Текст книги "Режим бога (Последний шаг) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

– Хорошо, – ослепительно улыбнулась Окити. – Я зашла узнать, когда можно сдавать офис под охрану…

– Скоро, скоро! – Юлан замахал руками. – Да! И это… ты настрогай что-нибудь пожевать!

– Сию минуту.

Ноиро по-прежнему глядел в пол, как будто заснул с открытыми глазами. Гэгэус выпил еще, но расслабиться после пережитого никак не выходило.

Внезапно в кармане Сотиса подал сигнал телефон.

– Извини, – суховато сказал он главреду. – Здравствуйте, госпожа Иссет. Да, я понял. Да. Что?!

Ноиро вскочил и дернулся к выходу:

– Я сейчас буду у… Нет, надо! Хорошо, пусть там. Я еду! Юлан, я сейчас должен уехать. Завтра, если это еще от меня нужно, я выйду работать.

– Знаешь, Сотис, не будь ты нужен, я не предложил бы тебе на «ты»! – глазки Гэгэуса пьяненько заиграли, а язык стал заплетаться. – Такими журналистами, как Сэн-Тар Симман, умные редакторы не раскидываются! Но, если ты еще не совсем здоров – лежи себе и поправляйся.

Последние слова он говорил закрывающейся двери.

* * *

Во всем доме семейства Иссет светилось лишь одно окошко. Сад и цветник за оградой оставались почти в полном мраке.

Прихрамывая, Ноиро добрался до крыльца и позвонил.

– Кто здесь? – спросил из-за двери мужской голос, показавшийся журналисту знакомым.

«Стоит ли отвечать? А вдруг это…»

Но тут вмешалась женщина:

– Ноиро, открой, это тот молодой человек, о котором я тебе говорила. Я его увидела в окно.

– Я Ноиро Сотис, – представился журналист.

Дверь открылась. В проеме стоял математик Гиадо, с которым они познакомились сегодня у Сэна Дэсвери.

– Вы?! – одновременно спросили друг у друга оба тезки, и в их голосах было больше радостного узнавания, чем недоумевающей растерянности.

– Входите, Ноиро! – опомнившись, добавил математик.

За большим столом в центре полутемного зала восседала госпожа Иссет. Она выглядела правительницей, лишенной своей власти, но все еще хранящей величие.

– Стоило ли так поздно, Ноиро? – спросила она. – Это друг Нэфри. Господин Сотис, знакомьтесь: это мой кузен из Плеодо, Ноиро Гиадо, профессор математики и…

– Спасибо, Агатти, мы с молодым человеком уже знакомы, – усмехнулся мэтр Гиадо, и Ноиро стал с запозданием искать в нем фамильные черты Иссет, однако не обнаружил ни единой: математик совершенно не походил на свою двоюродную сестру и, тем более, у них не было ничего общего с племянницей – кроме, быть может, пытливого ума.

– Когда это случилось? – без околичностей перешел к делу журналист.

– Незадолго до моего вам звонка, – убитым голосом ответила женщина, поглаживая пальцами матерчатую скатерть. – Приехали четверо, сдернули дежурных врачей, нагрянули в палату…

…Было настолько поздно, что госпожа Иссет «гостей» уже не ждала.

– Что вы делаете?! – спросила она медиков, когда те начали перекладывать на каталку приборы, за счет которых жила теперь ее дочь.

– Демонтаж оборудования, – буркнул огромный, как самец гориллы, врач, продолжая свое занятие под наблюдением людей из Тайного Кийара.

Мать Нэфри бросилась к «тайным»:

– Зачем все это делается, господа?

– Для ее безопасности, – с некоторым раздражением ответил один из них – нагловатый мужчина с помятой, как с похмелья, физиономией, на которой хорошо заметны были сосудистые «звездочки». – О ней побеспокоятся наши доктора.

– Но…

– Претензии – не ко мне! – рявкнул он.

– Тогда к кому? – не сдалась госпожа Иссет, проглотив хамство со стороны человека, вдвое младше нее.

Он взглянул на своих спутников, оскалился и покачал головой, демонстрируя, до чего ему надоела эти назойливая тетка.

– Постановление мэра, – вступил в разговор другой «тайный», серый и неприметный человечек с длинным носом. – В связи с возможным переходом на военное положение.

– В таком случае я поеду с вами!

– Насчет вас, профессор, распоряжений не поступало. Это будьте добры к господину Форгосу.

Ей стало плохо. Пока кто-то из врачей приводил ее в себя, остальные увезли на каталках Нэфри и аппаратуру. Госпожа Иссет кинулась звонить всем, кто, по ее мнению, мог принять участие в судьбе дочери…

…Дослушав ее, журналист потер лоб. Снова проснулся дверной звонок.

– Это Ту-Эл, – сказала хозяйка.

Неприятный холодок шевельнулся в сердце Ноиро. Он был, был там уже давно, но надежно скрывался, подавляемый рассудком. Этот холодок возник в тот самый миг, когда ди-джей говорила о Нэфри, и сильно окреп, стоило журналисту увидеть заголовок статьи в бульварном выпуске. Что, если Ту-Эл совсем даже не исполнитель роли несчастного влюбленного, а вполне себе счастливый сердечный друг Нэфри, давно уже обретший взаимность с ее стороны? Что, если «желтые» журналисты не соврали? Иногда ведь и их сплетни попадают в точку…

Это и в самом деле был Эгмон. И не один. Вместе с ним приехали еще двое парней – колоритный брюнет с породистым громким баритоном и улыбчивый чубастый шатен с хитрым прищуром и носом-кнопкой.

– Камро.

– Птахо.

Выслушав историю, которую госпожа Иссет рассказала еще раз, Ту-Эл задумался. Брюнет и чубастый тем временем громко выразили свое негодование и стали утешать маму своей коллеги.

– Я попробую разузнать, где она, – наконец пообещал Эгмон и красноречиво взглянул на Ноиро. – Но и только. В Тайный Кийар посторонним входа нет.

– Ты через дядьку? – уточнил Камро.

Ту-Эл кивнул и добавил:

– Камро, Ноиро, поговорим.

В полной темноте, на ощупь, они вышли в беседку у дома. Сюда незначительно пробивался свет из окна.

– В общем, план такой. Мы, трое, знаем, в чем тут дело. Единственная гарантия ее безопасности, – Эгмон повернул голову к Ноиро, – вы. И твое молчание, Камро.

– Да я вообще ни при чем! – проговорил брюнет, стараясь понижать голос до предела слышимости. – Скрипт уничтожил сразу, следы замел. Ничего не знаю. Ну и что ж, что мы с ней все детство рядом на горшках просидели? Это не преступление… – он сложил руки на груди.

– А на вас, господин Сотис, они пока и думать не должны. Но вам нужно быть осмотрительным. Для чего вы приехали сюда?

Ноиро возмутил этот бесцеремонный тон. С какой стати он должен отчитываться перед типом, которого видел доселе всего лишь раз, пусть он хоть трижды старый знакомец Нэфри, а может и… Протоний покарай! Долой эти мысли!

– Вы реально можете помочь? – продолжал наседать на него Эгмон.

– При необходимости я смогу ее выкупить. Сами знаете, в обмен на что.

Ту-Эл почти зарычал:

– Вы рехнулись?! Да вы подпишете ей этим приговор, вы соображаете, что несете? Получив свое, они тут же отключат систему жизнеобеспечения!

– Да! – включился Камро и толкнул локтем журналиста, и тот тихо вскрикнул от боли в плече. – Уф, извини, не хотел. Но ты в этом деле главное – не тупи! Она тебе ведь доверилась, как нам, а нас она вот с такого возраста знает. И, кстати, если ступишь, тебя они тоже в живых не оставят. А после всего – конец Ту-Элу. Представляешь, сколько жизней на кону?

– Уезжайте, пока вас не увидел никто лишний, – резюмировал Эгмон.

– Можете быть спокойны: настоящего лишнего я сам замечу, – проворчал Ноиро, с трудом подавляя в себе желание съездить по физиономии этому самовлюбленному доходяге.

– Птахо отвезет вас в город. Ему тоже нечего здесь делать.

Однако журналист откинул голову и взглянул на него свысока:

– Ту-Эл, я сам решу, где мне стоит находиться и где не стоит. Вы же мне не няня, а я не ваш воспитанник.

Камро фыркнул в сторону и тихо гоготнул, а Ту-Эл невозмутимо произнес:

– Вы мне, конечно, не воспитанник, но вот почему вы так уверены, что я не нянька?

Ноиро встряхнул головой, предположив, что его застала врасплох слуховая галлюцинация:

– Ч-что?

– Именно то.

– То самое! – подтвердил Камро. – Я сам сначала офигел. Птицелов – нянька. Это что-то уму непостижимое…

– А Нэфри знала? – прокашлявшись, спросил журналист.

– Разумеется. Или, по-вашему, если бы я собирался коварно выманить у нее артефакт, умолчав о главном, то передал бы его вам после всего?

Ноиро пожал плечами:

– Кто его знает? Цель игры мне неизвестна. Может, и передал бы? И может, в хранилище сейчас лежит уже совсем не то, что передала вам Нэфри?

И тут Эгмон наконец-то проявил себя. Издав возмущенное восклицание, так не вяжущееся с его смиренным видом, он бросился на Ноиро с кулаками. Камро тут же ввинтился между ними:

– Тихо! Тихо! Уймитесь! Вы что, с ума сошли, друзья-калеки-доходяги? Это что за бои инвалидов-задохликов? Без нервов! Спокойно, я сказал! – дополнительно рявкнул он на Ноиро, уже готового к выпаду. – Вы что, морды бить сюда приехали? Приберегите пыл для «тайных». Тихо! В общем, так, Ноиро, ты не прав насчет Ту-Эла. Ту-Эл, а ты не перегибай, пусть он сам решает, не ребенок. Информацию мы ему предоставили.

Ревность… Говорят, миром движет любовь, дружба или, на худой конец, лень. Как бы не так! Миром движет ревность во всех ее проявлениях – от спортивной до банальной любовной. Сжигающая, на грани с завистью, глупая, бодрящая, веселая, злая, разрушительная, вдохновляющая, слепая – да у нее больше ликов, чем у самого талантливого актера! А многие даже не могут любить без страха потерять, и тогда на помощь приходит она, пусть даже призрачная и надуманная. Ревность – это как острый красный перец в блюде, и горе тому, кто не умеет с нею обращаться. Ревность – это игра для способных следовать правилам. Вышибая слезы и опаляя внутренности, она создает незабываемый вкус. А вкус победы или поражения… что ж, это как решит для себя сам игрок.

Лицо Эгмона смутно виднелось в темноте, но журналист чувствовал на себе его взгляд, полный обычной ревнивой злости. Вот и выдал себя «играющий несчастного влюбленного»! Ревность все расставит по своим местам, сорвет маски, выдаст потайные мыслишки! Ноиро не догадывался, что Ту-Эл сейчас ощущает в нем точно такую же ревнивую злость и уверен, что это он, непонятно откуда взявшийся недоумок-блондин, – его удачливый соперник.

– Хорошо, – выдавил Птицелов, отступая. – Делайте, как считаете нужным, господин Сотис.

Ноиро отсалютовал им с Камро, сунул под мышку костыль и, хромая, поплелся к дому.

* * *

Шаман Улах почти не следил за танцем пленницы, захваченной у Птичников, когда они с матерью бежали в укрытие. Это случилось после той схватки с археологами, по возвращении в сельву. Девица и ее мать выскочили из сельвы и наткнулись прямо на Улаха. Обе закричали от ужаса, а он лишь велел воинам схватить их и тащить в деревню.

Дочь племени Птичников оказалась умелой плясуньей. Опутанная изумрудными змеями, она кружила перед Плавунами, вызывая восхищение в глазах мужчин. Вчера черный раванга пообещал, что ее мать будет жива до тех пор, пока сама она будет танцевать, и красавица не берегла ног, рискуя быть рано или поздно укушенной разъяренными гадюками. Задор не угасал в ее странных светящихся глазах, смуглое тело мерцало, словно чем-то натертое, и Улах узнал мазь, которую когда-то делала Говорящая и давала матерям племени, чтобы их детей не кусали ядовитые змеи и насекомые и чтобы даже унцерна в страхе бежала прочь. Шаман усмехнулся. Что же, ноги твои скоро устанут, притирание выдохнется…

Кружась, девушка вдруг упала возле него на колени:

– Если ты отпустишь мать, я покажу тебе жилище Та-Дюлатара! – быстро шепнула она, но тут же вскочила и закружила снова.

Улах поднялся и хлопнул в ладоши. Барабанщики остановили ритм, звенящие кольца в руках музыкантов смолкли. Танцовщица недоуменно выпрямилась перед равангой.

– Откуда ты знаешь, где его дом? – спросил тот, ухватывая ее за локоть.

Змеи всколыхнулись и зашипели на него, и девушка скинула их в кожаный мешок.

– Я танцевала у него. С другими…

– Что, ваш бог-целитель теперь не гнушается вами? – противно обнажив гниловатые зубы, ухмыльнулся Улах, чтобы напугать девицу.

Она смутилась:

– Да. Он… Он нас…

– Ну?

Девушка отвернулась и всхлипнула. Шаман расхохотался над юной дурой.

– А ты не хотела?

– Нет, не хотела. Но он заставил. А у меня был дома жених, я люблю его!

– Жених знает?

– Да, он считает, что это великая честь. Но я не хотела так… Старшие говорят – надо, наши воины слушают их.

– И ты хочешь, чтобы Та-Дюлатару теперь было худо?

Она зарыдала:

– Пусть он умрет! Он причинил мне боль, мне и моим подругам! Я хочу, чтобы он умер.

– Тише, не ори. Тогда сегодня ты покажешь нам дорогу к нему. Ночью.

– О, раванга! Я не найду ночью дороги туда, я была там всего лишь раз! Скоро сядет солнце, и я уже не смогу привести тебя к дому бога-целителя. Надо идти сейчас или завтра утром!

– Мы пойдем, когда сядет солнце. И ты найдешь дорогу, если хочешь, чтобы твоя мать не ушла сегодня же за горизонт, в ночь, к нашим предкам!

Она сдалась и сникла:

– Будь по-твоему.

* * *

Сельва быстро погружалась во мрак. Стихала возня птиц в кронах деревьев, но вместо свиста и чириканья в лес пришел вой, рычание и тихий клекот ночных хищников.

Пять воинов-Плавунов, окруживших равангу и его телохранителя, покорно следовали по тропинке вслед за дочерью племени Птичников. Та озиралась и время от времени замирала, проверяя, не сбилась ли с пути в синих сумерках.

– Ну что опять? – не вытерпел Улах после четвертой остановки.

Она ухватилась за живот и что-то шепнула ему на ухо.

– Дочь перепелки! – рыкнул он. – Нашла время!

Она заныла, переминаясь с ноги на ногу.

– Отведи ее, – раванга махнул рукой в сторону зарослей, глядя на одного из копьеносцев. – Со страху ее прихватило.

Молодые парни хохотнули, и девушка заплакала от стыда.

– Иди быстро!

– Да мы ведь уже почти пришли! – потрусив к кустам, пропищала она. – В конце тропинки начнется уступ, а там, в лианах, дом бога!

– Если обманула, я вернусь и выпущу тебе кишки! За мной! – приказал Улах остальным, и в сопровождении четверых воинов и телохранителя бросился к вожделенному домену.

* * *

Плавун услышал только сдавленный вскрик пленницы из кустов.

– Ты чего там? – окликнул он ее, оглянувшись.

В ответ было молчание. Юноша подумал, уж не придавил ли ее какой-нибудь зверь, и шагнул в сплетение веток. Откуда-то сверху на него обрушилась сеть, а выскочивший из-за спины человек стукнул его по голове чем-то тяжелым. Не успев пикнуть, воин Плавунов без чувств повалился в заросли.

Сидя верхом на ветке высокого старого дерева рядом с одним из парней-Птичников, только что утянутая туда танцовщица проследила за происходящим внизу и, не сдержав улыбки, оглянулась на своего сородича:

– Как Айят?

– Как задумано, – ответил тот, уважительно придерживая ее за веревку на поясе и стараясь не касаться тускло мерцающей кожи. – Он ждет.

* * *

Улах вгляделся. И в самом деле: в скальном углублении, опутанный зеленью, стоял неприметный домен. Дура не обманула.

– Иди проверь! – велел раванга телохранителю.

Тот вернулся быстро:

– Нет никого, путь свободен!

Откуда-то потянуло дымком, и этот запах, как всегда, напомнил Улаху о смерти.

– Следите за домом со всех сторон, – сказал он четверым, а телохранителю показал идти вместе с ним в домен.

Прислушиваясь к звукам, раванга поднялся по каменным ступенькам и отворил дверь. Такое он видел впервые, а потому несколько раз проверил, что это за приспособление и не опасно ли оно. Убедившись в безобидности двери, шаман с телохранителем за спиной проник в жилище. В точности как и все Плавуны отряда, телохранитель сегодня был разрисован, точно перед боем. Это делалось, чтобы обмануть дух убитого, который захочет отомстить обидчикам, но под слоем узоров не узнает их лиц и не тронет.

В жилище было тихо, на стене коптил единственный факел. Коптить он начал при входе незваных гостей, а вскоре громко затрещал, пуская клубы черного дыма.

Улах прокрался глубже и увидел спящего Та-Дюлатара. Шаман прислушался к себе. Да, ощущения были те же, всё те же: тот же привкус, та же чужеродность. И запах одежды, которую помешанный на чистоте целитель стирал, сдабривая воду кусочком, похожим на камень, но дающим много странной белой пены. Этот проклятый запах раванга помнил еще с тех времен, когда видел чужака в его плотской оболочке. Та-Дюлатар спокойно спал, отвернувшись к стене и разбросав по подушке длинные волосы. Улаха затрясло от предвкушения. Он вытянул из прицепленных к поясу ножен обсидиановый клинок и шагнул к постели врага.

Тут хозяин домена отшвырнул покрывало и повернулся к шаману.

– С чем пожаловал, брат? – не без любопытства спросил юноша, отбрасывая густые волосы за плечи.

Это был Айят, для чего-то распустивший свои косички и надевший одежду Та-Дюлатара.

– Последыш?! – растерялся Улах и впервые заметил их с целителем необъяснимое сходство. – Что ты тут делаешь?

Телохранитель перевел дух. Ненависть Улах испытывал лишь к Та-Дюлатару и Араго, предпоследнему сыну Говорящей Аучар, а с мальчишкой предпочел бы не связываться – что толку в победе над ребенком?

– Я?! Это как раз не странно, ведь мы не враждуем с целителями. Куда более странно, что здесь находишься ты.

Если бы раванга был незрячим, он просто не отличил бы сейчас его голос от голоса проклятого Та-Дюлатара, который последний раз слышал восемнадцать лет назад. Улах прищурился, выискивая в лице брата то, чего не замечал, когда тот был маленьким. Или это все же чужак, который сидит и потешается, мороча им с телохранителем головы причудливым наваждением. Всю жизнь он нарушал замыслы раванги. Невозможно перенять привкус сущности у чужого по крови. Да, однажды Улах ошибся, приняв в темноте за Араго другого брата – Отау – и всадив ему в спину предательский клинок, считая, что убивает соперника. Но они были единокровными и единоутробными братьями, Араго и Отау! Так что же – морок проклятого пришельца?

Но нет, перед равангой и в самом деле находился Айят…

– Да кто ты?! – не вытерпел Улах, вскидывая руку с ножом. – Говори, не то убью!

Грациознее кошки юноша отпрыгнул к ширме:

– А ты приглядись! Не узнаешь?

Телохранитель бросился к нему, но, встретившись взглядом с Айятом, упал, как спеленатый по рукам и ногам. Улах укрепил свою защиту, подскочил к младшему брату, занося нож для удара.

– Проклятие всегда возвращается, Улах! Я – твое проклятие! – и, выдернув руку из-за спины, скрываемым там копьем он пробил насквозь глотку Улаха. Наконечник копья был сделан в точности из такого же вулканического стекла, что и нож раванги.

Падая навзничь и не веря, что такое могло произойти, черный раванга еще успел увидеть, как Айят, завладев его ножом, всаживает заговоренный клинок в глаз очухавшемуся телохранителю.

Факел погас.

* * *

Айят взял со стола оставшуюся от прежней лаборатории химическую колбу и встал на колени возле окровавленного Улаха. Тот уже перестал биться в агонии, и тело его начало коченеть.

Юноша наклонился ко рту брата, поднес колбу к синеющим губам мертвеца и что-то тихо забормотал.

– Атме, атме… ашами-йол!.. Атме, атмереро… асани… асани! – слышалось иногда из его уст. – Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани!

Стекло начало туманиться, сереть, темнеть. Дым внутри сгущался, оседая копотью на стенках сосуда.

– Ит-тааро месех ашами Айя-Та! Айя-Та! Инасоутерро… атме, атме ито-ас, ито-ас-с-с-с-с!

Отклонившись, Айят сел на пятки и устало прикрыл глаза. Колба в его руках стала черной.

– Только атме Айя-Та – твой обидчик, Улах! Только он сможет выпустить тебя, – прошептал молодой воин, раздвигая асфальтовые плиты пола и пряча колбу в широкую щель. – Помни это имя: Айя-Та!

Он оглянулся напоследок и, выйдя из домена, крепко закрыл дверь. Тут же из кустов показались копьеносцы-Птичники, оставив лежать на дерне своих спутанных сетями пленников – воинов-Плавунов, пришедших сюда с Улахом.

– Идите в деревню, ведите туда пленных, – заговорил Айят. – Дальше я сам.

Из-за поворота на тропинку ступил еще один Птичник, а на полшага впереди него почти бежала девушка, которая давно поглядывала на седьмого сына Говорящей, и не без взаимности с его стороны. Она была одета как танцовщица, тело ее мерцало от притирания, отпугивающего змей, глаза светились от зелья, изгоняющего усталость. Когда заканчивалось его действие, человек падал замертво и спал кряду несколько дней. Айят предупредил ее об этом, она кивнула.

– Где Улах? – шепнула красавица, и воины поддержали вопрос восклицаниями.

– Улах не выйдет из домена, пока его не потревожат. Забудьте сюда дорогу. Ведите его воинов в деревню и ждите там.

Копьеносцы уважительно склонили головы, хоть были среди них и мужчины много старше последнего сына Аучар. Айят сказал так, будто Улах все еще был жив. Так всегда говорили о равангах, даже об умерших и похороненных. А свыкнуться с мыслью о смерти черного шамана пока еще не мог никто. Сухим выходил из воды Улах-шаман, из огня – не обгорелым. Живуч был, силен был Улах. Только сам себя мог покарать Улах, да разве ожила бы совесть в человеке без души, чтобы отозвалась она покаянием при мысли о свершенных злодействах? Не таков был черный раванга.

– Пусть зарастет туда дорога, – сказал самый старший из тех, кто остался возле страшного домена после ухода Айята в сельву. – Пусть вопьются лианы в камни оскверненного дома бога. Пусть скроют его навсегда и станут могилой раванге-губителю. Пусть никогда не найдет оттуда выход кровавый Улах!

– Да будет так! – тихим хором отозвались воины и засыпающая от усталости девушка.

Тогда ее взял на руки тот копьеносец, с которым сидели они на дереве, а остальные отправились подбирать спутанных пленников. Через пару минут танцовщица уже крепко спала, уронив голову на темнокожее плечо своего спасителя.

* * *

Айят подходил к поселку Плавунов. В кустах по всей округе хрустел и пощелкивал валежник, суетливо шуршали ветки и тихо шелестели голоса: «Тш-ш-ш! Та-Дюлатар! Т-ш-ш-ш! Та-Дюлатар!» Шепот нес небывалую весть всему племени. Никто не смел выстрелить в бога, пусть он был на стороне врагов. Никто не смел встать у него на пути.

Племя высыпало навстречу юноше. Кто-то, самый зоркий, вдруг разглядел в темноте:

– Это не Та-Дюлатар! Это мальчишка!

Его оборвали:

– Над богами старость не властна! Он одет, как Та-Дюлатар – значит, это Та-Дюлатар! Кто посмеет нарядиться богом?

– Да, да! Я видел сам: Та-Дюлатар таким выходил из круга богов!

– И я видел его тогда! Это он! Он же бог, вот и молодой!

Толпа заколыхалась, пропуская идущего через площадь вождя. Тот передвигался нетвердой старческой походкой, не сводя глаз с Айята.

– Я пришел говорить, – сказал тогда Птичник.

– Ты и есть младший сын Аучар? – немощно прокашлявшись, заскрипел вождь Плавунов.

Айят кивнул. Старик распрямился:

– И имя твое – Айя-Та, Подаренный Богами?

– Мать и брат зовут меня Айятом.

– Твоя мать мертва, Последыш.

Туча наползла на лицо молодого воина, но он лишь мазнул сумрачным взглядом по толпе, охнувшей от изумления и присевшей от тягости его боли.

– Ты ведь явился за нею, Подаренный Богами?

Айят гордо поднял голову, расправил плечи, сбрасывая скорбь, и повторил:

– Я пришел говорить с племенем Плавунов. Белые люди из большого селения за перекопом Айдо разыскивают вас, чтобы наказать за убийство их сородичей.

– Мы знаем… – начал было старик, но юноша уверенно и резко перебил его:

– Я не договорил, вождь!

Тот сник, и отчего-то сникли стоявшие за его спиной воины-телохранители и раванги. Слушая голос седьмого сына убитой Говорящей, Плавуны стояли, словно зачарованные, и внимали странным речам.

– Раванга Улах больше не вернется сюда.

Племя снова охнуло, и на многих лицах, не видимых Айяту из темноты, отразилось облегчение. Больше всех, кажется, ликовали женщины и старики.

– Да, это он втянул вас в войну с белыми людьми, которые теперь не будут знать пощады. Это из-за него враждовали наши племена. Кто скажет мне, какую пользу вы получали, когда убивали Птичников?

Вождь смолчал. Не посмели подать голос и остальные. Старик чувствовал, как тает его влияние на сородичей без поддержки всемогущего Улаха, но по старой привычке те все еще ждали его слова. Когда Айяту ответила тишина, настроение толпы изменилось. Люди не говорили, но мысли их были уже не теми, что раньше.

– Я скажу, – продолжил седьмой сын Аучар. – Оба наших племени только слабели от войны. Теперь у нас и у вас накопилось много кровной обиды друг на друга. Плавуны убили четверых моих братьев – я мог бы мстить, но не стану. И призываю вас оставить мысли о кровной расправе, пока не погибли мы все в бессмысленной войне. Раванга Улах, навлекший на вас гнев белых людей, мертв, и он больше не будет держать вас в повиновении. Пусть его дела останутся на нем вечно.

Он замолк, водя взглядом по растерянной толпе. Тогда одышливо засипел дряхлый вождь:

– Все верно ты говоришь, Подаренный Богами. Ты смел, коли пришел сюда один. Ты силен, если смог одолеть равангу Улаха. Раванга Рах говорит, что по одному лишь праву рождения ты вдвойне сильнее, чем был Улах. Но ты сам твердишь, что нас ищут белые люди из-за перекопа. Как быть нам? Если один из Птичников поможет Плавунам – это будет хорошим поводом для восстановления мира между нашими племенами и забвения прежних обид, – старик коварно прищурился. – Так придумал ли последний сын мудрейшей женщины, как избежать нам мести белых людей?

Айят улыбнулся и спокойно ответил, точно ждал этого вопроса:

– Да, вождь, последний сын мудрейшей женщины, убитой глупостью и трусостью своих сородичей, придумал, как вам быть. Но решение за тобой. Плавуны могут воссоединиться с братьями, которых покинули десять весен тому назад. Племя Плавунов исчезнет, и белые перестанут вас искать, а Птичников они трогать не станут. Так хотела Говорящая… – тут он опустил гордую голову и беззвучно прошептал на неизвестном этому миру языке: – Так хотела моя мама…

Толпа загомонила. Люди размахивали руками, обсуждая только что услышанное, многие косились на безучастного вождя.

Старик вспоминал последние слова Аучар. Ее кровь была и на нем, а ведь когда-то он ходил на охоту с кудрявым Сейхетом, бывшим вождем Птичников и отцом ее сыновей. Они дружили, рожденные в один год, в один день. Дружили они, и вот теперь Сейхет лежит в могиле на погосте вместе с четырьмя своими сыновьями, а он, вождь Плавунов, не вмешался, когда Улах убивал свою мать, не остановил преступную руку раванги. Боялся, до смерти боялся старик черной силы главного шамана племени. Когда-то он прельстился властью, обещанной Улахом. Немолод был, но прельстился, предал Сейхета и Аучар и ушел с их мятежным первенцем, уведя с собой многих воинов. И так навсегда стал он пленником раванги.

Все боялись Улаха, смерть от его гнева была мучительной и жуткой. Не укладывалось в облысевшей голове старика-вождя, что справиться с черным шаманом смог мальчишка семнадцати весен от роду. Ведь всегда твердил, бахвалясь, самоуверенный раванга, что победить его, Улаха, способен только сам Улах, если наложит на себя проклятие. И хохотал, пьяный, над своей шуткой под взглядами напуганных помощников, не знавших, что взбредет ему в голову через мгновение.

Никто не был ровней Улаху – даже бог-целитель, пришедший со звезд. А раванга все повторял, что не бог он вовсе и не со звезд пришел, однако все племя видело тогда, как это было! И как через год он, проклятый Улахом, смог выжить и избавиться от напасти, а Сейхет с Аучар спрятали его и второго бога от враждебных глаз. И все эти годы ни первый сын Говорящей, ни Та-Дюлатар не находили в себе сил уничтожить один другого.

А тут является мальчишка, о котором слышали немногие, и разом изгоняет Улаха из этого мира. Так, будто сам он, Улах, наложил на себя проклятие, от которого не смог уберечься. Как может быть такое? Как попался в ловушку раванга и где теперь спрятано его мертвое тело?

– Где убит Улах? – с трудом выговорил вождь. – Нам нужно увидеть его мертвым.

Айят не стал возражать. Этого вопроса он тоже ждал:

– Кто хочет увидеть моего старшего брата? Я отведу и покажу. Но только тот, кто первым увидит мертвого Улаха, сам умрет и станет им до конца своей жизни. Его руки и ноги будут делать то, что захочет Улах, его язык будет впредь произносить слова по воле раванги. Я предупредил и тем самым выполнил долг – теперь могу отвести желающего к месту упокоения вашего шамана.

Никто не шевельнулся.

– Так что же? Идемте! Улах вернется, и всё будет по-старому. Вы ведь хотите этого?

Люди попятились и зашумели, горячо отрицая его приглашение.

– К Птичникам! К Птичникам! – слышались отдельные голоса. – К Араго-Ястребу!

Уже никто не спрашивал решения вождя. С исчезновением Улаха он потерял свою власть.

Старик уронил голову. «И поделом мне!» – мелькнула мысль, где-то в глубине души тоскливо заныло раскаяние, а перед глазами, как живая, встала Аучар, но не безумной старухой, а свободной девушкой необыкновенной красы с нежной улыбкой и прекрасными умными глазами цвета обсидиана.

…И когда старшие спрашивают ее, выбирает ли она вместо удела раванги племени судьбу спутницы Сейхета, Аучар бросает на кудроволосого жениха виноватый взгляд и тихо, но твердо отвечает: «Нет!»…

Но все было не так, не так!.. Она родила Улаха и шестерых его братьев, и Улах уничтожил многих сородичей в своем исступленном желании остаться единственным и главным. И разразилась война, в которой погибли многие…

Всё было не так, как почудилось старику-вождю. Одно лишь слово несвободного согласия перевернуло жизнь целого племени. А ведь она сомневалась, он хорошо помнил, как она сомневалась, прежде чем поддалась на уговоры своих родителей и родителей Сейхета! Женщины говорили, как, уйдя по Серой Тропе, она шептала в полузабытьи, что попутчик ее не родился еще на свет, что он придет лишь через год на другой стороне мира и станет страшным злодеем либо великим целителем по воле своей, по своему выбору, но ей суждено быть одной в этой жизни. Вождь не верил прежде бабьей болтовне, однако вспомнил это сейчас, во время короткой вспышки, вернувшей былое.

Губы Аучар уже сложились, чтобы сказать «нет», а вслух вылетело малодушное «да». Но что могла поделать она, пятнадцатилетняя девушка, против воли старших сородичей?

Вождь поднял набрякшие веки и увидел перед собой лицо Айята, ждущего, что скажет он, когда очнется.

– За тобой решение, вождь. За тобой слово, которому подчинятся все.

С благодарностью взглянув на юношу, старик ухватился за локти телохранителей и встал с грубо сколоченного табурета, который в последние годы всюду носила за ним угодливая свита, помня о пораженных ревматизмом ногах и слабом сердце вождя.

– Племени Плавунов больше нет. Если Птичники готовы принять нас и отказаться от кровной мести, то мы с гордостью вновь назовем себя Птичниками.

Толпа взвыла от восторга. Воины барабанили кулаками и древками копий по своим кожаным щитам, женщины плакали и прижимали к себе ничего не понимающих, но тоже радостных детей.

Айят слегка улыбнулся:

– Араго-Ястреб ждет вас.

Старый вождь знал, знал старый вождь, что не прощаются и не забываются такие обиды, какие нанесли племена друг другу за промелькнувшие десять весен. Трудно, очень трудно будет соседствовать с Птичниками, перед которыми он чувствовал себя смертельно виноватым. Но дни его сочтены, уже ждет его вечный Змей Мира, а там, в ночи, – молодые и счастливые Сейхет и Аучар. Другие плавуны виноваты не столько, сколько он. И, может быть, со временем раны тех, кто нынче только начинает свой путь, заживут, зарубцуются, перестанут болеть, а потом и вовсе сотрутся в памяти жителей сельвы имена жестокого раванги и глупого вождя, поддавшегося искусу?