Текст книги "Время любви"
Автор книги: Ширли Эскапа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
Глава 4
Генерал Тимоти Берн ощупывал сидящего перед ним племянника подозрительным взглядом. Прищурив глаза, он спросил:
– К чему вы все-таки клоните, молодой человек? Из вашего сбивчивого объяснения я так и не понял, зачем вам понадобилось втягивать меня в эту историю.
– Как я уже доложил вам, сэр, лейтенант Парзини спас мне жизнь, – тихим голосом произнес Марк.
На столе зазвонил телефон. Генерал схватил трубку, но сперва, прикрыв ее ладонью, небрежно сказал:
– Кажется, вы забыли, что мы находимся на войне, а я не председатель благотворительного общества.
По правде говоря, генерал всегда относился с неким подозрением к этому юноше, сыну родного брата своей жены, который, по сути, не являлся его прямым родственником. Несмотря на огромный рост, парень был слишком нежен и впечатлителен. Берна приводили в замешательство утонченность молодого человека, его врожденная деликатность.
Вот и сейчас, разговаривая по телефону, генерал вдруг поймал себя на мысли, что Марк напоминает ему одинокий побег тростника, который так легко сломать. И вообще он был слишком хрупок для офицера прославленной Пятой армии.
Положив трубку на рычаг, генерал снова взглянул на племянника и спокойным тоном произнес:
– На войне нередко случается, что низшие чины получают… ммм… неправильные команды. Вы принимаете свой неточный приказ слишком близко к сердцу.
Марк упрямо тряхнул головой.
– Я не имел права его отдавать. И если уж на то пошло, дело вовсе не в моем необдуманном приказе.
Брови Берна сошлись на переносице, голос посуровел.
– Объясните, майор! – приказал он. – И позвольте напомнить, что лейтенант Парзини не понравился мне с первого взгляда. Тот еще тип, по-моему.
– Я понимаю, сэр, что с моей стороны не очень красиво обращаться за помощью к вам, используя в какой-то степени ваши добрые чувства к моему отцу, брату вашей жены. Прошу за это прощения, но…
Генерал хотел было отмахнуться, однако Марк все-таки закончил:
– …Но я набрался смелости напроситься к вам на прием только потому, что перед лейтенантом Парзини я в неоплатном долгу.
– Если уж вы затронули эту тему, готов признать, что я бы вас и не принял, не будь вы моим племянником. У меня и без того много дел. Однако продолжайте, майор, и извольте на сей раз высказаться более определенно.
Стараясь говорить как можно более спокойно и сдержанно, Марк поведал дяде всю правду. Завершая рассказ, он объяснил, что, если бы не его идиотский приказ, сержант Маллиган был бы сейчас жив, что смерть сержанта была ужасна и мучительна, а сам он, майор Картрайт, впал в такую панику, что, словно малое дитя, позволил младшему по чину офицеру провести себя по тому проклятому полю. И еще Марк признался, что им в тот момент владело лишь одно чувство – страх.
Забыв о сдержанности, он обхватил руками голову и зажал ладонями уши.
– Боже мой, я до сих пор слышу кошмарный вопль Маллигана. Даже не вопль – звериный вой…
Долгое время генерал хранил молчание.
Не в силах больше сидеть в звенящей тишине, Марк ткнул пальцем в медаль на своей груди и убежденно проговорил:
– Я не заслужил эту награду. Ее по праву должен был получить Винченцо Парзини, а не я.
– И вы можете привести веские доказательства? – В ожидании ответа генерал сощурился.
– Нет, не могу, – признался майор. – Винченцо и есть доказательство… А потом я снова совершил трусливый поступок: не признался, что получил медаль не по заслугам, подло смолчал, когда надо было заявить, что награждать за храбрость нужно Винченцо…
Внезапно Марк обмяк, откинул голову назад и зарылся пальцами в густые волосы. Жест был непроизвольный, но такой характерный для всех представителей семейства генеральской супруги, что в свое время даже стал объектом шуток.
Лицо генерала смягчилось. В конце концов у парня было совсем другое призвание. Выпускнику Гарварда вовсе не требовалось вырабатывать военную выдержку и жесткость характера. И все же… Такой высокий, стройный, Марк выглядел сейчас каким-то маленьким, сломленным…
– То ли форма твоя сшита не по фигуре, то ли ты сам съежился. – Генерал откашлялся. – Ну-ка, мой мальчик, выпрямись, будь достоин своего отца. Ты должен быть настоящим Картрайтом!
Марк встрепенулся на своем стуле и выпрямил спину. То, что суровый генерал упомянул его отца, безусловно, было проявлением симпатии, а это хороший знак.
– Неправильные приказы, как правило, являются результатом обманчивых рассуждений, – неожиданно заявил Тимоти Берн. – А обманчивые размышления приводят к ложным выводам. – Он коротко рассмеялся. – Ты слишком благороден в своих помыслах, и это тебе только во вред.
После недолгой паузы он продолжил.
– Кстати, майор, хочу, чтобы вы знали: я бы и так освободил вашего Парзини, раз уж вы меня об этом попросили. Но то, что только ради помощи приятелю, оказавшемуся самым обыкновенным насильником, вы пошли на такую изощренную ложь и не побоялись предстать передо мной в плохом свете, выше моего понимания, хотя и… достойно похвалы.
Генерал поднялся из-за стола, показывая, что аудиенция окончена.
– Завтра я издам необходимый приказ, а сегодня у меня очень много другой работы. Вся эта писанина отнимает массу времени.
Марк вскочил со своего места, четко отсалютовал и громким голосом произнес:
– Не могу выразить свою благодарность, сэр, но…
– Вот и не надо ее выражать, – сдержанно ответил генерал и жестом указал племяннику на дверь.
Однако не успел Марк взяться за ручку, как Тимоти Берн окликнул его.
– Между прочим, я рад, что в этой истории принимает участие отец Доннелли. Этот человек великолепно себя зарекомендовал. Если бы он сам обратился ко мне, я бы с большим удовольствием выполнил его просьбу. Мудрый старик помог спастись одному моему человеку – капитану Формсби. – Генерал мрачно усмехнулся. – Получается, что капитан Формсби обязан своей жизнью отцу Доннелли.
Когда Марк покинул по-военному суровый кабинет генерала, на него навалилась жуткая апатия. Словно из него выкачали все жизненные силы. Напряжение ушло, тело расслабилось, как бывает в первые мгновения после акта любви. В состоянии полной прострации Марк бродил по улицам, не замечая ни мертвенно-бледных нищих, дергающих его за рукав, ни прекрасных цветов, пробивающихся сквозь трещины тротуара.
Наконец он очутился в великолепном парке, в центре которого стояли две статуи – Гарибальди и его грустноглазой супруги Аниты. Парк этот был заложен в честь павших в борьбе против французских захватчиков, осадивших Ватикан.
– Вот так всегда и бывает, – тихо пробормотал он, – надо умереть, чтобы в твою честь заложили сад, где будут нежиться на солнышке те, за кого ты отдал жизнь…
Эти люди погибли шестьдесят лет назад. Тогда уже жил на свете его итальянский дедушка, который впоследствии так часто рассказывал о них совсем маленькому внуку.
Очнувшись от размышлений, Марк взглянул на часы. Надо поторапливаться, не то можно опоздать на встречу с отцом Доннелли. Марк быстрым шагом направился к церкви Святой Сесилии на Трастевере.
Войдя в храм, майор опустился на колени перед мраморным изваянием святой Сесилии, и на него снизошло чудное спокойствие, какого он не знал никогда раньше. Вспомнилась простая белая церквушка возле родительского загородного дома в небольшом местечке Престен в штате Коннектикут. Построена она была сравнительно недавно, но, казалось, стояла вечно, будто вросла в тамошнюю землю.
Само собой вспомнилось крещение в этой церкви новорожденного сынишки, потом в памяти всплыло сияющее лицо Фрэн, кормящей первенца, ее налитая грудь…
Не поднимаясь с колен, Марк вытащил из нагрудного кармана фотографию жены и, глядя на нее, погрузился в глубокую задумчивость.
Внезапно он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, оглянулся и вскочил на ноги.
– Ах, это вы, отец Доннелли! – с облегчением воскликнул Марк.
– Вы молились, сын мой?
Марк снова бросил взгляд на фотографию Фрэн.
– Если бы вы знали, как мне хочется молиться, святой отец, но что-то плохо получается.
– Желание равносильно самой молитве, уверяю вас.
– Возможно. – Марк положил фото в карман.
– Мне надо кое-что передать вам, сын мой. Для того я сюда и пришел. – Глаза священника за стеклами очков сверкнули. – Готовы ли вы выслушать меня?
– Конечно!
– Я буду краток. Завтра в полдень я смогу передать вам ответ Сесилии. Приходите ко мне.
– Завтра?
– Да. А теперь я вас оставлю.
С этими словами отец Доннелли выскользнул из церкви так же бесшумно, как и вошел.
Марк был пунктуален – церковные колокола еще не отзвонили, когда он появился перед священником с бутылкой виски в руках. Отец Доннелли принял подношение, слегка нахмурившись, поблагодарил кивком головы и поставил бутылку на буфет. Пригласив гостя сесть, он приступил к главному.
– Значит, так. Старшие Тортелли считают, что изнасилование является неизбежным злом, которое несет с собой любая война. И тут они абсолютно правы. Этим, как правило, всегда грешат армии-победительницы. – Священник сжал пальцы так, что побелели косточки, голос его стал суровым. – К несчастью, мужчины полагают, что, получив разрешение убивать, они получают также разрешение насиловать.
– По-моему, еще Цицерон говорил, что закон умолкает, когда начинается война.
– Вы не ошиблись, это действительно сказал Цицерон, – подтвердил отец Доннелли и, помолчав, добавил: – Меня просили передать, что синьор Тортелли с благодарностью принимает ваше предложение.
– С благодарностью?
– Вот именно. Сегодня утром я удвоил сумму, названную мной вчера, и это возымело действие. – Неправильно истолковав удивленный взгляд Марка, священник поспешно сказал: – Нет-нет, не волнуйтесь, это как раз столько, сколько вы сами назначили, ни пенни больше.
– Невероятно! – воскликнул Марк. – Просто невероятно. – Он широко улыбнулся, но улыбка быстро угасла, а брови сосредоточенно сошлись на переносице. – Они, надеюсь, не знают, что деньги от меня? То есть я хочу спросить, сказали ли вы, что платит Винченцо?
– Уверяю вас, ваше имя упомянуто не было, – торжественно заверил его отец Доннелли. – Вообще-то мне, видимо, не стоило удваивать сумму. Они бы немного поторговались, но в конечном итоге все равно согласились бы. У таких бедных людей, как Тортелли, иного выбора нет. – Внимательно посмотрев на майора, он вдруг спросил: – Вам ведь это известно, не так ли?
– Мне?
– Перед вашим приходом я как раз размышлял о жизненных превратностях. Как это ни странно, деньги могут обернуть зло во благо.
– Я не совсем уверен…
Священник презрительно усмехнулся:
– Да, это действительно так, уж поверьте. Девушка скажет, что она солгала об изнасиловании. И это тоже будет ложь, но ложь во спасение, которая не затронет ничьей чести, кроме ее собственной.
– Я понимаю, что вы имеете в виду.
– Прекрасно. Впрочем, я и не сомневался, что вы поймете. Итак, она заявит итальянским полицейским, будто сама соблазнила американского офицера. И еще сообщит, что избил ее совершенно другой человек, о котором она помнит лишь то, что у него страшный калабрийский акцент.
– Даже не знаю, как вас благодарить, святой отец, – робко пробормотал Марк.
– Я могу добавить еще кое-что, сын мой. Девушка интересовалась вашей персоной.
– Правда? – От неожиданности Марк даже привстал со стула.
– Да. Она достаточно точно описала вашу внешность: высокий красивый офицер с добрыми глазами. А еще добавила, что вы дали ей шоколад. – Старик задумчиво улыбнулся. – Как-то одна пожилая деревенская женщина в разговоре со мной сказала, что на свете существуют два типа людей: порядочные и проклятые. Именно так она и выразилась – порядочные и проклятые, я это запомнил навсегда. Она пояснила, что порядочные люди дарят конфеты детям во имя добра, а проклятые делают то же самое во имя зла. – Священник снял очки и устало потер глаза. – Крестьянка тогда добавила, что добро может понять зло, а вот зло никогда не в состоянии понять добро.
Замолчав, он снова водрузил очки на нос. Внутренним чутьем Марк понял, что священник еще не все сказал, и остался сидеть на своем стуле. Отец Доннелли долго молчал, уставившись затуманенным взглядом в окно, потом встал.
– Будем молиться, майор, чтобы Америка была хотя бы наполовину так добра к этой чистой душе, как она того заслуживает. И не обманула ее надежд, – закончил он тихим голосом.
Марк решил, что в ванну уже набралось достаточно воды, чтобы хорошенько искупаться, и устремился по коридору, украшенному канделябрами, в дальний угол квартиры. Он так торопился погрузиться в роскошную, черного оникса ванну графини, что не заметил пару армейских ботинок на своем пути и, споткнувшись об них, упал. Раздался истерический хохот. Марк поднял глаза и увидел прямо перед собой согнувшегося пополам Винченцо.
– Это ты? Какого черта?.. – Закончить Марку не удалось, ибо его самого разобрал смех.
Отхохотавшись, друзья уставились друг на друга.
– Итак, тебя отпустили, – констатировал Марк, все еще сидя на холодном мраморном полу.
Взгляд Винченцо стал виноватым.
– Оказывается, я ничего такого не сделал… – хриплым голосом пробормотал он.
Марка охватило двойственное чувство – отвращения и облегчения, однако облегчение победило. Он вскочил на ноги и испустил радостный вопль:
– Ура! Молодец!
– Господи, Марк, как тебе это удалось? Я ничего не говорил, как ты велел, и вдруг мне заявляют, что я свободен. Ничего не понимаю. Как это получилось?
– И не надо понимать. Однако быстро сработало! Даже не ожидал.
– Мне сказали, что она созналась, понимаешь? Соврала. И еще сказали, что во всем виновата она, а моя совесть чиста и я свободен.
– Все верно.
– Меня отправляют в другую часть.
– Куда?
– Еще не знаю. Завтра в шестнадцать ноль-ноль я должен явиться к полковнику Сондерсу.
– Ну ладно, Винченцо, пойдем, я куплю тебе что-нибудь выпить. Ведь надо отпраздновать твое освобождение. Только ванну приму, ладно?
– Спасибо тебе, дружище. – Винченцо протянул Марку руку. – Ты и впрямь спас мне жизнь, хоть я и не могу взять в толк, как это у тебя получилось.
Марк секунду боролся с собой и лишь после некоторого усилия заставил себя взглянуть в глаза Винченцо.
– Не надо меня благодарить, я сделал то, что должен был сделать, чтобы вернуть свой долг.
Когда же Марк наконец вылез из благословенной ванны, Винченцо, полностью готовый к выходу, уже ожидал его в гостиной.
– Слушай-ка, парень, – с ходу заявил он, – давай уговоримся о встрече. Надеюсь, ты не против?
– Буду только рад. Когда и где?
– В июне пятьдесят четвертого. В Риме.
– Договорились, лейтенант. Итак, запомните: вы обязаны явиться в «Гранд-отель» двадцать второго июня 1954 года ровно в шестнадцать ноль-ноль!
* * *
В тот же вечер, вернувшись в квартиру после вечеринки с приятелем, Марк засел за письмо жене. Из-под его пера вышло всего несколько строк, после чего Марк остановился и глубоко задумался. Продолжать не было сил.
Странная вещь, думал он, комкая лист бумаги и отправляя его в мусорную корзину, он всегда гордился своим происхождением и воспитанием, а теперь именно они ему мешают объясниться с самым дорогим человеком на свете. Скромность, застенчивость, замкнутость и гордость – вот что как препятствие встало между ним и Фрэн.
В полном отчаянии Марк встал из-за стола, вышел в тот самый коридор, где накануне так нелепо растянулся на полу, и принялся мерить его шагами.
Как, ну как объяснить жене, что его увлекла невинная красота очаровательной девочки, как сказать простыми словами о ее чистоте и о том, как эта чистота была грубо попрана? Могла бы его жена – да что там говорить, любая женщина в мире – понять и простить то совершенно невинное чувство, ту нежность, что он ощущал к этой простой, необразованной девочке, которую и видел-то только дважды и то так недолго?
Тоска сжала его сердце, когда отец Доннелли сегодня сказал, что эта милая девчушка спрашивала про него, Марка. И об этом надо написать? И это должна была понять Фрэн?
Но отец Доннелли сказал кое-что еще. «Будем молиться, чтобы Америка была добра к этой чистой душе и не обманула ее надежд…»
Марк все ходил и ходил по коридору, а слова священника эхом отдавались в голове.
Глава 5
Запахнувшись, как в простыню, в свой фирменный халат медсестры с красным крестом, Сесилия Тортелли вступила на борт корабля, который должен был доставить ее в Нью-Йорк.
Простая девчонка Сесилия Тортелли – и вдруг помощница медсестры! Кто бы мог подумать! Нет, это не сон и не обман – вот она стоит, одетая в медицинскую форму, придающую ей в глазах окружающих да и в собственных определенный и очень важный статус.
Даже в животе все переворачивалось от сознания своей значимости, от возбуждения, страха перед будущим, от счастья и надежды – и грусти оттого, что она испытывает так мало горечи от расставания с отцом и мачехой.
За оставшиеся до отплытия две недели Сесилия каждый день улучала минутку, чтобы взглянуть на себя в старое потрескавшееся зеркальце, снова и снова дивясь происшедшим с ней переменам. Накрахмаленный белый халат волшебным образом вытащил ее из той страшной нищеты, в которой проходила ее безрадостная жизнь и с которой она уже смирилась.
Америка… Эта страна казалась ей столь же загадочной, далекой и недостижимой, словно райские кущи.
Случилось так, что у мачехи произошли преждевременные роды и младенец родился мертвым. Визгливо изрыгая проклятия, Маручча немедленно обвинила в постигшем ее несчастье падчерицу. По ее словам, вернувшись тогда от Винченцо, девушка принесла в дом сглаз.
– Это кровавые деньги! – выплевывала она в лицо Сесилии. – Да-да, кровавые! Из-за них погиб мой малыш!
Но ни горе, ни проклятия не остановили Маруччу Тортелли, когда Сесилия протянула ей в подарок триста долларов. Она с жадностью выхватила из рук падчерицы эти самые «кровавые деньги». А у девушки осталось двести долларов. Переведя эту сумму в лиры, она восхитилась: надо же, целое состояние! Теперь она сможет отправиться в Америку и продержаться первое время, пока найдет работу.
Едва получив вожделенные деньги, Маручча тут же пустилась в жаркие дебаты с мужем по поводу того, как их потратить наилучшим образом. Супруг намеревался приобрести виноградник в Тоскане, но Маручча уже видела себя за кассой собственного бакалейного магазинчика. Споры не прекращались даже в день отъезда Сесилии, четко запечатлевшись в памяти девушки, стоящей на пороге новой жизни.
Госпитальное судно называлось «Хартон». Этот некогда фешенебельный лайнер, курсировавший между Соединенными Штатами и Бермудскими островами, казался Сесилии огромным плавучим дворцом, поражающим своей роскошью.
С того самого момента, как она приняла решение отправиться в Америку, ее жизнь изменилась самым волшебным образом. Начать хотя бы с того, что Марк стал заниматься с ней английским языком и устроил так, что занятия должны были продолжаться во время путешествия на корабле. С этой целью была выбрана сестра Гарднер, дипломированный медицинский специалист.
Поначалу мачеха воспротивилась идее подобных уроков, но дело решили настойчивые уговоры отца Доннелли. Сразу же выяснилось, что у Сесилии отличный музыкальный слух, столь необходимый при изучении незнакомого языка.
– Девочка, безусловно, талантлива, – с грустью сказал отец Доннелли Марку. – Если бы не отчаянная бедность, которая ее окружала с детства, она могла бы стать неплохим лингвистом.
Что-что, а уж тяжелая работа Сесилию никогда не пугала. Сестра Биллингтон ясно дала ей понять, что должность помощницы медсестры включает в себя и обязанности обыкновенной уборщицы. Чтобы проверить, на что она способна, накануне отъезда эта ревностная поборница строгой дисциплины и чистоты дала Сесилии задание отскоблить операционные инструменты и, надо сказать, осталась довольна тем, как девушка справилась с полученным поручением. А уж сестре Биллингтон было трудно угодить…
Сесилия одиноко стояла на палубе, глядя на удаляющиеся берега родной Италии. И лишь когда земля скрылась из виду, со вздохом отвернулась и стала смотреть на великолепный закат. Хватит грустить! Вперед, в открытое море, прочь от безрадостной жизни!
Включились корабельные прожектора, ярко осветив гигантские красные кресты на бортах.
Девушка слышала, что, согласно положениям Женевской конвенции, на госпитальные суда не нападают. К тому же Сесилия считала, что по негласным законам военного времени плавание на кораблях с красным крестом совершенно безопасно. Однако на борту «Хартона» она узнала, что всего несколько недель назад из Неаполя вышло точно такое же судно, но до пункта назначения так и не добралось, поскольку было атаковано с воздуха немецкими бомбардировщиками и затонуло.
Ей также было известно, что на подобных кораблях отсутствует вооружение. Капитан Винтер был сугубо штатским человеком, так же как и весь остальной экипаж. У капитана не имелось даже обычного пистолета. Однако в сейфе полковника Смоллена, старшего офицера и главного врача, хранились две винтовки – на случай возможного мятежа. От бомбардировки они, естественно, спасти не могли.
На борту «Хартона» находилось триста раненых и около сорока медицинских работников. Собственно, тяжелых было человек сто пятьдесят; они так страдали, что не могли удержаться от громких, почти нечеловеческих воплей. С остальными дело обстояло несколько легче. Кое-кто был закован в гипсовый корсет, кто-то оправлялся от перенесенного вирусного гепатита, еще кто-то – от контузии. Были случаи малярии и даже тифа.
Сейчас, на этом великолепном корабле, посреди бескрайнего океана, было трудно представить себе тысячи беженцев, отчаянно боровшихся за свою жизнь в ставшем уже совсем далеком Неаполе, где неистовствовала эпидемия инфекционного гепатита.
Операционные располагались в изолированных от окружающих трюмах «Хартона». Операций предстояло проводить много.
Ни для кого не было тайной, что «Хартон» не пойдет прямо в Нью-Йорк. Только через четыре недели он должен войти в нью-йоркскую гавань в сопровождении единственного эскадренного миноносца «Фордайс». Придется часто лавировать, чтобы избежать встреч с вражескими подводными лодками, а это займет много времени.
Да и скорость надо будет сбрасывать, вместо обычных восьми – двенадцати узлов они пойдут гораздо медленнее.
Кроме того, «Хартон» сначала направится в Гибралтар, что займет четыре дня, а оттуда – в Монровию, это еще где-то около шести дней. В Монровии они пробудут около двух суток, чтобы пополнить запасы топлива в этом портовом городе.
Следующая остановка будет в Бразилии, где в Ресифи находится американская база подводных лодок. И только через девять дней после этого «Хартон» пристанет к берегам Нью-Йорка.
Сесилия ела вместе с врачами и медсестрами в общей столовой. Когда она впервые уселась за стол, перед ней поставили тарелку с консервированной курицей. Девушка обомлела. Она и представить не могла, что можно есть курицу из банки. Вопреки ожиданиям блюдо оказалось очень вкусным и нежным. С необыкновенным аппетитом Сесилия накинулась на еду. Потом отведала странного, но тоже чрезвычайно вкусного напитка, именуемого кока-колой, от которого непривычно и ужасно смешно щекотало в носу.
Едва ли не впервые в жизни девушка наелась до отвала.
На второй день плавания Сесилия решила отправиться спать попозже. Все было так интересно, так необычно, просто дух захватывало. Было жаль терять время.
Она посмотрела фильм с красивым названием «Унесенные ветром» и, как ни странно, разобрала английскую речь. Скарлетт ее раздражала, выводила из себя, зато Сесилия немедленно всем сердцем влюбилась в Ретта Батлера. Фильм вселял надежду на будущее, чего она давно уже не ощущала, несмотря на свои семнадцать лет…
Несколько человек из экипажа организовали маленький оркестр, и через три дня, в среду вечером, было решено устроить танцы.
Если ей не разрешат остаться в своем сестринском халате, придется отказаться от участия в вечеринке. В багаже Сесилии не было ничего подходящего для такого случая. Да и кто мог ожидать, что в такое время на корабле объявят танцы?
Захватив с собой англо-итальянский разговорник, Сесилия отправилась на палубу. Полная луна сияла в высоком небе, а Сесилия обожала читать при лунном свете. К тому же прямо за ее спиной светилась синяя аварийная лампа.
Едва она раскрыла книжку, как рядом вспыхнул огонек зажигалки, и американский солдат спросил:
– О, разговорник Берлица. Как я понимаю, вы изучаете итальянский?
– Нет, – отозвалась Сесилия, – английский.
– Так, значит, вы итальянка? – вмешался на ее родном языке другой военный. – Позвольте представиться. Лейтенант Альберто Риццоли. Вы можете называть меня просто Алом.
Какое счастье снова слышать итальянский язык! Вскоре они с Алом уже дружески болтали. Солдат, заговоривший первым, тихо ретировался. Конечно, речь зашла о только что просмотренном фильме.
– Знаете, – неожиданно заявил Ал, – вы очень на нее похожи.
– На кого? – не поняла Сесилия.
– На Скарлетт О'Хара. Вернее, на Вивьен Ли.
Девушка рассмеялась.
– Вы мне льстите! – воскликнула она.
– Похожи, похожи, не спорьте. – Он забрал из ее рук разговорник и предложил: – Что ж, Скарлетт, пойдем немного прогуляемся.
Лунная ночь была совершенно волшебна, теплый ветерок приятно обвевал лицо, а откуда-то из граммофона доносился полный любовной истомы голос Веры Линн. «Мы увидимся с тобой снова» – разобрала Сесилия.
Они подошли к поручням и стали смотреть в черные океанские воды. Как-то само собой получилось, что девушка опустила голову на плечо Ала, а он обнял ее за плечи. Ал тихонько подпевал Вере Линн, и, к своему изумлению, Сесилия обнаружила, что тоже мурлычет эту прелестную мелодию.
«Боже мой, – подумала она, – я же не пела тысячу лет! Когда это было в последний раз? Ах да, еще при жизни мамочки…» Тогда ей еще было хорошо и она не боялась петь даже в полный голос. К глазам девушки подступили горячие слезы.
Когда песня наконец смолкла, она отстранилась от Ала и тихо произнесла:
– Спасибо, все было прекрасно. А теперь извините, но мне нужно идти.
– Я увижу вас на танцах?
– Может быть.
Но она твердо решила не приходить на вечеринку.
В понедельник сестра Гарднер, сухопарая дама средних лет, сама себя называющая старой девой, решила посвятить вечер развитию у Сесилии разговорных навыков в английском языке. И тема нашлась подходящая: предстоящая вечеринка.
С трудом подбирая слова, все время ошибаясь и исправляясь, Сесилия пустилась в сбивчивые объяснения, почему она не стремится пойти на танцы.
Сестра Гарднер неожиданно проявила понимание. В Америке, пояснила она, совершенно нормально взять платье на вечер. Так сказать, напрокат. У нее здесь с собой три платья, и одно из них она с радостью одолжит Сесилии.
Вместо того чтобы обрадоваться, девушка задумчиво покачала головой.
Как это все неловко! В Риме тоже было в порядке вещей брать на время чужую одежду, но только в узком кругу семьи. А сестра Гарднер в общем-то совершенно незнакомая женщина. Нет-нет, это невозможно!
Видя ее непреклонность, сестра Гарднер избрала другую тактику, сделав вид, что слишком серьезно относится к отказу Сесилии.
Она резко поднялась со стула и обиженно произнесла:
– Я хотела как лучше. И должна сказать, еще никто в жизни не брезговал моими платьями!
Сесилия капитулировала.
На следующий вечер опять показывали кино, на сей раз это была «Касабланка». Ал уже поджидал ее в затемненном холле. Он успел занять два места, чтобы посмотреть фильм рядом с Сесилией. «Касабланка» оказалась мелодрамой, и девушка плакала, не стыдясь слез.
После фильма Ал поведал ей, что недавно переболел инфекционным гепатитом и теперь проходит реабилитацию. Его боевой командир находится на корабле и тоже перенес это неприятное заболевание печени. В тоне, которым Ал сообщил об этом Сесилии, почудилась гордость, что их с командиром свалила с ног одна и та же хвороба.
– А вот и он, – внезапно воскликнул Ал, указывая на одинокую фигуру у борта. – Эй, майор, как вы себя чувствуете?
Никакой субординации! До войны Ал был простым каменщиком и считал, что раз для них обоих военные действия закончены, то можно говорить с майором неофициальным тоном.
– Благодарю, лейтенант, совсем неплохо, – с ледяной вежливостью отозвался тот.
– Хочу познакомить вас с моей девушкой, – продолжил Ал, словно не замечая его холодности. Схватив Сесилию за руку, он подтащил ее к майору. – Сесилия Тортелли, это майор Култер.
– Здравствуйте, сэр, – пробормотала Сесилия одну из фраз, затверженных ею еще в Риме.
– Рад познакомиться с вами, мисс, – склонив голову, произнес майор Култер. – Вы хорошо говорите по-английски. Весьма похвально.
Так далеко познания Сесилии пока что не заходили, и она беспомощно повернулась к Алу. Тот с легкостью, ни на секунду не задумываясь, перевел последнюю фразу. Что за замечательный парень, подумала Сесилия, как здорово говорит на обоих языках! Она не сомневалась, что знать и английский, и итальянский мог только высокообразованный человек. Откуда ей было знать, что ист-сайдский акцент Ала резал ухо любому американцу.
Ал радостно улыбнулся. Ему было чрезвычайно приятно представить майору такую прелестную девушку. До этого момента Сесилия видела Ала лишь на освещенной лунным светом палубе и в неверных лучах кинопроектора. Сейчас она заметила, что от улыбки на его лице появились три ямочки – на щеках и подбородке.
Молодой человек был высок и худ, но форма сидела на нем отлично, придавая его фигуре некую элегантность.
Вот и настала долгожданная среда.
– Твое платье прелестно, – вальсируя с Сесилией, прошептал Ал прямо ей на ухо. – Но до тебя ему далеко. Ты само очарование. – С этими словами он легонько поцеловал ее в волосы.
Ал оказался не только интересным собеседником, но и отличным танцором. Нежно, но властно обхватив ее за талию, он вел Сесилию в танце, подсказывая необходимые темп и ритм.
Какое счастье, подумала девушка, что, встречаясь с Анной, они украдкой вальсировали друг с другом! Это дало определенный навык, и теперь она не чувствовала себя неуклюжей неумехой.
Было невыносимо приятно кружиться в объятиях Ала. А тот прижал ее сильнее, поцеловал в шею и стал бормотать слова любви. Девушка радостно улыбалась в ответ, не сомневаясь в его искренности.
Могла ли она представить, что все так получится, когда вступала на палубу корабля? Сесилия зажмурилась и глубоко вздохнула. Ал не смотрит на нее как на прокаженную, а ведь именно таковой она себя и считала. По законам общества, в котором она жила, Сесилия навсегда должна была остаться изгоем, которого порядочные люди обходят стороной. Потому-то она и приняла решение уехать в Америку, где никто не знает о ее позоре. Ведь и отец Доннелли не раз говорил ей, что даже разлуку с родиной перенести легче, чем изгнание из привычной среды.
