355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ширли Эскапа » Время любви » Текст книги (страница 18)
Время любви
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 20:45

Текст книги "Время любви"


Автор книги: Ширли Эскапа



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Глава 40

Талантливая, усидчивая, блещущая умом, Джина училась великолепно, далеко опережая остальных студентов, но в ее сердце все еще бушевала ярость. Именно это чувство, тщательно скрываемое ею от всех, по-видимому, и подстегивало исходящую от нее энергию. Ее эссе были самыми лучшими; она не только входила в теннисную команду университета, но и являлась активнейшим членом редколлегии университетской газеты. Одним словом, как однажды выразился ее профессор по математике: «Джина О'Коннор – тот редкий тип студента, что встречается раз в столетие и преподавать которому не только удовольствие, но и огромная ответственность».

И только один человек в мире знал, что всеми ее талантами движет единственное чувство – жажда мщения. И этим человеком была Мириам Штерн.

Родители Фабриции понимали, что дочь, вернувшись из Сан-Франциско, где она вкусила все радости свободы, не станет жить с ними в замке «Бо Сьель», и поэтому купили для нее чудесную квартиру в старой – и самой респектабельной – части города. Из окон открывался вид на знаменитую стену древней крепости, прославившуюся тем, что когда-то, в глубине веков, на нее забрались женщины и прогнали осаждающих город врагов, поливая их сверху обжигающе горячим супом.

– Не может этого быть, – засомневался Руфус, когда Фабриция поведала ему историю позорного бегства захватчиков. – Наверняка это очередная романтическая выдумка.

– Ну, выдумка или нет, но мы, женщины Женевы, считаем эту историю чистой правдой.

Это было ее любимое выражение – «мы, женщины». Ярая феминистка, видевшая в законе о равной оплате труда 1963 года победу американских «нас, женщин», Фабриция включалась в такую же кампанию для женщин Швейцарии и посему поддерживала идеи левых сил. «Мы, женщины, – существа, созданные для политики», – твердила она.

Руфуса забавляли убеждения Фабриции; откровенно подтрунивая над ней, он не сомневался, что она, хотя и была на три года старше его, пройдет через эту фазу и забудет о ней.

Фабриция, настоящий сгусток энергии, увлекала Руфуса своей загадочностью, непостижимой таинственностью, неутомимой сексуальной активностью.

Обладая прирожденным талантом возбуждать, она понимала, что Руфусу безумно интересно узнать, как она проводила время в Америке, и со смаком рассказывала о разнузданных оргиях, в которых принимала участие – с представителями разных национальностей и разной сексуальной ориентации. Мечтательно поднимая глаза к потолку, она поясняла, что, не являясь лесбиянкой, часто отправлялась с ними в кровать.

– Да? И как часто? – возбужденно спрашивал Руфус.

– Ну, сейчас и не припомнить… – томно вздыхала она.

Это его подхлестывало, сводило с ума. Стоило ему представить Фабрицию в объятиях женщин, как он бросался на нее и овладевал ею с таким неистовством, будто жаждал доказать, что он гораздо лучше. Доводя Фабрицию до умопомрачения, Руфус сжимал ее в своих сильных руках, и, если она была отличным учителем, то он – отличным учеником.

Руфус сам удивлялся, как это он ухитряется еще и ходить на работу. Как бы бурно и неутомимо ни вела себя Фабриция в постели, она непременно настаивала, чтобы ночевал он у себя дома. Поэтому чаще всего Руфус добирался до своей квартиры в шесть утра, перехватив по дороге горячую булочку в кафе за углом.

Как-то в одном американском издании появилась короткая заметка, написанная Фабрицией, и с тех пор она предпочитала называть себя журналисткой. Сейчас она собирала материал для статьи о развитии гольф-клубов в Швейцарии. Да и вообще без дела не сидела. Даже добровольно работала в доме для престарелых и время от времени просила Руфуса отвезти какого-нибудь несчастного, забытого всеми старика повидаться с бессердечной семьей.

Как и предсказывал дед, по-французски Руфус говорил теперь вполне уверенно, но тем не менее не забывал настроить приемник на волну «Голос Америки». Слушая родную радиостанцию, он и узнал о чудовищном убийстве президента Кеннеди. Тогда, в этот ужасный вечер, ровно через два месяца после приезда в Швейцарию, Руфус отменил очередное свидание с Фабрицией и в полном одиночестве напился.

А затем в почти невменяемом состоянии заказал телефонный разговор с Редклиффом.

Ни для кого не секрет, что общее горе способно примирить, заставить забыть нанесенные обиды. Бывшие влюбленные проговорили целый час – вместе рыдали, вместе пытались осознать смысл происшедшего.

Через необозримые просторы океана до него донеслось чирканье спички, а затем сильный выдох.

– А я и не знал, что ты куришь, – удивился Руфус.

Уж он-то должен знать о ней все, говорил его тон.

– Я не крала ту брошь, – совершенно спокойно проговорила Джина.

– Знаешь, ты можешь мне не верить, но я это понял только сейчас, – задумчиво сказал Руфус.

– Ну отчего же? Я тебе верю, – отозвалась Джина и холодно добавила: – По крайней мере мне так кажется.

Руфус скрежетнул зубами.

– Знаю, такое не прощается. Но, может, ты дашь мне шанс?

– Ничего не могу обещать. Пока.

– Я приеду домой на Рождество.

– Вот как?

– Смогу я повидаться с тобой?

– Не знаю. – Джина нахмурилась. – Не уверена. Поживем – увидим. Больше говорить с тобой не могу, тут кое-кому требуется телефон.

И в то же мгновение она бросила трубку. Надо сразу же перезвонить, подумал Руфус, услышав гудки отбоя. Наверняка разговор стал Джине неприятен, и она придумала отговорку.

Едва Руфус положил трубку на рычаг, раздался звонок.

– Милый, я так за тебя волнуюсь, – услышал он голос Фабриции.

– Пойми же, я не в состоянии сейчас разговаривать. Погиб президент моей страны. В него стреляли. Он убит!

– Да, но у тебя так долго было занято, – надулась Фабриция.

– Вполне естественно. Я разговаривал с Америкой.

– Со своей бывшей любовницей?

– И как это ты догадалась? – с явным сарказмом поинтересовался Руфус.

– Мы, женщины, такое сразу чувствуем, – укоризненно заявила она.

– Ах, Боже мой, Фабриция, давай оставим эту тему…

– Нет, я очень беспокоюсь о твоем состоянии. Буду у тебя через десять минут.

Вздохнув, Руфус передернул плечами и принялся разжигать огонь в камине.

Ни норковая шубка, ни высокие кожаные сапоги не спасли Фабрицию от пронизывающего холода: ее так и трясло. Поплотнее закутав шею меховым воротником, она подошла к камину.

– У тебя есть коньяк?

Ничего не ответив, Руфус направился к столику на колесиках, где стояли бутылки со спиртным, налил «Наполеон» в два хрустальных бокала и подал один Фабриции. Сделав большой глоток, та вдруг грациозно опустилась на пол, прямо где стояла.

Длинные, с медным отливом волосы засверкали в отблесках мерцающего огня, а во всей позе было что-то до боли беззащитное, беспомощное.

Лишь потрескивание поленьев в камине нарушало тишину.

Медленно потягивая коньяк, Фабриция принялась расстегивать шубку.

– Ну вот я и согрелась, – сказала она наконец.

Тут она изящным движением сбросила шубку и – о Боже! – предстала перед Руфусом абсолютно обнаженной, если не считать кожаных сапог.

Сперва он затаил дыхание. Потом застонал. А затем настолько резко бросился к ней, что бокал полетел на пол.

– Фабриция! – вскрикнул он. – О, Фабриция!

– Подожди, милый, – прошептала она, – сейчас все будет готово.

Расправив шубку, Фабриция расстелила ее под ними мягким пушистым покрывалом и всем телом прижалась к Руфусу. В следующее мгновение он овладел ею, хриплым голосом повторяя ее имя.

Рано утром, когда она еще сладко спала, Руфус неслышно оделся и отправился за горячими булочками.

– Между прочим, – сказал он, вернувшись, – заметь, я не гоню тебя из своей постели в целях соблюдения приличий.

Фабриция весело рассмеялась, выхватила у него из рук булочку и с набитым ртом сообщила, что ей нужно уходить.

– Мама всегда звонит мне ровно в восемь.

Как только она покинула квартиру, Руфус принялся подсчитывать, который теперь час в Бостоне.

Примерно два часа ночи. Черт побери, слишком рано!

В течение следующих трех недель он звонил Джине несколько раз. Та отвечала уклончиво, голос ее звучал чисто по-дружески, и только, но Руфус уже не сомневался, что она согласится встретиться по его возвращении.

Но судьбе угодно было распорядиться иначе. Отправившись вместе с Фабрицией и еще кое с кем из друзей в горы, чтобы покататься на лыжах, Руфус сломал ногу и на Рождество остался в Швейцарии. Глупо все получилось: он и на лыжах-то в этот момент не стоял, просто поскользнулся на обледеневшей дорожке. Но это дела не меняло – на «скорой помощи» Руфуса отвезли в больницу и тут же положили на операционный стол. После его сильно лихорадило, температура скакала вверх-вниз, поэтому в больнице его задержали на целую неделю.

После выписки Руфус вернулся в тот же маленький домик, возле которого так глупо растянулся. Лежа с загипсованной ногой на залитой солнцем веранде в Швейцарских Альпах, он страдал от собственной беспомощности и от ярости на самого себя. В таком состоянии он просто не мог позвонить Джине.

В гипсе предстояло провести ни много ни мало – шесть недель.

Друзья разъехались, и они с Фабрицией остались одни. Непостижимо, но загипсованная нога возбуждала ее еще больше, заставляя выдумывать все новые и новые позы.

На второй день после выписки Руфуса они сидели на веранде и вдруг увидели, что к дому подъехала машина графини.

– О Господи! – вырвалось у Фабриции, и она резво сбежала вниз по ступенькам навстречу матери.

Прислушиваясь к щебетанию женщин, Руфус почувствовал, как на него накатывает волна тревоги. Потом до его слуха донеслись слова графини о том, что больному необходимо правильно питаться, поэтому она захватила с собой икру, шампанское и всевозможные деликатесы для поддержания аппетита у несчастного инвалида. Руфус понял, что обречен.

И не ошибся: его судьба – по крайней мере на ближайшие несколько лет – полностью вышла из-под его контроля.

День за днем Джина старательно убеждала себя, что вовсе не ждет звонка от Руфуса. Но он все-таки позвонил.

Лучше бы он этого не делал! Она только-только начала оправляться от нанесенного оскорбления, даже стала подумывать о возможности дружеских отношении между ними, но его звонок разбередил свежие раны.

Нет смысла думать о нем, говорила она себе снова и снова, однако воспоминания, поселившиеся в ее сердце, не оставляли девушку ни на минуту. Ворочаясь бессонными ночами, Джина понимала, что душа ее принадлежит Руфусу, и только ему.

Зная, что за глаза ее прозвали Снежной королевой, Джина изо всех сил старалась сбросить маску неприступности, но ничего не могла с собой поделать. Стоило кому-нибудь из кавалеров расхрабриться и приблизить к ней лицо, как губы ее упрямо сжимались, тело напрягалось, а взгляд прищуренных глаз резал острее бритвы.

Она вовсе не стремилась хранить верность Руфусу, но мысль о физической близости с другим мужчиной вселяла в нее отвращение. Да и как можно лечь в постель с нелюбимым?

Как раз в это мучительное для нее время вышел первый номер нового журнала «Элегантность», там были напечатаны фотографии десяти самых красивых женщин Америки. К своему удивлению и великой радости, в одной из них Джина узнала себя. Но праздник был испорчен осознанием того, что Руфус не увидит этот журнал.

Руфусу журнал все-таки переслали. Через несколько месяцев. Увы, к тому времени его судьба была решена.

Глава 41

В итоге, после продолжительных дебатов, семейство де Пайо пришло к выводу, что серьезный разговор с Руфусом обязан провести отец Фабриции. В конце концов у него имелся немалый опыт успешных переговоров и встреч с представителями крупнейших концернов и банков, ему не привыкать.

Какой же выбрать тон, размышлял граф, спускаясь по лестнице в подвал, чтобы лично подобрать подходящее для такого случая вино. Каждая бутылка хранилась в специальной пронумерованной ячейке и выдерживалась не одно десятилетие.

Итак, тон должен быть деловым, а разговор будет вестись по-английски: по неписаным дипломатическим законам использование родного языка означало уважение к партнеру и подчеркивало важность темы.

С соблюдением всех мер предосторожности Руфуса привезли в дом. Когда он уселся в кресло у камина, поставив рядом костыли, граф расположился напротив. Откашлявшись, он начал:

– Мы, швейцарцы, славимся своей практичностью. Именно поэтому предпочитаем пить вино, производимое в собственной стране.

Руфус засмеялся, поняв, что старик, по-видимому, шутит.

– Но сегодня у нас особый повод, а посему я осмелился предложить вам бутылочку красного бордо – «Шато-Лафит» 1951 года.

Откупорив бутылку, он разлил вино по бокалам. Руфус нервно смотрел в огонь камина.

– Ваше здоровье! – сказал граф.

– Ваше здоровье.

– Видимо, вы считаете меня слишком старым, чтобы быть отцом столь юного создания, как Фабриция…

– Что вы такое говорите, сэр!

– Вы чересчур добры и хорошо воспитаны, молодой человек. Когда она родилась, мне было уже сорок восемь, а сейчас семьдесят два. – Как ни старался граф сохранить деловой тон, эмоции захлестнули его, голос потеплел. – А когда я впервые взял ее на руки… Ах, это был самый волнующий момент в моей жизни. Ни одно дело, даже основание «Целлерхоф фармацевтикалс», что впоследствии принесло мне миллионные доходы, не может идти ни в какое сравнение с тем днем, когда я первый раз держал на руках мою малышку. – Сделав глоток, он задумчиво повторил: – М-да, миллионное состояние.

– О да, я помню историю с «Целлерхоф»…

– Давайте говорить начистоту, – перебил его старик, с удовлетворением отметив, что щеки Руфуса слегка покраснели.

– Начистоту?

– Вот именно. Деликатное дело, которое я намерен с вами обсудить, требует честного и прямого подхода. Позвольте, я налью вам еще немного. – Забрав у Руфуса бокал, он наполнил его душистым вином, а потом ткнул бокалом в сторону окна, за которым виднелись покрытые снегом вершины Альп. – Поднимитесь на минуту. Там, перед домом стоит автомобиль, вы его сможете отсюда увидеть. И, смею думать, он вам понравится.

С этими словами граф протянул Руфусу костыли.

– Благодарю. – Руфус неуклюже поднялся на ноги.

Граф де Пайо сопроводил его к окну.

– Я опасался, что солнце зайдет прежде, чем я смогу показать вам эту красавицу, поэтому велел шоферу включить фары.

Руфус посмотрел в окно и не смог сдержать восхищенного возгласа, увидев у дверей великолепную, сверкающую черной краской «феррари».

– Действительно красавица! Это «Феррари-330 ГТ»? – Руфус облокотился о подоконник и тихонько присвистнул.

– Машина ваша, – будничным тоном произнес граф.

– Что вы сказали?

– Вы меня прекрасно слышали.

– Но я не понимаю…

– Хорошо, садитесь в ваше кресло, и я все объясню. – Подождав, пока Руфус устроится возле камина, граф снова разлил вино по бокалам. – Машина уже зарегистрирована на ваше имя.

– На мое имя? Что вы имеете в виду, сэр?

– Мы с графиней имеем удовольствие преподнести вам этот автомобиль в качестве подарка.

– Ничего не понимаю. Какого подарка?

– Свадебного, – спокойно пояснил граф. – Для невесты мы выбрали старинное украшение, переходящее в моей семье из поколения в поколение.

Уже зная ужасный ответ, Руфус все-таки спросил, едва шевеля непослушными губами:

– Это Фабриция вам сказала?

– Да. Она очень счастлива. – Преодолев внезапный порыв треснуть этого американца по голове его же костылем, граф добавил: – Ввиду сложившихся обстоятельств обручению не будет придана широкая огласка.

– Обстоятельств? – Схватив костыли, Руфус рванулся из кресла.

Голос графа посуровел:

– Вот именно. По-моему, я ясно выражаюсь. А вам лучше все-таки сесть.

Ошеломленный Руфус послушно рухнул в кресло.

– Все подтвердилось, – издав долгий вздох, продолжил старик. – Доктор Портьер не оставил никаких сомнений.

Руфус секунду помолчал.

– Но почему она сама мне не сказала?

– Потому что она стесняется, потому что ей в конце концов стыдно! – рявкнул граф, забыв о решении говорить спокойно и по-деловому. – Девочка волнуется, как вы воспримете эту новость, но я посмел уверить ее, что вы поступите как честный человек. Я сказал, что редко ошибаюсь в людях и поэтому не сомневаюсь – вы ее не бросите в таком положении.

Не в силах больше оставаться на месте, а также чтобы дать Руфусу время собраться с мыслями, граф встал и подбросил полено в огонь. Оно сразу же занялось, пламя взметнулось ввысь, комнату заполнило приятное потрескивание. Руфус, который не мог ни думать, ни тем более говорить, неуклюже зашевелился в своем кресле.

Пауза затягивалась. Первым не вытерпел граф:

– Ну? Что скажете?

– Когда назначена свадьба? – бесцветным голосом спросил Руфус.

– Дата будет назначена всеми нами – мной, графиней, Фабрицией и вами. Только так это делается в приличных семействах.

«Феррари»! Вот, значит, как его купили! Все это было настолько нелепо, что Руфус горько рассмеялся.

Истолковав смех американца как знак согласия, старик бросился ему на шею, расцеловал в обе щеки и заявил, что сейчас будет маленький праздник. С этими словами он позвонил горничной и велел позвать дочь.

Через минуту вкатили столик с шампанским и икрой. В кабинет в сопровождении матери вошла Фабриция.

Руфус наблюдал за всей этой суетой со спокойной безучастностью зрителя, перед которым разворачивается действие второсортного фарса.

Вот таким образом Руфус узнал, что в августе 1964 года станет отцом, а женится в Женеве, в среду, 22 января. И только когда вскользь было упомянуто, что все де Пайо – рьяные католики, Руфус вспомнил о деде и бабушке. Пронзила мысль, что, как и дедушка, он женится на иностранке, только тому было тридцать, а Руфусу всего двадцать один. Девять лет жизни можно списать со счета.

В течение этого импровизированного так называемого маленького праздника о «феррари» никто не обмолвился ни словом. Зато позвонили родственникам Руфуса и сообщили о приятном событии. Руфус выслушивал радостные поздравления родных и мрачно думал, что все это донельзя похоже на торжество после заключения удачной сделки.

Старинное украшение, упомянутое графом, оказалось обручальным кольцом с огромным изумрудом. Кольцо торжественно вручили Руфусу, чтобы он надел его на палец Фабриции. Это послужило поводом для новых восторженных тостов. Шампанское лилось рекой, и Руфус осушал бокал за бокалом, словно его мучила нестерпимая жажда.

Наконец, после веселых подтруниваний, было решено отвести его в постель, поскольку он «слегка подвыпил».

Около пяти утра Фабриция прокралась к нему под одеяло. Длинные шелковистые волосы возбуждающе ласкали его грудь, шею, плечи, и очень скоро вялое сопротивление Руфуса перешло, как обычно, в безумную страсть. И, как всегда, они взлетели к высотам любви одновременно. Руфус нашел в темноте руку Фабриции и поцеловал обручальное кольцо. О беременности не было сказано ни слова.

Последней мыслью Руфуса перед тем, как он погрузился в сон, было заняться новым видом спорта. Автогонками.

Ровно через час Руфус проснулся как от толчка. Все было бы совсем по-другому, происходи Джина из респектабельной семьи! Она сказала, что не брала ту брошь, и на какое-то время – дня на три-четыре – он поверил, а потом… В конце концов брошь обнаружили в ее косметичке, сама по себе она не могла там появиться. Кто мог ее подбросить? Горничная? Но зачем ей это нужно? Значит, брошь украла Джина, похоже, ее привлекало его богатство.

А вот Фабриция не нуждалась ни в его деньгах, ни в положении в свете. Всем этим она и сама была обеспечена в избытке.

С этими мыслями Руфус снова заснул и проснулся только в десять утра. Очнувшись, он вспомнил, что скоро станет отцом. Охваченный смешанным чувством радости и растерянности, Руфус нащупал пальцами гипс на ноге и застонал вслух:

– Господи! Да когда же я избавлюсь от этой штуки?!

Кожа под гипсом нестерпимо зудела. Внезапно показалось, что все его будущее точно так же заключено в гипсовую повязку. Но тело, свободное от гипса, хранило запах Фабриции, тепло ее рук; оно так и кричало о страсти к ней, не поддающейся никакому контролю с его стороны. Любовь и секс – две разные вещи, в этом Руфус был убежден всегда. А теперь… Муж, отец. Секс. Он попал в западню. Стал как все.

* * *

Говорят, что, когда дует северный альпийский ветер, он остужает камни и разбивает сердца, а в самой Женеве в это время резко подскакивает число самоубийств. Поэтому ясно, что большинство горожан не назначает свадьбы на этот период.

Однако у Руфуса и Фабриции все прошло на удивление гладко. Нога жениха зажила, невеста блистала ослепительной красотой, а их сексуальное тяготение друг к другу приятно возбуждало гостей. Когда же началось обсуждение возможной даты появления на свет первенца, церемония и вовсе превратилась в веселую вечеринку.

В отличие от бабушки и деда Руфуса Фрэн и Марк не видели особого повода для веселья, наблюдая за сыном: улыбка его была какой-то натянутой, а в глазах таилась печаль. Даже попытка Фрэн обнять его закончилась провалом – он стоял как каменный.

Грациозно расхаживающая меж гостями невестка понравилась Фрэн, хоть и была на три года старше Руфуса. Но что же случилось с его прошлым увлечением? Каким образом завершился роман сына с той прелестной девочкой? И что с ней теперь? Фрэн охватило странное предчувствие: коль свадьба состоялась так скоропалительно, супружество вполне могло так же быстро и завершиться.

Она вздохнула. Что за бред! На свадьбе сына думать о будущем разводе! Но нелепая мысль все не выходила из головы.

Журналистам запрещалось посещать замок «Бо сьель», а уж тем более – фотографировать интерьер. Однако на сей раз граф и графиня сочли повод достаточно серьезным и пригласили репортеров из «Сплендид», модного французского журнала, завоевывающего в последнее время мировой рынок.

Когда очередной номер вышел в свет, Теодор и Лючия Картрайт прочитали статью, посвященную бракосочетанию любимого внука, и остались довольны. Всю картину портила одна деталь: упоминание о том, что «феррари», на котором уехали молодые, являлся подарком родителей невесты. Излишнее откровение, единодушно решили Картрайты.

А в университете города Монтре, где училась Кейт Хиллз, каждая студентка мечтала когда-нибудь появиться на страницах «Сплендид» и потому подписывалась на него. Где-то в начале марта Кейт прочитала статью о том, что Руфус Картрайт обзавелся семьей. К этому времени Кейт не только стала прекрасно говорить по-французски, но и значительно углубила свои познания в европейской культуре.

– Надо же, Руфус Картрайт! Он встречался с моей подругой Джиной… – Оборвав себя на полуслове, Кейт передала журнал Монике.

Изогнув бровь, та удивленно сказала:

– А невеста – Фабриция де Пайо.

– Ты ее знаешь?

– Да, это одна из подружек моей сестры.

– И какова она, эта Фабриция?

– Та еще штучка. – Моника хихикнула. – Говорят, ее родители подарили жениху «феррари» модели 330 ГТ. По-видимому, только так можно было втянуть его в этот брак.

Разъехавшись из Тэлбота, Кейт и Джина редко связывались друг с другом. Решив было вырезать статью, Кейт тут же передумала: лучше вложить записку и послать журнал целиком.

«До меня дошли сведения, – писала она, – что свадьбу сыграли скоропалительно. Сестра моей подруги Моники знает эту самую Фабрицию. Так вот, она уверена, что та форменным образом соблазнила Руфуса. К тому же она его старше. Сама посуди, зачем двадцатичетырехлетней женщине встречаться с парнем, которому только-только исполнился двадцать один год? Ответ прост: с единственной целью женить его на себе. Кстати, в Женеве о ней ходят нехорошие слухи, поскольку эта Фабриция вела очень беспорядочный образ жизни. Говорят, она самая настоящая шлюха, и поэтому все прочат им скорый развод».

Джина в Редклиффе прочитала записку, внимательно изучила фотографии молодоженов и поспешила на лекцию по психологии. Однако как она ни старалась сосредоточиться, мысли разбегались.

Решив развеяться, Джина вечером отправилась на свидание с Бретом Дэрроу, но была так холодна, так неприступно-сдержанна, что у Брета отпала всякая охота даже дотронуться до нее. Позже, вспоминая, как она провела тот ужасный день, Джина поняла, что если в ней и не все умерло, какая-то ее часть определенно застыла. Навеки.

Как обычно, за помощью она обратилась к Мириам. Та тоже несколько раз прочитала письмо Кэти и долго вглядывалась в фотографии, после чего заметила:

– Похоже, детка, тебе крупно повезло, что вы вовремя расстались.

Джина горько рассмеялась, но Мириам, не обращая внимания, продолжала:

– Я говорю серьезно, Джина, тебе повезло. Фотографии отлично изобличают его характер. Только посмотри на эти жестокие глаза, на эту сжатую челюсть! – Она ткнула пальцем в снимки, звякнув многочисленными браслетами.

Джина лишь передернула плечами.

Мириам еще долго продолжала в том же духе, хотя и понимала, что говорит что-то не то. Но так трудно в подобной ситуации найти верные слова…

– Да, мы расстались уже несколько месяцев назад, – безжизненным тоном проговорила наконец девушка. – Но как представлю, что он женился и скоро станет отцом близнецов…

Голос ее прервался рыданиями. Мириам, расчувствовавшись, подалась вперед и заключила ее в объятия. Зря она сделала поспешный вывод, что, раз Джина еще так молода, она легко забудет о предательстве своей первой любви. Разбитое сердце ничего не забывает, поэтому не имеет возраста.

Джина никогда не забудет Руфуса, он навсегда останется в ее жизни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю