Текст книги "Время любви"
Автор книги: Ширли Эскапа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Глава 26
– Джина встречается с парнем по имени Руфус, – поделилась Сесилия новостью с Мириам, когда они обедали в «Блуминдейле». – Его семья владеет «Картрайт фармацевтикалс».
Браслеты на руках Мириам возбужденно зазвенели.
– «Картрайт фармацевтикалс»? Ничего себе! Помнишь рекламу «счастливой улыбки»? Так это о зубной пасте для детей, которую там разработали. Да что я спрашиваю! Ты же наверняка опробовала ее на Джине.
– Конечно, и паста действительно оказалась чудесной.
Подруги обменялись понимающими улыбками.
Кое-кто находил странной многолетнюю дружбу высококвалифицированного фармацевта с малообразованной итальянской иммигранткой. Но подруги не обращали внимания на шепотки за спиной. Со временем их отношения приобрели почти сестринский характер, стали крепкими и надежными, защищая обеих, как прочный, выстроенный на века дом в непогоду.
Только вот о кредите Сесилия никогда не рассказывала Мириам, это была ее личная тайна.
– Раньше Джина не ходила ни на какие свидания, – продолжала Сесилия, – а сейчас даже написала, что собирается надеть.
– И мне тоже, – усмехнулась в ответ Мириам. – Юбку в черно-белую клетку, белый свитерок и легкий шарфик в тон.
– Должно быть, этот Руфус – важная птица…
– Господи, ну конечно! Между прочим, он учится в Гарварде, не говоря уж обо всем остальном. – Как обычно, когда Сесилия и Мириам обедали вместе или болтали по телефону, тема разговора сменилась без всякого плавного перехода. – Новая прическа тебе очень к лицу, детка.
Рука Сесилии непроизвольно взметнулась к голове. Прежде она всегда носила пучок, но недавно парикмахерше удалось убедить ее распускать волосы по плечам. Такая прическа начинает входить в моду, сказала она, и Сесилия послушалась.
– Никак не могу привыкнуть, – пожаловалась она Мириам. – Мне кажется, что голова стала намного тяжелее.
– Это потому, что твои волосы такие густые, не то что мои крысиные хвостики. Я всегда тебе завидовала. – На губах Мириам появилась озорная улыбка. – Ну-ка признавайся, проказница, ты с кем-нибудь познакомилась, а? Голову даю на отсечение, что у тебя появился воздыхатель.
– Нет, что ты! – воскликнула Сесилия, прижав ладони к груди. – Майк О'Коннор – единственный мужчина в моей жизни. И всегда останется им.
– Знаю, знаю. Ты же у меня однолюбка!
Женщины снова обменялись понимающими улыбками и рассмеялись, как обычно смеются люди, отлично знающие друг друга.
* * *
Сам себе удивляясь, что назначил свидание юной школьнице, Руфус принял решение никому об этом не рассказывать. Можно себе представить, что бы началось, вздумай он поделиться с друзьями! На ум сразу же приходили всевозможные подначки вроде «ах-ах, наш добрый папочка», «покачай-ка колыбельку!» или еще чего похуже. А ему меньше всего хотелось занимать оборонительную позицию. Чего ради?
Пусть она всего лишь ученица колледжа, но он сам видел, как в ресторане его друзья не могли отвести от нее глаз, так она их всех очаровала. Девушка явно обладала редко встречающимся сочетанием – безукоризненной красотой и ясностью ума, в чем он убедился еще во время беглого знакомства в музее изобразительных искусств.
Руфус был прирожденным романтиком, хотя и стал бы отнекиваться, если бы кто-нибудь высказал подобное предположение вслух. Даже облик у него был романтический, особенно когда, задумавшись, он принимался приглаживать свои каштановые волосы – густые и вьющиеся.
Необъяснимое волнение охватывало Руфуса, стоило ему только вспомнить о грядущем свидании с Джиной. Скорее бы наступило воскресенье, нетерпеливо думал он, то и дело ругая себя за глупость, ведь время нельзя торопить, всему свой черед. И все-таки…
Руфус никогда не ощущал недостатка в женщинах, однако, к сожалению, слишком часто приходилось сталкиваться с тем, что их в основном привлекали его деньги, а не духовный мир; красивая внешность тоже играла не последнюю роль. Считая отношения, строящиеся не на любви, а на чистом вожделении, чем-то примитивным, в глубине души Руфус был вынужден признать, что охота, которую устраивали на него женщины, льстит его самолюбию, а посему редко отказывался от плотских удовольствий.
Готовясь к свиданию с Джиной, он размышлял над тем, что физическое влечение – это одно, а предстоящая встреча – совсем другое. Джина наверняка еще девственница, а Руфусу вовсе не хотелось выступать в роли грубого насильника.
В том, что она девственница, нет ни малейшего сомнения. То, что в ней таится бездна страсти и чувственности, о чем можно только мечтать, сомнений тоже не вызывает. И что же, одно исключает другое? Руфус не мог дать четкого ответа. Он лишь знал, что хочет молоденькую и неопытную Джину так, как не хотел ни одну женщину из тех, что были у него до знакомства с ней.
Наэлектризованность встреч накоротке не прошла бесследно и для Джины – обнажилась одна глубоко упрятанная особенность ее натуры.
Надо сказать, что Джина не принадлежала к числу школьниц, витающих в облаках на уроках, однако теперь ее собранность, похоже, обрела крылышки. Джина впервые получила выговор от учителя истории за невнимательность. Потом второй, третий…
Она усердно смотрела в учебник, но постоянно ловила себя на мысли, что думает исключительно о женщинах в жизни Руфуса – прошлых, настоящих и будущих. Волна за волной накатывала не поддающаяся объяснению ревность, бороться с которой Джина не находила сил.
Если первая любовь – это еще и страдание, тогда она прекрасно обойдется без нее!
А между тем мысли одна эротичнее другой прочно овладели всеми ее помыслами и не выпускали из сладостного плена.
Наступило воскресение. По дороге в музей Джина и Руфус совершенно неожиданно столкнулись на перекрестке у светофора. Остановившись, они окинули друг друга восхищенными взглядами, а затем рука об руку зашагали в пиццерию на Бирли-стрит.
Сидя напротив Джины за столиком, покрытым льняной скатеркой в красно-белую клетку, на котором стояла бутылка из-под кьянти сплошь в подтеках оплывшего свечного воска, Руфус не отрывал глаз от девушки, втайне надеясь, что она не сочтет антураж слишком пошлым.
Из соседнего зала, где был включен магнитофон, доносилась душещипательная мелодия из «Богемы» Пуччини.
Подчеркнуто обстоятельно молодые люди принялись изучать чрезвычайно пространное меню.
– Что ты закажешь, Джина? – спросил наконец Руфус.
– То же, что и ты. Я полностью доверяю твоему вкусу.
– Рекомендую пиццу «Маргарита», она у них великолепна. Ты как?
– Я за.
– Какое вино?
– Нет-нет! Никакого вина мне не надо, – смущенно пробормотала она.
Не объяснять же, в самом деле, что ей всего семнадцать и что в общественных заведениях алкогольные напитки несовершеннолетним не подают.
– В таком случае у меня тоже нет желания, – охотно согласился Руфус. – Может, коку?
– Да, пожалуй.
– Вот и отлично! – сказал он, когда официантка приняла заказ. – Теперь мы можем поболтать.
– Конечно, – отозвалась Джина. Только о чем? – подумала она про себя. В горле мгновенно пересохло, мысли заметались. – Скажи, – неожиданно для себя выпалила она, – ты человек Кеннеди?
– Естественно! Иначе и быть не может, – заметил Руфус с улыбкой, очень вдохновившей Джину. – Я буквально выложился во время его избирательной кампании.
– Правда? А я работала в местном отделении штаб-квартиры демократов в Монкс-Бей.
– В самом деле? Это здорово, – произнес он уже серьезным тоном. – Должен признать, я делю людей на две группы – на тех, кто за него, и на тех, кто против.
– Представь себе, я тоже! – Джина неожиданно рассмеялась. – Кстати, раньше я как-то об этом не задумывалась. Только сейчас поняла, после твоих слов.
Теперь беседа зажурчала, как вешний ручеек – весело и плавно. Она не отводили глаз друг от друга, ну разве только на минутку, когда ножом и вилкой терзали вкуснейшую пиццу. Когда же с едой было покончено, Джина совершенно машинально стала отковыривать кусочки воска от бутылки из-под кьянти. Скатав пару шариков, она кокетливо заметила:
– Я всегда так делаю, уже в привычку вошло. Мне нравится лепить всякие фигурки. Смешно, правда?
Вместо ответа Руфус накрыл кисть ее правой руки ладонью и прижал к столу. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, а потом Джина положила сверху левую руку, что можно было истолковать, как бессознательное приглашение к интимным отношениям. Ничего подобного прежде она не делала. Ее рассудок полностью подчинился желанию плоти – такое Джина испытывала впервые.
Поскольку возникла необходимость прозондировать почву на предмет будущего, они решили обсудить планы на лето. Руфус сказал, что собирается с родителями в Европу. А Джина, как член школьного совета, должна провести каникулы в лагере, на побережье Атлантики.
Руфус добавил, что ко всему прочему у него впереди серьезнейший экзамен по юриспруденции, а так как для него вполне реальна перспектива получить диплом с отличием, то не предвидится ни одной свободной минутки.
Джине ничего не надо было объяснять. Она как никто другой понимала мотивы, которыми он руководствовался.
Душевная гармония позволила им достигнуть договоренности: они начнут встречаться осенью, когда и она, кстати, станет студенткой университета.
А пока будут писать друг другу. И как можно чаще. Может, даже каждый день.
Глава 27
Почтовый роман тоже имел свою прелесть. Некая старомодность лишь придавала отношениям молодых людей особый шарм. И даже в какой-то степени стимулировала.
Излагая на бумаге свои мысли, Руфус, естественно, оставался наедине со своими чувствами, что способствовало его самосознанию. Понятнее стала ему и Джина.
Мало-помалу, сами того не замечая, они стали буквально заваливать друг друга посланиями. Писали, не дожидаясь ответа.
Именно Руфус начал писать дважды в день, просто у него возникла потребность черкнуть хотя бы пару слов, пусть даже на обыкновенной почтовой открытке. Правда, открытка запечатывалась в конверт, непременный атрибут тайны переписки.
Иногда он посылал фотографии с надписями: «Сегодня утром на водных лыжах», «Прибой, солнце и полный восторг»…
Как раз снимок, на котором Руфус борется с волнами, сильнее всего врезался в память Джины. Сильный, мышцы так и играют, широченные плечи взлетают над волнами, каштановые волосы намокли и потемнели – весь он в брызгах и солнечных бликах…
Ее письма отличались глубокомыслием. Например, она пространно излагала, как сложно детям приспосабливаться к жизни в престижном лагере. «Многие девочки и мальчики, – писала Джина, – производят впечатление совершенно заброшенных детей, тогда как других, наоборот, родители слишком опекают». Она довольна, что представилась возможность познакомиться с этой стороной жизни, так как только сейчас она смогла осознать самоотверженную и беззаветную любовь своей матери.
Что еще? Она лихо управляется с каноэ: стоя на одной коленке, несется по водной глади так, что дух захватывает. Она уже многих научила.
В лагере работает чемпион по теннису среди юниоров, что весьма кстати. Ему, должно быть, совсем неинтересно играть с такой рохлей, как Джина, но зато у нее теперь налицо неплохие результаты.
А самое-самое главное – это спектакль, который она ставит. Джина остановила свой выбор на пьесе Артура Миллера «Смерть коммивояжера», и, к ее величайшему изумлению, начальник лагеря, этот сноб из снобов, дал согласие. Она обратилась именно к этой пьесе, потому что хочет ненавязчиво познакомить отпрысков зажиточных семей с суровой действительностью, а если точнее – с экономическими трудностями, о которых те понятия не имеют.
Она обеспокоена слухами вокруг доктора Мартина Лютера Кинга. В средствах массовой информации появились сообщения, будто прямо в Олбани его и арестуют, если только он устроит молебен на ступенях муниципалитета.
Отдыхая на Ривьере, Руфус, конечно же, проявлял интерес к проблемам, будоражившим Францию. Поэтому в ответном письме провел параллель между французскими алжирцами и американскими неграми. И Руфус, и Джина возлагали большие надежды на Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения. Правда, Руфус не сообщил, что черпает информацию от студентки-француженки по имени Иветта, жених которой находится в данное время в Алжире. Джине вовсе не обязательно знать, что он и Иветта – любовники, поскольку это дело временное и ни о какой любви между ними даже не заходило речи.
В один прекрасный жаркий день Руфус с Иветтой решили отобедать в Болье. Они заказали «муль мариньер» и, как положено, бутылку охлажденного шабли. В ожидании блюда, требующего некоторого времени для приготовления – морские моллюски, сдобренные специями, особенно вкусны, если в меру проварены в сухом белом вине, – Руфус достал из кармана письмо, полученное утром.
Чтобы прочитать его, хватило нескольких минут. Когда, перегнув листок, Руфус вкладывал его обратно в конверт, он перехватил внимательный взгляд Иветты.
– Письмецо от твоей любовницы? – поинтересовалась она с упреком в голосе. – Мужчина, к твоему сведению, не читает посланий другой женщины в присутствии той, с которой все утро занимался любовью. Это, мягко говоря, неэтично.
– Прошу прощения, – немедленно отозвался Руфус, – но письмо вовсе не от любовницы.
– Но ведь оно от женщины?
Руфус кивнул.
– Тебя, наверное, удивляет, как я догадалась? – произнесла Иветта, растягивая слова на французский манер, что он находил чрезвычайно возбуждающим. – Просто когда ты читал, то улыбался, – продолжила она после небольшой паузы. – Той самой улыбкой, какой в определенные моменты одариваешь меня.
– Перестань, она еще школьница, – зло бросил Руфус.
– Ну и что?
– А то, что я заканчиваю Гарвардский университет.
Иветта рассмеялась – заливисто и звонко, но, заметив, как исказилось лицо Руфуса, оборвала смех и взяла его за руку.
– Ты, как я посмотрю, раб условностей, – произнесла она мягко. – И жутко наивен. А все потому, что англосакс. – И сразу же торопливо добавила: – Ей ведь, наверное, уже около восемнадцати? Будь ты французом, тебе бы и в голову не пришло стыдиться любовной связи с восемнадцатилетней девицей, тем более что самому-то чуть больше двадцати.
– Меня бы подняли на смех все мои сокурсники…
– Французу, между прочим, начхать на то, что думают о его амурных делах посторонние, да и близкие друзья тоже. – Иветта отвела взгляд от Руфуса и стала смотреть, как белоснежная яхта швартуется в нескольких метрах от ресторана. Средиземное море такое спокойное, подумала она. Водная гладь будто стекло. Разве это море? Вот Атлантика – совсем другое дело! – Ты, как я догадываюсь, ждешь, когда она станет студенткой?
– Конечно!
– Не делай этого, то есть я хочу сказать – не заставляй ее ждать, иначе совершишь большую ошибку, – заявила Иветта. – Стань ее первым, и тогда навеки будешь самой большой ее любовью. – На губах Иветты появилась чуть заметная улыбка. – Кроме того… – начала было она, но неожиданно умолкла.
– Кроме того – что? Продолжай.
– Ты потрясающий любовник, и она, без сомнения, это оценит, – Закончила Иветта, нисколько не смутившись. – Молоденькие девушки очень часто попадают в неумелые руки, и это травмирует их на всю жизнь. Парень торопится, делает все не так…
– Можно подумать, ты делишься собственным опытом.
– Конечно! Иначе откуда бы мне об этом знать.
– Между прочим, твой Стефан должен носить тебя на руках.
Иветта повела плечом. Небрежно, как истая француженка.
– Он так и делает!
Влияние Иветты не замедлило сказаться: в следующем письме Руфус предложил Джине пообедать на Бирли-стрит. «Она уже стала нашим местом. Но думаю, нужно взять за правило встречаться наедине. Если обстоятельства позволят, постарайся не занимать двенадцатое сентября, хорошо? Буду счастлив тебя видеть», – написал он.
Прочитав открытку, Джина расплылась в улыбке, обозначились все три ямочки.
Итак, лето 1962 года подошло к концу. Листья на деревьях полыхали тысячей оттенков желтого, с переливами от оранжевого к земляничному, малиновому и алому.
Сидя напротив Джины за столиком пиццерии, Руфус поймал себя на мысли, что видит только ее. Хотя высокие окна проектировались с расчетом на любование красотами осенней поры в Новой Англии, в присутствии Джины Руфус больше не замечал ничего вокруг. Глядя в ее глубокие сверкающие глаза, он ощущал себя так, будто подвергался воздействию какой-то гипнотической силы. Понимая, что такое происходит с ним впервые, Руфус чувствовал себя восторженным и… провинившимся глупцом.
Как же так? Она всего лишь школьница, а он испытывает поистине танталовы муки…
Не отводя взгляда от мерцающих белков ее глаз, он все время мысленно видел ее высокую грудь с острыми сосками, обтянутую сейчас свитером, и знал наверняка, что отныне постоянно будет стремиться к новым и новым встречам. Господи! Что же это такое? Неужели влюбился?
Стараясь разобраться в своих эмоциях, Руфус с трудом улавливал то, о чем так серьезно рассказывала Джина.
– Мисс Фипс, преподавательница истории, говорит, что мы живем в эпоху революционных преобразований в рамках гражданских прав черного населения Америки…
Неожиданно Руфус хихикнул, а затем радостно сообщил:
– А я купил тебе подарок!
Выражение ее лица мгновенно изменилось, оно засияло, как если бы его осветил луч прожектора мощностью в тысячу ватт.
– Подарок? – переспросила Джина восторженно. – Для меня?
– Ты прямо как маленькая девочка!
– Вовсе нет! – заявила она совершенно серьезным тоном. – Никакая я не маленькая девочка. Но и не большая. – Барабаня пальцами по скатерти, Джина добавила: – Вообще-то я предпочитаю считать себя женщиной.
– Слушай, женщина, а не хочешь ли ты узнать, что это за подарок?
Рассмеявшись, она кивнула.
– Джоан Байез вместе со своей гитарой. Последний диск, называется «Мы победим».
– Ой! Как ты догадался, что я мечтала об этом? – спросила Джина внезапно осипшим голосом.
Руфус хотел сказать, мол, потому что любит ее, однако произнес совсем другое:
– Как-то ты упоминала, что тебе нравится эта певица.
Где-то в начале октября они снова наведались в свою пиццерию. Когда Руфус появился на пороге, Джина уже ждала его за столиком.
– Джина, ты очень красивая, – услышал он собственный голос. – Больше того, ты самая красивая девушка… прошу прощения, женщина, которой я когда-либо назначал свидания.
В ответ она подалась вперед и взяла его за руку.
Совершенно неожиданно для себя Руфус с жаром произнес:
– Умираю, хочу тебя поцеловать!
– Я тоже.
– Уйдем отсюда?
– Да.
– Не возражаешь, если просто покатаемся на моей машине?
– С удовольствием, – улыбаясь, ответила она.
Эти ямочки определенно могут свести с ума, подумал Руфус. Но… все-таки она совершенный ребенок, слишком молода для него!
Он распахнул перед ней дверцу шикарной голубой спортивной «альфа-ромео».
– Надо же, я как раз обожаю эту марку! – сказала Джина, не скрывая восхищения.
– Не помню, говорил ли я тебе, что это бабушкин подарок, – проговорил Руфус, усаживая ее в машину.
– Твоя бабушка, она какая? – поинтересовалась Джина, когда взревел мотор и они рванули с места.
– Что? Я не расслышал.
– Я спросила про твою бабушку. Интересно, какая она. Наверное, необыкновенная, раз купила тебе «альфу». Видимо, она от тебя без ума.
– Она невероятно энергичный человек. И скажу тебе, таких бабушек – раз, два и обчелся, – заметил он с оттенком гордости. Или хвастовства, как подумала Джина. – Бабушка, если угодно, ярчайший представитель минувшего столетия. Я бы даже сказал, что именно она – глава нашего семейства.
Пройдет какое-то время, и Джина задумается, что же все-таки побудило ее проявить интерес к его бабушке. Ибо именно эта женщина изменит ее мировоззрение, устремления и даже в какой-то мере характер – прямо как настоящая колдунья, одним мановением волшебной палочки.
Наконец «альфа-ромео» замедлила ход, и Руфус свернул в тихую аллею, обсаженную по обеим сторонам раскидистыми вязами.
– Это гостиница «Шесть каминов». Мы частенько наведываемся в здешний ресторан. У них хорошая кухня. Сейчас, правда, никого нет: хозяева на зиму уезжают к себе в Австрию. Так что мы тут одни.
– Как это? Уехали и оставили дом нараспашку? – округлив глаза, спросила Джина.
– Нараспашку всего лишь усадьба, – объяснил Руфус и хохотнул тем особенным коротким смешком, к которому она уже успела привыкнуть.
Наклонившись, он притянул ее к себе. Их лица соприкасались, а его щека покоилась на шелковистых завитках ее волос. И хотя Джину никогда раньше не целовали, она пришла к выводу, что ничего приятнее до этого момента не испытывала.
Руфус зарылся в мягкую копну ее волос, время от времени губами отодвигая прядку и целуя в щеку.
Неторопливо, мягко-мягко его губы ласкали ее лицо, пока не овладели наконец ее ртом. Джина и не думала сопротивляться. Напротив, ее собственные губы проявили неожиданное радушие – распахнулись навстречу ему.
Их дыхания слились. Рука Руфуса проскользнула под свитер и коснулась нежной девичьей груди. Джина замерла, готовая отдаться охватившему ее желанию.
Наконец их поцелуй прервался, и Джина склонила голову на плечо Руфуса. Несколько минут они молча сидели в машине под пламенеющими кронами вязов. Джина прислушивалась к своему телу, которое только что ощутила впервые.
Спустя какое-то время Руфус мягко отстранился и хриплым голосом произнес:
– Я думаю, тебе пора домой.
Джина не ответила. Губы горели огнем. Неожиданно она вспомнила, как обслюнявил ее этот мерзкий человек, назвавшийся ее отцом. Джина вздрогнула, инстинктивно почувствовав, что необходимо эту память стереть, уничтожить, навсегда предать забвению… Прижавшись губами ко рту Руфуса, она с такой силой обняла его, словно от этого зависела ее жизнь.
Внезапно оборвав поцелуй, она сказала:
– Я предупредила, что вернусь к шести. Ничего не случится, если немного задержусь.
– Ты же староста класса, значит, обязана служить примером для остальных девушек, – поддел ее Руфус.
Они расхохотались. И долго не могли остановиться, потому что оба понимали: скоро их единение станет полным.
