Текст книги "Режим бога (Последний шаг) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

4. Medico della Peste

Оставив за спиной здание Санта Моники, Эфимия направилась к таксопарку.

– Аэропорт «Мемори», пожалуйста, – проговорила она на кванторлингве, глядя в пустоту.

Дверца за нею опустилась, и такси вылетело на ярус скоростного движения, куда был допуск только для транспорта.

Девушка молчала всю дорогу и лишь незадолго до конца поездки потребовала у таксиста не оглядываться на нее. Андроид послушно кивнул.

Эфимия вытряхнула из сумки неприметные серые вещи и переоделась в них. Водитель и глазом не моргнул, рассчитываясь с пассажиркой, хотя новая Эфимия разительно отличалась от прежней. Заплатив по тарифу, девушка на ходу скинула сверток со старыми, «киберскими», вещами в уличную урну-молекулярку и вошла в помещение. «Вот что умеет делать с человеком безобразная и безликая одежда!» – увидев себя в зеркале, с удовлетворением отметила она. Серенькая, невзрачная, Эфимия скользнула к роботу, отображенному в виде объемного голографического интерфейса внутреннего компьютера «Мемори». Влившись в программу через свой компьютер, она выкупила зарезервированный накануне билет до Каира и поспешила на регистрацию, которая между тем уже заканчивалась.

– Простите, мэм, – шагнули ей навстречу два «синта» из ПО, мужская и женская модификации.

Эфимия была так поглощена своей целью, что даже не поняла, откуда они взялись.

– Что? Кого нужно? – резко спросила она, отталкивая от себя руку биокиборга-женщины.

Последовал пресный ответ, произнесенный пресным тоном. Говорили «синты» дуэтом:

– Вам надлежит пройти с нами для выяснения…

– С дороги! – мрачно буркнула она, делая шаг в сторону, а затем чуть отступая под их напором. – Я сотрудница Академии!

– Вы студентка Академии Эфимия Калиостро…

– Спасибо, что напомнили.

Не заметив сарказма, мужчина-биокиборг продолжил:

– А мы подчиняемся приказу 2418 от пятого апреля и согласно ему вынуждены задержать вас.

– Что за дурацкий приказ? Я опаздываю на свой рейс!

– Мой приказ, – линза у нее в глазу принудительно включилась, транслируя изображение отца в его рабочем кабинете. – Какого черта, колючка?! Тебе нечем заняться? То ты крушишь оборудование Академии и устраиваешь пожар, то сбегаешь из больницы, где должна оставаться до полного выздоровления.

– Для надзора. Потому что я здорова, – буркнула Эфимия.

Дик поморщился:

– Ну, довольно! В чем дело?

– Мне нужно в Египет.

– Мы с тобой уже обсуждали этот вопрос! – его зеленовато-синие глаза начали метать молнии. – Или ты считаешь, что я тут тоже развлекаюсь и придумываю себе новые увеселения? Например – погоня за тобой по всему городу…

– Я не собиралась в Пирамиду Путешествий, если ты об этом, – огрызнулась она, исподлобья глядя на отца. – Что это ты вдруг так мной заинтересовался? Мне нужно в Луксор, в город, а не в горы!

– Зачем? – пропустив мимо ушей упрек, настаивал Калиостро.

– Мне нужно.

– Это плохой ответ, колючка!

– Я должна отыскать там один дом. В нем должны храниться записи. Одна запись… очень важная.

– Что за записи, Эфимия? – Дик злился не понарошку: вполне возможно, что своей выходкой она сорвала какую-то важную встречу.

– Записи астурина Гельтенстаха. Посмертные, – веско добавила она, предполагая, что это произведет фурор.

Но подполковник молчал. Его лицо не выражало ничего. Калиостро просто смотрел на дочь, а ей вдруг стало удивительно все равно, что он подумает, скажет или сделает.

– Колючка… – с трудом заговорил Дик, откровенно подавляя желание сказать ей то, что хотелось, причем сказать цветисто и со всеми полагающимися подробностями. – Я, конечно, понимаю, что время от времени в обществе что-то зреет и однажды наступает кризис молодежи. Та бросается на своих родителей и начинает укорять во всех грехах: вы много работали, вы мало уделяли нам внимания, редко покупали нам пирожные и вместо трех раз целовали на ночь всего два с половиной. Старикам предъявляется счет, и тем нечем крыть: вроде все справедливо, вроде никакой роли не играет тот факт, что не пропадай родители на работе, они вообще не знали бы, что такое пирожные. Так вот, даже в этом ты вряд ли имеешь право упрекать нас с Фанни, потому что столько внимания, сколько уделялось тебе до самого взрослого возраста, не получал ни один ребенок в Содружестве. И мне не понравилась твоя фраза «И что это ты вдруг так мной заинтересовался?» Прекрати играть роль несчастной обделенной родительской любовью сиротки, со мной это не пройдет.

– Пап! Пап! Прости, я не тебе это сказала…

– А кому?

– Ну, неважно… Другому… считай, другому, выдуманному папе…

– Что? – бросил он.

Она тяжело вздохнула и, скаля зубы, через силу созналась:

– Ну да, да, у меня такая игра.

Поток его красноречия иссяк и со словами: «Жду тебя в Управлении!» – Дик прервал сеанс.

– Да… кажется, я его довела… – пробормотала обескураженная Эфимия.

Она даже не стала сопротивляться «синтам»-пэошникам и пошла с ними к управленческому гравимобилю. Да и какой смысл сопротивляться, когда регистрацию она проворонила и самолет в ближайшие минуты поднимется в воздух?

– Может быть, зря я сказала этому человеку правду? – спросила она киборга-мужчину. – Похоже, он разозлился и не поверил…

Полицейский промолчал.

Риккардо Калиостро ждал ее в своем кабинете спецотделовского крыла. Здесь привычно пахло табаком и свежеснятой древесной корой – именно такой нейтрализатор сигаретного дыма подмешивала в воздух система очистки, но полностью справиться с запахом не могла. Эфимии же он нравился, потому что всегда напоминал об отце, о разговорах с ним, о том, как тот гладил ее по волосам прокуренными пальцами, а она ловила их губами и шкодливо хихикала, катаясь у него на коленях.

– Знаешь, давай сходим перекусим, – предложил он, будто всего-то двадцать минут назад вовсе не был готов разнести все в клочья.

Эфимия обреченно пожала плечами. Какая теперь разница, чем заняться? Ланч с этим мужчиной ничем не хуже пребывания в клинике.

Дик набросил куртку и, когда они вышли в коридор, взял дочь под локоть.

– Извини, – шепнул он, – но тебе совершенно не идет этот цвет. Он портит тебя. Впрочем… наверное, я мало что в этом понимаю… в моде, в тряпках…

– Этот цвет, пап, не идет никому. Это не цвет, а его отсутствие. Страна, где люди поголовно носят такой цвет – это страна нищих духом, телом и сердцем, это страна заключенных, которые слепо считают себя свободными и набрасываются с кулаками на каждого, кто видит, как все выглядит на самом деле.

– У тебя, наверное, очередной переходный период, – усмехнулся Калиостро, похлопав ее по спине между лопаток и пропуская в лифт. – Киберский бунт закончился, начинается что-то новенькое. Между прочим, твой старый гардероб, несмотря на его эпатажность, нравился мне куда больше этого.

– Тот, в котором ты принимал меня за кучу металлолома?

Подполковник весело расхохотался:

– Именно так! И характер твой, кстати, тоже. Так что, терновая колючка, придется тебе все же объяснить, куда тебя заносит и что я могу для тебя сделать. Только не говори: «Отпустить покататься на ТДМ». Прости. Может быть, это и странно с моей стороны, но я отчего-то все еще люблю тебя и даже – представь! – пекусь о твоей безопасности.

Они перешли улицу и поднялись в ресторанчик с названием «WOW!» Вокруг них тотчас засуетилась официантская кибер-братия.

Эфимия села, нарочно уткнувшись в меню. Дик терпеливо ждал.

– Я не голодна, – пришлось заявить ей наконец, чтобы не сознаваться в своем неумении прочесть символы на бумаге. Она совсем недавно смогла разговаривать на этом языке, а уж о том, чтобы читать непонятные символы, не было и речи.

Сознание мутилось и двоилось.

– Два кофе, – заказал подполковник подошедшему официанту, вынимая сигарету из пачки, – а также пепельницу… и включить вытяжку. А ты начинай рассказывать, Эфимия, потому что времени у нас немного.

Девушка не знала, стоит ли ей доверять постороннему человеку такие сведения, но рассудила, что посторонний он только с одного бока, а если смотреть другими глазами – очень даже близкий. Да и кто еще может помочь лучше старшего офицера госструктуры, заправляющей этим миром?

– Я вчера все вспомнила. Вчера ночью. Всё, что было тогда. Поволь с ребятишками отбыли из Тайбиса погостить у его родственников в Тарумине, а я посвятила день покупкам. Когда я шла с базара, мне показалось, будто кто-то идет за мной след в след, и я нарочно свернула на многолюдную центральную улицу. Спешить мне было решительно некуда. Лучше сделать крюк и обойти темный проулок, через который мы все обычно сокращали путь к дому, чем стать жертвой грабителей.

Дик курил, с непроницаемым лицом слушая бред дочери и помешивая маленькой ложечкой горячий кофе. Дым лихо засасывало в вытяжку над ними.

Эфимия сделала глоток и поморщилась:

– Что это за гадость?

– Гадость? – он попробовал. – Вполне приличный кофе.

– Похоже на пережженный шоколад, – она с гримасой отвращения высунула язык в поисках салфетки, которой можно было бы стереть с него этот жуткий вкус, и отодвинула чашку. – Не буду я это пить!

– Не будешь – не надо. Ты рассказывай.

Он слегка прищурился.

– Помощницу по хозяйству я в тот вечер тоже отпустила, и дом был полностью в моем распоряжении. Разобрав покупки, я скрутила и подвесила в кладовой гирлянду чеснока, разбросала по полу лук на просушку и села у окна повязать, пока не закатилось солнце. Тут я заметила ходящего под окнами человека в запыленной темной одежде. Он выглядел как путешественник. Заметив меня в окне, он поднял голову и, защищая лицо ладонью от косых лучей, пригляделся. Я сразу отпрянула в надежде, что он не увидит. Поверить не могу: я так хорошо все это помню!

Калиостро кашлянул, тронул кончик носа согнутым указательным пальцем, затушил окурок, но так ничего и не сказал.

– С приходом темноты нам всем ничего не оставалось, как ложиться спать. Мы хоть и не были бедняками, но экономили на керосине просто потому, что его редко привозили в наш город и продавали в небольших количествах, иначе начиналась давка или драка в очереди.

Я уже начала раздеваться, когда в дверь черного хода кто-то постучал. Разумеется, я не стала подавать вида, что дома кто-то есть, наглухо заперла ставни и украдкой спустилась вниз. Стук не смолкал. Я поняла тогда, что чувствовали жители осажденных крепостей. Взять приступом или измором незваный гость меня не мог, но сон улетучился, а каждый новый удар отдавался в сердце. Я прихватила в кладовой кувалду и на цыпочках подошла к двери, чтобы послушать.

«Я точно знаю, что вы здесь! – донесся из щели меж дверных досок хрипловатый мужской голос. – Я не разбойник, госпожа Сотис. Клянусь вам! Вы Гайти Сотис, жена кавалера Поволя Сотиса, который в лучшие времена служил у меня в армии. Мы виделись с ним позавчера, он кое-что передал мне, а вчера назначенная между нами встреча не состоялась по серьезной причине. Но мне нужно отдать ему кое-что».

Прикинув в руке, достаточен ли вес кувалды, я решилась выдать себя:

«Кто вы такой?»

«Я Бороз Гельтенстах, госпожа Сотис!»

«Уходите. Астурин Гельтенстах скончался несколько лет назад в дальней ссылке!»

«Я не умер, это всего лишь слухи, пущенные правительством. Я просто исчез с острова заточения. Мне нравятся неожиданные решения».

Я уловила в голосе мужчины знакомые нотки. Мне доводилось слышать речи астурина во времена службы мужа. Это была именно его манера – самоирония вкупе с насмешливой язвинкой.

«Что вам нужно, кем бы вы ни были?» – на всякий случай медлила я.

«Я ведь уже сказал. Ваш муж передал мне свои записи, я же хочу передать ему через вас свои. И мы будем с ним квиты. Мне срочно нужно покинуть Кемлин завтра на рассвете».

Он был спокоен. Не убирая кувалду слишком далеко, я сняла засов. Вошедший приподнял шляпу над макушкой и поклонился. В свете лампы я разглядела знакомый шрам через всю щеку и через отсутствующий глаз, увидела белоснежные, сильно поредевшие на лбу волосы и неподражаемую улыбку бывшего тирана. Впрочем, тираны бывшими не бывают. После приветствия постаревший Гельтенстах вытащил из-за широкого обшлага рукава свернутую в тонкую трубочку бумагу:

«Спрячьте это, госпожа Сотис! Спрячьте, а потом передайте вашему мужу. Пусть он доведет до конца начатое однажды. Они сделали меня узником, но это не значит, что они смогли сломать меня. Узник сможет отплатить им за свое унижение. Прощайте!»

Воскресший из далекого прошлого, он ушел так быстро, что я ничего не успела ему ответить.

Свиток, когда я его размотала, был густо исписан чернилами не по-нашему. Я и на кемлинском читала с трудом, а Гельтенстах, наверное, пользовался «крех ва-кост», языком северян. Еще там были непонятные рисунки, линии, напоминавшие паучью сеть, натянутую на сито, много стрелочек, еще что-то, мне неизвестное.

Ничего не поняв, я снова свернула документ, спустилась в подвал, нашла пустую бутылку, сунула свиток в горлышко, которое затем плотно заткнула пробкой для защиты от сырости, и спрятала бутылку в тайнике. Один кирпич кладки не был закреплен раствором, но этого не было видно, если не знать. В этом месте скрывалась небольшая ниша. На всякий случай я засыпала тайник сухой соломой и песком, а кирпич заложила идеально ровно, без зазоров.

Всю ночь мне не спалось, и к утру я решила ничего не говорить Поволю. Хватит! Он и так однажды уже навлек на себя проклятие тайных, подчиняясь приказам этого страшного человека. Довольно, подумала я. Пусть этот свиток останется похороненным в стене. Гельтенстах назван военным преступником, таков он и есть на самом деле, уж мне было от кого узнать всю правду. И ничего хорошего не будет, если кто-нибудь науськает власти на нас – доносчиков полно – и при обыске станет известно о сношениях нашей семьи с тем, кого к тому же официально объявили мертвецом. Зная нравы тайных, я могла себе представить, что будет с нами.

Но теперь-то я понимаю, как ошибалась тогда по бабьей своей глупости и из-за страха. Получается, это моя в том вина, что Западный город окончательно утвердил свою власть над страной… Мне нужно поехать и забрать карту Гельтенстаха в Тайбисе.

– Кто ты? – вдруг резко спросил Дик, пристально глядя в глаза дочери. – Черт с тобой, кто бы ты ни был, можешь не отвечать. Где Эфимия – вот что главное для меня. Говори!

– Я Эфимия! – удивилась девушка.

Подполковник посмотрел на нее так, что душа ушла в пятки, позвоночник загудел, а в кобчике началась атавистическая дрожь, словно тот стремился поджаться на манер собачьего хвоста в минуты опасности. Ледяные глаза Дика становились все безжалостнее, сминая сопротивление Эфимии и подчиняя себе ее разум. Благодаря опыту иной своей жизни девушка знала, что с давних пор применение этого навыка вызывает у него приступ страшной мигрени, и тем большим был ее ужас при осознании, что сейчас он готов на все, даже если потом упадет замертво, а то и мертвым. Он продавил наскоро выставленный хлипкий щиток «благословеньица» и невидимым щупом вгрызся в ее мозг.

– Папа, это я! – заплакала Эфимия. – Я ведь говорила вам, что…

– Если ты использовал эликсир Палладаса и если ты спекулат, посмевший хоть пальцем тронуть мою дочь, я размажу тебя вон по той стене, – тихим и спокойным голосом уведомил ее подполковник. – Встать!

Подчиняясь «харизме», девушка встала.

– Иди вперед, пока я не позволю тебе остановиться.

Ноги шли сами, хотя голова казалась абсолютно ясной и трезвой. Чужой мозг отдавал приказы ее нервам, мышцам, суставам. Эфимия не смогла бы даже упасть, захоти она это сделать. Он вел ее, словно кукловод марионетку. Эфимия уговаривала его одуматься, но Калиостро оставался непреклонен.

– Спроси госпожу Бароччи! – заливалась слезами она, помимо воли спускаясь в Бермудский треугольник Управления – крыло контрразведчиков.

– Мне нужен «зеркальный ящик», – бросил Дик дежурному «контре». – Немедленно.

– Есть, сэр! Вам направо, сэр!

– Я знаю. И вызвать Стефанию.

– Папа!

– Молчать!

– Папа, я – это я! Ты ошибаешься! Ну поверь мне, позвони Джоконде и Луису. Или, хочешь, я расскажу тебе какую-нибудь историю, известную только нам двоим – и ты…

– Молчать, я сказал. Тебе не хуже меня известно, что после вхождения в чужой образ ты перенимаешь все, что содержится в памяти прототипа.

– Но тогда я не знаю, как…

– Мне лишить тебя возможности говорить? Или ты замолчишь сам? Сейчас у тебя будет возможность выговориться, но не здесь!

Они вступили в цилиндрический лифт и опустились в небольшую комнату, стены и потолок которой были отделаны зеркалами, жестоко преумножая сущности.

– Нет! Не надо! – Эфимия закрылась руками и зажмурилась. – Я не хочу!

– Сидеть!

Едва она против собственной воли опустилась за стол, электроника пристегнула ее запястья и щиколотки к креслу, намертво встроенному в холодный пол. Дик встал спиной к «Видеоайзу», который фиксировал происходящее.

– Все вон! – гаркнул он на дежурных, не сводя глаз с несчастной дочери. – Все вон, я сказал! Стефанию Каприччо ко мне!

– Подполковник сейчас будет, – выходя, сообщил один из «контр».

– Папа!

– Не смей это произносить. Теперь отвечай, кто ты и откуда взялся? Если ты будешь продолжать цирк, мне придется отправить тебя в обморок, чтобы ты вернулся (или вернулась) в свой постоянный облик. Ты этого добиваешься? Тогда сейчас здесь будет подполковник Каприччо – и я тебе не завидую. Кто ты и где моя настоящая дочь?! Где Эфимия, твою мать?!

Девушка закричала, прогнулась в кресле, как будто через фиксаторы прошел ток, и обмякла.

Дик услышал идущий отовсюду визг. Он замотал головой, пытаясь понять, кто это так верещит, и, из последних сил войдя в состояние «тонкого» зрения, различил мечущиеся по комнате человеческие силуэты.

Один из них, контур которого, как почудилось подполковнику, ограничивался прозрачной огненной аурой, держал в охапке другой, бесцветный и совершенно безжизненный. Огненное существо не визжало: в отчаянии и страхе оно кого-то звало, но слышно это становилось только в особом состоянии восприятия.

Зеркала допросной начали лопаться, стоило невидимому огню отразиться в них. Осколки летели на пол.

Калиостро бросился к дочери и отключил фиксаторы. Ее тело ватным кулем повалилось на него. В «зеркальный ящик», который теперь уже вряд ли можно было назвать зеркальным, вбежала Стефания с коробкой-минимизатором наготове – и не было никаких сомнений в том, что там «заархивирована» целая лаборатория новейших разработок в области психотропных веществ. Увидев Дика с Эфимией на руках, подполковник Каприччо отступила.

– Что здесь про… – и в недоумении осмотрелась, скользя взглядом по разбитым панелям потолка и стен и крошеву стекол на полу, – …ис-хо-дит?..

– Не спрашивай, Стеф! Приведи ее в чувство.

– Тут воняет гарью! – возмутилась тогда Стефания, как возмутился бы старый работник, обнаружив, что новичок повесил по незнанию свое пальто на его законную вешалку в гардеробе. – Что вы тут себе позволяете, господин спец? Это не ваша территория!

– Её! – рявкнул Дик, подбрасывая на руках дочь, и заломленная рука той безжизненно мотнулась. – Надо! Привести! В чувство!

Каприччо разъярилась с места в карьер:

– Ну так и неси ее в бокс! – заорала она в ответ, распрямляясь во весь рост, как взведенная пружина. – И не смей здесь повышать голос! Тут только я могу орать! Все ясно, спец чертов?!

Осадив его, Стефания тут же и успокоилась:

– Пошли.

Они переместились в другое помещение.

– Клади ее сюда, – она указала на высокую кровать посреди бокса.

Едва спина Эфимии коснулась постели, приборы вокруг автоматически заработали, диагностируя состояние девушки.

– Гм… – Каприччо, не мигая, уставилась на диаграмму данных. – Да тут все говорит за кому, Калиостро. Смотри на показатели, – она оттопырила мизинец и указала им на изображение.

Он, будто что-то ждал от Эфимии, с трудом перевел взгляд на аппаратуру.

– Так когда же она начнет перевоплощаться?

– Кто и в кого? – недопоняла контрразведчица.

– Стеф, кто-то с помощью вещества перевоплощения принял облик моей дочери…

– У тебя паранойя, Калиостро: вещество уничтожено.

– Нет правил без исключений. Но почему она так долго не восстанавливает первоначальный вид?

– Наверное, потому что это и есть ее первоначальный вид, – насмешливо подсказала Каприччо, вводя ей в вену какой-то препарат.

– Но…

– Так, Ричард Калиостро, мое терпение на пределе. Пока я работаю с девочкой, ты начинаешь рассказывать, какого хрена тут творится!

Дик согласно кивнул, отошел в сторону и заговорил…

* * *

Как же хорошо отдохнуть после таких напряженных тренировок! Эфий с наслаждением оставлял спящее тело прямо там, в венецианском дворике, и бродил по карнавальному городу. Ему хотелось посмотреть на действо, но он не успевал из-за бесконечно череды занятий с синьором Калиостро.

«Атме, атме, атмереро!» – монотонной гипнотизирующей мантрой все еще звучало у него в ушах, хотя обычно в этом состоянии можно было «услышать» только мертвую тишину. «Атме, атме!»… А потом основатель пси-структур сказал, что доволен его достижениями в этой практике и велел Эфию освободить животное. Клеомедянин сделал это с удовольствием, вернув суть ящерицы из фляги обратно в ее тельце, и едва не заплясал, когда она зашевелилась и юркнула в траву дворика, живая и невредимая.

Калиостро посоветовал ему отдохнуть, пока сам он будет в недолгой отлучке.

– Затем мы с вами продолжим.

На выходе, у калитки, стояли Оскар, Марчелло и Витторио, которые сопровождали шефа в Венеции.

Эфий, как всегда, не стал никуда уходить, он лег прямо на газон с мелкой изумрудной травкой, потянулся всем телом и почти молниеносно вышел на свободу.

По старой доброй традиции каждый год весной здесь проходил карнавал, и все жители города десять дней кряду играли в маски и переодевания, становясь беззаботными, как дети.

Вода Адриатики, на которой Венеция стояла еще тысячу лет назад, давно ушла, и нагнетать ее в каналы, чтобы воссоздать дух эпохи, нынче приходилось искусственно, с помощью дамбы и водонапорных устройств. Словно в былые времена, целых десять дней в году по улицам-рекам скользили не автомобили, а нарядные гондолы с замаскированными голосистыми бельканто-гребцами. Приезжие и коренные венецианцы осаждали мосты и площади, стараясь ухватить самые интересные представления или послушать самую красивую песню проплывавшего мимо певца.

Утомленный суетой – да и, не слыша звуков, он быстро потерял интерес к празднику – Эфий стал набирать высоту и скорость и вскоре очутился на орбите планеты.

Клеомедянин не раз описывал то, что видел здесь, но никто не мог вообразить себе Землю похожей на Сатурн или Уран – окруженной по экватору непонятным светящимся поясом шириной в ее собственный радиус. Эфий всегда думал, что это невидимое обычным глазом вещество – живое. Оно слегка переливалось в лучах солнца, точно гигантская радуга или северное сияние, отчего-то сместившееся на экватор. Если Эфий испытывал какие-то затруднения в распутывании важных для себя головоломок, при входе в светящийся пояс в голове у него начиналась какофония из тысяч голосов. Перетерпев нашествие, клеомедянин вычленял из тысяч всего один – и, как всегда оказывалось, нужный – голос, получая верный ответ или подсказку.

И еще отсюда было очень удобно проскальзывать в некое универсальное подпространство, связывающее, как догадывался Эфий, многие годы наблюдая и экспериментируя, многие миры одного порядка. Первое время после исчезновения доктора Кри клеомедянин пытался разыскать его здесь, но впустую. Так он понял, что Кристиан находится в какой-то другой вселенной, куда не проникнуть просто так. Теория же Альфы и Омеги все расставила по своим местам: лишь находясь между началом и концом всего, возможно овладеть законами времени и пространства.

Эфий подумал о внучке Палладаса. Повзрослев, она стала притягивать к себе взгляд клеомедянина, который прежде относился к ней только лишь как к ребенку. Конечно, он не подавал и вида, но часто о ней вспоминал. Кажется, только Алан догадывался о его чувствах и тихонько посмеивался в сторону.

Это не было страстью или романтической «amore fatale». Эфий ни на что не рассчитывал, в совершенстве умея анализировать и просчитывать причины и следствия. Он просто любовался ею, как любуются люди игрой голубей в небе. Не было никакой безудержной мечты непременно обладать этой красотой. Не было ревности. Не было желания хоть как-то спровоцировать случай, который обернул бы ее к нему, заставил бы обратить внимание, начать догадываться… Не было связанных с нею ночных сновидений, когда воображение компенсирует недостающее, создавая соблазнительные и невероятные для реальности сюжеты. Ничего такого не было.

Эфий имел возможность просто приходить и смотреть на нее, а она даже не подозревала о его присутствии. Во всем этом был элемент какой-то эксцентричной игры, именно игра и увлекала Эфия, игра, не стремящаяся ни к какому результату, не разделяющая участников на победителей и проигравших.

Клеомедянин позволил своему сознанию свободно выбрать путь к ней, где бы они сейчас ни находилась. Он уже готов был сорваться и улететь с хрустальной радуги, как вдруг сверху, чуть ли не прямо на него, обрушилось неведомое существо, похожее на двух сросшихся, будто сиамские близнецы, женщин. Правильнее сказать, одна, горящая возбужденным пламенем, будто бы поглощала другую, которая была без сознания. Эта противоестественная ассимиляция доставляла горящей невыносимые муки, но она ничего не могла изменить, чтобы спастись и спасти свою невольную спутницу.

Эфий почуял в безжизненной девушке что-то знакомое.

«Явись! Явись!» – кричала горящая и тянула к нему огненную руку, другой изо всех сил удерживая компаньонку.

Он поймал их в объятия и тогда понял, кем была девушка без сознания.

«Постарайся успокоиться, – попросил клеомедянин горящую, прижимая их обеих к себе, – иначе я не смогу вам помочь, я ничего не вижу в твоем костре мыслей».

«Наконец-то… наконец-то я нашла хоть одного! – силуэт полыхал все слабее. – Помоги нам. Я не знаю, почему так произошло, почему я оказалась в ее теле и в этом непонятном мире. Я не могу вырваться отсюда, я не могу. А мне нужно спасти одного человека. Без меня он погибнет. И еще я должна помочь Учителю… И еще… Святой Доэтерий! И еще там осталась моя настоящая оболочка, понимаешь?»

Эфий деликатно проник в открытый коридор воспоминаний горящей и пропустил через себя всю ее жизнь до последней минуты – даже ту, где эта жизнь сдваивалась с жизнью бесчувственной девушки из этого мира.

«Я свяжусь сейчас с госпожой Палладой, – тревожно подумал Эфий, возвращаясь из ее глаз на радугу. – По-моему, все зашло слишком далеко, и ты начала поглощать ее сознание»…

«Да, я чувствую это. Я не хочу этого, ведь тогда ее не станет, и я никогда уже не смогу вернуться!»

«Эфимия…»

«Это она Эфимия. Я – Нэфри!»

«Я знаю. Вернитесь с нею в ее тело, и скорее. Я сделаю все, что нужно!»

«Спасибо. Кто вы?»

«Меня зовут Эфий».

«Эфий… Кажется, я где-то встречала вас… В том, в моем мире. Я не близко, но знаю вас, видела. У вас очень запоминающаяся душа, Эфий!»

Он улыбнулся, и незнакомка, охватив Эфимию за плечи, метнулась к берегу, исчезая на лету.

Клеомедянин вынырнул в физический мир. Тело еще даже не успело онеметь от неподвижности: здесь едва ли минуло пять минут.

Он бросился в дом, взлетев по каменной лесенке из нижнего палисадника в верхний, а дальше – по ступенькам старинного здания. Тут находилась нынешняя «база» псиоников, выполняющих свою работу в Италии. Пара месяцев – и штаб-квартира сменит адрес, а здесь снова откроется отель или ресторан.

Эфий вбежал в свою комнату, схватил ретранслятор и связался с Аланом Палладасом.

– Ты чего там? – недовольно пробухтел сонный биохимик, отнимая голову от подушки.

– Мне срочно нужен номер вашей дочери, здравствуйте!

– А чего так заполошно?

– Я объясню, только позже.

– Ну, лови. Вот нигде и никогда нет от вас спасения! Уже и лег в неурочное время, думал выспаться, так нет же…

– Спасибо!

Эфий не стал дослушивать и принялся вызывать Фанни.

В Нью-Йорке день был еще в самом разгаре. Палладу он застал в обществе госпожи Бароччи и даже обрадовался при виде сразу двух псиоников. Эфий вкратце рассказал им, в чем дело.

Фанни ошеломленно открывала и закрывала рот, похожая на рыбу, которую выкинули на берег, а вот Джоконде его история новостью не показалась, и она невозмутимым тоном прокомментировала:

– Что-то подобное я и предполагала…

– Что?! – гречанка резко повернулась к ней.

– Не одержимость, не шизофрения, не псионическая атака, а именно интеграция подобного в подобное…

– И ты молчала?! – возмутилась Паллада, уже забыв про клеомедянина. – Молчала и бездействовала?

– Молчала, но не бездействовала. Я постоянно наблюдала за нею… пока она не попала в Санта Монику…

Фанни готова была разорвать ее на части. Эфию вспомнился мечущий молнии взгляд подполковника Калиостро, которого он увидел в памяти «Эфимионэфри», и подумал, что эти муж и жена друг друга стоят.

– Ты обязана была сказать!

– Кто из нас ее мать, ачиденти?! Коса диаволо?! Вы даже не обратили внимания на то, что произошло с нею в многомернике!

Паллада чуть отступила:

– Я обратила. Но…

– Дети запретили мне говорить вам. Эфимия хотела, чтобы ее посмотрел посторонний псионик, а не мать. Я считаю, что она права: слишком много личного вредит делу.

– Они сейчас где-то в ВПРУ, – вклинился Эфий, напоминая о своем существовании.

Женщины оглянулись на его голограмму.

– Где? – почти крикнула Фанни.

– Я не знаю. Там была комната с зеркалами… когда-то…

– Была? – уточнила Джоконда. – Почему «была»? Это же «зеркальный ящик» КРО.

– До того… э-м-м-м… – Эфий замялся, – до того, как там побывала Эфимия это был… «зеркальный ящик». Теперь нет. Господин подполковник имел неосторожность немного испугать их обеих. Он решил, что кто-то замаскировался под его дочь… Ну вот она, эта вторая, и… Но никто из них не пострадал!

– С ней что? – Паллада вплотную подступила к голограмме, и Эфий в реальности даже сделал невольный шаг назад, удерживая дистанцию, как если бы они общались лично.

– Она уже очнулась, – твердо сказал клеомедянин.

– Спасибо вам, Эфий! – подозрительно ласково, ну точно мама сыну, улыбнулась ему Джоконда из-за плеча Фаины и, ухватив ту за рукав, потащила за собой: – Андиамо пьйу вилоче!

Голограмма погасла.

Эфий перевел дух и с облегчением засмеялся, усаживаясь на подоконник.

– А еще пси-агенты! – он отключил ретранслятор. – Легче понять мироздание, чем предсказать госпожу Палладу…

В проеме калитки, открывающейся дверцей внутрь дворика, показалось что-то черное. Рассмотреть его из окна в сумерках было трудно, однако оно вошло и оказалось человеком в маске. Гость махнул рукой, подманивая Эфия к себе и демонстрируя небольшую коробку.