Текст книги "Сталин и заговор генералов "

Автор книги: Сергей Минаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 51 страниц)

Обижен был и бывший главком С.Каменев, тоже удостоенный звания «командарм 1-го ранга». Сам он публично не выражал своей обиды, а его жена не выдержала: «А непонятно все же, – возмущалась она, – ты же в Гражданскую войну руководил теми, кому сейчас маршальские звания присвоили. А тебе вот не присвоили. Почему?»^{1322 1323 1324}

Недовольными несправедливым, «не по заслугам», распределением персональных званий в 1935 г. были многие другие представители высшего комсостава, известные еще с времен Гражданской войны. Весьма часто это воспринималось как «понижение в чине»: имевший четыре или три ромба в петлицах после получения персонального звания оставался соответственно с тремя или двумя ромбами. Это было заметно окружающим и обидно.

Известный еще в Гражданскую войну бывший полковник Генштаба старой армии, начальник фронтовых штабов, а после войны – командующий округами Н.Петин сетовал в разговоре со своим заместителем на то, что ему было присвоено лишь звание комкор, в то время как И.Халепскому – командарма 2-го ранга. «Разве нам с тобой, Сережа, можно ждать чего-нибудь хорошего, – жаловался он собеседнику, – ведь ты поп, а я бывший офицер»'¹. Недоволен был и достаточно известный в 20-е годы В.Лазаревич, получивший лишь звание комдива^1325.

Что его тоже «затирают» по службе, чувствовал и А.Корк, отправленный в сентябре 1935 г. с командования МВО на должность начальника Военной академии РККА и получивший звание командарма 2-го ранга, в то время как И.Белов, новый командующий МВО, стал командармом 1-го ранга. Сталин не любил Корка, и смещение последнего с должности командующего МВО произошло под явным давлением генсека¹. Не любил Корка и Якир. «Я всегда знал, что Корк – очень нехороший человек, чтобы не сказать более крепко», – признавался он^{1326 1327 1328 1329}, Убо-ревич также относился к Корку неприязненно. Наоборот, Ворошилов высоко ценил командарма, но был бессилен что-либо менять в его карьере. Рассуждая в конце 1932 г. о кандидатах на вакансию заместителя начальника Штаба РККА в письме Я. Гамарнику, Ворошилов сделал примечательную ремарку: «Скорее можно было бы согласиться на назначение Корка, если бы ПБ (Политбюро) не возражало, но думаю, что будет возражать и отклонит эту кандидатуру»^,.

Примечательны мотивы антисталинских высказываний Г.Гая в 1935 г., как он сам их определял. «Это гнусное преступление я совершил под влиянием двух основных факторов, – объяснял свое поведение автор уже цитированного выше письма Г.Ягоде, – а) под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью и б) под влиянием антипартийных разговоров с некоторыми близкими мне большевиками (даже «старыми» большевиками), фамилии

4

которых следствию известны» .

«На плохое отношение наркома», о чем упоминалось выше, жаловались М.Тухачевскому командующий ККА И.Смолин и его начальник штаба М.Алафузо еще в 1932 г.^{1330. Выражали свое недовольство заместитель начальника ВВС РККА А.Наумов, бывший начальник оперативного отдела Штаба РККА П.Ваку-лич, Е.Сергеев1, С.Савицкий, М.Ковалев, В.Примаков1331 1332 1333, комкоры К.Чайковский, Л.Угрюмое.}

Таким образом, недовольных было много, и список этот можно было бы продолжить. Однако возникал вопрос: кто должен стать на место Ворошилова? В решении этого вопроса достичь единства мнений оказалось весьма трудно. Во всяком случае, очевидное реальное лидерство в высшем комсоставе и военной элите Тухачевского было недостаточно убедительным фактором при решении вопроса о замещении должности наркома обороны в случае отставки Ворошилова.

Отголоски каких-то кулуарных обсуждений кандидатуры «генерала» для замены Ворошилова, видимо, нашли отражение в показаниях В.Примакова на следствии, который говорил, что: «Троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова»'. Некоторые называли комкора В.Путну. На должность наркома претендовал и А.Егоров. Таким образом, в военной элите не было единства. Раздробленная на «генеральские группировки», раздираемая персональным соперничеством, в военно-политическом отношении она была весьма рыхлой и не могла проявить себя как самостоятельная политическая сила. Однако в основном она состояла из профессионалов, которые были озабочены не только карьерными проблемами. Осложнившаяся к 1935 г. геостратегическая ситуация обнажила весьма серьезные проблемы оборонного характера. В их постановке, вариантах решения, принятие которых неизбежно поднимали кадровые вопросы, личные амбиции органично переплетались с объективными запросами и потребностями армии. Единственное, что объединяло все «генеральские группировки», – это постепенно приобретавший ясность и категоричность вывод: нарком К.Ворошилов, как несущий основную ответственность за сложившуюся кризисную ситуацию в армии, в силу своей некомпетентности должен быть отставлен и заменен более компетентным человеком.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Революционная стихия, вырвавшаяся в феврале 1917 года из недр России, на несколько лет стала мощной силой. С ней сознательно или неосознанно, начиная с 1917 по 1921 г., вели в той или иной форме, но, в сущности, одну и ту же по смыслу борьбу сменявшие друг друга волны все новых, все более радикальных революционных элит. Борьбу, в общем-то безуспешную до тех пор, пока обстоятельства 1921 г. не подвели самому буйству Революции своеобразный итог. «Страшный русский бунт, бессмысленный и беспощадный» был жесточайшим образом подавлен Красной Армией во главе с М.Тухачевским и с другими «революционными генералами». Советская власть и большевистская партия, оказавшиеся бессильными перед Кронштадтом и Тамбовщиной, были спасены «красной» военной элитой, 80% которой составляли бывшие генштабисты и кадровые офицеры царской армии. Так советская военная элита заявила претензии на лавры «спасителя большевиков и национальной государственности» и на право принимать активное участие в будущем России. Она оказалась единственной дееспособной силой в борьбе с социальной стихией, разрушившей Российскую империю.

«Великодержавно-государственная» политическая ориентация советской военной элиты, «спасавшей большевиков» в 1921 г., являла собой одну из форм, назову ее так – «офицерского», в контексте российской культурно-исторической традиции, или «имперского» решения проблемы. В пределах той же «офицерской» парадигмы начиная с конца 1917 г. предпринималось решение «российской проблемы» Белым движением. Поляризация позиций Красной и Белой армий опиралась на социокультурный и социоментальный настрой их комсостава, представленного «офицерами военного времени». Кадровое же офицерство, особенно генштабисты, носители великодержавно-государственного

смысла, были морально готовы к компромиссу между «генштабистами» Красной и Белой армий.

Эта тенденция обозначилась еще летом 1919 г. в «деле» о так называемом «заговоре в Полевом штабе РВСР». Она вполне определилась к 1921 г. Можно с полным основанием считать, что в первой половине 20-х гг. (по крайней мере) вполне явственно и достаточно убедительно просматривался один из вполне реальных вариантов вектора послереволюционного и послевоенного развития России. Разумеется, речь идет лишь о моменте конкретно-исторического выбора, который сам по себе в своем исходном состоянии и в политическом, и в морально-этическом, и в социокультурном смысле нейтрален. Ясно одно – военная элита в сложившейся конъюнктуре оказалась склонной «присвоить себе» право выбора варианта национально-государственного развития. Однако это вовсе не значит, что она уже имела или способна была сама выработать «модель развития» или тем более самостоятельно реализовать какую-либо из уже предлагавшихся «моделей». Во всяком случае, Гражданская война в России такие возможности предоставила белым армиям и их «вождям», но они не сумели их реализовать.

Красная Армия, ее военно-профессиональная элита, ее лидер М.Тухачевский оказались победителями в Гражданской войне между красными и белыми. Тухачевский выиграл схватку за «человека с ружьем» на полях Гражданской войны. Он символически воплощал, таким образом, «победителя» и нового «лидера» не только «красной», но и «белой» части вооруженной силы России, оставшейся на ее развалинах от былого имперского велико-державия. Тухачевский оказался, пожалуй, последним в ряду «военных вождей», начатом генералом Л.Корниловым.

В контексте приведенных утверждений нельзя не обратить внимания на один из стержневых факторов политической ангажированности советской военной элиты 20—30-х годов. Назову его – «Тухачевский-фактор». И речь не идет обязательно о действительной роли или политических свойствах этой личности. В силу совокупности многих причин, и не в последнюю очередь социоментальной устремленности военной элиты, некий «архетип Тухачевского» с течением времени начал принимать активное участие в социально-политических, социокультурных процессах, функционируя все чаще независимо от своего реального прототипа, в качестве продукта «социального воображения». Он превратился в разновидность «военно-политической привычки», «модели» политического поведения военной элиты, особенно во «впечатлениях» элиты политической. Так или иначе, но это имя стало символом участия военной элиты в политических процессах. Смыслоопределяющим политическую роль военной элиты с 20-х гг. становится политический архетип – «заговор Тухачевского».

«Харизматические» свойства личности М.Тухачевского в сочетании с кажущейся затаенностью его намерений, спрятанных маской «молчаливости»; его «реваншистские» настроения, не получившие ожидаемого «выплеска» в новой «революции извне»; наличие в его распоряжении преданных ему лучших в Республике войск, аполитично-беспартийных, пронизанных этносоциальной «обиженностью» и руководимых его давними соратниками, столкнулись с раздражающим, но нескрываемым намерением политического центра «отнять у него армию» (читай: отнять у него смысл существования).

К сказанному следует добавить разочарование «генштабистов» и значительной части армейских «революционных командиров» в Л.Троцком. Первых «вождь Красной Армии» не защитил от «чистки», активно начатой с весны 1923 г., вторых – от последствий сокращения армии. Преобладание в советской военной элите беспартийных «спецов-генштабистов» и отсутствие в Республике политического «вождя» (уже свершившаяся политическая, а вскоре и физическая смерть В.Ленина и обнаружившаяся политическая слабость Л.Троцкого) складывались в уникальную политическую конъюнктуру. Она подталкивала Тухачевского к «военному перевороту» с той же решимостью и настойчивостью, с которой несколько лет назад невыносимость «германского плена» упрямо толкала его к неоднократным «лагерным конспирациям» и побегам.

Именно в М.Тухачевском концентрировали свои настроения и надежды «красные» и «белые» остатки русского офицерского корпуса. Однако прерванная его арестом казавшаяся неизбежной «бонапартизация» Советской России уже предопределила социально-политический и социокультурный вектор будущей судьбы страны и армии. Ныне ясно, что тогда, с 1924 г., ее развитие пошло не в рамках «офицерской» парадигмы. Советская военная элита, сложившаяся в Гражданской войне, теряла свою социокультурную значимость и реальную политическую роль с падением М. Тухачевского.

Замедленность его «падения» обусловлена была не только обстоятельствами внутрисоветскими и позицией, занятой представителями «новой военной элиты». Пока интеллектуальной и профессиональной опорой Красной Армии оставались «военспецы-генштабисты», пока, следовательно, над сознанием не только советской военной элиты, но и над сознанием элиты партийнополитической довлел авторитет специалиста старой русской армии, сохранялся и авторитет «зеркального отражения» Красной Армии – армии Белой в изгнании и ее военных специалистов. Белое военное зарубежье сохраняло вплоть до конца 20-х гг. репутацию главного врага. Но именно для этого врага, в гораздо даже большей мере, чем для «спецов» в Красной Армии, «наполеоновская легенда Тухачевского» до конца 20-х оставалась уникальной реальностью, способной примирить их с послереволюционной Россией. Они готовы были принять «красного Бонапарта» в качестве и своего лидера и стать «под знамена Тухачевского». Именно эта вера русского военного зарубежья в «харизму» Тухачевского помогала, постоянно подпитывая ее «информационными играми» ОГПУ, удерживать лидеров Белой армии в изгнании от вооруженного вмешательства в дела СССР.

Можно согласиться с мнением В.Раппопорта и Ю.Геллера, признававшим большое воинское честолюбие Тухачевского, но почти полное отсутствие стремления к политической власти. М.Тухачевский самоопределялся в окружавшем его социокультурном пространстве прежде всего как «аристократ в демократии». Его отношение к политической власти было аристократа-чески-снисходительным, порой пренебрежительным, даже слегка богемно-ироничным. Это, однако, не значило, что он обладал иммунитетом к соблазнам власти. Были ситуации, когда он оказывался на грани «покушения» на нее. Но понадобиться ему она могла либо как «аристократическая игрушка», либо как одно из множества иных средств обретения самого «аристократического удовольствия» – удовольствия Войны.

М.Фрунзе, оказавшийся во главе Красной Армии, был, несомненно, менее яркой фигурой, чем ■ М.Тухачевский или Л.Троцкий, но, столь sfte несомненно, более политической, чем первый, и более военной, чем второй, достаточно независимой и весьма способной. Однако Фрунзе по своей ментальной ориентации, определившейся на революционных баррикадах, в каторжных тюрьмах, «табуированной» революционно-партийной моралью, был все-таки прежде всего «революционером» и «партийцем», а не «офицером». Его по сей день кажущаяся загадочной, криминально-затененная скоропостижная смерть действительно открыла шлюзы для проталкивания на место «вождя Красной Армии» вполне заурядного «человека-плакат» – К.Ворошилова. Через него партийно-политическая элита и ее лидеры получали возможность пусть постепенно, но уверенно ввести военную элиту в жесткие номенклатурно-государственные нормы «повиновения и исполнения». «Вычищая» из нее «непокорных» и «самоуверенных в своем профессионализме» «генералов», власть вводила в ее состав «управляемых» и «партийно-дисциплинированных».

В политическом и социокультурном плане с 1923 и до 1931 г. наблюдалась явная тенденция к вытеснению из состава военной элиты людей «знаменитых» и к постепенной замене их людьми «неизвестными». «Меритарные» свойства элиты уступали место «номенклатурным». Своими подвигами и славой вознесшийся в военную элиту и потому «независимый»", склонный к «самостийности» и «умничанью» «генерал» постепенно вытеснялся «назначенцем». Нельзя сказать, чтобы этот процесс завершился к 1931 г. Однако ясно, что старая военная элита, вышедшая из Гражданской войны, к лету 1931 г. более чем на 80% была уже заменена «новыми людьми». С 1929—1931 гг. на изменение состава военной элиты начинает активно воздействовать, внося нравственное оправдание самому процессу, фактор модернизации армии, постепенно обретая определяющий смысл.

Советская военная элита 20-х гг., рожденная Гражданской войной, прошла несколько этапов в своем крушении. Рубежи двух из них определялись судьбами ее «лидеров»: арест и начато падения М.Тухачевского в марте 1924 г. и смерть М.Фрунзе в октябре 1925 г. Третий рубеж – «военная тревога» 1926– 1927 гг. – сомнение в соответствии военной элиты своему назначению. Оно способствовало ее скорому разрушению и формированию «новой элиты», возникавшей в обстановке начавшейся технической модернизации Красной Армии. Четвертый этап был предопределен военно-политическим и геостратегическим кризисом середины 30-х.

Это не была обычная ротация элит в пределах единой военной традиции. Это была, скажем так, эпохальная смена качества военной элиты. В Советской России и в СССР военная элита, выросшая из Гражданской войны, в общем сохраняла преемственность и профессионально– и ментально-генетическую связь со старой Русской армией – до 80% ее составляли «генштабисты» дореволюционной русской школы. «Генштабисты» – элита и «мозг армии», ее мысль, интеллект, часть русской интеллигенции —■ аккумулировали в своих социокультурных установках и ментальной направленности дворянское, военно-аристократическое самоощущение. Они продолжали мыслить военное дело привилегией гуманитарно-, а не только военно-образованной части элиты российского общества. Они были убеждены в своей особой военно-государственной, «имперски-культурной» миссии «хранителей» вековых традиций Русской армии и кодекса чести русского офицера – социокультурного стержня Империи и культуры. Этот ментальный ориентир в 20-е гг. притягивал нравственно-профессиональные настроения и «красных командиров», вышедших из разночинной, часто малообразованной среды скороспелых прапорщиков и унтеров «германской войны».

Однако с обнаружившейся несостоятельностью военной элиты перед лицом «военной тревоги» 1926—1927 гг., ответственность за неготовность армии к которой была возложена на нее, обозначилась явная тенденция не только к формированию «новой военной элиты». Складывалась такая «новая военная элита», чьи социокультурные привычки, устремленность и ментальная ориентация определялись уже не старинными, «священными» дворянско-аристократическими, преимущественно гуманитарными традициями, а техникой. Не аристократ-кавалерист, «благородный рыцарь» или интеллектуал-генштабист, «мозг армии» теперь были объектом уподобления в качестве элитарного образца, а «механик», грубоватый, но сноровистый «мастеровой». Военное дело спускалось с высот «одухотворенного свыше» военного искусства до прозы обычного ремесла и умелого, профессионального обслуживания боевой техники. Не «кентавр» из глубин веков, но механическое чудовище-танк с заводского конвейера претендовало на господствующее положение в будущей «войне моторов». Поэтому профессиональная деградация военной элиты по качественному составу с 1923 до 1931 г. оказывалась в определенной мере условной. В каком-то смысле она была объективно объяснимой и, можно сказать, морально оправданной: «генштабист» старой армии к концу 20-х чаще всего по многим причинам не соответствовал новому оружию. На поле сражения Человек уступал место смертоноеной Технике. Организм теперь считался слабее Механизма. Наступала эпоха «войны машин, ще дышит интеграл».

Отказ от услуг генштабистов старой армии, обнаружившаяся явная непригодность «доктрины революционной войны» обострили проблему профессиональной и боевой подготовки комсостава армии. Политическое руководство искало решение этой проблемы при помощи генштабистов рейхсвера, но в основном на старой парадигмалыюй основе подготовки армии вообще (на основе опыта 1 -й мировой войны). Это решение обусловило и курс на новую радикальную ротацию военной элиты. Предполагалась «чистка» как от «генштабистов», так и от «краскомов», отличившихся в Гражданскую войну. Новая элита должна была вырастать из лиц, получивших «генштабистское» образование в Германии. Она начала осуществляться с выдвижения на роль лидера «новой военной элиты» И.Уборевича. Использование Сталиным Уборевича как предполагаемого лидера новой военной элиты фактически стало началом новых реформ. Этот период был обозначен дискуссионным поиском модели модернизации Красной Армии. В ходе дискуссий столкнулись в основном две модели модернизации: И.Уборевича («германской») и М.Тухачевского.

Неудача модернизации «по Уборевичу» и на основе рекомендаций руководства рейхсвера в условиях обострения международного положения СССР и внутриполитической борьбы приводит к принятию программы модернизации М.Тухачевского. Во главу угла было положено радикальное и форсированное обеспечение современной боевой техникой советских Вооруженных сил, преимущественно на основе собственных ресурсов и на технологических принципах «двойного назначения». Этот период, особенно в 1931 г., ознаменовался окончательным устранением генштабистов старой армии не только из состава военной элиты (они уже не играли в ней сколько-нибудь существенной роли), но и из комсостава РККА. Определившийся в основном совершенно новый состав военной элиты, преимущественно из партийных командиров и отчасти креатур представителей правящей политической элиты, обозначился-с 1931 г. лидирующим положением И.Якира и Я.Гамарника. М.Тухачевский, сохранявший репутацию наиболее авторитетного советского военачальника, ценного организатора и проводника модернизации Красной Армии, утратил почти полностью свое политическое влияние.

В то же время новый курс развития Красной Армии по «модели Тухачевского» уже в 1931 г. предопределил скорое свертывание «дружбы» с рейхсвером, хотя долю стараний германского (гитлеровского) и советского (сталинского) политического руководства в этом направлении по сей день трудно определить и сопоставить. Во всяком случае, советско-германская военная «дружба»; несомненно, делала военные элиты СССР и Германии слишком сильными и политически влиятельными, чтобы к этому без опасений и настороженности могли отнестись советская и германская поли'Гические элиты и их лидеры. Отставка И.Убо-ревича с поста 1-го замнаркома в 1931 г., неофициального, но признанного лидера «германской партии» в советской военной элите, знаменовала начавшуюся утрату,«воспитанниками германской академии» в высшем комсоставе Красной Армии определяющего влияния на военное строительство и военную политику. Этот процесс завершился массовой «чисткой» советского генералитета в 1936—1938 гг.

Глубинной предпосылкой массовых репрессий 1936—1938 гт., в том числе в Вооруженных силах страны, было противоречие, порождение «социалистической модернизации», между количественными ее итогами и качеством производства.

Форсированная модернизация кардинально изменила структуру советской экономики, провоцируя быстрое увеличение городского (в том числе рабочего) населения за счет сельского. Для него было характерно маргинальное мировосприятие. Психологическая адаптация сотен тысяч молодых рабочих, инженеров и служащих, в том числе военнослужащих, к новым условиям жизни и профессиональной деятельности отставала от темпов модернизации. Несовершенство плановых методов руководства экономикой со стороны профессионально неподготовленных «партийцев», гонка за количественными показателями и недостаточное внимание к качеству производства, усугублялись ослабленным чувством индивидуальной ответственности за свой труд. Все указанные обстоятельства обусловливали низкое качество производства во всех отраслях советской экономики (включая оборонную), высокий процент брака и непроизводительных издержек. Это выражалось в порче оборудования, быстром износе произведенной техники, авариях, транспортных, авиационных, железнодорожных катастрофах и проч. Все это, объясняемое как вредительство, само по себе оказалось одной из предпосылок массовых репрессий 1936—1938 гт.

В сформировавшейся политической системе сложившаяся ситуация нашла свое выражение в противоречии между новой модернизированной экономикой, требующей для своего эффективного развития профессионально подготовленного «технократического'» управления, и старьш *партийным» руководством, преимущественно идеологическим. Это неизбежно вело к изменению системы и структуры политической власти, в частности – на персональном уровне. Модернизация повысила социально-политический авторитет лиц, ею руководивших, и выдвинула «новую, технократическую элиту», претендовавшую на руководящую роль в управлении страной, вместо «старой», партийной.

Хроническое кризисное состояние страны, социально-экономических и политических в ней отношений в условиях многоплановой модернизации обострилось в условиях «военной тревоги» 1936 г. Провал внешнеполитического курса на создание системы «коллективной безопасности», на скрытое возрождение антигерманской «Антанты» ввиду ожидаемой войны с Японией вынудил советское политическое руководство прибегнуть к последнему средству воздействия на Запад и на Германию —■ попытаться использовать авторитет, влияние и личные связи в европейской военной и политической элитах М.Тухачевского и И.Уборевича. Увы, безуспешно. Это было косвенным признаком бессилия советской политической элиты перед лицом надвигавшейся катастрофической для страны угрозы войны «на два фронта» и фактической уступкой главной роли в предотвращении этой угрозы лидерам военной элиты. Провал миссии Тухачевского и Уборевича в Европу зимой 1936 г. послужил предно-сылкой резкого обострения глухой, но смертельной политической борьбы. Это был признак неспособности сложившейся в 30-е гг. политической системы справиться с возникшими перед страной проблемами. В то же время это был признак и неудачи прежде всего в профессиональной подготовке армии, которую потерпела военная элита, сложившаяся в 1931 —1935 гг., возглавляемая К.Ворошиловым, военно-политический курс которой определялся, однако, в значительной мере Я.Гамарником и И.Якиром. «Военная тревога», обострившая оборонные проблемы (количества боевой техники, качества оборонной продукции, профессиональной подготовки личного состава), требовала изменения системы, структуры и персонального состава высшего руководства армией, усиления его роли в оборонной политике. Высшее политическое руководство, в частности К.Ворошилов, стремилось возложить ответственность за неудовлетворительную подготовку армии к надвигавшейся войне на Гамарника, Якира, Уборевича и др. «генералов»: они, в свою очередь, винили во всех бедах наркома Ворошилова и его окружение. Всем своим поведением военная элита, сложившаяся в 1931 г. и укрепившаяся к 1936 г., обнаруживала неповиновение, оказывала давление как на внутриполитические процессы, так, в особенности, на внешнеполитические, настаивая, по существу, на изменении политического курса. Так или иначе она пыталась заставить Сталина и его властное окружение пойти на кардинальное изменение системы и структуры высшего руководства страной: передать один из ключевых постов – наркома обороны – своему представителю, военному профессионалу (что он был вынужден сделать в 1940 г., заменив К.Ворошилова на С.Тимошенко).

Сложившаяся обстановка провоцировала поиск альтернативных Сталину лидеров, гальванизируя интерес политической и военной элит к бывшим «вождям», все внимательнее присматриваясь в условиях надвигающейся войны к «вождю» военному, «угадывая» такового прежде всего в Тухачевском. Возникновение «генеральских группировок», в которых неофициально, скрытно от политического и военного руководства СССР обсуждались проекты нового этапа модернизации оборонной системы, обусловливая его настоятельной необходимостью смены высшего военного руководства и фактического включения «генералов» в высшее властное звено, вполне, особенно в ментально-политическом контексте тех лет, можно квалифицировать как «военный заговор». Наметившуюся же в этом процессе тенденцию к объединению разрозненных оппозиционных «генеральских группировок» в единую – под «знаком Тухачевского» (независимо от его собственных настроений и поведения) в мировоззренческих измерениях и привычках той эпохи и политических традициях тех лет Сталин и его окружение не без определенных оснований квалифицировали как «заговор Тухачевского».

Наличие «бывших» политических и военных «вождей» в СССР (Л.Троцкого за его пределами), сохранявших в общественном мнении репутацию потенциальных лидеров альтернативной политической элиты, представляло для правящего слоя опасность превращения их в реальных претендентов на политическое руководство вместо Сталина и «сталинцев». Поэтому превентивные репрессии обрушились на армию и флот в 1936—1938 гг. Они потрясли Вооруженные силы, страну, международное общественное’мнение, усилив недоверие к СССР и его политическому руководству, хотя, несомненно, стабилизировали и укрепили его положение. Однако уничтожение военной элиты, сложившейся в 1931 – 1935 гг., не решило главной проблемы Красной Армии, не устранило самый существенный ее недостаток – неудовлетворительную профессиональную подготовку, но лишь усугубило его. Репрессии нанесли сокрушительный удар по обороноспособности СССР. Армия потеряла высших офицеров с фронтовым опытом командования высшими войсковыми объединениями. На некоторое время были парализованы развитие военно-теоретической мысли, творческий подход к вопросам вооружения, боевой, профессиональной подготовки. Катастрофические для страны и армии последствия репрессий выразились в беспрецедентной их массовости, непредсказуемости и деморализующем воздействии. Советский офицерский корпус утратил инициативность и дисциплинарную требовательность к подчиненным. Это предопределяло неудовлетворительное состояние боевой и профессиональной подготовки армии – главный и самый опасный ее недостаток, с которым она вступила в войну. Это была одна из коренных причин ее поражений в 1941 г.

источники

Архивные материалы

1. ГАРФ, ф. 5853, on. 1, д. 1 – 24 (11 300 листов).

2. ГАРФ, ф. 8418, оп. 25, д. 14.

3. РГВА, ф. 4, on. 1, д. 15а, 60, 195-сс, 1070, 1107.

4. РГВА, ф. 4, оп. 796сс, д. 71.

5. РГВА, ф. 4, оп. 2, д. 762.

6. РГВА, ф. 7, on. 1 д. 170 (20 листов).

7. РГВА, ф. 104 (Управления армиями Западного фронта), оп. 3, д. 19,

21, 26, 29, 168, 174, 195. .

8. РГВА, ф. 104, оп. 5, д. 1192, 1194.

9. РГВА, ф. 37605, оп. 2, д. 1, 2. '

10. РГВА, Маршал М.Н.Тухачевский. (Комплект документов из фондов РГВА, копии.) М., РГВА, 1994.

11. РГВА, ф. 33 987, оп. 3, д. 72, 87, 151, 295, 400, 505, 1028, 1049, 1080, 1295.

12. РГВА, ф. 33 988, оп. 2, д. 687.

13. РГВИА, ф. 291, on. 1, д. 40—47.

20. ГАОО, ф. 68, on. 1, д. 25, 55, 56, 57, 62, 63, 64.

21. ГАОО, ф. 580, оп. 3, д. 14.

22. ГАОО, ф. 672, оп. 3, д. 14.

23. РГВИА, Послужные списки.

24. РГВА, Послужные списки.

Опубликованные архивные документы

25. Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР: Красная Армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922—1933. Неизвестные документы. (Сборник документов.) М., 1992.

26. Справка о проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тг. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям в измене Родине, терроре и военном заговоре. – Военные архивы России. М., 1993, выпуск № 1; Военно-исторический архив. М., 1997, выпуски № 1, 2, 3; 1998, выпуск № 4.

27. Рейхсвер и Красная Армия. Документы из военных архивов Германии и России. 1925—1929. И.А.Ильин и П Н.Врангель: 1923—1928 гг. Переписка. – Русское прошлое. СПб., 1996, № 6.