Текст книги "Время любви"
Автор книги: Ширли Эскапа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
А в это время в Коннектикуте, в Картрайт-хаусе, Лючия уселась в кресло и принялась изучать только что полученный подробный отчет шефа службы безопасности. Дойдя до конца, она брезгливо сморщила прямой, как у истинной римлянки, нос и отложила бумаги в сторону, чтобы чуть позже снова их перечитать. То, что девица дочь портнихи и падчерица садовника, – еще куда ни шло, но вот то, что ее отец – какой-то безработный неудачник по имени Ал Риццоли, уже никуда не годилось!
Кандидатура будущей невесты Руфуса в семье даже не обсуждалась – и без того ясно, что мальчик может породниться только с респектабельной, уважаемой семьей. Любая девушка, у которой на репутации имелось хоть малейшее пятнышко, исключалась из списка автоматически. А список Лючия начала составлять уже очень давно.
«По всей видимости, Альберт Риццоли в свое время был связан с мафией, – эту часть доклада Лючия даже прочитала вслух. – Возможно, именно по этой причине его дочь отказалась повидать его на смертном одре».
Кроме того, что Джина отказала отцу в последней просьбе, сведения шефа службы безопасности касались ее успехов в Тэлботе, основных черт характера, но Лючию это мало интересовало.
Какой грех может быть тяжелее, чем отречение от родного отца, тем более – умирающего? Какими бы ни были обстоятельства, оправдания такому кощунственному поступку Лючия найти не могла. В ее понимании это было просто ужасно.
Так или иначе, этот рапорт надо пока что припрятать, запереть в ящике и никому о нем не говорить. Придет время, и она покажет его Теодору, а если понадобится, и Руфусу.
Да, Руфуса непременно следует с ним ознакомить… Заперев отчет в ящик секретера, Лючия переключилась на составление меню для праздника, который они с Теодором решили закатить по случаю совершеннолетия внука. Мальчику исполняется двадцать один год! Гостей ожидается человек сто пятьдесят, не меньше. Так подавать горячие блины с красной икрой или нет?..
Глава 35
Мириам с удовольствием наблюдала за оживленным лицом подруги, рассказывающей о том, как волнуется Джина перед предстоящим балом.
– Что же тут удивительного? Это же день рождения ее друга.
Женщины уютно расположились в библиотеке Мириам. Сесилия, недавно увлекшаяся вышиванием, склонилась над маленькой подушечкой для своей дорогой Мири. Они дружили уже семнадцатый год и не мыслили жизни одна без другой.
– Да нет, – задумчиво проговорила Сесилия, – мне кажется, она нервничает не потому, что ее пригласил Руфус. Скорее, ее немного страшит то, что она целых три дня будет гостить в его доме.
– Вздор! Его родственники придут от девочки в восторг, – заявила Мириам. – Джина всем нравится, ты же знаешь.
– Фотографию его бабушки я частенько вижу в светских хрониках различных газет. Вот и вчера тоже я внимательно ее изучала. По-моему, в ней есть что-то царственное…
– А мне она кажется довольно чопорной и напыщенной, – фыркнула Мириам, утаив, что тоже чуть ли не час вглядывалась во вчерашнюю фотографию.
Сесилия отложила рукоделие.
– Чуть не забыла показать тебе платье. Вот как я волнуюсь! А ведь специально принесла его с собой.
Извлеченное из квадратной коробки платье было скромным, выдержанным в строгом стиле. Белоснежное, с рукавами в три четверти, небольшим вырезом на спине и длинной, до пола, юбкой, оно будет выгодно подчеркивать стройную фигурку Джины.
– Боже, какая прелесть! – воскликнула Мириам, осторожно дотрагиваясь до нежнейшего шелка.
– Спасибо, дорогая, я рада, что тебе понравилось. – Сесилия любовно уложила наряд обратно в коробку. – Мы решили, что волосы нужно убрать наверх, как ты считаешь?
– Джина уже не маленькая девочка. – В голосе Мириам слышалась гордость, однако с неким налетом грусти, как всегда бывает, когда говорят о незаметно повзрослевших детях. – Теперь она юная женщина. – Опустив голову на плечо подруги, она тихо добавила: – И к тому же очень красивая.
– Знаешь, мне почему-то за нее страшно, – призналась Сесилия. – Сама не пойму почему.
– А что ты думаешь о Руфусе? – ни с того ни с сего спросила Мириам.
– По-моему, он очарователен. У него такие же прекрасные манеры, как и внешность. Мы встретились неделю назад, когда он заехал за Джиной. Он только-только вернулся из Швейцарии. – Чуть помолчав, Сесилия заговорила снова, голос дрожал от переполнявших ее чувств: – Представь, я лишь мельком на него посмотрела. Все время глядела на Джину. Девочка не отводила от него взгляда! И глаза так и сверкали, так и сверкали, у меня даже сердце защемило… Она вся прямо светилась от любви!
Мириам выслушала подругу в полном молчании. Подумать только! Немногословная Сесилия разразилась такой тирадой! Мириам потянулась за сигаретой, и ее неизменные браслеты тут же переливчато зазвенели. Затянувшись, она стала ждать продолжения рассказа Сесилии.
– Нет, ты не думай, я, конечно, и к нему приглядеться успела, хотела понять, что у него за душой, но… Дочка была так счастлива, из ее глаз лился такой свет, что у меня все в голове смешалось.
Воцарилось молчание: Обе женщины погрузились в свои мысли. Мириам думала о Сесилии, ибо прекрасно знала, что Джина всю жизнь являлась для подруги центром мироздания. У бездетной Мириам подобный фанатизм вызывал какой-то безотчетный ужас.
– Боже мой! – воскликнула наконец Сесилия. – Только бы этот Руфус оказался честным человеком! Ведь девочка буквально сходит по нему с ума.
– Джина – сильная натура.
– Это правда, – улыбнулась Сесилия, – но Руфус – ее слабое место.
Бал назначили на 30 мая, в субботу, но приглашенные начали съезжаться еще в пятницу. Среди них ближайшие друзья Руфуса – Говард Райт, с которым он жил в одной комнате в Гарварде, и Эдвард Брюс, с кем прошло его детство. Родственники тоже приехали: генерал Тимоти Берн с супругой, несколько дальних тетушек и дядюшек со своими отпрысками, да еще сенатор Марк Пауэлл с Вероникой. Короче, всех вместе накануне торжества собралось больше двадцати человек. Гости прекрасно разместились в просторном доме Картрайтов.
Лючия лично проверила готовность каждой гостевой комнаты. При трех, самых удобных, имелись даже небольшие гостиные; они предназначались для родителей Руфуса, генерала Берна и сенатора Пауэлла. В каждой комнате красовались огромные вазы, наполненные всевозможными фруктами, на столиках стояли свежесрезанные цветы.
Совершая обход, Лючия заглянула в ванные комнаты, чтобы удостовериться, что полотенца и банные халаты в должном порядке. Теперь осталось проверить, чтобы на журнальных столиках лежали свежие номера «Вог», «Нью-йоркер» и «Тайм».
Удовлетворенная, она спустилась вниз, тихонько напевая себе под нос. Лючия никогда не делала секрета из того, что Руфус был ее любимцем. С внуком ее связывали более крепкие узы, чем с собственными детьми, и балу в честь совершеннолетия обожаемого Руфуса она придавала огромное значение.
Кроме всего прочего, у нее были веские основания считать, что день рождения внука станет решающим в его жизни. Пока задуманное оставалось в секрете, но уж она постарается, чтобы все прошло без сучка без задоринки. И сделает это с той же тщательностью, с какой только что обходила гостевые комнаты.
Лючия никогда и ничего не пускала на самотек, иначе она не смогла бы быть женой такого человека, как Теодор Картрайт. Как это ни странно, Лючия с радостью приняла подчиненную роль: так было удобнее, так она чувствовала себя защищенной. Лидер в семье должен быть один, и таковым, естественно, являлся Теодор.
С той же дотошностью, с какой Лючия обходила гостевые комнаты, Джина собирала свои чемоданы – те самые, подаренные ей Констанс Кортни, когда она уезжала в Тэлбот.
Кроме сенатора Пауэлла с женой, ей еще не приходилось встречаться с кем-либо из окружения Руфуса. Мать не ошиблась – Джина ужасно нервничала. А как могло быть иначе? Четыре дня лицом к лицу с членами его семьи!
Руфус часто рассказывал ей о своих родных. Джина слушала, не упуская ни слова, и очень скоро поняла, что хоть он и любил своих родителей, но вот в деде и бабушке действительно души не чаял. Именно с деда, а не с отца старался брать пример.
Когда Руфус вернулся из Швейцарии, Джина не решилась покинуть материнский дом. Было решено, что он каждый вечер станет заезжать за девушкой и увозить в нью-йоркский отель, где он остановился. Целых шесть недель они провели в разлуке, и когда снова занялись любовью в его номере, это было поистине прекрасно. Сейчас, аккуратно складывая теннисные принадлежности, Джина вздрогнула: кожу до сих пор покалывало от его нежных прикосновений. Господи, как же он ей нужен! Присев на кровать, она в который раз задумалась над тем, что ждет ее в Картрайт-хаусе. Примут ли ее? Пару дней назад Джина хотела спросить об этом Руфуса, но вовремя сдержалась, поняв, что в подобных делах он предпочитал брать все на себя.
Покончив с чемоданами, она собрала туалетные принадлежности. Лавандовое мыло дала ей мать. Сесилии этот запах напоминал собственную свадьбу на борту «Хартона», когда сестра Биллингтон подарила ей такое мыло. Никогда раньше она не говорила дочери о том давнем периоде своей жизни, а тут вдруг разразилась воспоминаниями:
– Представляешь, вокруг война, а тут такой подарок! Я даже понятия не имела, что существует такая роскошь. Обертку я сохранила. По-моему, она до сих пор лежит где-то среди старых вещей.
– Ты была очень бедной, мама?
– Как церковная мышь. – Сесилия вздохнула. – Но моя мачеха была куда хуже окружавшей меня нищеты и военной разрухи, это уж точно.
– Да, знаю, ее звали Маручча, – пробормотала Джина. – О, мамочка, какое счастье, что у меня есть ты! – воскликнула она в страстном порыве.
– Какой же я была наивной дурочкой! Да нет, просто идиоткой! Решила, что Ал Риццоли – само совершенство. И почему? Только потому, что он говорил по-английски!
Тут лицо Джины омрачилось. Одно упоминание имени отца наполнило ее глухой яростью.
– Я все для тебя сделаю, мама. Когда-нибудь у тебя будет собственная прислуга и мраморная ванна с золотыми ручками. Ты этого заслуживаешь. Ты у меня самая лучшая!
Вспомнив этот разговор, Джина тряхнула головой. Уж у Картрайтов-то наверняка золотые ручки в ванных комнатах…
Она приняла душ и вымыла свои длинные густые волосы. Сердце радостно подпрыгивало в груди. Не пройдет и двух часов, как Руфус усадит ее в свой новый «мустанг» – подарок матери на день рождения – и помчит в Картрайт-хаус!
Глава 36
Едва машина плавно въехала на подъездную дорожку, Джина затихла. Уроки архитектуры не пропали даром: она сразу распознала, что летняя резиденция построена в стиле эпохи короля Георга. Тенистая липовая аллея вела к главному входу, по ней прошуршал шинами сверкающий «мустанг».
Через минуту Джина рука об руку с Руфусом стояла во внушительном холле высотой в три этажа. Искоса бросив взгляд наверх, она увидела вместо потолка стеклянный купол.
Голос дворецкого Алека она помнила с тех пор, как впервые услышала его в телефонной трубке. Теперь Джина поняла, почему ему потребовалось так много времени, чтобы подозвать Руфуса к телефону: дворецкий вышел встретить их так степенно, словно был урожденным лордом.
– Добрый день, Алек, это мисс О'Коннор. – Руфус повернулся к Джине. – Алек в нашей семье так давно, что почти стал ее членом.
– Как поживаете, мисс О'Коннор? – вежливо справился дворецкий. – Кажется, однажды я имел удовольствие говорить с вами по телефону.
Потом он сопроводил молодых людей в библиотеку, где их уже поджидали Лючия и Теодор. По окончании представлений Теодор сообщил, что родители Руфуса присоединятся к ним несколько позже.
– Мы решили устроить традиционное английское чаепитие, – улыбнулся он. – Пшеничные лепешки, сандвичи с огурцом и все такое прочее. Теодор окинул Джину внимательным взглядом и добавил: – Одобряю твой вкус, мой мальчик. Мисс О'Коннор, безусловно, очень красива.
– Я знал, что она тебе понравится, дед. У нас с тобой одинаковый вкус.
– Мистер Картрайт, пожалуйста, называйте меня Джина, прошу вас.
– Хорошо, раз вы сами попросили. – Теодор снова улыбнулся. – Я предполагаю, что Джина – сокращенно от Джорджины. Это так?
Разговор перешел на Джима Дэйвиса, дирижера оркестра, который будет играть на балу. Недавно Джим проявил себя героем. Дело было так: Харрисоны закатили шикарную вечеринку. Танцплощадкой должен был служить бассейн, поверх которого был устроен настил. Внезапно настил резко осел, и несколько человек попадало в воду. Не раздумывая ни секунды, Джим Дэйвис вырубил электричество, оставив всех в полной темноте, но предотвратив тем самым неминуемую беду.
С трех сторон стен почти не было видно из-за высоких стеллажей со старинными книгами, тускло посверкивавшими золочеными переплетами. Зато на четвертой, обшитой деревянными панелями, висел прекрасный женский портрет.
– Это же Джон Сингер Сарджент! – радостно воскликнула Джина, импульсивно вскочив с места. – Какая прелесть! Действительно, он великий мастер накладывать почти невидимые мазки. Виртуоз!
Тут же рядом оказался Руфус.
– Это Агнес Вилльямс Картрайт, моя прабабушка.
– Сарджент написал портрет моей матери в 1909 году, – с гордостью произнес Теодор. – Одна из его последних работ, знаете ли.
Разглядывая портрет, молодые люди повернулись спиной к старшим Картрайтам. Теодор и Лючия, воспользовавшись этим обстоятельством, обменялись понимающими взглядами. «Умненькая девочка, очень умненькая. Однако будем по-прежнему держаться разработанной стратегии, а там посмотрим».
В соответствии с этой самой стратегией во время ужина, накрытого на двадцать персон, с Джиной обращались как с почетным гостем. Невестка Теодора всегда садилась от него по правую руку, но сейчас это место было предоставлено Джине. Рядом сидел профессор Прескотт, с которым Джина быстро разговорилась. Нашлись общие темы – например, о том, что в Белом доме появился наконец президент-интеллектуал, у которого хватило ума пригласить на аудиенцию Роберта Фроста, прочитавшего стихотворение, посвященное церемонии инаугурации.
Задавшись целью испытать, как Джина станет выкручиваться из неловкого положения, Теодор заявил:
– Кеннеди строит из себя ревностного католика, однако ни для кого не секрет, что он частенько флиртует с женщинами.
– Президент очень обаятелен, даже красив. Люди просто завидуют его внешности, умению вести себя, отсюда и сплетни вокруг его имени, – серьезным тоном отозвалась Джина. Скромно опустив глаза, она добавила: – Руфус очень похож на него. Поэтому он и стал моим героем.
«Да, тут девица ошиблась, – подумала Лючия. – Во-первых, Теодор терпеть не мог нового президента, а во-вторых, ей не следовало так открыто говорить о своих чувствах. Да что с нее взять – с дочери портнихи?» Поручение мужа Лючия выполнила с блеском, все разузнала об этой особе. Теперь ясно как Божий день: Джина О'Коннор – никто, пустое место. И таковой останется навсегда.
Намного позже, включив на полную мощь струю воды, чтобы их не услышали, Руфус и Джина занялись любовью прямо на полу ванной комнаты.
Перед тем, как уйти к себе, Руфус сказал:
– Дед считает тебя очень умной.
– Скажи, неужели его мнение волнует тебя больше, чем отцовское? – спросила Джина.
– Мне казалось, тебе известно, что дед – глава нашей семьи, – прохладно ответил Руфус. – Мы с ним очень близки.
– А, понимаю, – таким же прохладным тоном произнесла Джина. – Его величество король Теодор. Предупредил бы заранее.
Назревала ссора, и Руфус решил пойти на примирение.
– Дедушка – глава рода и нашей фирмы. Никакой он не король. Он – Большой вождь Острый Глаз.
Оба расхохотались, а потом снова любили друг друга. Инцидент был исчерпан.
Но через несколько дней Джина о нем еще вспомнит. И пожалеет, что сдалась с такой легкостью. Обрати она большее внимание на этот, казалось бы, незначительный эпизод, ей уже тогда стало бы понятно, что Руфус не тот человек, каким она его себе представляла.
Но стоило ему только обнять ее, прижать к себе, как все сразу же вылетало из головы, и Джина отдалась ему с радостью, как всегда.
* * *
В тот день, когда должен был состояться долгожданный бал, молодым людям велели поиграть в теннис, искупаться в бассейне, отправиться на конную прогулку – в общем, заняться чем-нибудь, только не болтаться под ногами. Приехали поставщики провизии, прибыл огромный шатер с импровизированной кухней – закипела предпраздничная суета.
Ужин должен был начаться с артишоков, начиненных различными дарами моря. Потом – креветки, устрицы, сочные кусочки очищенных омаров, обложенные трюфелями. Все это Лючия продумала заранее. Потом подадут перепелов с гусиной печенкой и грибами в розовом соусе, а на десерт – нежнейшее суфле.
Итак Джина, Руфус и остальная молодежь отправились купаться в бассейн, своими размерами напоминающий олимпийский. Джина пришла в восторг, увидев вышку для прыжков в воду: вот где она могла показать свое спортивное мастерство. Ах, какими влюбленными глазами следил Руфус за выверенными движениями ее совершенного тела! После каждого прыжка она подбегала к нему и так страстно прижималась, что у присутствующих возникало непроизвольное сексуальное желание.
Сверху, из своей спальни, Теодор наблюдал за происходящим в бинокль, не в силах оторвать глаз от окуляров. По его телу тоже невольно пробегала дрожь: он и представить не мог, насколько сексуален его внук.
Когда стемнело, все деревья в поместье Картрайтов вспыхнули гирляндами разноцветных огней. Джину попросили спуститься к восьми часам в бальный зал, где она вместе со всем семейством будет встречать приглашенных.
Инициатором подобного решения был Теодор.
– Пусть Руфус думает, что мы приняли ее в свой круг, – пояснил он жене.
Полностью одетая и готовая к выходу, Джина стояла у окна, наблюдая за лебедями, грациозно плавающими в одном из дальних прудов.
Потом она подошла к высокому зеркалу и вгляделась в свое отражение. Великолепные волосы убраны в искусную прическу, и хотя она давно умела пользоваться декоративной косметикой, сегодня Джина решила только чуть-чуть подкрасить ресницы и тронуть губы розовой помадой. Никаких румян – ее пышущие здоровьем щеки в них не нуждались.
Белоснежное платье оттеняло великолепный загар. Импульсивным движением Джина сняла жемчужное ожерелье – то самое, что подарила мама, когда они впервые ехали в Тэлбот, – и, уложив его в обшитую бархатом коробочку, сунула в косметичку рядом с противозачаточными таблетками. Какое-то шестое чувство подсказывало, что без украшений она будет еще прекрасней.
Торопиться не хотелось, поэтому она решила спуститься вниз на десять минут позже, чем было велено.
Ей удалось выбрать верный стиль: сами того не желая, Лючия и Теодор следили за ней восторженными глазами. Ее элегантность, грация, сияющая красота приковывали всеобщее внимание.
Когда она заняла свое место подле Руфуса, Лючия содрогнулась от ужаса – ей показалось, что Джина вот-вот поцелует его в губы прямо на виду у всех. Но нет, обошлось, Джина даже за руку его не взяла. Слава Богу!..
– М-да, довольно необычная девица, – прошептала Лючия Теодору.
– Вздор, – отрубил тот, – обычней не бывает. – А сам снова вспомнил сцену в бассейне и эффект, произведенный на него этой парочкой. Подспудно именно ее Теодор винил за то, что, взяв бинокль – о позор! – он стал за ними подглядывать. – Бесстыдная девка, вот она кто!
Как обычно, первыми прибыли сенатор Уэйн Фэйрфилд с супругой, и, как обычно, Корделия с места в карьер принялась сетовать на неуместную пунктуальность мужа. Картрайты переглянулись: все идет как всегда, бал можно начинать.
Когда гости вышли из-за стола, заиграла музыка, и все перешли в танцевальный зал. Фрэн и Марк, наблюдавшие за сыном и его девушкой, пришли к выводу, что они очень подходят друг другу – оба красивые, стройные, элегантные. Родители Руфуса практически ничего не знали об избраннице сына, но с первого взгляда одобрили ее.
К Фрэн и Марку твердым шагом подошел генерал Тимоти Берн. На его лице светилась добрая улыбка.
– Очаровательная молодая особа эта Джина О'Коннор! – Улыбка стала еще шире. – Она успела прочитать мою книгу, вот даже как. – Книга, названная им «Энца», вышла меньше двух лет назад.
– Мальчик еще так молод, – грустно вздохнула Фрэн. – Всего-то двадцать один год. Но я уверена, что такой девушки, как эта, ему больше никогда не встретить.
– Конечно, оба они слишком молоды, – согласился генерал. – Со свадьбой не стоит торопиться. – Склонив голову, он спросил: – Фрэн, могу ли я пригласить вас на танец?
Марк решил пригласить свою мать. Отношения между ними всегда были несколько напряженными, возможно, потому, что к нему не благоволил отец, а для Лючии на первом месте был муж, а уж потом сын. Слово мужа было для нее законом.
Приглашение сына Лючия отвергла, сославшись на то, что ей надо переговорить кое с кем из охранников, присутствующих на балу. Если поведать Марку о происхождении Джины, размышляла она, он, естественно, не поймет, с чего весь сыр-бор. Такие уж у него взгляды.
Переходя от одной группы гостей к другой, Марк предлагал охлажденное шампанское и развлекал всех веселыми рассказами, заражая своим смехом.
Чуть позже к нему подошла Фрэн и едва заметно кивнула, что, мол, хочет сказать ему пару слов. Марк улыбнулся и повел жену в круг танцующих.
– Ты не знаешь, что могло так расстроить твою мать? – озабоченно спросила Фрэн.
– С чего ты взяла, будто она чем-то расстроена?
– Лючия сообщила мне, что, как только внесут праздничный торт, она собирается покинуть гостей.
– Ну, наверное, просто утомилась, все-таки ей уже немало лет.
– Нет, она сказала, что у нее еще есть серьезное дело. – Фрэн держала в руке зажженную сигарету, хотя курила очень редко. Теперь она нервно затягивалась. – Да и вообще на нее не похоже покидать ею же задуманные вечеринки, ты не находишь?
Их пару разбил Руфус. Марку было приятно наблюдать за женой и сыном, кружащимися в вальсе, но необычное поведение матери все-таки запало в душу.
Верная своему слову, Лючия ушла из зала. Вскоре после этого к Марку подошел отец и сообщил, что тоже поднимается наверх.
– Не беспокойся, с нами все в порядке, и я, и мама чувствуем себя отлично. Но у нас возникли кое-какие проблемы, которые следует обсудить.
– Могу я чем-нибудь помочь?
– Думаю, нет. Кроме того, нельзя, чтобы вся семья бросила гостей! Это неприлично.
Повернувшись на каблуках, Теодор быстро вышел из зала. Лючию и инспектора Джима Нилсона он нашел в уютной гостиной жены.
Оба молча смотрели на раскрытую косметичку, лежавшую на мраморном кофейном столике. Возле косметички Теодор заметил брошь Лючии, выполненную в виде бабочки с распластанными крыльями. Золотая, с эмалевыми прожилками, усыпанная бриллиантами, бабочка была как живая. Руфусу впервые позволили взять ее в руки, когда ему исполнилось десять лет.
