Текст книги "Сталин и заговор генералов "

Автор книги: Сергей Минаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 51 страниц)

В составе данного «элитарного комплекса» Чериавин, Виноградов, Меженинов, Кеппен, Бежанов-Сакварелидзе, Дьяков, Кук, Корк и Варфоломеев были офицерами Генерального штаба. Тухачевский, Глудин, Садлуцкий, Корф не имели академического образования, однако М. Тухачевский и И. Глудин в 1920 г. были «причислены» к Генштабу «за особые заслуги». Не говоря о том, что это обстоятельство их сближало, они таким образом также вошли в состав «генштабистов». Поэтому можно отметить, что в составе «элитарного ядра» Западного фронта 7 из 10 были «генштабисты». Это была еще одна корпоративная структура.

По социальному происхождению 8 из 10 лиц, входивших в состав «элитарного ядра»-до сентября 1923 г., были дворянами (в том числе из древних фамилий – Тухачевский и Межени-нов) и 2 из интеллигенции. Иными словами, и в этом отношении просматривалась скрытая корпоративная структура.

Все три корпоративные структуры – «генштабисты», «русско-православная» ментально-ориентированная группа и «дворяне» – до сентября 1923 г., можно сказать, «совмещались».

К началу 1924 г. из 12 членов «элитарного ядра» 4 были дворянами, 4 были из крестьян, 1 из интеллигенции и 1 из казаков. Иными словами, состав «элитарного ядра» по социальному происхождению стал «разночинным» и социально-противоречивым внутри.

Тухачевский, Меженинов, Варфоломеев, Корф, Кук, Корк и Глудин были в старой армии кадровыми обер-офицерами (капитанами), в то время как Дьяков, Бежанов-Сакварелидзе, Кеппен, Садлуцкий и Виноградов являлись старшими офицерами (соответственно, полковником и подполковниками), Черна -вин же достиг чина гвардейского генерал-лейтенанта. Это обстоятельство – разность в чинах по службе в старой армии – не могла не влиять на отношения внутри этого «элитарного ядра». Несомненно, старший по возрасту бывший генерал-лейтенант, командовавший гвардейским корпусом в Первую мировую войну, вряд ли был удовлетворен тем, что им командуют «мальчишки», вчерашние подпоручики и капитаны.

Тухачевского, Чернавина, Меженинова и Бежанова-Саква-релидзе сближала принадлежность к «императорской гвардии». Однако Тухачевского, Меженинова, Кеппена и Корфа могла объединять принадлежность к старинному российскому дворянству. Тухачевского, Виноградова, Корфа, Будкевича, Чернавина сближало свободное владение иностранными языками^569.

Чувство корпоративного единства, несомненно, в опреде-лепной мере присутствовало в отношениях Тухачевского, Бежа-нова-Сакварелидзе и Садлуцкого. Они, хотя и в разное время, окончили Александровское военное училище, были «александро-нами». При этом Бежанов-Сакварелидзе и Тухачевский как лучшие в своем выпуске удостоились занесения их фамилий на мраморную доску. Кроме того, Тухачевский и Бежанов-Саква-релидзе в 1914—1915 гг. служили в одной, 1-й Гвардейской пехотной дивизии. Вполне вероятно, они были знакомы еще с тех времен благодаря совместному участию в одних и тех же боях.

«Элитарное ядро» Тухачевского не обладало достаточной прочностью, ибо одна из фигур, в него входившая в данное время, – Меженинов занимал особое место в его составе. Он не принадлежал ни к давним сослуживцам или боевым соратникам Тухачевского, ни к его друзьям или приятелям. Меженинов оказался в качестве начальника штаба фронта в ноябре 1921 г.

Меженинов и его 1 -й помощник Варфоломеев, будучи одногодками, окончили одно и то же Казанское военное училище в одном и том же 1910 г, Иными словами, они достаточно хорошо знали друг друга еще с юнкерских времен. Весьма вероятно, что Варфоломеев был назначен 1 -м помощником начальника штаба фронта по рекомендации Меженинова. Старые связи служебного сотрудничества сближали также Меженинова с Глудиным. В пору командования Меженииовым 12-й армией Южного фронта (сентябрь 1919 г. – июнь 1920 г.) Глудин занимал у него должность помощника начальника Управления формированиями.

Таким образом, можно считать, что штаб Западного фронта в 1922—1923 гг. был единым рабочим организмом. Начальник штаба и его помощники составляли одну команду. Эта команда была сформирована 24 ноября 1921 г. Меженииовым. Меженинов был также связан боевым сотрудничеством в марте —августе 1919 г. с Садлуцким, который как раз с приходом в качестве командарма в 3-ю армию Восточного фронта стал начальником ее артиллерии. Несомненно, определенные «земляческие» чувства могли сближать Меженинова и Корфа. Оба окончили Киевскую школу летчиков-наблюдателей, правда, Корф окончил ее в 1912 г., а Меженинов – в 1916 г.

В то же время, как приходилось уже отмечать при характеристике «окружения Тухачевского», Виноградов, Чернавин, а также Варфоломеев, Глудин, Корф, Дьяков, Садлуцкий и Будкевич принадлежали к давним сослуживцам и близким сотрудникам Тухачевского. Напомню, что Чернавин еще в 1920 г. являлся инспектором пехоты Западного фронта, став с июля 1922 г. помощником командующего фронтом. Глудин был ответственным сотрудником штаба Тухачевского еще с апреля 1920 г. С короткими перерывами он оставался начальником орготдела, а затем 2-м помощником начальника штаба Западного фронта вплоть до апреля 1924 г. Варфоломеев, как уже отмечалось, и Дьяков были «людьми Соллогуба» еще по 16-й армии в 1919 —

1920 гг. Дьяков с мая 1920 г. был начальником ВОСО фронта, получив эту должность при Тухачевском. Варфоломеев вслед за Соллогубом, скорее всего по его рекомендации, оказался в штабе Западного фронта во главе оперативного управления уже в

1921 г. Хотя, как отмечалось выше, Варфоломеев являлся единомышленником Тухачевского в оперативно-теоретических вопросах.

Будкевич в составе «элитарного ядра» Западного фронта стоял несколько особняком. Человек с университетским образованием, вовлеченный в революционное движение с 1905 г., он, однако, давно и близко знал по совместной службе и Тухачевского, и Варфоломеева, и Глудина (с 1919 г.).

В составе фронтового «элитарного ядра» трое были членами партии: Тухачевский (с 1918 г.), Будкевич (с 1905 г. член ППС), Садлуцкий (с 1918 г.). Остальные были беспартийными.

Персонально Тухачевский был дольше и ближе всего связан с «неноменклатурной» фигурой Виноградова. Как уже отмечалось неоднократно, с 1920 г. во всех своих служебных перемещениях он «тянул» за собой Виноградова. Назначенный в январе

1922 г. вновь командующим Западным фронтом, он опять «по

тянул» за собой Виноградова в Смоленск. Таким образом, М. Тухачевский и его «тень» (Виноградов) составляли основу «команды Тухачевского» в составе данного «элитарного ядра». С Саддуцким он дружил. Корфа называл «мой Корф». ¹

Так или иначе, во фронтовом «элитарном ядре» была «трещина», которая в кризисной ситуации могла его расколоть. Как было сказано выше, оно не обладало достаточной внутренней прочностью и органичным единством. Доминантная фигура данного «элитарного ядра» – Тухачевский являлся членом партии, следовательно, так или иначе, ангажированным политикой. Важнейшей особенностью и неповторимостью данного «элитарного ядра» было то, что его поведение, ментальную, деятельную, военную и политическую ориентацию определяла фигура самого молодого члена, но при этом самого авторитетного в РККА, героя Гражданской войны, «красного Бонапарта» – Тухачевского. Его слава, военный и политический авторитет не были производными от его происхождения, профессиональной подготовки в старой армии. Более того, принадлежность к старинному дворянскому роду, к офицерскому корпусу императорской гвардии, скорее, являлись «подозрительными» характеристиками, «сомнительными достоинствами» Тухачевского. В военно-политическом и тогдашнем социокультурном контексте эти признаки могли обеспечить поддержание нормальных микросоциальных связей с людьми, близкими по происхождению, воспитанию, образу мысли, стилю поведения, но отрицательно влиять на его судьбу и карьеру в макросоциальных и макрополитических отношениях. В своей военно-политической ориентации он должен был, скорее всего, оглядываться на настроения «революционных генералов» и «красных командиров». Специалисты-генштабисты из старой Русской армии могли играть роль внутренней, скрытой опоры. В этом смысле они нуждались в Тухачевском больше, чем он в них. В частности, Корф, бывший офицер колчаковской белой армии.

Особенности личности Тухачевского, его жизненной и военной судьбы, в значительной мере обусловившей его «автономность» внутри «элитарного ядра», предопределяли слабую внутриструктурную «сцепку». В его структуре отсутствовали какие-либо элементы того или иного «традиционализма». Потому «ядро» чревато было сравнительно легким разрушением при внешнем воздействии. Однако следует иметь в виду, что исключение из этого «ядра» Меженинова, даже Чернавина вряд ли могло существенным образом повлиять на «элитарное» поведение, действенность и военно-политический потенциал Тухачевского. Разрушительные, чувствительные последствия для поведения, ориентации и действенности Тухачевского могли иметь место, если бы из «комплекса» был изъят Виноградов.

Глава 5

СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ЭЛИТА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ 20-Х гг.

1

Слухи о «военном заговоре* в Красной Армии

Первые попытки представителей советской военной элиты заявить о себе в качестве самостоятельной политической силы относятся еще ко временам Гражданской войны.

...23 июля 1919 г. заместитель председателя Особого отдела ВЧК И. Павлуновский представил Ленину и членам Политбюро ЦК итоговый доклад по «делу», которое можно вполне квалифицировать как самый ранний случай проявления политической нелояльности и антиправительственной конспиративной деятельности со стороны представителей советской военной элиты. Название представленного секретного документа говорило само за себя и содержало квалификацию события: «Доклад по делу о белогвардейской организации в Полевом штабе Революционного военного совета Республики». В этом докладе Павлуновский сообщал следующее (имеет смысл процитировать этот сравнительно небольшой документ целиком). «Арестованная в ночь с 8 на 9 июля с. г. группа лиц Полевого штаба, – информировал И. Павлуновский, – в составе: для поручений при главкоме Исаева, начальника разведывательного отделения Кузнецова, для поручений при начальнике штаба Малышева и преподавателя Академии Генерального штаба Григорьева, по данным следствия, ставила перед собой следующие задачи: а) установление связи со штабами Деникина и Колчака;

б) свержение Советской власти путем внутреннего переворота;

в) захват аппарата управления армией в свои руки под видом воссоздания Генштаба...

Следствием установлено, что белогвардейская группа Полевого штаба находилась в первоначальной стадии своей организации, т. е. она только что создавалась, намечала свои задачи и планы и приступила лишь к частичной их реализации, причем была еще настолько невлиятельна, что ее нахождение в Полевом штабе не отражалось на ходе операций на фронтах. Такое положение могло продолжаться лишь до момента установления связи со штабами Колчака и Деникина. Очевидно, что с установлением этой связи, которая, по словам Григорьева, имелась бы «недели через две», роль организации существенно изменилась бы и нахождение ее в Полевом штабе уже безусловно отражалось бы на развитии операции на фронтах; возможность этого влияния предупредил арест белогвардейской организации 9 июля сего года»¹.

События, приведшие к этому «делу», назревали еще с мая 1919 г. и были связаны, так или иначе, с белогвардейской организацией в Петрограде, изменами ряда «военспецов», перешедших на сторону генерала Юденича, и сдачей нескольких фортов на подступах к Петрограду. В связи с этими событиями возникли не лишенные вовсе определенных оснований подозрения в отношении начальника Полевого штаба РВСР генерал-лейтенанта Ф. Костяева. 15 июня 1919 г. он был смещен с занимаемой должности и арестован.

«Способный генерал Костяев, – вспоминал впоследствии Л. Троцкий, – не внушал доверия и мне. Он производил впечатление чужого человека. Вацетис, однако, отстаивал его, и Костяев недурно дополнял вспыльчивого и капризного главного командующего. Заместить Костяева было нелегко. Никаких данных против него не было...»^{570 571}.

3 июля 1919 г. был смещен с должности главкома и арестован И. Вацетис. Обллсняя ситуацию отсутствовавшему в Москве Троцкому в телеграмме, отправленной в его адрес 8 июля 1919 г., сообщалось: «Вполне изобличенный в предательстве и сознавшийся Доможиров дал фактические показания о заговоре, в котором принимал деятельное участие Исаев, состоящий издавна для поручений при главкоме и живший с ним в одной квартире. Много других улик, ряд данных, изобличающих главкома в том, что он знал об этом заговоре. Пришлось подвергнуть аресту главкома»¹.

Комментируя много позднее арест Вацетиса по подозрению в причастности к «заговору в Полевом штабе РВСР», Троцкий писал: «Вацетиса обвинили в сомнительных замыслах и связях, так что пришлось его сместить. Но ничего серьезного за этими обвинениями не крылось. Возможно, что на сон грядущий он почитывал биографию Наполеона и делился нескромными мыслями с двумя-тремя молодыми офицерами»^{572 573 574}.

«Я полагаю, – отмечал в своей другой книге Л. Троцкий, – осведомленность его о заговоре была сомнительна. Весьма вероятно, что недовольный смещением с поста главнокомандующего, он вел неосторожные беседы с близкими к нему офицерами. Я никогда не проверял этого эпизода... Я и сейчас не знаю, что тут верно, в какой мере дело действительно шло о «заговоре» и в какой мере Вацетис был посвящен в него»'¹.

Во время следствия причастность Вацетиса к «заговору в Полевом штабе» установлена не была. Дело было передано во ВЦИК. После рассмотрения «дела Вацетиса» в Президиуме ВЦИК 7 октября 1919 г. было принято постановление. «Поведение бывшего главкома, – говорилось в нем, – как выяснилось на данных следствия, рисует его как крайне неуравновешенного, неразборчивого в своих связях, несмотря на свое положение. С несомненностью выясняется, что около главкома находились элементы, его компрометирующие. Но, принимал во внимание, что нет оснований подозревать бывшего главкома в непосредственной контрреволюционной деятельности, а также принимая во внимание бесспорно крупные заслуги его в прошлом, дело прекратить и передать Вацетиса в распоряжение Военного ведомства»^{575. Впрочем, в ноябре 1919 г. были амнистированы и все остальные арестованные участники «заговора в Полевом штабе»1. Некоторые из них впоследствии вновь занимали весьма высокие должности в Красной Армии. В частности, Б. Кузнецов в 1923—1924 гг. являлся начальником штаба Отдельной Кавказской армии.}

Как отмечалось выше, в том числе и в докладе Особого отдела ВЧК, связи с белыми армиями у «заговорщиков» не было. Вся же военно-политическая подоплека «заговора», военно-политический смысл поведения «заговорщиков» отчасти объясняют позицию представителей советской военной элиты и в 20-е гг. Офицеры-генштабисты, оказавшиеся в Красной Армии, как это следовало из их показаний на следствии, стремились восстановить «большой Генеральный штаб» путем выдвижения «своих людей на соответствующие должности во всех высших звеньях аппарата управления. Один из участников этой группы заявил, что они хотели создать «сильный Генеральный штаб, который влияет на все отрасли жизни страны в целях ее военной мощи, независимо от того, что стоит во главе правления»^{576 577}. В контексте такого рода военно-политических настроений они хотели установить контакты с выпускниками Академии Генерального штаба, служившими у А. Деникина и А. Колчака^578.

Думается, нет необходимости в подтверждение распространенности таких настроений у генштабистов, служивших в РККА, вновь цитировать красноречивые в этом смысле (ранее уже цитированные) признания капитана М. Алафузо или информацию о намерениях части генштабистов врангелевской армии в 1920—1922 гг. Интересно другое – политическая модель, альтернативная и большевистской и белогвардейской, предлагавшаяся «заговорщиками-генштабистами». Они хотели, в сущности, подчинить властные политические структуры Генштабу, определяя в качестве приоритетных направлений в государственном строительстве и государственной организации «национальную оборону» и армию. В сущности, именно этой идеей руководствовался в августе 1917 г. генерал Л. Корнилов, и именно эта идея легла в основу идеологии Белого дела. Далее будет возможность убедиться в том, что эти аспекты и в 20-е гг. также характеризуют мотивы участия военной элиты в постановке и решении политических проблем.

Другой эпизод, весьма интересный в контексте рассматриваемого вопроса как своего рода «пролог», – это загадочные события, обозначившиеся осенью 1920 г.

...8 сентября 1920 г. член РВС Юго-Западного фронта

С. Гусев сообщил Ленину о предложениях «псевдонима», поручика Яковлева, перебежавшего из Русской армии генерала П. Врангеля и оказавшегося в штабе фронта со следующими предложениями. «Во врангелевской армии образовалась тайная офицерская организация, – сообщал поручик Яковлев, – с целью взорвать Врангеля, изнутри и передать всю его армию советской власти. В организацию входят 30 генштабистов, находящихся в главнейших штабах Врангеля. Организация намерена низвергнуть Врангеля и объявить его армию красной Крымской под командою Брусилова. От русского правительства требуются действительные гарантии полной амнистии всей армии без исключения, а также соответствующее обращение главкома. В качестве доказательства серьезности предложения Яковлев готов выдать главарей врангелевской организации, оперирующей в Советской России в целях... подготовки вооруженного восстания. Временно, впредь до прибытия Брусилова, командование красной Крымской армией поручается начальнику генштаба Соколовскому – главарю заговора против Врангеля»^579.

В своих воспоминаниях А.Брусилов достаточно подробно останавливается на этом эпизоде. «Скдянский мне рассказал, – вспоминал генерал, – что в штабе и даже в войсках Врангеля происходит настоящее брожение. Что многие войска не хотят сражаться с красными, ни тем более бежать за границу, что их заставляют силою драться и покидать родную землю, что состав офицеров определенно настроен против распоряжений высшего начальства. Он задал мне вопрос, соглашусь ли я принять командование врангелевской армией, если она останется в России без высшего начальства. Я отвечал ему, что очень мало склонен теперь принимать какую-либо армию, что стар и болен. Но что, если будет необходимо, я приду на помощь русским офицерам, солдатам и казакам, постараюсь быть для них руководителем и согласовать их действия с планами Советской республики... Я думал: армия Врангеля в моих руках плюс все те, кто предан мне внутри страны и в рядах Красной Армии. Конечно, я поеду на Юг с пентаграммой (пятиконечной звездой. —

С.М.), а вернусь с крестом и свалю захватчиков или безумцев в лучшем случае. Я пригласил в тот же вечер нескольких людей, которым вполне верил, но с которыми очень редко виделся, чтобы распределить роли. Мы все обдумали. Не называю лиц, так как они все семейные и все там, в плену в Москве. Я пишу эту последнюю часть моих записок вне досягаемости чекистов и завещаю их напечатать после моей смерти или переворота в России, но все же подводить под какую-либо случайность их не имею права. Они сами себя назовут, если захотят и когда это для них будет возможно.

Итак, мы все обдумали, распределили должности... Мы ждали день, другой, третий. Склянский ничего не давал знать. А гораздо позднее он сообщил мне при случае, что сведения были неверные, бунта никакого не было и что все таким образом распалось...»¹.

Впрочем, действительно в это время начальник врангелевского штаба генерал-лейтенант П. Шатилов вел тайные переговоры с красным командованием об условиях перехода врангелевцев на сторону Красной Армии^{580 581}. Все «распалось», видимо, по иным причинам. ’

В связи с цитированными фрагментами имеет смысл обратить внимание на нижеследующую информацию агента ВЧК от 1 октября 1920 г. Он сообщал на основании утверждения А. Гучкова, «что имеется достаточная связь... с военной организацией в Красной Армии, с которой он в связи и на которую очень рассчитывает». Далее тот же агент пояснял: «По имеющимся сведениям, во главе военной организации в России стоят следующие генералы: Поливанов, Гутор, Клембовский, Сытин 1, Сытин 2. Гучков о давних времен еще до первой революции был в близких отношениях с генералом Поливановым, в бытность его товарищем военного министра, и вместе с ним составлял оппозицию правительству»¹. Не те ли это «главари врангелевской организации, оперирующей в Советской России в целях подготовки вооруженного восстания», о которой сообщал «поручик Яковлев» и которых он обещал выдать? Косвенным образом данная информация как бы подтверждается арестами А. Зайон-чковского, В. Клембовского, А. Гутора, П. Лечицкого и их исключением из состава Особого совещания при главкоме, а также ранее цитированными дневниковыми записями А. фон Лампе, свидетельствовавшими о связях А. Зайончковского и А. Цурико-ва с белыми. Кроме того, П. Фервак сообщает со слов британских журналистов, что после поражения под Варшавой Тухачевский будто бы «размышлял о государственном перевороте»^{582 583}. Возможно, эта информация возникла как результат «преображенных» слухов о действительно имевшем место конфликте между М. Тухачевским, РВС Западного фронАа, И. Смилгой, с одной стороны, и Политбюро ЦК ;– с другой по вопросу о мирных переговорах с Польшей.

Дело в том, что 20 августа 1920 г. войскам Западного фронта за подписью М. Тухачевского, начальника его штаба Н. Шварца и члена РВС фронта И. Смилги был отдан приказ, в которое, в частности, говорилось: «Польское правительство, недавнр так усиленно просившее о мире, теперь резко изменило политику. Польская мирная делегация в Минске самым подлым образом срывает мир. Сплошь состоящая из шпионов и контрразведчиков польская делегация пытается использовать свое положение для целей разведки... Очевидно, что только на развалинах белой Польши может быть заключен мир. Только окончательно разгромив дело бандитов, мы обеспечим России спокойный труд.

Победоносно начатое наступление должно быть победоносно закончено. Позор тому, кто думает о мире до Варшавы...»¹.

Политбюро ЦК отреагировало сразу же. За подписью Ленина в штаб Западного фронта вскоре поступило постановление: «Политбюро постановляет: выразить самое суровое осуждение поступку тт. Тухачевского и Смилги, которые издали, не имея на то никакого права, свой хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства»^{584 585}. Политбюро поручило РВСР отменить приказ РВС Западного фронта и «поставить на вид» неправильность его действий, а также поручило главе советской делегации на переговорах К. Данишевскому ознакомить польскую делегацию с этим постановлением^{586. Во всяком случае, некоторые делегаты 9-й партийной конференции, состоявшейся в сентябре 1920 г., предлагали Троцкому по этому поводу «следственную комиссию, чтобы обследовать поступки товарищей, которые совершили достаточную политическую и стратегическую безграмотность. В частности, я думаю о минском инциденте»587 588. Очевидно, в связи с высказанным предложением и было начато следствие по «делу Тухачевского и Смилги». По этому поводу главком С. Каменев обращался к Э. Склян-скому с просьбой: «Опасаюсь, что на Западном фронте создается очень тяжелая атмосфера для гладкой работы. Быть может, вы найдете желательным ознакомиться с этим вопросом и внести некоторое, но совершенно необходимое спокойствие в работу чрезвычайной комиссии на Западном фронте»0.}

Не исключено, что одним из поводов к цитированному приказу Тухачевского и Смилги послужил эпизод, о котором сам Тухачевский позднее рассказал своему приятелю. «Как-то Тухачевский рассказал мне, – вспоминал его однополчанин-семено-вец А. Типольт, – что во время мирных переговоров с Польшей ему в вагон передали визитную карточку Соллогуба, бывшего офицера нашего Семеновского полка. «Ты с ним виделся?» – спросил я. – «Нет, не счал нужным. Он в трудный момент покинул Родину, стал даже ее врагом», – ответил М. Тухачевский»¹.

Впрочем, вся приведенная выше информация относится к периоду Гражданской войны. Однако вновь слухи о «конспиративной антисоветской» деятельности представителей советской военной элиты оживляются к 1923 г.

2

«Дело Варфоломеева» и *чистка» военной элиты Красной Армии в 1923 г.

Молва об антисоветской организации в РККА и «заговоре» появляется в Берлине уже с весны 1923 г. Особенно чутко на это реагировавший А. фон Лампе 2 апреля 1923 г. в своем дневнике отметил «слухи о заговоре в Кавказской армии»². Упоминались имена командующего и начальника штаба этой армии —

А. Егорова и С. Пугачева. А. фон Лампе в связи с этим отметил в дневнике, что в советское полпредство в Берлине поступило «опровержение Наркомвоена». В разъяснении Наркомвоена говорилось, что «заговор был, но среди младшего комсостава из донских и кубанских казаков». Говорилось о «вспышках в Туапсе, Сочи, Майкопе»'¹.

...16 февраля 1924 г. газета «Руль» поместила заметку под заголовком: «Тухачевский и советская власть». В ней сообщалось: «Выступление Троцкого против «тройки» заставило ее насторожиться против тех военных начальников, которые особенно близки к Председателю Реввоенсовета. Среди них видное место занимает Тухачевский, командующий Западным фронтом

'

и имеющий пребывание в Смоленске. Тухачевскому был предложен перевод в Москву, чтобы держать его под непосредственным надзором. Хотя перевод быд.сопряжен с повышением, но и от позолоченной пилюли Тухачевский отказался. Тогда ему предложение было повторено в ультимативной форме, а Тухачевский вновь категорически отказался. Тройка кипит негодованием, но ничего сделать не может. Не идти же походом на Смоленск!»¹. Информация о политической позиции Тухачевского, помещенная в «Руле», была, очевидно, получена И. Гессеном от А. Гучкова, с которым он поддерживал личные и политические отношения, сложившиеся еще до революции. Это подтверждается текстом протокола заседания Русского национального комитета 29 февраля 1924 г. в Париже^{589 590 591}. Кстати сказать, на заседании присутствовал приехавший специально по этому поводу в Париж генерал А. фон Лампе¹. В протоколе заседания приводилось «сообщение А.И. Гучкова об информации из России» о том, что там «раскол велик и непоправим, вне насильственного переворота выхода нет. Переворот возможен только военный, либо дворцовый, либо в более широком масштабе. Сама власть так слаба, что свержение ее неизбежно. На ее место водворится красная диктатура. Типичной фигурой является Тухачевский, сидящий в Смоленске. По сведениям одного осведомленного немца, он пользуется большим обаянием в массах. Некоторое время назад он был взят под подозрение, вызван в Москву. Предполагалось дать ему почетный, но невлиятельный пост. Он отказался выехать по вызову. В Смоленске погромные настроения против коммунистов и евреев... В оценке немцами положения в России за последнее время произошли перемены. Раньше они верили в эволюцию. Теперь они считают если и не неизбежным, то вероятным военный переворот. Указывают также на Тухачевского... Подозрительные элементы в армии уничтожают»^592.

Из сообщения «Руля» следует, что «Тухачевскому был предложен перевод в Москву, чтобы держать его под непосредственным надзором» после «выступления Троцкого против «тройки». Это выступление, как известно, началось 8 октября 1923 г. письмом Л.Троцкого¹. Автор заметки в «Руле» считал, что именно это обстоятельство «заставило насторожиться против тех военных начальников, которые особенно близки к Председателю Реввоенсовета. Среди них видное место занимает Тухачевский». Вслед за этими фразами и шла речь о попытках «выманить» «красного Бонапарта» в Москву. Автор заметки, таким образом, представляет дело так, что вслед за началом конфликта и было сделано соответствующее предложение Тухачевскому. Иными словами, с конца августа и по октябрь включительно. Но Тухачевского можно было соблазнить лишь «переводом с повышением», предложить ему «позолоченную пилюлю», как это называет «Руль». «Но от позолоченной пилюли Тухачевский отказался». Да и мог ли он пойти на это в ожидании своего «звездного часа», близкого реванша за варшавскую неудачу?

В стенограмме сообщения А. Гучкова от 29 февраля 1924 г. обстоятельства с попытками «выманить» Тухачевского в Москву описываются с весьма примечательными штрихами. «По сведениям одного осведомленного немца, – сообщал А. Гучков, – он (Тухачевский) пользуется большим обаянием в массах. Некоторое время назад он был взят под подозрение, вызван в Москву. Предполагалось дать ему почетный, но невлиятельный пост. Он отказался выехать по вызову»^{593 594}. «Одним осведомленным немцем» мог быть Е. Беренс.

Беренс предложил свои услуги еще в начале июня 1923 г., в разгар англо-русского конфликта, направив письмо в Политбюро ЦК. Письмо Е. Беренса дважды обсуждалось на заседании Политб!Ьро ЦК: 9 июня и 13 августа 1923 г. Однако воспользоваться услугами Беренса решено было, по предложению Троцкого, только на заседании Политбюро ЦК 21 сентября 1923 г. Следовательно, сама поездка Беренса состоялась после 21 сентября, а возвратился он обратно до 30 ноября 1923 г.^595.

«Адмирал» Е. Беренс (1876—1928) был немцем по национальности и германофилом по убеждениям¹. Таким образом, в конце сентября 1923 г. он был направлен Троцким в Берлин для встречи с А. Гучковым. С последним посланец Председателя РВС СССР был в весьма доверительных отношениях в период работы во Временном правительстве. Гучков рассказал Гессену о своей встрече с Беренсом. Правда, много позже. В своей записной книжке Гессен записал 30 ноября 1923 г.: «Гучков сам рассказывал мне, что к нему приезжал один из его наиболее видных и ответственных сотрудников по военному министерству (Временного правительства) для переговоров о возвращении на Родину. Вслед за этим пришлось видеть письмо Троцкого к упомянутому сановнику, письмо, в котором Троцкий предлагал ему вернуться в Россию, оборвав переговоры с эмиграцией»².

Однако «адмирал» вел речь не только о возвращении А. Гучкова в Россию. Е. Беренс вел переговоры с бывшим военным министром Временного правительства как с руководителем так называемого «кружка Гучкова». Так условно именовалась группа военно-политических экспертов из числа российских эмигрантов с весьма разветвленной агентурой и личными связями в европейских военно-политических кругах. Речь шла о возможности беспрепятственного прохода частей Красной Армии через территорию Польши³. Однако активизация Антанты, эмигрантских военных формирований на западных границах СССР, возможное их выступление на Дальнем Востоке,, провал советско-польских переговоров по Германии и неудача «немецкого