Текст книги "Режим бога (Последний шаг) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

3. Ставок больше нет?

– Флайеропорт города Москвы поздравляет вас с прибытием! Удачного вам дня! – мягко проговорил женский голос в наушнике.

От неожиданности Эфимия дернулась и с трудом разлепила веки. Сердце заколотилось.

Где сон, где явь? Что происходит?!

Она в тихом ужасе смотрела на странно одетых людей с будничными лицами и заспанными глазами. Очередь к выходу из флайера двигалась быстро, и первые пассажиры уже покинули салон.

Девушка огляделась – не забыла ли что-нибудь из вещей. Дед, разумеется, встретить ее забудет, но это и к лучшему: ей все равно нужно еще выполнить мамино поручение.

«Странный город»… – оказавшись на скользящей платформе перрона, отстраненно подумала Эфимия и сразу же встрепенулась, напугав попутчиков: – Кто здесь?! Эй?

На нее посмотрели, как на сумасшедшую, и два человека даже слегка отодвинулись в сторону. События сна грузно напирали на реальность, не давая опомниться. Эфимия чувствовала себя коржом торта, на который выдавливают тяжелый сливочный крем. Никогда раньше ей не снилась архаика. Она вообще не слишком любила историю, в отличие от своей мамы, которая обожала старину, искренне считая классикой все, что могло иметь отношение к прошлым тысячелетиям, будь это даже какая-нибудь древняя расческа или сушилка для фужеров. Этот сон должен был присниться ей, а не Эфимии, которую он попросту озадачил и выбил из рабочего ритма. Из-за него даже Москва казалась ей каким-то урбанистическим монстром, а голова кружилась, кружилась, кружилась. И это еще только Москва, а не сумасшедший многоярусный Нью-Йорк, родной город Эфимии!

Кто-то подслушивал ее мысли. Кажется.

В небе сияла голографическая проекция земного шара, вокруг которого летал изящный белый голубь с оливковой веткой в клюве – главная достопримечательность Москвы. Ночью эмблема освещала город, днем привлекала взгляды приезжих. Ее запустили в эксплуатацию семнадцать лет назад, в год рождения Эфимии, вскоре после окончания Зеркальной войны. Тогда безумный монах-фаустянин, Иерарх Эндомион, ненавидевший «мир скверны», возжелал исправить все по своему разумению, не поступаясь ничем ради великого дела. Это была первая общегалактическая война, а врагами оказались двойники людей Содружества, благодаря фаустянам явившиеся из иной вселенной, из альтернативной реальности, где, как и тысячу лет назад, воевали, убивали и ненавидели друг друга. Они перенаселили свой мир и истощили Землю, с поверхности которой природа так и не выпустила их в большой космос. Не имевшие аннигиляционного гена, эти существа, по расчету Эндомиона, должны были смести со своего пути неподготовленных к такому повороту событий «биороботов» – так он называл все население обитаемой Галактики. Но мятежный Иерарх ошибся.

Когда уже казалось, что война проиграна и Содружество пало под ударами зеркального врага, включился иммунитет. Словно огромный единый организм, общество начало бороться с запущенной стадией коварной болезни. И, по сути, опухоль сожрала саму себя. Хотя потерь было много и у жителей Галактики. Очень много…

…Платформа вынесла пассажиров в распределитель – огромный павильон под радужным куполом, откуда люди уходили уже самостоятельно, выбирая нужное направление и ныряя в «рукава», заканчивавшиеся посадочной площадкой на городской транспорт.

Эфимия замерла в восхищении. Она смотрела на мир другими глазами, и ей чудилось, что она в сказке. На взлетном поле почти бесшумно стартовали в небо легкие длинные и узкие конусы – флайеры. Всюду разъезжала непривычная техника, словно материализовавшаяся из фантазий писателей-футурологов. Вместе с людьми преспокойно расхаживали машины-роботы и биокиборги, но никто не обращал на них внимания. Нигде ничего не валялось, всюду царили чистота и порядок, а если и случалось что-то неожиданное – как, например, у той девочки, случайно уронившей на пол мороженое, – тут же рядом оказывался небольшой аппарат, подчищавший пятно.

«Я сплю?»

Люди и «синты» шли по своим делам, не замечая худенькую темноволосую девушку в спортивном комбинезоне, с серым рюкзачком-минимизатором за плечами и растерянным выражением светло-карих глаз. Лишь некоторые дети выкручивали головы, приглядываясь к стереоаппликациям на ее одежде. Там было к чему приглядеться…

Эфимия встряхнулась и поняла, что в своей задумчивости потеряла счет времени. Угу, вон отбыл флайер в Австрию, а это значит, что уже четыре часа пополудни. «Что же я стою?» – и она двинулась к нужному «рукаву».

Снаружи ощущался продирающий весенний холодок: двадцать третье марта, самое начало оттепели, а она одета так, как одеваются сейчас в Нью-Йорке!

Эфимия нащупала в кармане пластинку терморегулятора и слегка ее сжала. Выпущенное в прослойку комбинезона вещество-катализатор спровоцировало химическую реакцию, в результате которой одежда приобрела температуру в тридцать семь градусов по Цельсию.

Кое-где в городе еще лежал снег. В Звягинцевом Логе, куда ей предстояла поездка, этого снега наверняка было еще больше. Эфимия тихонько хихикнула, вспомнив мамину надпись на подарке для подполковника Буш-Яновской: «С юбилеем, старушенция! Полсотни лет – не шутка! Держись!»

«Кто такая Буш-Яновская?»

Эфимия чуть не подпрыгнула.

– Так! – сказала она вслух. – А ну-ка, кто бы ты ни был, зверь лесной, чудо морское, брысь из моей головы! Мне даром не нужны эти твои псионические эксперименты! Развелось вас, гениев-недоучек! А ну кыш из моего сознания, иначе тобой займутся!

Ничего не произошло, никто не ответил, но непонятный фон пропал.

– То-то вот! Развлекайся со своими одноклассниками, пока тебя не погладили против шерстки!

Выпустив пар в безлюдном месте, девушка тряхнула тяжелым пучком длинных волос и отправилась к платформе, где обычно парковались такси маршрутом в западную часть города.

Не то чтобы Эфимия испытывала страх перед псиониками – не могла же она, в конце концов, бояться собственных мать и деда, а заодно мать своего парня! Скорее она перед ними пасовала, потому что удалась в отца и, как ни бились с нею мама и дед Калиостро, результатов не достигла. Но девушка хорошо знала, на что способны псионики и как может проявиться их вторжение. Если, например, оно происходило во сне, то объект наблюдения ощущал чей-то пристальный взгляд, мог даже смутно различить глаза или складывающееся из сновиденческих образов лицо наблюдателя. Если же псионик был сильным и не считал нужным маскироваться, то объект мог почувствовать его и наяву, испытать определенные эмоции в зависимости от того, с каким намерением велась слежка. Но надо быть совсем уж неопытным и при этом безумно сильным, чтобы затмевать сознание реципиента, вмешиваться в ход его мыслей и владеть эмоциями. Или… или это не пси-атака? А что-то другое?

Что ж теперь, звонить в местный спецотдел с жалобой: мол, я такая-то, учусь на мета-социолога в нью-йоркской Академии, только что заметила ментальный взлом со стороны неизвестного умельца – будьте добры перетряхнуть все население планеты в поисках сама-не-знаю-кого.

Такси плавно завернуло в ее сектор. Эфимия назвала адрес Буш-Яновских, села на заднее кресло и решила подремать еще, а заодно проверить, не повторится ли попытка воздействия на ее память. Студент на каникулах чувствует краткий миг свободы куда ярче, нежели кто бы то ни было.

– Музыка, передача на выбор, ненавязчивая беседа? – доброжелательно перечислил «синт». – Анекдоты?

– А вы рисовать умеете? – Эфимия всегда разговаривала вежливо с теми, кто вежливо разговаривал с нею, не делая различий между людьми и кибер-организмами, как и любой сторонник течения в защиту прав роботов.

– Простите? – таксист слегка «подвис» от неожиданного выбора пассажирки.

– Ну, сможете меня нарисовать, ведя машину?

– К сожалению, в реестр обязанностей кибертаксиста не входит изобразительное искусство…

– Какая жалость! Тогда, если вы не возражаете, я посплю в тишине.

Немного обескураженный, «синт» замолк, и гравимобиль тронулся в путь.

Такси нырнуло на подземную скоростную трассу с односторонним движением, и ровный гул за окном возвестил, что они и еще несколько десятков машин с одинаково огромной скоростью движутся в потоке по бесконечному тоннелю.

Эфимии уже начал сниться сумбур, где она должна была сдать экзамен, но в своих блужданиях по лабиринтам не могла ни найти кабинет, ни вспомнить, что за дисциплину ей надо было освоить к сдаче. Девушка заглядывала во все двери подряд, на нее сердились, гнали, и с каждым разом она испытывала все большую вину.

Тут двери распахнулись, и ей навстречу вылетел с парашютом в руках преподаватель психометрического анализа. Зарычав от злости, как дикий зверь, он что есть мочи хлопнул куполом прямо над головой присевшей в страхе Эфимии. Она забарахталась в складках материи и проснулась, со всех сторон сдавленная страховочными пузырями. Передняя часть машины была смята о прорезиненную стену тоннеля, в котором уже создался затор.

– О, черт! – ругнулась она, увидев, что «синт»-водитель тоже весь в подушках безопасности, а вдобавок ко всему без сознания. – Поздравляю тебя, Фимочка, ты снова вляпалась в историю!

Понимая, что заботливые полуроботы-спасатели, приехав на место аварии, обязательно потащат человека на обследование, а потом в клинику прикатят сотрудники ДПО за показаниями, Эфимия отчаянно завозилась. Пробить пузыри было невозможно: их делали из сверхпрочного, хоть и очень эластичного материала. Похоже, эти подушки изобретались не только для того, чтобы обезопасить пассажиров, но и с целью предотвращения их побега с места происшествия. А смыться отсюда Эфимии хотелось, как никогда.

– Эй! Ау! Господин таксист, не будете ли вы так любезны прийти в сознание и тыцнуть во-о-о-он в тот сенсорчик, а? Я очень, очень спешу! Господин таксист! Очнитесь! Черт! Черт! Черт!

Планируя над застрявшим в пробке транспортом, к такси на мини-флайерах подлетели дэпэошники и несколько медиков с зелеными стереоэмблемами на одежде. Дорожники были в шлемах, врачи – в масках, и лиц их Эфимия не рассмотрела. Вполне возможно, кто-то из них был «синтом» и с ним можно было бы наладить контакт, в отличие от зануд-людей.

– Вытащите меня отсюда! – потребовала девушка, стоило одному из полицейских заглянуть в салон. – Я спешу!

Врачи тем временем извлекли из обморока водителя, и тот стал давать невообразимые показания.

Так, например, «синт» утверждал, будто перед аварией почувствовал нестерпимую боль в груди, успел погасить скорость и только потом отключился совсем за мгновение до встречи машины со стеной. Полицейские и медики переглянулись. Да, это был кибертаксист новой модификации, но даже максимально приближенная к человеческому типу модель не покинула бы конвейер-инкубатор, окажись в ней малейший изъян. «Синт»-сердечник – это что-то неизученное в области генной инженерии на ее стыке с киберпроизводством!

Освобожденная из плена подушек, Эфимия сказала, что спала и ничего не видела. Пожалуй, это был первый раз, когда она не соврала представителям ДПО, и – вот насмешка судьбы! – именно теперь они ей и не поверили! Однако внутренний видеоайз гравимобиля зафиксировал все, что было за секунды до столкновения со стеной тоннеля: спящую Эфимию, резко дернувшегося и сжавшего грудь водителя, рывок, после которого отовсюду выскочили надувные подушки.

– Я могу ехать? – с легкой издевкой спросила она.

Дорожникам и врачам ничего не оставалось, как отпустить ее восвояси.

Эфимии повезло: ее согласился взять в свое такси другой пассажир, лишь бы поскорее миновать пробку. Это был пожилой респектабельный дядька, и он даже не стал расспрашивать попутчицу о причинах аварии.

В Звягинцев Лог девушка попала немного позже, чем рассчитывала, поскольку авария в ее расчеты не входила.

Дом подполковника был полон гостей, и это было вторым сюрпризом для Эфимии, застеснявшейся своего дорожного вида и усталого лица.

Старый робот Буш-Яновских, несколько десятилетий назад созданный в виде пса-добермана, проводил гостью в круглый зал.

– А! Фимочка! – воскликнула Полина, поднимаясь со своего места, а следом встал и ее муж-великан. – Ты какая-то взъерошенная. Что-то случилось? – она прижала девушку к груди, а потом, ухватив за плечи, отстранила, чтобы разглядеть.

– Ерунда, тетя Поля. Небольшая авария по пути к вам.

Буш-Яновская тут же повернулась к Ясне Энгельгардт, которая сидела по другую сторону стола в компании мужа-художника и дочери, и торжественно воскликнула:

– Яська, ты это слышала? Слышала?! Нет, знаете ли, у Калиостро это наследственное! Я ждала бы горячего снега или патоки с небес, если бы дочь Паллады хоть раз доехала сюда без приключений!

Человек тридцать гостей дружно засмеялись, а потом наперебой заговорили о том, как Эфимия выросла и какой стала красавицей, чем смутили девушку окончательно. И только ласковый сын Полины и Валентина, одиннадцатилетний Артемий, почувствовав ее растерянность, предложил показать комнату, где она могла бы отдохнуть и переодеться к столу.

– Ужасно сознательный! – сообщила Буш-Яновская, растрепав его рыжеватые волосы. – Пойдем, я сама провожу тебя. Хочу, знаешь ли, задать пару вопросов.

По дороге через чирикающую попугайскими голосами оранжерею она спросила:

– Как там твои?

Эфимия покосилась на нее с горьким скепсисом в улыбке:

– Если бы я еще виделась с ними! Папе недавно всучили курирование, и теперь он там поселился. На этот день рождения мама подарила ему походную палатку.

– Хм! Но это же Паллада!

– Ну да. У мамы своеобразное чувство юмора. Сейчас я разархивирую и вручу вам подарок, и вы в очередной раз в том убедитесь.

– Надеюсь, это не хомячок?

– Что вы! Разве мама способна подарить что-то безобидное? Как минимум, это шапка-гильотинка, фен-огнемет… ну или на худой конец – удав из джунглей бассейна Амазонки.

– Удав – это хорошо, – плотоядно прищурилась Полина и с мечтательностью добавила, глядя в пестрящие птичьим оперением заросли. – Сожрал бы к чертовой бабушке всех этих проклятых попугаев… И когда они успевают плодиться в таком количестве?

Эфимия хохотнула. Буш-Яновская похлопала ее по плечу:

– Ты, знаешь ли, поразительно похожа на свою бабушку.

– На какую из них?

– На ту, в честь которой тебя назвали, на Ефимию Палладу… Жаль, тебе не довелось ее узнать. А как она пела, какой это был голос! Все забываю тебя спросить: ты тоже поёшь?

Девушка развела руками и вздохнула. А в голове промчалась мимолетная мысль: «Пою, конечно, и что с того?!» Эфимии стало немного неловко за нелепое желание соврать.

– Я рисую… немного, – сказала она, чтобы заглушить внутреннюю борьбу здравого смысла с глупым апломбом.

– Это ты… э-э-э… сама нарисовала? – Полинины пальцы затрепетали возле стереоаппликаций на ее комбинезоне.

– Да ладно вам, тетя Поля! Так сейчас многие ходят.

Полина подергала бровями:

– Принт в виде потрохов робота… Что ж, актуально и оригинально, знаете ли…

– Так сейчас многие ходят! – настойчиво повторила Эфимия.

– Хорошо, хорошо, я не возражаю. Просто немного шокирует… хм… неподготовленных. Дядюшке Сяо вот поплохело слегка, если ты заметила…

– Я подумала, у него просто заряд в батареях кончился…

– У него не может кончиться заряд, потому что батарей давно нет: апгрейд, знаете ли! Вот твоя комната. Надеюсь увидеть тебя за столом.

– Тетя Поля, – остановившись в открытых дверях, окликнула ее девушка.

Буш-Яновская оглянулась:

– Да?

– Много ли в Москве псиоников?

– Хм… Псиоников? Я не считала, но думаю, что их вообще не очень много. Но почему бы тебе не спросить у более компетентных людей? Например, у господина Калиостро-старшего. Или у Бароччи? Я все же из другого, так сказать, ведомства… А в чем дело? Почему ты спрашиваешь?

– Да… так… Показалось. Извините.

И Эфимия скрылась в своей комнате.

* * *

Переночевав у Буш-Яновских, утром следующего дня Эфимия отправилась к деду. Полина подкинула ее на своей машине до самого дома Алана Палладаса.

– Ну что ж, передай маме, что она теряет спортивность. Хотя, в принципе, знаешь ли, подарок меня повеселил.

– А что там было?

Буш-Яновская состроила загадочную гримасу, сделала ручкой и, оставив ее на подъездной дорожке, унеслась прочь. Эфимия почесала щеку.

– И эти тетки укоряют меня за картинки на одежде…

Деда, как и ожидалось, дома не было. Эфимия положила на сканер ладонь и пошире раскрыла глаза, чтобы устройство считало рисунок сетчатки.

– Добро пожаловать! – произнесла система, впуская девушку в жилище старого биохимика.

В большой прихожей Палладаса было множество стереоснимков. Эфимия обожала их разглядывать с самого раннего детства. Все уже давно рассаживались в гостиной деда, а она застревала у гардеробной и ела глазами свидетельства былых событий. Здесь улыбалась в концертном костюме навсегда оставшаяся молодой Ефимия Паллада. Здесь папа и мама отвлеклись друг на друга, забыв о том, что их снимают. Здесь во время какого-то важного разговора застали деда Алана, Михаила Савского, Тьерри Шелла и приемного отца Луиса. Здесь было много всего – и маленькие Эфимия с Луисом и его красавицей-матерью, и ее мама в детстве, и молодой Палладас с коллегами-учеными, все в белом и серьезные…

– Деда! – на всякий случай крикнула она, отлепляясь от стереографий. – Может, ты все-таки дома?

В гостиной послышался громкий щелчок. Эфимия заглянула в комнату. Дома у них так включалась голографическая связь, но у деда это могло быть чем угодно – и не всегда безопасным.

На этот раз обошлось: над столом и правда висела голограмма. Это был рабочий кабинет Палладаса, а затем в фокус заскочил и сам дед, привлеченный сигналом вызова.

– А, Фимка! – радостно возопил он, после чего, не обращая внимания на всякие столы и прочую ерунду, попадавшуюся на пути, полез ей навстречу, и через пару секунд его физиономия, роняя изо рта крошки булки или бутерброда, заполонила собой почти все пространство голограммы. – Погоди, линзы поменяю, слепой совсем!

Он исчез и заговорил откуда-то из-под стола:

– А я ведь помнил, что ты приедешь! Всё дома под тебя настроил!

– Деда, а деда! Ты снова в своей лаборатории ночевал, да? – на кванторлингве укорила его Эфимия.

– Не в лаборатории, Фимка, а у Миши в институте…

– Дед, ну мы же с тобой в прошлый раз договаривались! А потом жалуешься, что у тебя спина болит!

– Ты приезжай сюда, я тебе все покажу, не будешь дурных вопросов мне задавать, – он резко распрямился и поморгал в объектив. – Вот! Теперь тебя вижу! Ты там что, грустная? Давай, приезжай, дорогу знаешь. Тут тебе твой тезка хочет что-то сказать…

Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.

Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.

– Вам нужно это увидеть! – сказал он. – Приезжайте!

– Это он тебя увидеть хочет! – встрял дед, высовываясь из-за какого-то кресла весьма сложной конструкции. – Он скромничает.

– О'кей, я еду!

* * *

Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека – с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.

Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было «в стиле ретро», как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис – его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане «У Селены» с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам…

– Ты где так долго ходишь? – дед встретил ее в вестибюле главного входа.

На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак – змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы – мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.

– Надевай! Так принято. У меня снимешь!

И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.

Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.

– Иди, здоровайся, раз соскучился! – крикнул дед.

Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:

– Минутку! Сейчас кое-что…

– Ты зарядил?

– Да!

– Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.

– Не хочу я садиться!

– Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.

Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов «тегинантьеста».

Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:

– Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, – биохимик положил руку на один из приборов, – будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, – ладонь плавно переместилась на другое приспособление, – постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.

Затем Палладас назвал еще с десяток устройств того или иного назначения и наконец перешел к сути эксперимента:

– Я покидаю кабинет, чтобы не мешать испытуемому.

После этих слов Эфий, лежащий в кресле, остался один.

Реальный Палладас толкнул локтем своего помощника, который сейчас смотрел на самого себя, медленно засыпающего на записи:

– Пропустим, а то Фимка тоже заснет.

Клеомедянин согласно кивнул и сместил дорожку вперед. На голограмме он по-прежнему лежал и спал, но за кадром послышался надтреснутый голос Алана:

– Седьмая минута от начала эксперимента. Данные микроанализа…

На записи возникло изображение, транслируемое микроскопами и компилируемое программой-анализатором. Дед смотрел на голограмму с видом победителя и даже подскочил со стула, чтобы лучше различать выражение лица внучки. Однако Эфимия все еще ничего не понимала. Ей казалось, будто она летит сквозь космос, неизменно приближаясь к некоему гигантскому объекту – галактике, квазару или звездному скоплению. Цель становилась все больше, а потом и вовсе поглотила ее и исчезла, но взамен стали появляться и расти, детализируясь, новые цели – звездные системы. И проникновение все глубже и глубже не прекращалось, и вот уже Эфимия держит курс на плане…

Стоп! А теперь то же самое, но без всяких звезд, туманностей и планет. А все потому, что это просто живая человеческая клетка, пойманная всевидящим микроскопом.

– Узнаешь ты эти цепи? – спросил Палладас.

– Двойная спираль ДНК! – без сомнения ответила Эфимия.

– Чему-то вас там все-таки учат! Две полинуклеотидные цепи, как видишь, закручены одна вокруг другой. Молекулы полинуклеотида присоединяют к себе азотистые основания, их хорошо видно. Видишь? Вот! Ладно, неважно, это я тебе рассказываю теорию, без нее никуда. Цепи эти, само собой, контактируют между собой: между пурином одного нуклеотида и пиримидином другого в ДНК и РНК образуются связи и получается что-то вроде привычной «веревочной лесенки», как любят рисовать в учебных схемах. А вот от последовательности самих нуклеотидов, которые нанизаны друг за дружкой, как бусинки на нить, зависит о того, программу клетки какого организма они должны будут составить. У человека этот порядок именно такой! – дед указал на изображение.

Эфимию смущало то, что здесь не было поясняющих надписей, таких привычных подсказочек из учебных пособий. Она мало что понимала в увиденном, но слова Алана были доходчивей.

– А теперь смотри туда внимательно, Фимка! – вдруг вскричал дед, и она вздрогнула от неожиданности, а клеомедянин улыбнулся из-за плеча. – Эфий входит в состояние управляемого сна! Ага? Ага? Видишь, что творится?

– Вы его не пугайтесь, – шепнул Эфий. – Всё не так сложно, как кажется. Это обычный ВТО.

– ВТО?

– Внетелесный опыт. То, что в этом институте пытаются изучать уже лет тридцать и не могут…

– Фимка! Смотри, как все замедлилось! Вот началась профаза митоза…

– Деление клеток?

– Умница! Моя внучка! Да, дублирование генетической информации. То, что происходит с нами постоянно, только мы этого не чувствуем. Хромосомы стали видимыми.

Эфимия улыбнулась. Микроскоп вещал из святая святых храма творения.

– Смотри, как все медленно! То, что ты видишь, ускорено мной во много раз. Вот наступает середина профазы. Это хроматиды, они закручены одна вокруг другой. А ядрышко исчезает. Смотри, хромосомы танцуют сиртаки!

Забавные фигурки, похожие на буковки, выстроились по экватору клетки… и вдруг все замерло.

– Всё, он вошел в состояние свободного сознания! – прокомментировал Алан, хлопнув по плечу Эфия.

– Ты хочешь сказать, что в этом состоянии прекращается работа клеток? – переспросила Эфимия.

– Не прекращается, но замедляется. Так, что это фиксируют лишь приборы! Она прекратилась бы в одном-единственном и бесповоротном случае…

– Физической смерти… – пробормотал клеомедянин, глядя на Эфимию.

– Физической смерти… – как завороженная, шепнула она в ответ.

Дед кивнул:

– И однажды я пронаблюдал за этим… Но не думаю, что стоит об этом рассказывать.

Девушка очнулась:

– Ну ты что, деда? У меня крепкие нервы, я провела вскрытие на патологоанатомической практике с первого раза, а многие в обморок падают.

– Так то ж на «синте», скажешь тоже!

– Во-первых, и от вида мертвого «синта» в обморок падают, а во-вторых – ты что, дед, доминист? Какая разница, «синт» или человек?

– Ты мне еще за права техники поборись! – усмехнулся Палладас. – Совсем молодежь с катушек съехала: какая разница, мол, между «синтетикой» и живым человеком! Чему вас только учат?

Эфимия вспыхнула и вмиг изменилась, превратившись в олицетворенный лозунг:

– Вообще-то кибер-организмы воевали с вами плечом к плечу, если ты не забыл!

Палладас заморгал и беспомощно уставился на Эфия:

– Великий Конструктор, ну что она несет? Что она несет?

Клеомедянин пожал плечами.

– Фимка, не зли меня! Тебя тогда не было, а что вам ваши лидеры в этих дурацких движениях на уши вешают – так это от безделья! Вы бы лучше любовью занимались, черт возьми, чем в этих погремушках расхаживать и нормальных людей пугать! Балда ты малолетняя, не могут «синты» убивать, вообще не могут, понимаешь? Как бы они воевали?

– А воевать – это не обязательно убивать, – огрызнулась девушка, вспомнив очередное дежурное возражение. – Разве помощь людям уже не в счет?

– Ты еще хуже своей змеюки-мамаши…

– От нее тебе, кстати, привет.

– Спасибо, ей тоже наподдай… Да где ты вообще набралась этой киберглупости?

– Это не глупость. Мне няня Луиса, Нинель, рассказывала, что они на планете Сон в эвакуации все вместе были. У них просто аннигиляционного гена в хромосомах нет, вот и все!

Эфий как-то странно поджался и пригнул голову, будто его самого только что причислили к стану кибер-организмов.

– Вот дурища! – еще сильнее возмутился дед. – При чем тут аннигиляционный ген? Они же – сплав органики и синтетики, а вместо того гена – программа! – Палладас постучал себе по лбу, как будто именно там у «синтов» находилось устройство, контролирующее их поведенческие особенности. – Аннигиляционный ген не делает человека человеком или роботом! Он просто как предохранитель от убийства, но выбрать-то каждый может по своему усмотрению: убить и распылиться на атомы или воздержаться от убийства. А у «синтов» нет этого выбора!

Эфимия засмеялась:

– Так значит, они более человечны, чем люди, которым зачем-то требуется выбирать: убить другого человека или не убить!

– Да тьфу ты! Не знаю, как с тобой спорить! Чушь порешь!

– Прекрасный аргумент. О'кей, принято. Ты сдался. И не отводи мне глаза, а рассказывай, как выглядит физическая смерть в микроскоп?

Палладас помрачнел, а потом махнул рукой:

– Гадко она выглядит, как и без микроскопа. Сначала по всем связям как будто пробегает молния. Это и в самом деле походит на электрические разряды, взрывающие цепочки ДНК. Связи рвутся. И орут при этом ДНК страшно.

– Орут?

– Орут. От боли. Переведенный в акустику крик ДНК – это спектакль не для слабонервных. Эфию в первый раз плохо стало, да и я не как на курорте себя ощущал.

Клеомедянин кивнул.

– Дед, а зачем ты проводишь все эти эксперименты?

– О! А вот это – самое главное, Фимка! Это распоряжение сверху! – Палладас потыкал пальцем в потолок.

– В смысле – совсем сверху? – легкомысленно передразнила его жест Эфимия.

– В смысле – откуда надо! В этих экспериментах уже поучаствовала сотня добровольцев. И Савский тоже. И дед твой, Калиостро.

– Ого!

– Вот тебе и «ого»!

Удивилась Эфимия не тому, что дед из Сан-Марино принимал участие в эксперименте дела из Москвы, а тому, что нашел для этого время. Значит, это был поистине важный эксперимент. Тем более – по заказу «свыше»… если дед Алан не преувеличивает значимость…

Фредерику Калиостро было уже далеко за восемьдесят, но никто не мог бы заподозрить его в таком возрасте. При нынешней средней продолжительности жизни в сто – сто десять лет и способах оздоровления пожилые люди редко выглядят на свои годы, и это уже никого не удивляет. Однако Фред Калиостро отличался и здесь. Эфимия видела его стереографии двадцатилетней давности, сравнивала с ним нынешним, и ей казалось, что время замерло для него на одной отметке. Мама шутила, что дед заставил ученых изобрести анабиоз, в состоянии которого можно работать, а Калиостро-старший отшучивался, что ему просто некогда стареть.