Текст книги "Режим бога (Последний шаг) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

– Говорю вам, Йвар: он у Та-Дюлатара! – твердила Нэфри.

– Что сделает знахарь-дикарь?

Вскоре не выдержал и вмешался Матиус:

– Хотя бы окажет первую помощь! Йвар, но не потащим же мы его израненного на самолет, сам подумай! Да и вообще… Меня вот еще почему зло берет: неужели нельзя найти управу на этого придурочного шамана? Сколько еще он будет безнаказанно уничтожать ни в чем не повинных людей?

Нэфри благодарно сжала его руку и хотела продолжить свою речь, но тут с наблюдательного поста дали сигнал, что у них гости.

Это были три копьеносца, мускулистые и темнокожие парни в густой вязи татуировок, с множеством мелких косичек, в которые не без искусности вплетались цветные птичьи перышки. Один на ломаном кемлинском поинтересовался, кто у чужаков самый главный, и Лад выступил им навстречу.

– Ваш быть белой голова человек, – не спросил, но уверенно заявил абориген. – Ночь он кусат… кусатой… бемго-бемго.

– Зверь, – подсказали ему спутники.

– Зверь! Да! Зверь – не жить, белой голова – болеть очень. Та-Дюлатар велить нам говорить, белой голова у он дом, долго лежит нада, долго. Вам ходит не нада. Плавун ищет. Ни! Нельзя совсем!

Йвар Лад раздраженно сложил руки на груди, съежился и в немом возмущении вздернул брови. Когда парламентер закончил, археолог почти закричал:

– Как мы бросим его там? Вы соображаете, что несете? Это наш соотечественник!

Птичники невозмутимо выслушали его, и в лицах не отразилось ни капли сочувствия.

– Вождь говорить, Та-Дюлатар говорить! Нельзя! Ни! – повторил главный и развернулся, давая понять, что переговоры окончены.

Археологи зароптали.

– У нас есть оружие! В конце концов, мы можем вызвать солдат из Франтира! – послышались предложения.

– Можно? – вдруг громко, перекрывая гул, спросила Нэфри.

Все смолкли. С молчаливого одобрения Лада она продолжила:

– Я знаю человека по имени Та-Дюлатар. Я убеждена, что ему не только можно, но и нужно доверять в этом деле. Если он говорит, что туда нельзя идти, это так и есть. Да я и не знаю, куда идти. Сельва большая. И те же Плавуны ориентируются в ней куда лучше нашего. Неужели кто-то хочет схлопотать ядовитую стрелу из-за дерева или привести врагов прямо к порогу спасителя Ноиро?

– Что ты предлагаешь? – устало уточнил Лад.

– Не уезжать в Кемлин, а продолжать работы и подождать, как будут разворачиваться события. Вы извините, что я вот так… лезу… Но я единственная, кто может поручиться за Та-Дюлатара.

Руководитель группы вздохнул и с кислым видом промямлил:

– Ну и откуда ты знаешь этого человека? Кто он? Почему указывает вождю?

– Он… я думаю, он у них врач…

– Ну вот… «Думаю»! А говоришь, что знаешь!

– Мэтр Лад, ну позвольте мне пока не раскрывать мои источники! – почти взмолилась она. – Просто попробуйте раз, один раз в жизни, – девушка приподняла указательный палец, – поверить кому-то на слово!

Взгляды всех ученых метнулись в сторону Лада. Тот потер усы и снова тяжко вздохнул:

– Нэфри… исключительно ради тебя. Только ради тебя я пойду на это безумство…

– И ради родственников этого раздолбая, – с облегчением улыбнулась Нэфри. – Они ума лишатся, если подумают, что он погиб!

А про себя подумала, что после Нового года, уже вернувшись в Кемлин, обязательно прокатится на том бешеном рыжем скакуне, которому никак не удавалось пересечься с путями бредившего Ноиро, чтобы Нэфри могла добиться от него, что нужно делать.

* * *

Журналист тяжело и ожесточенно боролся с лихорадкой на протяжении трех дней. У него не было сил есть, он только пил, и вкупе с огромной потерей крови это довело его до истощения. Ноиро мог видеть лишь кисть своей здоровой руки, и с каждым днем она все больше напоминала конечность высохшего мертвеца.

Та-Дюлатар ставил ему импровизированные капельницы и почти не отходил от его лежанки ни днем, ни ночью. Правда, иногда Ноиро доводилось слышать невнятное бормотание целителя и гадать, адресовано оно ему, или тот от бесконечного одиночества просто привык разговаривать сам с собой. А может, лекарь выдохся и бредил в полусне?

Однажды, когда хозяин жилища задремал рядом с постелью больного, уронив голову на руку и опершись локтем на свой «лабораторный» стол, Ноиро привиделось вдруг что-то желтое, видимое только боковым зрением. Оно кралось к ним из угла, держась так, чтобы оказаться у изголовья раненого, а тот не смог повернуться.

Ужас обуял журналиста, как в тот первый день. Ноиро завозился в постели, застонал, не в силах вопить, и проснулся от окрика вскочившего Та-Дюлатара:

– Луис!

Раненый не понял этого слова, но был несказанно благодарен целителю за то выражение глаз, с которым он кинулся на помощь, а после проверял, не случилось ли чего и в самом деле. Будто опомнившись, лекарь померк и сел на место, слегка махнул рукою и покачал головой в укор самому себе.

После этой – самой страшной – ночи все изменилось. Утром Ноиро проснулся голодным до тошноты, с очень ясной головой и в прекрасном настроении. Стараясь не разбудить прикорнувшего неподалеку Та-Дюлатара, он дотянулся до градусника и померил температуру. Впервые за последнее время жара не было.

Спина чесалась и ныла от чересчур долгого лежания в одной и той же позе: лекарь примотал его к кровати простынями, чтобы тот ненароком не растревожил раны, когда метался в горячке.

Услышав его возню, Та-Дюлатар очнулся. Ноиро показал, что хочет есть. Мужчина кивнул и ушел за ширму, к печи, пробыл там некоторое время, а потом вернулся с керамической миской, из которой стал кормить раненого с ложки. Бульон помстился голодному Ноиро чрезвычайно вкусным. Он с удовольствием щурил глаза, нет-нет да поглядывая на своего спасителя. А Та-Дюлатар впервые за все это время улыбался, правда – одними глазами, и сеточка морщинок собиралась у висков.

В дверь осторожно постучали. Лекарь спокойно докормил Ноиро – пришедшие не осмелились повторить стук – и пошел открывать.

Между тем журналист ощупал больное плечо и обнаружил, что боль приняла другой характер: теперь это был приглушенный зуд, мало похожий на прежние уколы сотен раскаленных спиц и рывки тупыми крючьями. Ноиро захотелось встать и попробовать свои силы.

Вслед за лекарем в жилище вошла дикарка с ребенком на руках и сопровождавшая их старуха. Ребенку – глазастой девочке – было года три, и она тихонько подвывала, пытаясь ухватить себя за нос, однако мать упорно перехватывала ее руку. При этом женщина не переставала объяснять что-то Та-Дюлатару.

– Ито, – ответил ей лекарь, указывая на стол, где три дня назад оперировал Ноиро.

Сейчас сюда сквозь окно, защищенное прозрачным стеклом в крепкой деревянной раме, проникал яркий дневной свет, и потому включать свою лампу лекарю не пришлось.

Журналист заметил, что из носа девочки сочится кровь. Когда ее усадили на стол, она заплакала и вцепилась в мать. И тут Та-Дюлатар, улыбаясь, присел на корточки, заглянул ей в глаза и заговорил. Девочка покосилась на него с недоверием, а через пару минут ответила и даже улыбнулась, показывая на нос.

– Табосто-ерта ис пачо-пачо? – игриво уточнил лекарь. – Йол? Оста: р-р-р! Йол?

Мать девочки и пришедшая с ними старуха переглянулись, после чего начали смеяться. Малышка охотно кивнула:

– Йол! Р-р-р-р! – и с любопытством глянула поверх головы Та-Дюлатара на Ноиро. – Ака ту?

Мужчина оглянулся.

– Кафаре ата иллой. Бемго-бемго.

– Р-р-р?

– Р-р-р.

В ее глазах мелькнула жалость, но превозмочь любопытство девчонка не смогла.

Женщины молчаливо таращились на Ноиро, будто позабыв о цели своего прихода. Тем временем Та-Дюлатар вытащил из хромированной коробки ножницы с расплющенными концами. Пока девочка не обращала на него внимания, он запрокинул ее голову и внимательно заглянул в окровавленные ноздри. Девчонка тут же догадалась, что он собирается делать, и захныкала, но лекарь быстрым точным движением ввел ножницы-щипцы в левую ноздрю пациентки и столь же точным движением извлек оттуда предмет округлой формы, похожий на косточку одного из местных плодов. Кровь побежала сильнее, и Та-Дюлатар приложил к ее носу тряпицу, смоченную темным раствором в одной из банок. По запаху журналист определил, что этим же веществом целитель все это время промывал его раны.

Поговорив с женщиной – довольно игриво и не без превосходства светила, привыкшего, что люди заглядывают ему в рот и ловят каждую фразу, – хозяин выпроводил гостей, а потом счастливо потянулся.

Ноиро сделал знак, что хочет встать и выйти по нужде. Та-Дюлатар выглянул за дверь и окликнул кого-то, а сам расстегнул и рывком содрал с себя рубаху. Тело его, слепленное без малейшего изъяна, было исполосовано старыми, но еще заметными шрамами, а один, самый свежий, рубец алел пониже левого соска, прямо напротив сердца. Ноиро ужаснулся увиденному, а Та-Дюлатар спокойно улегся на свою постель – отсыпаться впервые за последние три дня.

В дом вошли два воина. Один из них отмотал журналиста от лежака, и вместе они помогли ему подняться. К тому времени хозяин домена уже крепко спал.

* * *

Кампан погиб в недавней стычке с племенем Зубатых Ящеров. Кампана не было уже двое суток. Пятнадцать мужчин, воинов той и другой сторон, унесла Ночь в свои земли, откуда нет возврата. Но Кампана вернули, только не всего, не прежнего…

Кампан сидел перед шаманом и пусто глядел одним уцелевшим глазом, как тот натирает его тело какой-то мазью, бормоча себе под нос одни и те же непонятные слова, чуть подвывая и время от времени хлопая в ладоши. С каждым повтором и хлопком павший воин проникался ненавистью, но приказа бежать выполнять посмертную задачу еще не было, и Кампан не мог сдвинуться с места.

– Табаро маро… Табаро маро… Табаро маро… – твердил теперь Улах и водил костяным жезлом по ребрам скелета пантеры.

Перед мертвым взором возникала и прорисовывалась подробностями фигура обидчика, его жилище, окрестности. Какую обиду тот нанес ему, Кампан не помнил, знал он только одно: если не убить незнакомца, покоя не будет, а боль и ненависть станут мучительно и бесконечно раздирать его, как раздирают слова, которые гудят в голове, словно множество барабанов под ладонями незримых раванг-шаманов. Улах был для него невидим. Шаман Плавунов опустил в кипящий котел длинный и тонкий клинок ножа, вытесанного из вулканического стекла и отполированного до блеска.

– Табаро маро! – выговорил свиреполикий раванга и, ухмыльнувшись напоследок, нацепил на разбитую вдребезги голову мертвеца сверкающий конус: проклятые белые, поздравляя друг друга с одним из своих праздников, надевали такие уборы на себя и веселились. Знатный будет подарок самозванцу! Попомнит он Улаха. – Маро! Маро! Маро!

И он забился в экстазе, только что потратив все силы на преступление против великого Змея Мира, отделявшего живых от мертвых. Так давно пытался Улах научиться этому искусству – и вот наконец сейчас Отнятый-у-Змея совершит великий обряд избавления от врага.

* * *

По мере приближения к обидчику ненависть и боль возрастали. Ветки хлестко били нечувствительное тело. В отличие от Улаха Кампан точно знал, куда бежать. Мертвые знают все о мире, который им пришлось покинуть. Такое знание дается мертвым в тот миг, когда истаивает хрупкая серебристая пуповина между телом тонким и телом из плоти. Они получают его, чтобы унести самые главные уроки этой жизни в следующее воплощение, а не использовать против живых в Покинутом мире.

Всего два взмаха отравленного клинка – и встретившиеся Кампану на пути Птичники падают замертво. Жертва уже рядом, и сейчас она поплатится за все!

Враг был в сельве. Он стоял на одном колене в траве и срезал что-то с невысокого стебля. Пылая жаждой мести, Кампан обрушился на него всем своим смрадным телом… и обсидиан вошел в землю на том месте, где только что был его длинноволосый оскорбитель.

Терзаемый неутоленной яростью, мертвец гортанно взревел, мотая головой. Тысячи солнечных бликов брызнули в заросли, отраженные нелепым колпаком на размозженной голове. Он изрыгнул бы страшное ругательство, но одеревеневший язык плотным кляпом затыкал рот, наполненный ледяной тягучей слюной. Мутная зловонная жижа потекла из перекошенного рта Отнятого-у-Змея. Перед взором колыхался только пульсирующий теплый комок в центре вражеской груди. Сюда, именно сюда должен войти отточенный обсидиан! А потом он своими руками вырвет светящийся комок плоти, сломав противнику ребра, и отнесет великому Змею Мира в знак отмщения. У самого Кампана уже два дня не было живого сердца, и он с удвоенным чутьем угадывал его у других.

А на краю тропы стоял, наблюдая за ними и слегка ухмыляясь, болезненного вида человек в длинном желтом плаще…

Длинноволосый перехватил руку Кампана и молниеносно швырнул труп через себя. Кампан слышал треск собственных костей, но это его не остановило. От удара оземь сплющился и слетел с головы мертвеца блестящий колпак. Покуда бывший Плавун готовился r третьему броску, хватая с травы потерянный нож, белый человек успел вооружиться посохом. От нападения он ушел, исчезнув с пути Кампана и возникнув у него за спиной. Тот со всего размаха врезался в дерево. С противным плюхом вылетели из черепа холодные, начавшие разлагаться мозги. Длинноволосый настиг его; один за другим удары посоха сшибли Отнятого-у-Змея с ног. Наконечник пробил брюшину и пригвоздил Кампана к земле.

– Табаро маро ватанга! – сказал враг и, тут же прекратив быть врагом, исчез.

Растаял и тот белый наблюдатель в желтом плаще. Вместо их лиц Кампан начал видеть другое – смуглое, злое, ненавистное.

Длинноволосый спокойно отступил, взглянул в заросли и стремительным движением выхватил оттуда молодую унцерну. Пресмыкающееся шипело, но, повиснув на собственном ядовитом хвосте, причинить вреда ловцу не могло.

Мужчина огляделся, нашел в траве смятый колпак и, растянув резиночку, примотал его к шипохвосту.

Все это время мертвец пытался вырвать из своей утробы пригвоздивший его посох и бессильно урчал от злобы.

– Табаро маро ватанга! – повторил длинноволосый, освобождая его и вкладывая в руки извивающуюся унцерну.

Кампан ринулся в обратный путь. Ядовитый шип не раз впивался в задеревеневшую желтовато-серую кожу. С каждым прыжком лицо проклятого обидчика приближалось.

– А! – вскрикнул шаман, когда брошенная в него унцерна с привязанной к ее туловищу блестящей мятой бумагой всадило жало ему в бедро, выскользнула и, шипя, удрала в кусты. – Марун вевер!

Изуродованное тело Кампана, готового довершить начатое шипохвостом убийство, мгновенно обмякло и, словно из него выдернули костяк, рухнуло в костер.

Грязно ругаясь, Улах отправился устранять последствия ответного новогоднего подарка от Та-Дюлатара.

* * *

Ноиро привстал на локте уцелевшей руки. В дверь вошел лекарь, и выглядел он взбудораженным.

Налив воды в большой чан, Та-Дюлатар подставил таз, разделся, вступил в него и, поливая себя из ковша, тщательно вымылся, а затем, выплеснув старую воду, налил свежей, в которой замочил грязную одежду.

Журналист ничего не понимал. Лекарь выглядел сосредоточенным, как пред операцией.

– Что случилось? – спросил раненый, силясь встать и ухватывая прислоненный к лежаку костыль.

Та-Дюлатар, как будто не слыша его, неторопливо надел все свежее и чистое, расчесал гребнем вымытые волосы, напился воды из чайника и только потом повернулся к Ноиро.

– Ито, – произнес он и поманил журналиста за собой.

Молодой человек заторопился встать, однако лекарь жестом остановил его и покачал головой. Чуть подумав, Та-Дюлатар изобразил, будто спит, прикрыл глаза и слегка взмахнул руками, словно крыльями.

И Ноиро догадался.

«Только бы получилось! – мелькало в мыслях. – Только бы получилось, я ведь ни разу вот так, срочно, не пробовал!»

Он слышал, как Та-Дюлатар улегся на свою кровать за ширмой.

Ноиро волновался, у него не получалось. И вдруг в груди слабо заныло, а мозг превратил эту странную, сладостно-тоскливую, похожую на ностальгию, боль в слово: «Явись!» Медленно, плавно в голове нарастал гул. Тело завибрировало, неохотно расставаясь со своей сутью. На миг он успел увидеть над собою Незнакомца в черном балахоне – и тот одним рывком вытащил его на серую пустошь, едва понял, что разделение произошло. А там он, нисколько не церемонясь, закинул Ноиро на радугу.

Журналиста опутало безумным, изнуряющим иссушающим сладострастием. Но почему, почему здесь это такая пытка?!

Та-Дюлатар уже стоял на радуге, но даже не думал помогать застрявшему в пространстве спутнику. Он терпеливо ждал, когда тот расправится со своими химерами.

Наконец Ноиро избавился от последней вспышки похоти и упал на радугу.

«Теперь здравствуй, Ноиро, – прозвучал у него в голове знакомый баритон. – На радуге можно общаться, ничего не забывая. Радуги соединяют между собой миры».

Ноиро вспомнил, как отец учил его, четырехлетнего, плавать в море. Положив его на воду, он отступал. Мальчик трепыхался, глотал соленые брызги, но плыл, и с каждым разом это получалось у него все лучше!

«Нам нужно поговорить, садись», – сказал Незнакомец и подал пример, усаживаясь на хрустальную поверхность.

Лучи света бегали по граням горного стекла, преломлялись и заставляли хрусталь рождать мелодии солнечного спектра.

«Мое настоящее имя – Кристиан Элинор, – продолжал Незнакомец, чуть двинув капюшоном. – Здесь я выгляжу – когда, конечно, хочу так выглядеть – монахом».

«Что такое монах?» – не понял Ноиро, но следом пришел образ шамана, все пояснивший.

«Ты тоже можешь выбрать для себя форму. Но это неважно».

«А какая форма у меня сейчас?»

Кристиан Элинор со своей обычной небрежностью махнул рукой. Часть радуги вскинулась перед ними гигантским зеркалом, и Ноиро увидел себя.

Он был просто средоточием света, принявшего очертания человеческого тела. У него не было ни лица, ни глаз, ни носа, ни рта, не было пальцев на руках и ногах – но все это возникало, как только Ноиро замечал их отсутствие. А откуда-то из спины, извиваясь, выходила длинная серебристая нить, тянущаяся в никуда. Только теперь журналист обратил внимание, что на такой же «привязи» был и Незнакомец, но тот умел отвести глаза постороннему, и если не вглядываться нарочно, увидеть нить Элинора было нельзя.

«Хорош? – в мыслеголосе целителя прозвучала улыбка. – Я позвал тебя ради просьбы. Но если ты еще не в силах, то…»

«Я в силах! – быстро возразил Ноиро. – Я уже сам встаю и неплохо передвигаюсь!»

Еще бы: прошло уже десять дней! Иногда раненому казалось, что он почти совсем выздоровел.

«Не в том дело. Завтра мне придется отлучиться на весь день. Я буду выглядеть, как мертвый».

«Мне ли не знать!»

«Я буду выглядеть, как совсем мертвый! – упрямо повторил мысль Элинор. – У меня не будет биться сердце, ты не заметишь пульса и дыхания, к вечеру тело слегка закоченеет и станет ледяным, и по возвращении мне придется долго лежать, пока кровь снова с прежней скоростью побежит по артериям и наполнит мышцы, органы, мозг. Только сверхчувствительные приборы смогли бы уловить в том состоянии признаки теплящейся жизни. Но это не смерть. Я хочу, чтобы ты знал».

Ноиро кивнул. Он успел ухватить нечаянный образ, вспыхнувший в памяти Незнакомца: ночь, тревога и полные обреченности темные глаза невероятно красивой женщины рядом с ним, в его объятиях. Журналист вспомнил облик Элинора в физическом мире и сообразил, что эта красавица была под стать ему и внешне, и душой. Именно она – это чувствовалось! Может быть, он увидел жену Та-Дюлатара, и с нею случилось непоправимое? Почему такие страдания испытывает целитель, воскрешая ее образ? И почему этот образ всегда с ним? Он не посмел спросить, а Элинор не стал отвечать, хоть и понял, что Ноиро теперь знает о ней.

«Тот, кто проклял тебя, Ноиро, проклинает меня уже девятнадцать лет, – продолжал Незнакомец. – Он не оставляет попыток разделаться со мной…»

«Но за что? Что мы с вами сделали ему?!»

«С тобой. На „вы“ – это все ненужные сложности. Особенно здесь…»

Девятнадцать лет… Если девятнадцать лет назад – Ноиро тогда было всего шесть – Элинор был в таком возрасте, что мог спровоцировать Улаха на проклятие, то сколько же ему теперь? Журналист считал, что лет тридцать, максимум – тридцать пять.

«Мне сорок пять, – ответил лекарь, или услышав его мысли, или логически поняв, о чем может задуматься человек, узнав такое. – Я был твоим ровесником, когда мы впервые увиделись с Улахом. Сегодня он сделал очередной ход в этой изрядно затянувшейся партии… Завтра ты останешься один, поэтому будь начеку. Он, конечно, еще нескоро отойдет от моего сегодняшнего подарка, – Элинор тихонько хмыкнул, – но на всякий случай не стоит терять бдительность. Слава Всевышнему, Улах пока так и не узнал о двадцать первом числе!»

«О каком двадцать первом числе?»

«Двадцать первое число первого весеннего месяца. Оно наступит завтра».

Ноиро едва не охнул и оглянулся на вращающуюся спираль:

«Как я забыл! Ведь завтра Новый год!»

«У вас – да. Я знаю. Но меня здесь завтра не будет, и ты останешься за хозяина. Я видел, ты еще слишком слаб, чтобы сопротивляться Призыву…»

«Призыву? Это что?»

«Призыв может помочь, а может и убить. Все заключается в силе, с которой он послан».

«Как он может убить?» – насторожился Ноиро, ощутив, что близок к какой-то важной разгадке.

«Он может вызвать инфаркт или инсульт, грубо вырвав тонкое тело из физического. И никто из врачей никогда не заподозрит неладное».

Только теперь Ноиро вспомнил, о чем там бормотали у них в редакции со дня его появления и до отъезда сюда. «Смерти в собственной постели» участились настолько, что Гэгэус даже решил посвятить этой теме материал в жанре «журналистское расследование». За один только год умерло столько известных персон, сколько не покинуло этот мир за десять минувших лет. И большинство, по статистике, гибло именно от инфарктов и от инсультов. Причем в молодом возрасте. Врачи объясняли это изменением климата, побочными эффектами технического прогресса и прочей невменяемой ерундой.

«Тогда, в сельве?..» – Ноиро вспомнил злобный наблюдающий взгляд и свой странный приступ.

«Да. Он приценивался к тебе».

«Но зачем я ему сдался?»

«Не взывай к разуму там, где его нет. Аннигилирующие друг с другом частицы в космосе не имеют разума. Они просто сотворены так, чтобы взаимно уничтожаться. Вещество и антивещество не имеют разума в нашем понимании, не имеют нашей логики. Они просто созданы так. У нас есть разум, но по чьей-то прихоти мы просто такие, какие есть. И эта взаимная неприязнь неосознанна. Это просто данность. Здесь не может быть политических и дипломатических переговоров – это все равно, что пытаться помирить леопарда и оленя. Эти двое родились на свет такими: один – убийца, другой – невинная жертва. Единственное, что доступно людям в силу их разумности – это выбор: быть или не быть жертвой. А может – быть охотником на охотника? Нарушить правила игры? Сломать вечное колесо несправедливости? Но это трудно, в одиночку это не делается. К тому же многие выдохнутся по дороге и отпадут. Защищающийся всегда в менее выгодном положении, чем нападающий. Злоба, агрессия – это так просто!»

«Почему в менее выгодном?»

«Потому что тактику выбирает агрессор. Потому что время нападения выбирает он же. Потому, наконец, что „положительной частице“ сложнее вернуть равновесие, ответив злобой на злобу. А надо».

«А если от противного: добром на злобу?»

«К несчастью, это не работает. Или работает очень недолго и с огромными погрешностями, но зато с великой затратой сил. Неэффективно. И если тебе не повезло и ты создан со стержнем „положительной частицы“ – уж поверь, на тебя свалятся все испытания и несправедливости этого мира! Ты не виноват. Я не виноват. Это не волеизъявление. Нас просто создала такими Вселенная».

Ноиро задумался. Да, неприятно осознавать, что ты сам сможешь жить и дышать только в том случае, если твой враг, готовый на все, лишь бы стереть тебя с лица земли, будет лишен этой привилегии. Если бы кто-то спросил его, Ноиро, так пусть бы эти «положительные» и «отрицательные» частицы жили себе на здоровье. Лишь бы не лезли к нему. Он, вообще-то, мирный человек. Может, конечно, и по лицу настучать, но это если уж очень сильно доведут. А тут, оказывается, существует некий несгибаемый закон – или ты, или тебя… Хм! Замечательно. А главное – так улучшает мнение об этом мире, что хочется пойти и добровольно уколоться о хвост унцерны. Чтоб уж наверняка.

«Знаю, я тебя огорошил. Конечно, мир многозначнее и ярче, и относиться к нему с неприязнью только из-за того, что тебе стал известен еще один из его законов – это не самый зрелый выбор. Ты ведь не покончил собой, однажды узнав, что когда-нибудь умрешь, как умирают все. Тебе надо время, чтобы переварить это. И оно у тебя есть. Главное: не углубляйся в философию слишком сильно», – в мыслефразе Элинора снова послышалась улыбка.

«Послушай, а есть такие, кто нейтрален? Ну, то есть, абсолютно равнодушен и к тем, и к тем?»

«Так я и думал, что здесь проявится максимализм. Значит, пока ты сам не прочувствуешь это, любые объяснения бесполезны. Поскольку я старался преподнести это доступно… Но опыт – великое дело. Ноиро, существуют нейтральные магниты? Они плохие или хорошие? Их можно расценить с точки зрения шкалы цветов? Вот тебе пусть и не ответ на вопрос, но почва для размышлений о природе этой закономерности!»

И он внезапно исчез, словно его выключили. Ноиро помешкал, соображая, и тоже приказал себе «вернуться в убежище».

Над ним стоял лекарь и внимательно следил за возвращением. Когда их взгляды встретились, Элинор лишь с пониманием прикрыл глаза и кивнул журналисту.

А Ноиро в очередной раз пожалел, что здесь они не смогут поговорить…