладо.
– Иди, кто тебя держит.
– Что же, по-твоему, я одна пойду?
Ираклий встал, прислонил копье к стене, вытер вспотевшие ладони о брюки и повторил:
– Чуть-чуть не считается…
– Чего же ты не сожжешь вашу машину, – засмеялась Гулико, – ту, что у вас в гараже заперта, небось близко к ней не подходишь, трусишь, а со мной ишь какой смелый!
– Ладно, а почему ты хотела сжечь машину? – спросил Ираклий.
– Потому что я собиралась в Москву, а он не пустил. И зачем только построили эту проклятую дачу – море полезно для здоровья!
– Почему же ты не сожгла?
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Не знаю… А как я могла сжечь?
Лили подняла с полу маску:
– Мне идет?
– Очень, – ответил Ладо, – наконец ты похожа на человека!
– Подари, – повернулась Лили к Ираклию.
– Дарю.
– Дай-ка мне, – Гулико надела маску, – со мной-то он храбрый, ничего не боится, а к папочкиной машине близко не подходит, замок на гараже облизывает…
– А ну, встань, – Ираклий потянул Гулико за руку, – иди за мной!
– Куда?
– Иди, говорю.
– Погоди, – Гулико сняла маску и отдала Лили. – Идиотство, дышать нечем.
– Она думала, это противогаз, – засмеялся Ладо.
– Выйду в ней на эстраду, – Лили ласково погладила маску.
– Все спускайтесь во двор. Я сейчас приду, – распорядился Ираклий.
– А как ты будешь петь в маске? – спросил Ладо.
Лили надела маску и запела:
– Прекрасно буду петь.
– Меня, наверно, в кино будут снимать, – сказала Гулико.
– Я сказал, идите во двор.
– В кино играть нетрудно.
– Совсем нетрудно, – поддержала Лили.
– Главное, быть красивой и фотогеничной.
– Подумаешь, в кино каждый сыграет, – Гулико направилась к выходу. – Пошли, уже поздно, – вдруг она остановилась и повернулась к Ладо, – ты что, издеваешься надо мной?
– Я-а-а? – Ладо развел руками. – Но вообще-то знай, в кино сниматься уже не модно.
Они спускались по лестнице. Впереди шел Ираклий, поигрывая связкой ключей.
Когда они очутились во дворе, Ираклий подошел к гаражу, открыл ворота и вывел «Волгу».
– Ираклий! – крикнула Лили.
– Во-первых, насчет жирафов все вранье, во-вторых, пусть он не воображает! – вдруг вспыхнула Гулико. – И вообще мне все надоело, если уходим, то пошли. Как я появлюсь в таком виде, что мне дома скажут! Еще вопрос, кто макси-утка! Его собственная мамочка первая во всем Тбилиси длинное платье надела! Со мной он смелый!.. Скажи, Лили, разве я похожа на жирафа? Понимаю, была бы еще высокая! Всю жизнь мечтала быть повыше. Потому и не идет мне ничего, что я коротышка…
– Кто говорит, что ты жираф? – улыбнулась Лили.
– Он меня терпеть не может.
– А почему он должен тебя любить? – спросила Лили спокойно.
– Ты небось считаешь, что по тебе он с ума сходит?
– Разве это обязательно?
– Ты тоже хороша!
Тем временем Ираклий вышел из машины, вернулся в гараж, вынес оттуда два ведра с бензином, открыл дверцу, поставил в кабину оба ведра и дверцу оставил открытой. Потом он повернулся и крикнул, обращаясь к Гулико:
– Смотри и запоминай как следует!
– Выдумал ты все про жирафов!
Ираклий подошел к Гулико, вырвал у нее из рук обрезанный подол и обмотал его вокруг копья.
– Ты что, сдурел? – спросил Ладо.
– Заткнись!
Гулико вцепилась в руку Ладо.
– Пошли отсюда, идем!
Она заплакала.
– Да он шутит, – криво усмехнулся Ладо.
Ираклий вернулся к машине, сунул копье, обмотанное тканью, в бензин и пошел назад, считая шаги:
– Один, два, три, запомни хорошенько, четыре, пять, шесть, как надо сжигать, семь, восемь, девять, пригодится, десять, одиннадцать, двенадцать, – он подошел к ним совсем близко, – отойдите…
– Стой, – сказал Ладо, – а мотоциклы?
– Выведи на улицу.
Пока Ладо выводил мотоциклы за ограду, Ираклий стоял и ждал. Ладо вернулся.
– Поехали, – сказал он Ираклию, – хватит дурака валять!
– Идите со двора, – велел Ираклий и достал из кармана спички.
– Не смей! – Ладо схватил его за руку. – Прошу тебя, не делай этого!
– Отойди, не то врежу!
– Попробуй!
Ираклий размахнулся и ударил Ладо по лицу. Тот отлетел к забору.
– Господи, – завопила Гулико, – он правда сожжет!
Не помня себя, она подбежала к Ираклию.
– Как можно жечь машину! Ты всегда был противным!
– Нет, вы только поглядите на нее! – усмехнулся Ираклий.
Ладо вышел и сел на мотоцикл.
– Ты едешь? – окликнул он Гулико. – Я тебя спрашиваю!
– Ты куда? – Гулико побежала к нему, споткнулась о камень, упала, расшибла колени и почти ползком добралась до мотоцикла. – Куда ты, он сумасшедший! Он и в самом деле сожжет!
