Текст книги "Время любви"
Автор книги: Ширли Эскапа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
Глава 2
Марк размеренно шагал по мостовой, усеянной осколками стекла из витрины немецкого магазина, который подвергся разграблению сразу после освобождения. Откуда ему было знать, что всего несколько минут назад, в кровь изранив босые ступни, по этим же осколкам промчалась Сесилия?
В приятно расслабленном состоянии он шел по улицам, где когда-то в детстве жила его мать. Ужин с дядей прошел в очень милой, даже уютной обстановке, и теперь Марк с какой-то умиротворенностью вспоминал свою семью. Даже болезненная тоска по Фрэн и детям, Руфусу и Эми, поутихла и не так рвала душу.
В Италии Марк провел три лета, но это было еще до войны, до смерти бабушки. С тех пор, кажется, прошла целая вечность. В Риме, правда, он бывал нечасто, все время проводил в Тоскании, на бабушкиной даче.
Сейчас на груди Марка красовалась медаль «Серебряная звезда» за отвагу, в связи с чем дядя-генерал поглядывал на племянника с особой гордостью. Ужин проходил в доверительной атмосфере и вскоре из некой обязанности превратился для Марка в истинное удовольствие.
А ведь когда-то он видел в дяде всего лишь холодного и неприступного военного, которого его довольно легкомысленная тетушка Салли выбрала себе в мужья. Теодор Картрайт, отец Марка, будучи официальным опекуном Салли и ее старшим братом, этот выбор одобрил. Таким образом генерал вошел в их семью.
Отец… Нелегко быть сыном такого сильного, властного и непреклонного человека, как Теодор Картрайт. Марк с великим трудом мог вспомнить те редкие моменты, когда отец бывал им доволен. Да уж, похвалы от него не добьешься… Зато теперь он увидит «Серебряную звезду» на груди сына, и это наверняка растопит его сердце.
Теодор Картрайт прославился своим высочайшим патриотизмом. Он был твердо уверен в двух вещах: в неполноценности представительниц слабого пола и в абсолютном превосходстве Соединенных Штатов над всеми остальными государствами. В основанной им фармацевтической компании все – от членов совета директоров до последнего клерка – знали о том, что их босс является прямым потомком Авраама Линкольна. Девиз компании – «Все за Родину» – был придуман самим Картрайтом, и он придирчиво следил, чтобы подчиненные неуклонно его придерживались.
С юных лет Теодор Картрайт любил повторять, что до тридцати он не женится. И действительно, его свадьба состоялась в день тридцатилетия. Излишне говорить, что этого события с трепетом ожидали все, кто знал Картрайта как человека, привыкшего держать слово.
Его безграничный патриотизм был широко известен, поэтому никто не сомневался, что в невесты Картрайт выберет стопроцентную американскую красавицу с безукоризненной родословной. Когда было объявлено о его помолвке с Лючией, очаровательной дочерью итальянского посла в Вашингтоне, это вызвало в определенных кругах чуть ли не скандал. Поползли всевозможные сплетни. Как же! Мало того, что иностранка, так еще и католичка!
Однако Теодор Картрайт быстро заткнул рот всем сомневающимся в его любви к родине: «Только полный идиот может думать, что патриот и фанатик – одно и то же!»
В действительности же под этим безапелляционным утверждением скрывалась растерянность. Хотя Картрайт решил жениться именно в тридцать лет, в его планы совсем не входило влюбляться. Но жизнь распорядилась иначе – от любви он просто-напросто потерял голову.
– Дорогая, – спросил Картрайт, изнывая от нетерпения, – согласна ли ты обратить свои верноподданнические чувства на Америку?
– Если твой неожиданный вопрос можно истолковать как предложение руки и сердца, – ответила красавица, – то хочу сказать одно: страна моего мужа станет и моей страной. – Чуть помедлив, она добавила, опустив длинные ресницы: – И, конечно, страной моих детей.
Дальше говорить она уже не могла, ибо Теодор стал покрывать страстными поцелуями ее вспыхнувшее от смущения лицо.
А когда он наконец отстранился, она со всей серьезностью проговорила:
– У меня одно условие: если уж я позволю моим будущим детям быть американцами, то ты должен согласиться, чтобы они были американцами-католиками.
Напрягшийся было Теодор с облегчением улыбнулся:
– Ты хочешь сказать – американскими католиками. – Впившись в лицо любимой долгим испытующим взглядом, он спросил: – И сколько же американских католиков ты намереваешься мне родить?
– Это все в воле Божией.
Детей у них было двое.
Вопрос о том, что Марк пойдет по стопам отца, даже не обсуждался, однако Теодор подчинился требованию жены, чтобы мальчик сначала окончил Гарвард по курсу права. По мнению Картрайта, хотя Лючия и была женщиной, то есть существом неполноценным, но образование детей входило в ее компетенцию, и она с этим успешно справлялась.
До восьми лет Лючией занималась бонна-англичанка, с которой она говорила только по-английски. В дальнейшем Лючия изучала французский и немецкий и говорила на всех этих языках так же свободно, как на своем родном.
Когда у нее появились собственные дети, Лючия твердо решила привить им любовь к языку и культуре Италии, их второй родины, но делала это без особого нажима, чтобы не вызвать обратной реакции.
Благодаря стараниям матери Марк чувствовал себя как дома в Вечном городе, в котором так редко бывал, но который так сильно любил.
Как же все чудесно, думал он, возвращаясь на квартиру графини. Ужин с дядюшкой прошел как нельзя лучше, Рим освобожден от немцев, скоро закончится долгая, кровопролитная война. Марк ощущал в душе такую необыкновенную легкость, что даже готов был простить себе трусость, из-за которой, не будь рядом Винченцо, он бы как пить дать погиб на том минном поле.
Отличное настроение мгновенно испарилось, едва Марк вошел в квартиру графини. Перед ним предстала жуткая картина: Винченцо в полной отключке валялся на диване с исцарапанным в кровь лицом. Стало ясно, что отныне его судьба принимает иной оборот.
С мрачным лицом Марк стоял над храпящим другом и своим спасителем, потом из его груди вырвался тяжелый вздох, скорее похожий на стон. Впереди явственно вырисовывалась встреча с военным трибуналом! А уж если там возьмутся за дело, то непременно раскопают доказательства его малодушия и выведут Марка на чистую воду. Марк нервно провел пальцами по «Серебряной звезде» – награде за отвагу и доблесть, на которую он не имел никакого права. И знал об этом еще лишь один человек – Винченцо.
Даже в свете происшедших ужасных событий Пьетро Тортелли так и кипел от злости на Сесилию. Эта девчонка не смеет указывать ему, как надо поступать! За доктором, видите ли, бежать не надо, а следует немедленно обратиться в полицию. Хм, яйца курицу учат!
Нет уж. Своим стыдом он не станет делиться ни с врачами, ни с полицейскими, уж лучше расскажет обо всем, что случилось, этому прославившемуся на весь город иностранцу – ирландскому священнику Доннелли. В жизни бывают моменты, когда человек чувствует себя не только более свободно, раскованно, но и в большей безопасности, если доверяется незнакомцу, с которым ему вряд ли придется встретиться еще.
Едва ли не все римляне знали, что отец Доннелли укрывал от гестапо молодых людей, которые попали в списки угоняемых в немецкие трудовые лагеря. Не было секретом и то, что добрый священник не гнушался стаканчиком-другим хорошего вина. Но все же выбор Пьетро пал на отца Доннелли главным образом потому, что, по его мнению, американцы с большим доверием должны были отнестись к человеку, говорящему на их родном языке.
Пожилая, приятной наружности монахиня провела Пьетро в здание семинарии, где в настоящее время жил отец Доннелли. Оставив Пьетро в звенящей тишине просторного зала, она отправилась на поиски священника. Время тянулось мучительно медленно, и с каждой минутой неловкость и злость накатывали на Тортелли с новой силой. Чего этот священник тянет, спрашивается? Немцев больше нет и в помине, положение в городе контролируют союзники, так что можно, кажется, повнимательнее отнестись к нуждающемуся в совете человеку!
Однако появившийся наконец священник сразу расположил Пьетро к себе.
– Уж простите старика, что заставил себя ждать, – еще от дверей произнес Доннелли. – Проходите сюда, добро пожаловать. – Приняв из рук Пьетро две бутылки красного вина, он добродушно запричитал: – Ох, портите старика, ох, портите! Но большое спасибо, сын мой, отказываться не буду. – У отца Доннелли был приятный певучий ирландский акцент, слегка подчеркивающий ритмику слов.
Он втащил Пьетро на кухню, откупорил бутылку и, наполняя вином два стакана, поинтересовался:
– Как вас звать-величать, сын мой? Я вроде бы не имел чести видеть вас раньше.
– Меня зовут Пьетро Тортелли.
Старик сделал большой глоток вина, удовлетворенно почмокал и только тогда уселся за стол напротив Пьетро.
– Очень хорошо. Итак, чем могу быть полезен, синьор Тортелли?
– Я пришел сюда из-за моей дочери, – начал Пьетро полным душевного страдания голосом. Рот его внезапно перекосила судорога. – Из-за моей дорогой невинной дочери.
– Синьор Тортелли, могу ли я узнать имя вашей дочери? – По своему многолетнему опыту священник знал, что отчаявшемуся человеку, потерявшему от горя рассудок, лучше всего задать самый простой вопрос, на который имеется вполне конкретный ответ.
– Сесилия.
– Ах, в честь прекрасной святой Сесилии, одной из самых почитаемых римских мучениц. – Отец Доннелли перекрестился и тут же налил себе второй стакан вина. – Так что же произошло с вашей дочерью, которую вы назвали столь славным именем?
– Во всем виноваты американцы, эти проклятые англосаксонские варвары! – сквозь стиснутые зубы прошипел Пьетро, лицо его исказилось от ненависти. – Мы ее предупреждали… Все отцы добропорядочных семейств всегда предупреждали своих дочерей… Мы все знали, что они самые настоящие варвары! – Из его рта вырвался какой-то странный звук – не то клокотание, как при полоскании горла, не то предсмертный кашель.
Отец Доннелли достаточно прожил в этой стране, чтобы знать силу массового внушения, с какой фашистская пропаганда воздействовала на умы простых итальянцев. Основной целью этой пропаганды было посеять ужас в их сердцах. В результате тщательно продуманной операции «промывания мозгов» жители оккупированных территорий страшились «англосаксонских варваров» так же, как и гестаповцев, «этих бешеных псов Гитлера».
Отсюда следовало, что в данную минуту отец Доннелли ни в коем случае не должен был перечить Пьетро Тортелли или объяснять ему, как на самом деле обстоят дела, иначе можно было получить совершенно непредсказуемый результат.
Посему мудрый старик только понимающе кивал головой, хмыкал, горестно воздевал руки, но не делал ни малейшей попытки успокоить бурлящего Пьетро. Наконец у того иссякла снедавшая его ненависть, и Пьетро полностью уверовал в то, что этот иностранный священник полностью на его стороне.
– Дорогой мой синьор Тортелли! – воскликнул отец Доннелли. – Обычные слова не в состоянии выразить всю мою печаль, все горе и весь гнев. Сердце мое преисполнено ужасом того, что выпало на долю вашей невинной дочери, единственного вашего дитя. – На несколько секунд он замолчал, чтобы осушить очередной стакан, а потом продолжил: – Вы очень храбрый человек, синьор Тортелли, и очень – уверяю вас – очень умный, раз приняли решение обратиться ко мне.
Пьетро согласно покивал. На губах его заиграла нервная застенчивая улыбка.
Поднявшись со своего стула и меряя шагами небольшую комнату, отец Доннелли заговорил вновь:
– Да, я знаю, что делать, вера наставит меня, не даст ошибиться.
– Но мне кажется…
– В моей келье нет ни электричества, ни водопровода, – прервал его священник. – Но в моем пользовании осталось то, что можно оценить так же высоко, как виски. Телефон – величайшее достижение человечества за последние десятилетия. А самое удивительное то, что он до сих пор работает.
– При чем здесь телефон, святой отец?
– О, это великолепное достижение человеческого гения, и я прямо сейчас намереваюсь им воспользоваться.
Отец Доннелли набрал номер и что-то быстро сказал в трубку.
«Ничего себе, – подумал Пьетро, – с какой быстротой он переключился с одного языка на другой!»
Сделав третий по счету звонок, отец Доннелли положил трубку и, повернувшись к Пьетро, тихо произнес, будто прочитал его мысли:
– Да, синьор Тортелли, вы обратились по правильному адресу. У меня много высокопоставленных друзей. Кое-кто сейчас придет сюда, и мы вместе отправимся к вашей дочери Сесилии.
Потом священник разлил остатки вина и снова заговорил:
– Могу поклясться, синьор Тортелли, что Сесилия будет отомщена, а ваша честь – восстановлена. – Он ненадолго остановился, качая головой и раздумывая, как бы попроще объяснить этому человеку сложную процедуру военно-полевого суда. – Гнусное деяние было совершено американским солдатом, поэтому он будет строго наказан собственным генералом. С ним поступят как с военным преступником, то есть приговорят к смертной казни.
Взглянув на Пьетро, священник увидел, что в его глазах вспыхнул радостный огонек.
Но от каких-либо восклицаний Пьетро удалось удержаться. Да, этот старик немного тронутый, но с его помощью можно будет связаться с американским генералом, и тогда свершится правосудие. Дочь будет отомщена, и честь семьи останется незапятнанной. А все потому, что Пьетро хватило мозгов прийти к нужному человеку. Довольный собой, он удовлетворенно вздохнул.
Долгое время Марк ничего не предпринимал, чтобы разбудить впавшего в беспамятство Винченцо. В охваченном огнем мозгу теснилось множество разнообразных мыслей, самой страшной из которых была мысль о неизбежном – и абсолютно справедливом – презрении, которым обольет его дядя.
Война сводит друг с другом очень разных людей, это было давно известно Марку. Но кто бы мог подумать, что он будет жить в одной квартире с Винченцо? С тем самым Винченцо, что впервые в жизни надел ботинки, только попав в армию. Чей грубоватый английский был столь же беден и шероховат, как и итальянский – родной язык его матери. Зато Винченцо так легко владел ниткой и иглой, что мог за минуту зашить разорванную рубаху, да так, что никто и шва не заметит.
Марка поражало врожденное чувство прекрасного, присущее Винченцо, которое позволяло ему безошибочно выделять самые выдающиеся произведения архитектуры Рима и восхищаться ими. А его патриотические чувства могли поспорить только с личным героизмом. И лишь благодаря сдержанности Винченцо во время брифинга с дядюшкой Марка, генералом Тимоти Берном, Картрайт получил награду, которая должна была по праву принадлежать его другу.
Марка снова прошиб холодный пот, едва в памяти всплыли события, происшедшие тогда на заминированном поле близ Анцио.
– Это сделал сержант, сэр.
И вот тут-то Винченцо встал на защиту чести Марка и солгал:
– Нет, сэр, это майор пробрался туда и вытащил раненых.
– Майор Картрайт?
– Да, сэр, майор Картрайт, сэр.
Марк не поверил собственным ушам и промолчал, как бы подтверждая тем самым слова Винченцо. На самом же деле генеральский племянник проявил себя как самый последний трус. Невольная ложь только усугубляла его вину.
Сержант тогда получил смертельное ранение, и лишь потому, что повиновался приказу Марка. Зачем, Господи, зачем он отдал этот приказ? Ведь если бы он сначала подумал, сейчас все было бы иначе. Его не сковал бы жуткий, непростительный, парализующий страх, а Винченцо не пришлось бы проводить его, взяв, как ребенка, за руку, через минное поле, нащупывая ногой почву.
Винченцо неловко шевельнулся во сне, и Марк вернулся к страшной действительности.
– Ладно, приятель, – произнес он вслух, – я тебе задолжал, и теперь надо платить по счетам.
В конце концов у него юридическое образование. Но в сложившейся ситуации это даже хуже, чем кровавые царапины на лице Винченцо.
Быстро наклонившись, Марк подобрал с пола изношенные туфли и разорванные трусики Сесилии и положил их на старинное кресло. Затем он вылил на голову друга целый кувшин ледяной воды.
– Черт побери! – взревел моментально проснувшийся Винченцо. – Прекрати! Ты что, рехнулся, приятель?
– Сукин ты сын! Рехнулся-то как раз ты, а не я. Неужели не понимаешь, в какое дерьмо вляпался?
– Ты это о чем? Что-то я не понимаю.
– Сейчас поймешь. Одевайся и побыстрее, – резко велел Марк, поднимая Винченцо на ноги. – Как ты думаешь, Сесилия сможет вспомнить адрес?
Винченцо вдруг охватил ужас.
– Н-не знаю, но все бы отдал, чтобы она не вспомнила. – Он растерянно провел рукой по лицу и невольно вскрикнул: – О черт, как больно!
– М-да, ситуация хуже некуда.
– Слушай, у меня все лицо горит…
– Давай-ка пошевеливайся, – мрачно сказал Марк. – Приведи себя в порядок, пока сюда не пришли. Потом будет поздно.
– Что, черт возьми, они смогут мне сделать? Я американец, офицер армии Соединенных Штатов. Они и пальцем не посмеют до меня дотронуться.
– Ой ли? Не сомневайся, дотронутся, да еще как! – оборвал его Марк, горько усмехнувшись. – В скором времени сюда пожалуют вовсе не итальянские полицейские. Приготовься к худшему – это будут наши.
– Что?! Военная полиция?..
– Ты так ничего и не уразумел? Соберись, парень, и внимательно послушай, что я тебе скажу, – жестко приказал Марк.
– Да, я слушаю.
– Ни в чем не сознавайся, понял? Ничего им не говори. Я доступно выражаюсь? В ответ на все вопросы требуй адвоката, это твое право.
– Господи! – простонал Винченцо. А что будет, если они припрут меня к стенке? Что со мной сделают?
– Военный суд будет, вот что.
– Боже мой… – Винченцо обхватил руками голову. – Пройти через такую войну, и все для чего? Чтобы быть арестованным своими же ребятами.
– А тебя никто и не будет арестовывать, дружище. Тебя просто расстреляют, – негромко произнес Марк.
– Что ты сказал?
– Я не брошу тебя в беде. Сделаю все, что в моих силах. Черт бы все побрал, парень, я обязан тебе жизнью.
– Хорошо, что ты об этом еще не забыл, – протянул Винченцо. – И что же можешь теперь посоветовать?
– Кажется, я придумал, что нужно сделать. – Марк забарабанил пальцами по спинке кресла. – Ты на ней женишься.
– Я? На ней? – слабым голосом повторил Винченцо.
– Вот именно, ты – на ней. Свадьба положит конец всяким обвинениям в изнасиловании.
Глава 3
Сесилия с испугом смотрела на американца, одетого в военную форму.
Мачеха восседала в ее ногах на широкой кровати, гордо, с достоинством распрямив плечи, отчего беременность Маруччи стала еще заметнее. Американец опустился на стул, стоящий рядом с кроватью, и достал стетоскоп.
– Меня зовут доктор Абрахамс, Сесилия. Не бойся, я не сделаю тебе больно.
Девушка слабо замотала головой.
– Обещаю, я сделаю все, чтобы не причинить тебе боль. Ты мне веришь?
Она промолчала.
Маручча презрительно фыркнула:
– Бедняжка уже получила свою порцию боли от американцев!
– Если хочешь, Сесилия, закрой глаза. Так для тебя, наверное, будет лучше.
Издав долгий, прерывистый стон, она подчинилась и плотно закрыла глаза.
– Как зовут того человека, который сделал с тобой это?
– Винченцо.
– А фамилия?
– Не знаю. – Она покачала головой и пододвинула руку со сжатым кулаком ближе к доктору.
В свою очередь доктор Абрахамс отложил в сторону стетоскоп и взял в обе руки ее судорожно стиснутый кулак.
– Ты позволишь мне посмотреть, что у тебя тут?
Она молча кивнула.
Медленно, осторожно, словно снимая бинт с раны, он отогнул один за другим ее сжатые пальцы. На покрасневшей ладошке лежал клок черных волос.
– Это его?
– Да, – пискнула она.
– Хорошо. – Абрахамс открыл медицинский саквояж, достал оттуда чистый бинт и завернул в него вещественное доказательство. – Это нам очень поможет, теперь мы обязательно его найдем. Ты умная девочка, что не выкинула это.
– Он живет в том же доме, где работала моя мама.
Доктор Абрахамс вопросительно повернулся к Маручче.
– Ее мать умерла, – поспешно пояснила та. – А я – вторая жена ее отца, поэтому теперь меня можно называть ее мамой.
Сесилию передернуло от этих слов.
– Скажите, синьора Тортелли, вы можете сказать, где находится этот дом?
Маручча назвала адрес.
– Простите, я на минуту вас покину. В моем джипе есть полевой телефон. Я позвоню и сообщу нашим людям, где его искать.
Доктор Абрахамс вышел, но вскоре вернулся и прямо с порога сказал:
– Он немедленно будет арестован. За ним уже выехали.
– Он хотел дать мне шоколадку, – хриплым голосом проговорила Сесилия. – Это для Маруччи. Для ребенка.
– Мерзавец! – по-английски воскликнул доктор. Потом он снова сел рядом с Сесилией и уже на итальянском продолжил: – Мне надо обследовать тебя. Ты понимаешь, что это такое?
Девушка молчала.
– Не волнуйся и ничего не бойся. Я на своем веку обследовал не одну сотню юных девушек. Тебе не надо бояться.
«В каком же сумасшедшем мире мы живем», – думал Абрахамс, занимаясь своим делом. Он, капитан Пятой армии США, врач, чей долг – спасать человеческие жизни, человек, который всегда отрицательно относился к вынесению смертных приговоров, сейчас хочет, нет, страстно желает, чтобы свершилось правосудие и виновный в изнасиловании этого ребенка американский солдат был расстрелян.
В квартире наконец раздался громкий стук в дверь. И хотя Марк именно этого и ожидал, волосы на его голове встали дыбом от ужаса, а на лбу выступили капли пота. Винченцо принялся судорожно обкусывать ногти, и без того обгрызенные до основания.
По пути к двери Марк через плечо глянул на приятеля и жестко проговорил:
– Сейчас все зависит от тебя, лейтенант. Помни три вещи: не отвечать на вопросы, не делать заявлений, требовать адвоката. Да, еще одно – перестань грызть ногти.
Через пару секунд апартаменты графини ди Примидини были заполнены военными чинами Пятой армии Соединенных Штатов.
А еще меньше чем через час закованный в наручники лейтенант Винченцо Парзини был препровожден в номер 164 отеля «Ромуло» и оставлен там под усиленной охраной дожидаться судебного разбирательства.
К девяти часам утра следующего дня официальный медицинский рапорт лежал на столе военного начальника Винченцо.
Полковник Фергюссон быстро пробежал рапорт глазами и издал хриплый смешок:
– Бог ты мой, да этот парень просто животное!
Он выразился слишком мягко. На самом деле полковник считал лейтенанта Парзини мерзавцем. Ведь тот покрыл позором не только себя, свою бригаду и всю Пятую армию, но и родину. И Америка прекрасно обойдется без такого жалкого пакостника, как Винченцо Парзини.
Расстрел для такого скота – слишком мягкое наказание!
Совесть и здравый рассудок боролись в Марке два дня и две ночи с момента ареста Винченцо, не позволяя ни есть, ни спать.
Он не раз сталкивался с тем, что закон зачастую противоречит справедливости, а значит, и гуманности. Марк снова и снова повторял про себя, что в мире не существует абсолютного совершенства, к которому принято стремиться; есть только общие концепции. Но в одну абсолютную истину он верил всегда: беспричинная, ничем не оправданная жестокость является непростительным грехом. Поэтому дикий, омерзительный поступок Винченцо по отношению к беззащитной невинной девочке вызывал у Марка естественное чувство отвращения.
По закону военного времени только женитьба могла спасти Винченцо от смертной казни под дулами расстрельной команды. Но именно женитьба на Сесилии даст ему полное право насиловать ее на совершенно законном основании. Вряд ли ей это понравится…
Нет, Марк не может этого допустить! Надо придумать что-нибудь другое, чтобы освободить Винченцо.
Марк и без того уже достаточно нагрешил за столь короткое время. Проявил трусость. И даже два раза – на поле боя и перед лицом своего дяди.
Проведя собственное расследование, утром третьего дня Марк принял твердое решение обратиться к легендарному отцу Доннелли.
За это время Марк успел несколько раз переговорить с капитаном Гордоном из отдела армейской разведки. От капитана он узнал о том, что этот священник не раз выполнял самые рискованные задания, о хитрости, с которой тому удавалось водить за нос фашистов, о прекрасном характере отца Доннелли, то есть обо всем том, что давало повод говорить о нем как о воплощении святости. И действительно, об этом священнике не зря ходили легенды.
В голове Марка созрел четкий план, но для претворения его в жизнь надо было узнать все о семействе Тортелли.
Конечно, Марк понимал, что Винченцо заслуживает самого сурового наказания за то, что совершил, но… Но он спас Марку жизнь и теперь нуждался в его помощи…
А еще Марком двигала надежда, что его план не только вытащит Винченцо из петли, но и даст бедной девочке возможность выбраться из нищеты.
Откуда было знать Марку, отправившемуся на встречу с отцом Доннелли, что тот только что вернулся из дома несчастных, скорбящих в навалившемся на них горе Тортелли?
Как бы то ни было, собирая информацию о священнике, он узнал не только о свойственных тому уме, чистосердечии и природной проницательности, но и о склонностях и пристрастиях. А посему предусмотрительно захватил с собой бутылку виски.
Не успел Марк преподнести подарок отцу Доннелли, как тот с живостью выхватил бутылку из его рук и проговорил:
– По-моему, у нас нет причины ждать наступления вечера, когда вы, янки, предпочитаете переходить к питью виски.
– Вы совершенно правы, – с готовностью откликнулся Марк.
Отец Доннелли одобрительно кивнул, разлил напиток по стаканам и сделал большой глоток. Видя, как старик задержал виски во рту, а потом, проглотив, смачно почмокал губами, Марк широко улыбнулся. В прохладной комнате, уставленной книжными стеллажами, было очень уютно. Марк расслабился настолько, что даже позволил себе спросить:
– Не возражаете, если я закурю, отец Доннелли?
– Я даже не буду возражать, если вы и меня угостите сигаретой.
– О, с удовольствием! – воскликнул Марк, протягивая ему пачку «Кэмела». – Извините, что не предложил сигареты сразу, я не знал, что вы курите.
– Ничего страшного. А теперь, майор, могу ли я поинтересоваться, что заставило вас прийти к священнику, вместо того чтобы радоваться такому прекрасному дню?
Марку было трудно начать свое повествование. Он в молчании отвел глаза и уставился в окно. Выждав несколько минут, отец Доннелли предложил:
– Давайте совершим небольшую прогулку, мой друг, если вы, конечно, не против. Мне, знаете ли, полезно чаще бывать на свежем воздухе. Вы составите мне компанию, а заодно расскажете о причине своего визита.
Пока они неторопливо бродили по старинным площадям и узким улочкам, лучами расходившимся от них, старик не торопил Марка, понимая, что тому необходимо собраться с мыслями. Время от времени он придерживал майора за локоть и рассказывал о каких-то скульптурах и дворцах, мимо которых они проходили.
Наконец Марк заговорил. И, начав, уже не мог остановиться. Когда же он наконец закончил, часы на ближайшей башне пробили восемь вечера. Оглянувшись вокруг, Марк обнаружил, что они находятся в садах Боргезе.
Священник удобно расположился на изящной каменной скамье под сенью раскидистого дерева и жестом предложил Марку сесть рядом. Потом выудил из складок сутаны серебряную флягу и, сделав глоток, протянул ее майору.
– Иногда, – хихикнул отец Доннелли, – не грех выпить прямо из горлышка, правда? Ну а теперь, сын мой, вам, конечно, интересно узнать, что я думаю по поводу услышанного, не так ли?
– Да.
После очередного глотка из фляги отец Доннелли утер губы и проговорил:
– Прежде чем поделиться своими мыслями, я должен задать вам один вопрос.
– Я готов. Спрашивайте.
– Полуправда лучше полулжи. Хочу предупредить, что я жду от вас абсолютно честного ответа. – Священник говорил серьезно и внушительно. – Итак, объясните мне, старику, что заставляет майора Пятой армии Соединенных Штатов с таким жаром заступаться за младшего по чину офицера, погубившего бессмертную душу юной красавицы по имени Сесилия?
– Лейтенант Парзини спас мне жизнь.
– Но им двигало чувство воинского долга.
– Не только. То, что он совершил, спасло также мою честь.
– И теперь вы хотите уплатить по счетам и таким образом реабилитировать себя в собственных глазах?
– Да. Если только это возможно. Существуют счета, по которым трудно расплатиться, – грустно ответил Марк.
– Вы правы, сын мой, вы правы. – Отец Доннелли снял очки и полой сутаны протер стекла. После паузы он продолжил:
– Не хочу таить от вас, что сегодня утром я навестил бедняжку. Она была такая тихая, такая подавленная. Помещение убогое, кровать, на которой она лежала, продавленная, расшатанная… А лицо девочки даже сквозь безобразные синяки и царапины так и сияло чистотой. И вся она олицетворяла невинный в своей покорности образ святой великомученицы, в честь которой была названа родителями…
– Я… я понимаю, что предлагать деньги в такой ситуации – грязно и подло… – начал Марк несчастным голосом, но отец Доннелли тут же его прервал.
– Ничто не может быть страшнее и подлее бессмысленной, незаслуженной нищеты. С помощью денег вы могли бы вытащить девочку из всего этого и подарить ей новую жизнь. – Он замолчал и задумчиво провел языком по внутренней стороне щеки. – С вашей стороны это чрезвычайно благородно. Однако каким образом, скажите на милость, вы намерены исполнить ваше обещание в суровых условиях войны?
– Я достаточно состоятелен, к тому же генерал Берн мой дядя. Поэтому я смею надеяться, что мой план удастся.
– Да, это, конечно, может сыграть решающую роль, – протянул отец Доннелли. – Воле генералов подчиняются целые армии. То, что вы состоите в родстве с самим генералом Берном, – большая удача. – Он встал со скамьи и сложил руки на груди. – Я переговорю с мачехой Сесилии в конфиденциальной обстановке и расскажу о вашем предложении. Не сомневаюсь, что сия дама не преминет воспользоваться несчастьем, постигшим ее падчерицу, к своей выгоде.
С огромным облегчением Марк прикрыл глаза. Все складывалось так удачно; на это он даже не смел и надеяться, когда решил обратиться к отцу Доннелли.
Марк мало рассчитывал на то, что священник согласится вести подобные переговоры, но только такой человек мог добиться успеха в столь деликатном деле. Для того чтобы уговорить невинную обесчещенную девушку опозорить себя публично, объявив, что она не подвергалась насилию, требовался дар дипломата, бесстрастность хирурга и вера священника. Всем этим обладал отец Доннелли.
И все-таки Марку было не по себе. Он, выпускник Гарварда, дипломированный юрист, подталкивает юную неопытную девушку к лжесвидетельству. Для сохранения собственной чести он хочет, чтобы она рассталась со своей. Это несправедливо.
