Текст книги "Сталин и заговор генералов "
Автор книги: Сергей Минаков
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц)
Таким образом, обострение советско-румынских отношений провоцировалось опасением, что Красная Армия собирается напасть на Польшу. Врангелевская разведка, в свою очередь, прямо обвиняла советское руководство в провокационных действиях. Весьма показательна информация начальника Константинопольского информационного пункта русской армии генерала Врангеля генерал-майора Глобачева по результатам разведывательной работы в Советской России от 26 марта 1922 г. В ней, в частности, говорилось об усилении «самых нелепых слухов, распускаемых в беженской среде советскими агентами. Передаются слухи о том, что 26 марта должен последовать приказ о возглав-зении великим князем Николаем Николаевичем всего Белого движения, о предстоящей в связи с этим мобилизации, о возобновлении активных действий белых армий против Советской России... В общем, – заключал генерал, – все эти слухи имеют целью создать впечатление, что предстоит возобновление военных действий против Советской России. Муссируемые советскими агентами, эти слухи как достоверные передаются в Совдепию, где служат материалом для воинственных речей Троцкого и других коммунистов-империалистов, замышляющих новую военную авантюру и нуждающихся для борьбы с «демобилизационным настроением», охватившим часть компартии, в доказательствах, что усиление Красной Армии необходимо ввиду предстоящей интервенции»1.
В западных политических кругах и во врангелевском руководстве считали еще в начале февраля 1922 г., что, «развивая свою агитацию и доказывая, что Антанта вредит России, большевики утверждают, что Советское правительство создает могучую русскую армию, которая могла бы посчитаться с врагами России»496 497 498. Следует отметить, что на Западе и во врангелевском руководстве знали о якобы состоявшемся в Москве «тайном заседании Главного командования, на котором обсуждались меры подготовки к будущей войне с Польшей и Румынией, которая якобы должна будет вспыхнуть весной 1922 г.»'1. На основании информации своей агентуры разведка Врангеля сообщала о «решении Советского правительства начать активные военные действия на Польском и Румынском фронтах после окончания распутицы», утверждая, что данные сведения вполне достоверны499.
В разведсводке от 13 апреля 1922 г. сообщаюсь о том, как представляют себе планы и намерения Советского правительства и командования Красной Армии на Западе. Там были убеждены, что «главное ядро Красной Армии с большими массами кавалерии сосредоточено в районе Смоленска. Южная группа Красной Армии сосредоточена у Днестра и снабжена с избытком артиллерией. По заяалению представителей Врангеля, Красная Армия в случае победоносного похода на Польшу будет продвигаться на Верхнюю Силезию»1. При этом характерно, что «в’Париже (и не только в политических кругах, но и в Главном штабе) верят в русскую опасность, в возможное наступление Красной Армии, во всеуничтожающее нашествие голодных масс, двинутых советской властью против Польши и Румынии»500 501. В разведсводке ИНО сообщалось, что «французский Генеральный штаб только о том и мечтает, чтобы какой-нибудь провокацией вызвать военные действия со стороны России... чтобы окружить новую войну против России ореолом борьбы за право и справедливость»502. Однако в информации ИНО ВЧК в то же время отмечалось, что «определенных агрессивных планов Франция не имеет, по крайней мере до выяснения результатов Генуэзской конференции»503. Кроме того, говорилось, что «о поддержке русских контрреволюционеров говорят как о единственной мере для подготовки союзников на случай войны с Россией, причем, однако, здесь высказываются против преувеличения этой поддержки»504. По сообщению руководства ИНО ВЧК, «шумиху об интервенции французы объясняют: 1) докладной запиской Фоша, представленной Пуанкаре по случаю обсуждения военных кредитов в палате; в этой записке Фош указывает на необходимость всестороннего контроля военных сил России; французы допускают возможность, что записка попала в руки Советского правительства; 2) недобросовестностью некоторых агентов советской разведки, заинтересованных в том, чтобы раздуть опасность и получить новый кредит на военную информацию»505. Итак, вновь речь шла об опасениях Запада на предмет агрессии Советской России против Польши и Румынии, а не наоборот.
Однако, насколько позволяют судить об этом разведдонесения и разведсводки ИНО-ВЧК, ни Польша, ни Врангель не проявляли стремления к войне и интервенции к 24 января 1922 г. 13 апреля 1922 г. ИНО ВЧК информировал советское руководство о том, что Польша не желает вооруженного столкновения.
............-■ G. M И ИАКОВ ........■
На основании последних разведданных ИНО утверждал, что во Франции «предприятие Врангеля считается проигранным. Даже Румыния отказалась от союза с Врангелем, не желая из-за этого вступать в конфликт с Россией»1. Кроме того, считали, что «франко-сербские деньги обеспечивают существование армии Врангеля на несколько месяцев и, возможно, что благодаря этим деньгам Врангелю придется отказаться от своих наступательных планов и ограничиться выжиданием событий в России»506 507 508.
Что касается интервенционистских намерений П. Врангеля, то слухи о них появились в начале марта 1922 г. Очевидно, они имели под собой и достаточно конкретные основания: еще в январе 1922 г. началось составление списков личного состава русской армии, регистрация всех бывших военных чинов белых армий и возможностей русского белого флота. Уже к 10 февраля 1922 г. ИНО ВЧК был проинформирован своей агентурой о дислокации частей русской армии, переброшенной к началу 1922 г. на Балканы для последующего наступления против Советской России'1. Было известно, что «высадку войск Врангель предполагает в двух пунктах: 1) в бухте Жуглы на Кавказе, севернее Поти, иди южнее Новороссийска, где местность наиболее удобна для легкого подъезда и завязывания связи с повстанцами Пржевальского; 2) в Бессарабии по линии Днестра в 60 верстах от Бендер, где в районе Тирасполя существует повстанческая организация профессора Байкова, объединяющая остатки карательной экспедиции, сформированной еще при генерале Шиллинге. Высадке на Кавказе должно будет предшествовать восстание»509 510.
В конце апреля 1922 г. ИНО ВЧК стало известно и о последних подготовительных мерах Врангеля. Уже в начале марта 1922 г. «вопрос о возобновлении военных действий считался принципиально решенным и подлежал обсуждению...»'1. В присутствии представителей Франции, Болгарии и Сербии на совещании в Белграде 5—12 марта 1922 г. были приняты следующие решения: «Военные действия должны начаться по почину
Красной Армии. Последняя принуждена будет выступить против Польши и Румынии в том случае, если Генуэзская конференция не даст никаких результатов или если весною в России разовьется широкое повстанческое движение. Боевая готовность должна последовать к концу русской весны и началу лета, т. е. к первой половине мая». Согласно принятому оперативному плану, намечалось вторжение в Россию трех групп: «группы Врангеля с Юга, группы войск «Спасения родины» и Западной группы под командою Краснова. Все три группы будут объединены под одним командованием... Наступление предполагается вести в двух главных направлениях – на Петербург и Москву и на второстепенном – на Киев. С Юга операцию должны обеспечивать десанты. Не исключена возможность содействия французского флота как на Черном море, так и на Балтийском. Большая надежда возлагается на военное повстанческое движение»1.
Вполне определенно о высадке десантов врангелевских войск предположительно в Одессе и Новороссийске при поддержке французской эскадры стало известно ИНО ВЧК уже во второй половине марта 1922 г. 25 марта 1922 г. ИНО ВЧК информировал советское руководство о том, что «штаб Врангеля ведет лихорадочную работу по подготовке новой авантюры. Все войска из Турции переброшены в Сербию и Болгарию»511 512. В начале апреля 1922 г. на основании сведений, поступивших из Германии, ИНО ВЧК информировал о том, что «Врангель решил во что бы то ни стало начать военные действия, так как очень опасается, что к будущему году они будут немыслимы ввиду все больше и больше возрастающего желания среди беженцев возвратиться в Россию»513. Сообщалось, что Врангель «ведет переговоры с французами о предоставлении ему для военных действий и флота, который находится в настоящий момент в Бизерте»514. Указывалось, что якобы «в случае начала наступления на Россию войска будут переброшены в Бессарабию, их поддержат румыны, Петлюра и, возможно, даже сербы»'*
Однако, по оценке германской разведки, ставшей доступной ИНО ВЧК, «состояние частей армии Врангеля не такое блестящее, как то принято было считать до настоящего времени... Старший командный состав высказывается против наступательных действий против Советской России. Идея интервенции встречает наибольшее сочувствие в низшем командном составе. Всякая наступательная попытка обречена на неудачу из-за отсутствия необходимых материальных средств и вооружения, а также за неимением оперативного базиса й невозможностью создать этапные пункты»1. Германская разведка считала, что у Врангеля «все военные планы сводятся к сохранению армии, чтобы в случае решительного восстания в России двинуться туда». По мнению немцев, «отсутствие наступательных намерений у Врангеля подтверждается его нежеланием опереться на иностранную помощь»515 516.
Однако 22 апреля 1922 г. из Берлина поступило сообщение, что «весной 1922 года готовится новое врангелевское наступление на Россию и части пройдут через Восточную Пруссию – Польшу и он имеет задание начать наблюдать и сосредоточивать всех русских батраков (солдат) в Восточной Пруссии в имениях»517. Это, в сущности, единственное упоминание о связи планируемого врангелевского наступления на Советскую Россию с боевыми действиями на советско-польской границе. Однако и оно относится к весне 1922 г.
Впрочем, планируемые десантные операции в районе Одессы и Новороссийска, наступление врангелевцев совместно с петлюровцами и румынами из Бессарабии не состоялись. Планам этим не суждено было осуществиться. Попытка государственного переворота в Болгарии (или слухи о нем, спровоцированные советской агентурой), предпринятая при активном участии частей русской армии под командованием генерала А. Кутепова, вызвала арест последнего, разоружение его частей и изгнание их из Болгарии. Кроме того, удачные для Советской России итоги Генуэзской конференции, русско-германское соглашение в Ра-палло были главными факторами, разрушившими планы возоб-иовления войны белых против красных в России. Уже к июню
1922 г. возможное выступление русской армии связывалось иск-иючительно с восстаниями внутри Советской России.
В контексте всего вышесказанного о «военной тревоге» 1922 года возвращение Тухачевского на должность командующего войсками Западного фронта нельзя рассматривать как откровенное политическое «блефование». Учитывая, что Польша сама до себе не испытывала большого желания возобновить боевые действия против РСФСР, следует рассматривать перемещение Тухачевского как угрозу начала боевых действий Красной Ар-иии против Польши в случае начала интервенционистских действий врангелевских войск на Юге России при поддержке французского флота. Таким образом, перемещение Тухачевского на Западный фронт являлось мерой стратегического характера: не эбязателыю начало войны против Польши, но как угроза наступления Красной Армии под командованием Тухачевского на Западе.
В 1922—1924 гг. в состав войск Западного фронта входили гри стрелковых корпуса: 4-й, 5-й, 16-й; две кавалерийские дивизии – 6-я и 7-я плюс 4-я отдельная кавалерийская бригада. Соответственно, в состав 4-го стрелкового корпуса входили 2-я, 5-я и 27-я стрелковые дивизии. В состав 5-го стрелкового кор-дуса входили 4-я и 8-я стрелковые дивизии. В состав 16-го стрелкового корпуса – 29-я, 33-я и 37-я стрелковые дивизии.
Следует отметить, что 16-й стрелковый корпус и его дивизии тачали развертываться лишь с лета 1922 г. еще в Приволжском мденном округе. Это были самые «молодые» соединения Запад-того фронта. Особенно 33-я и 37-я дивизии. В 1923 г. еще шел троцесс их формирования и укомплектования. 33-я стрелковая дивизия начала перебрасываться на Западный фронт из Приволжского военного округа только в сентябре 1923 г. 37-я диви-1ия в это время находилась в процессе формирования и укомп-дектования. Таким образом, 16-й стрелковый корпус во второй тодовине 1923 г. еще не был полностью развернут и, следовате-тьно, еще не представлял полноценного боевого соединения. К марту 1924 г. в его составе фактически была 29-я стрелковая Дивизия, почти полностью передислоцированная на Западный t>poHT, – 33-я стрелковая дивизия. В то же время уже в начале
1923 г. на положение территориальной была переведена в порядке эксперимента 2-я стрелковая дивизия. Лишь весной 1923 г. из Украинского военного округа на Западный фронт была переведена 7-я кавалерийская дивизия. 6-я кавалерийская дивизия была переведена в войска Западного фронта лишь после расформирования 1-й конной армии (в которую она входила) 26 октября 1923 г. Она могла появиться на Западном фронте не ранее ноября 1923 г. Таким образом, боеспособное и действенное (в военно-политическом смысле) ядро Западного фронта на протяжении всего рассматриваемого периода составляли 4-й и 5-й стрелковые корпуса в составе 5-й, 27-й, 4-й, 8-й стрелковых дивизий, управление 16-го стрелкового корпуса и 7-я кавалерийская дивизия.
Комсостав Западного фронта, если учитывать только командование и штаб фронта, командиров и начальников штабов корпусов, дивизий, полков, начальников ВВС и артиллерии фронта, а также начальников корпусной артиллерии, в 1922 г. – марте 1924 г. насчитывал свыше 320 человек. Из них 63 человека составляли командование и штаб фронта (в том числе 12 руководящих работников Разведывательного отдела штаба фронта). За редким исключением все эти лица были кадровыми офицерами старой армии. Свыше 20 из них были офицерами Генштаба старой армии. Остальные имели достаточно большую практику штабной работы в частях и соединениях.
По социальному происхождению это были в основном выходцы из дворян, служащих и интеллигенции. Свыше 70 человек являлись начальниками штабов корпусов, дивизий, полков, их помощниками и начальниками оперативно-строевых частей соответствующих штабов. За редким исключением (в основном в корпусных штабах) это были кадровые обер-офицеры старой армии без академического образования. Некоторые из них окончили Военную академию РККА в 1922 г. В основном это были выходцы из служащих и интеллигенции. Оставшиеся ок. 190 человек были командирами корпусов, дивизий, полков, начальниками корпусной или дивизионной артиллерии, помощниками указанных командиров. В подавляющем большинстве это были младшие офицеры военного времени. По социальному происхождению они были служащими, интеллигенцией, казаками, крестьянами. Однако среди них встречались лица и дворянского происхождения, даже из старинных дворянских фамилий.
Доля членов большевистской партии среди комсостава Западного фронта была сравнительно невелика. Среди фронтового командования лишь сам Тухачевский являлся членом РКП (б). Состав фронтового штаба был беспартийным (за исключением руководства Разведывательным отделом штаба). Среди командиров стрелковых корпусов И. Блажевич был беспартийным,
А. Павлов в 1923 г. был исключен из партии. П. Дыбенко уже исключался из партии, а осенью 1923 г. вновь получил партийное взыскание. Руководство и состав корпусных штабов за единичными исключениями были беспартийными. Большинство командиров дивизий являлись членами РКП (б), однако их штабы оставались беспартийными. Большинство командиров полков, их помощников и начальников полковых штабов были беспартийными. Беспартийными являлись артиллерийские и авиационные командиры.
По национальному составу или этнокультурной принадлежности 56% командного состава всех вышеозначенных уровней были великороссами (или таковыми себя считали), 23% – польско-литовско-белорусского происхождения, 9% – латыши, 8% – украинцы или кубанцы малороссийского происхождения. Кроме того, в комсоставе фронтовых соединений и частей были 4 немца, 4 еврея, 3 эстонца, 2 армянина, 1 грузин. Они вместе составили ок. 4%.
. Следует отметить, что те или иные этнокультурные группы доминировали в отдельных соединениях фронта. Так, в 27-й стрелковой дивизии и отчасти в 5-й преобладала польско-литовско-белорусская этнокультурная группа. 2-я стрелковая дивизия считалась белорусской по этнокультурному составу. В целом, можно сказать, указанная этнокультурная группа доминировала в 4-м стрелковом корпусе. .
В 4-й стрелковой дивизии заметную роль играли латыши, хотя в целом в 5-м стрелковом корпусе доминировал великорусский этнокультурный алемент (впрочем, в его составе могло находиться много белорусов и украинцев, считавших себя великороссами).
В кавалерийских соединениях этнокультурный состав был представлен в основном казаками (донскими, кубанскими, «Иногородними») и украинцами.
Командиры корпусов, дивизий, полков, батальонов, их заместители, разные по своей этнокультурной ментальной ориентации, в подавляющем большинстве принадлежали к «золотопогонникам» – младшему офицерству военного времени, которое и оказалось вызванным к жизни Мировой и Гражданской войнами. Одни из них, вчерашние студенты или гимназисты, выходцы из обеспеченных дворянских, мелкобуржуазных семей, из интеллигенции, из служащих, получили офицерский чин, пройдя ускоренный курс подготовки в военных училищах и школах прапорщиков. Другие, из унтер-офицеров и фельдфебелей, были произведены в офицеры за храбрость или по выслуге лет во время войны. В поведении, нравственной и социокультурной ориентации этих офицеров военного времени были общие черты, но и различия, обусловленные их разнородным социальным и этнокультурным происхождением. Через войны и через офицерские погоны они оказались приобщенными к традиционной, привычной, скрыто-желанной, хотя и привычно-ненавистной социокультурной атмосфере Российской империи. Несомненно, было определенное чувство сожаления, что им не довелось прочувствовать морально-психологическое удовлетворение от вхождения в эту социальную элиту России – «офицерство». Старая Россия оказалась разрушена революцией. Хотя вполне объяснимое удоатетворение от этого крушения «старого», несправедливого мира, с еще большей несомненностью охватываю все их существо. Невозможность покрасоваться в «золотых погонах», обретая последующую легитимность от продвижения по военной службе при «старом режиме», сполна компенсировалась открывшейся широкой возможностью в условиях «революционной войны» достать из своего «солдатского ранца маршальский жезл».
Далеко не всегда партийная принадлежность служила идеологической мотивировкой их доблести и боевой энергии и самоотверженности, а призрак грядущего «маршальского жезла», казавшегося им скоро и обязательно достижимым. Такого рода настрой усугублялся и обострялся в связи с реформами, начавшимися в Красной Армии. Они были тесно взаимосвязаны с переходом от армии «военного времени» к армии «мирного времени», с резким и значительным сокращением армии.. В ходе этого реформирования была упразднена и расформирована структура армии. Теперь фронтовому (шли военно-окружному) командованию непосредственно подчинялся командир корпуса.
Аналогичным образом было сокращено число командных звеньев в дивизии. Была упразднена структура бригады. Командующие армиями превращались в командиров корпусов, а командиры бригад переводились в категорию командиров полков, а командиры полков – в командиры батальонов. Многих охватывало разочарование, окончание войны в такой ситуации, казалось, приводит к крушению военной карьеры. «Бывают разговоры, – отмечал один политработник, характеризуя настроения такого рода командиров, – о неправильных чинопроизводствах и о том, как можно было бы быть уже поручиком, если бы не помешала революция»1. '
В этом контексте примечательны рассуждения Ю. Саблина, прапорщика военного времени. «Ведь у моего отца было имение, – размышлял он вслух, обращаясь к сослуживцу. – Большевики забрали его. А где родители – до сих пор не знаю. В царской армии я мог дослужиться до высокого офицерского звания. А теперь – что меня ждет?»518 519. А ведь Саблин был одним из творцов Октябрьской революции, сначала видным членом партии левых эсеров, затем членом РКП (б).
«Человек он был незаурядный, – вспоминал один из сослуживцев о другом прапорщике военного времени – В. Путне. – Вспоминаю его одухотворенное лицо с небольшими бакенбардами, лицо, словно сошедшее с гравюры пушкинской эпохи. На фронте сразу же проявились его блестящие командирские качества»520. В. Путна не сразу стал строевым начальником. Оказавшись в Красной Армии, бывший прапорщик и бывший художник сначала некоторое время был военным комиссаром. В таком качестве с ним в 1918 г. встретился А. Серафимович. «Передо мной открытое юное лицо политического комиссара бригады, – передавал свое впечатление писатель и журналист.– Чистый открытый лоб, волнистые светлые назад волосы и молодость, смеющаяся, безудержная молодость брызжет из голубых, радостных глаз, из молодого рдеющего румянца, от всей крепкой фигуры, затянутой в шинель и теретянутой ремнями, от револьвера и сабли»1.
Рассуждения Путны дополняют штрихи к образу этого прапорщика военного времени. «Политком должен патакой недосягаемой высоте стоять, и – твердость, ни малейшей уступки, – делился он своими представлениями о нравственных качествах военного комиссара. – Уступил – все пропало! И это не во внешних отношениях. Тут с ним и шутишь, и балуешься, а как только к делу, политком для них – бог, на высоте. И чтоб ни одного пятнышка! Другой может устать, политком – нет. Другой захочет выпить, ну душу хоть немного отвести, это же естественно, политком – нет. Другой поухаживает за женщиной, политком – нет. Другой должен поспать шесть-семь часов в сутки, политком бодрствует двадцать четыре часа в сутки. И в этом сила. А в красноармейских массах – признание правоты всего этого. И от этого та глубокая почва, на которой вырастают побеги железной дисциплины»521 522 523.
Несколько меняя тему беседы, Путна обозначает иные штрихи своей личноеги. «Я литвин, – говорит он, глядя на меня серо-голубыми глазами, – мой отец крестьянин. Знаете, у нас народ такой неподатливый, упорный, но твердый. Вот и у отца бедность тяжелая, но он молча и упорно пробивал жизнь железным трудом». Я смотрю на него: белолицый, под ушами бачки. Молодой, а фигура железная, видно – крестьянский сын, но движения руки – интеллигента»'1.
А вот – иные прапорщики военного времени. «Начдив Тимошенко в штабе, – записывает в своем дневнике И. Бабель. – Колоритная фигура. Колосс, красные полукожаные штаны, красная фуражка, строен, из взводных, был пулеметчиком, артиллерийский прапорщик в прошлом. Легендарные рассказы»524.
«Тупое, страшное лицо, крепкая сбитая фигура, – такое впечатление произвел на И. Бабеля другой офицер военного времени. – Апанасенко – жаден к славе, вот он, новый класс...
организатор отрядов, просто против офицерства, 4 Георгия, службист, унтер-офицер, прапорщик при Керенском, председатель полкового комитета, срывал погоны у офицеров... непререкаемый авторитет, профессионал военный... Ненависть Апана-сенки к богатым, к интеллигентам, неугасимая ненависть»1.
К концу Гражданской войны острота «красно-белого» противостояния в значительной мере притупилась. Причиной тому было слишком много обстоятельств, в частности и возрождение патриотических настроений в обстановке Советско-польской войны среди «красных командиров», включение в комсостав РККА многих бывших офицеров и командиров белых армий. Среди командиров Западного фронта на разных уровнях также встречались лица, ранее служившие в белых армиях. Даже на самом высоком уровне, начальник ВВС фронта С. Корф до начала 1920 г. служил в армии адмирала А. Колчака. Отдельные командиры имели родных братьев, служивших в белых армиях и оказавшихся в эмиграции (братья А. Виноградова, В. Дьякова, Ю. Навроцкого и др.). Бывший полковник старой армии и командир дивизии в Красной Армии В.И. Солодухин на вопрос об отношении комсостава РККА к возвращению офицеров из эмиграции в Россию дал весьма примечательный ответ: «Новый коммунистический состав отнесся бы хорошо, но старый офицерский состав – явно враждебно»525 526. Он объяснял это тем, «что, оценивая эмиграцию высоко с точки зрения умственной и зная, что в Красной Армии даже бывший белогвардеец может хорошо пойти, боялись бы его ранее всего как конкурента, а кроме того, будучи в душе контрреволюционерами и все еще надеясь на помощь эмиграции, в каждом переходящем они видели бы прямого предателя»'1. Скрытое уважение к более высоким профессиональным качествам белого командного состава проявляли и вожди Красной Армии Тухачевский и Буденный. В одной из своих статей начала 20-х годов, как бы мимоходом и кстати, Тухачевский выразил свое не лишенное некоторого скрытого восхищения отношение к белому офицерству: «Белогвардейщина предполагает людей энергичных, предприимчивых, мужественных... Они были у Деникина, Колчака, а теперь у Врангеля»1. Приехавшие из Советской России в 1922 г. сообщали о «заявлении Буденного, который познакомился со Слащовым, а остальных белых вождей не ругает, а считает себе равными»527 528. Все это порождало весьма примечательное впечатление от командиров Красной Армии. «Красная Армия – что редиска: снаружи она красная, а внутри – белая», – иронизировали с надеждой в белом русском зарубежье.
Ясно обозначившаяся слабость мобилизационных возможностей идеи Мировой революции способствовала стихийному возрождению дореволюционных армейских традиций в офицерском быту. Революционная ликвидация всех дореволюционных персональных чинов, званий, знаков различий и отличий и отсутствие таковых, рожденных революцией, привели к возникновению вакуума на месте привычной и традиционно необходимой внутриармейской иерархической инфраструктуры. Она создавала предпосылки для возрождения той неофициальной воинской иерархии, которая не была формально упразднена. Испытывая потребность в иерархическом дифференцировании и внутрикорпоративном различении, что было обусловлено профессионально-ментальным настроем и социокультурными привычками, бывшие офицеры в Красной Армии группировались по принадлежности к «генштабистам», выпускникам дореволюционных военных училищ, к гвардейским и армейским полкам и проч.
Емкие и красноречивые свидетельства о военно-бытовых привычках, нравах комсостава Западного фронта содержатся в регулярных секретных справках и обзорах ОГПУ, направлявшихся в Политбюро ЦК. В справке ОГПУ за сентябрь – октябрь 1923 г. сообщалось, что «сильное недовольство наблюдается среди комсостава дивизий Запфронта, которые после маневров были переведены в другие уезды. Комсостав открыто заявляет о своем стремлении демобилизоваться при первой возможности. ...Комсостав в своей среде сохранил старые привычки и замашки и третирует краскомов как лишний для армии элемент. Подобное явление наблюдается в частях 4-го армкор-пуса на Запфронте. В 27-й дивизии создались две группировки – офицерская и краскомовская; среди краскомов бьиа даже тенденция убить одного из старых офицеров; атмосфера была разряжена после переброски части комсостава в другие места. В бронебригаде Запфронта офицерский состав всячески выживает младший комсостав, краскомов и членов РКП. ...Случаи проявления грубости комсостава в обращении с красноармейцами, эксплуатация красноармейцев, использование их в качестве денщиков довольно распространены. ...В 37-й дивизии За-пфроита имел место случай, когда пьяный иачштаба одного из полков, обнажив шашку, кричал: «Бей жидов, спасай Россию». Массовое пьянство комсостава и картежная игра развиты и в других округах. ...В казармах эскадрона Белорусской дивизии отмечено распространение прокламации «Союза защиты родины и свободы». Антисоветские группировки комсостава отмечены на Запфронте – одна монархическая в частях 4-го армкорпуса и анархо-интеллигентская в 37-й дивизии»1.
В справке ГПУ за ноябрь – декабрь 1923 г. отмечалось «значительное ухудшение по сравнению с прошлыми месяцами в настроении Красной Армии, главным образом вследствие острого недостатка обмундирования и задержки демобилизации. ...В частях Запфронта демобилизационное настроение особенно сильно среди старослужащих кавчастей и связи. В 6-й кавдивизии отмечается резко отрицательное отношение к коммунистам, в 32-м полку раздавались заявления: «В случае войны будем бить коммунистов». В частях связи имели место заявления, что в случае войны красноармейцы разбегутся или перейдут к белым. В 6-й кавдивизии, 37-й дивизии наблюдается рост антисемитизма. ...Во взаимоотношениях комсостава, а нередко и политсостава с красноармейцами характерным является грубость, проявление старых офицерских замашек и даже дешцичество. ...В 6-й Чонгарской дивизий и 33-м полку Запфронта отмечены случаи отказа красноармейцев от исполнения распоряжений комсостава и падения дисциплины» . 529 530
Подобная же обстановка наблюдалась и в войсках других военных округов. Информация ГПУ дополняется и конкретизируется сведениями другого рода, из иных источников.
По оценкам ответственных работников Политуправления фронта, «командный состав в полках, штабах бригад и дивизий в большинстве своем политически малограмотен, несмотря на интеллигентность»1. Речь идет о старшем и высшем командном составе и работниках штабов, т. е. бывших офицерах, и часто с академическим образованием. В качестве примера указывалось, что «в штабе одной из бригад нашего фронта был опрошен весь комсостав, и выяснилось, что ни один из них не читал Конституции РСФСР. Все они были с законченным средним образованием, один – с высшим, все – служащие в Красной Армии с 1918 г. В их числе были комбриг и начштабриг. В трех полках той же бригады почти все комбаты имели очень смутное представление о сущности советской власти»531 532 533. Обращалось внимание на полнейшее политическое равнодушие и безразличие командиров. «Нашелся комроты (бывший офицер, до службы учащийся), прослуживший в свое время у Колчака. На вопрос о разнице между белой и Красной армиями ответил, что белые носят погоны, а красные – нарукавные знаки. Дальнейшие расспросы в этой области показали, что указанный комроты действительно не подозревал иной разницы»'1. Представитель Политуправления фронта возмущался тем, что «в политических беседах политруков с красноармейцами эта группа комсостава почти никогда не бывает, в политпросветработе участия не принимает. В лучшем случае можно видеть их участвующими в постановке спектакля»534. Вся атмосфера повседневности, военного быта пронизана была равнодушием к политике, идеологической пропаганде.
