Текст книги "Евангелие от обезьяны (СИ)"
Автор книги: Руслан Галеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
…вычитал такую фразу: нельзя возвращаться в те места, где ты когда-то был счастлив, потому что там не осталось ничего, кроме сломанных стульев. Не уверен, что процитировал точно, но смысл именно такой. И это чистая правда. Настолько чистая, что в ней можно купать младенцев и мыть ноги архангелам.
Народу на улице было немного. Все-таки утро воскресенья. И знаете, что забавно? Те немногие, кого я встретил там, ходили с такими лицами… Как будто к чему-то прислушивались. И не так уж много надежды было на этих лицах, да и радости особой не наблюдалось. Да и правильно. Никто же толком не знает, что там будет после второго пришествия, мало ли... А тут все вроде только наладилось, вошло в колею, успокоилось. В общем, всем было не по себе. И на меня просто не обращали внимания.
Здание «Хищника» находится во дворах девятиэтажек. Когда-то там был детский сад, а может, какая-нибудь контора типа ЖЭКа, не знаю. Предельно стандартное здание, с голубой плиткой на стенах и олдовыми оконными рамами. В свое время подобные строения подчистую скупались новоявленными бизнес-структурами, которые занимались оптовой продажей спирта «Ройаль», вьетнамских пуховиков и контрафактных видеокассет. А в брюхе, где-нибудь сбоку или в цокольном этаже, обязательно располагались местечковые бары, которые со временем стали называться клубами. Все тот же вездесущий ребрендинг.
Как ни странно, «Хищник» отличался от остальных. В нем никогда не играли шансон, и даже в благословенные времена расцвета там собиралась в основном не сильно богатая молодежь. Нас было много, и хотя каждый из нас не особенно пополнял кассу бара, численностью мы делали ему неплохой доход. Иногда в «Хищнике» играла какая-нибудь наша команда, типа «Над всей Испанией безоблачное небо», но нечасто, потому что акустика в «Хищнике» была откровенно дерьмовая. Как правило, наша тусовка скидывалась на пузатую бутылку «Слынчев Бряг», а потом мы разливали под столом купленный заранее спирт или яблочный портвейн. И только в редкие минуты финансовых триумфов мы позволяли себе беляши.
Конечно, так себе время, если смотреть со стороны. Но мы-то смотрели изнутри, мы были кровью и всеми внутренностями этого периода. В этом и фишка, я думаю. Определенный отрезок времени, когда ты живешь сегодняшним днем и потому толкаешь его в будущее. Всем чем можешь: плечами, ногами, идеализмом, неизвестными группами в плеере, любовью… Из чего там еще состоит молодость? А потом взрослеешь, оседаешь в своей лунке, и ни хера ты уже не можешь сдвинуть с места. Слабо. Мне слабо. И вам слабо. Всем.
У молодости есть точка опоры для того, чтобы жонглировать землей. Сейчас, я полагаю, эта точка тоже есть, не могла же она просто взять и раствориться, как старая фотография, брошенная в кювету с кислотой. Только мне уже на хрен не сдалось это жонглирование.
В общем, примерно с такими мыслями я шел по двору в обход невзрачной синей трехэтажки. Ну и еще крутились в голове неизбежные банальности про деревья, которые выросли и обмотались зеленой щетиной с пыльными проплешинами седины.
А потом, буквально мгновение спустя, я понял, что Азимут сделал это снова. Кинул меня. Надул. Обломал. Обманул. Я понял это без злости. Вообще почти равнодушно. Просто принял как должное и как неизбежное.
Потому что никакого бара там, конечно, уже не было. Даже дверь была заложена суровым силикатным кирпичом, как в детском фильме «Гостья из будущего». Замуровали, демоны. А слева от двери стоял прислоненный к стене древний стул, и если бы не стена, он бы упал, потому что у него было всего три ноги, и вообще он был самым кривым и убогим стулом из тех, что мне приходилось видеть.
Вот так вот. Я подошел, осторожно сел, закурил… Еще ведь довольно рано было, к тому же выходной день. Город толком не проснулся, и вся эта истерика пока еще не началась. А я подумал, что надо было, наверное, напиться тогда, с Мишкой Адвокатом на площадке Хуана Миня. В смысле, напиться по полной, так, чтобы напрочь вырубить эти сутки убойным похмельем на грани алкогольного отравления. Не услышать этого звонка, понимаете? Видимо, я привык выпадать из контекста событий, привык, что они обходят меня стороной. И когда происходит обратное, я просто…
Tom Clancy's Splinter Cell. Шедевр от Ubisoft Montreal 2004 года. Когда-то я резался в нее ночи напролет. Знаете, так бывает иногда с людьми, в принципе далекими от мира компьютерного энтертайнмента. Попадает к тебе в руки случайно игрушка – пусть не самая культовая, тупой боевик, например, шутер, ну или даже какая-нибудь очередная реинкарнация древней аркады вроде Golden Axe. Ты от нечего делать суешь ее в CD-дисковод – частично от скуки, частично из интереса: узнать, что в этом находят миллиарды компьютерных наркоманов по всему Земному шару. А потом сидишь сутками, не в силах отойти даже в туалет, пока не пройдешь всю игру до конца. Прекрасно понимая, насколько несусветна и глупа вещь, над которой ты залип, и даже немного себя за это презирая. Доподлинно зная, что после прохождения последнего уровня твоя жизнь вернется на круги своя. Что ты не побежишь с выпростанным языком и текущей слюной за эдд-онами, не продашь последнюю куртку ради сиквелов и приквелов. Не станешь игроманом и не поймешь других игроманов. И все же Кощеем чахнешь, что твой зомби, над монитором, рубясь до финальных титров. Такой феномен.
К чему это я все. Странно, что у человека, побывавшего на реальной войне, картинка, увиденная мною через щель люка во дворе на Софийской набережной, вызвала ассоциации не с ней, а с игрушкой от Ubisoft. Уж и не знаю, откуда такая аллюзия. Потому что на самом деле все это очень походит на войну отнюдь не компьютерную.
Картинку эту я видывал не раз и не два. Люди с автоматами, спешивающиеся с грузовиков «ЗИЛ-131» и «Урал» цвета хаки. Муслимы, хаотичным броуновским движением мельтешащие по произвольным траекториям, орущие тарабарщину и собираемые людьми с автоматами в коленопреклоненные кучи посреди двора, руки за голову, сука, блядь, мордой в пол, черножопое говно, на хуй. Звук бьющихся окон, бабий вой. Автоматные очереди в воздух (пока, вроде бы, в воздух; но поправить прицел – дело секунды). Во всех заварушках эти звуки неоригинальны, и даже сольная партия автомата Калашникова звучит всегда однообразно. Разница лишь в том, что на нашей войне с автоматами бегали гопники, усачи-пролетарии, студенты, музыканты, футбольные хулиганы, яппи и хиппи, босяки из районных качалок по 3000 рублей за год, околополитические маргиналы, малолетние преступники и менеджеры средних лет, – все, кого под ружье поставила сама ситуация. А теперь это делают федералы. ОМОН, спецназ МВД, голубые береты – вся та братия, которая тогда либо срывала с себя погоны и ударялась в бега, либо крупным рогатым скотом мялась в стойле, жуя сопли и с исполнительностью собак ожидая до последнего, чью сторону примет начальство. Так что свою крутизну эти молодцеватые ребята с калашами пусть теперь показывают мусульманам. Все равно для последних что мы, что федералы всегда были одного поля ягодами: борщами, неверными свиньями и узурпаторами пусть и весьма своеобразной, но свободы. А мы-то прекрасно понимаем, ху из ху.
Впрочем, мое личное презрение к обеим сторонам наблюдаемого из-под крышки люка конфликта не отменяет главного печального факта. Он состоит в том, что безоружный гражданский человек в такой ситуации имеет весьма условные шансы преодолеть пару километров (или их тройка? уже и не помню!) и при этом не попасть под автоматную очередь. Оно конечно, пока что федералы расстреливают одно небо. Но нет сомнений: муслимы, при всех их недостатках, сносить все это просто так не станут. Если на пятачке от Софийской до Болотной федералы пакуют мирных жителей, то ближе к Серпуховской заставе другие мирные жители уже достали из загашников пулеметы. А локальные милиционеры из бывших полевых командиров стягивают правоверных к районным ОВД, в очередной раз посмеиваясь в бороды над присягой дегенеративному правительству СССР.
Что бы вы сделали в такой ситуации? Я совершил первое же действие, исключавшее возможность подумать. Потому что любые думы привели бы к одному: назад, назад, кукольное отродье, всего сто метров в кромешной тьме, с зажигалкой по стенке, как сказал Данило, и никаких ответвлений, сможешь даже ты и даже без фонаря, – уже один раз смог. Так что, дабы сразу отсечь все простые опции, я сделал следующее: пока стреляют по воробьям, я открыл люк, встал во весь рост и пошел.
Это не так глупо, как кажется. Ведь когда вокруг стреляют, даже если и в воздух, вылезающий из-под земли человек не будет казаться вам самой насущной темой для раздумий, правда? Наоборот, вам покажется вполне естественным, что некто услышал канонаду и с перепугу залез туда, где безопасно. Особенно если этот некто покажет вам журналистскую ксиву, способную худо-бедно объяснить факт его присутствия в горячей точке. Да, спроси ее мусульмане – она показалась бы им не совсем убедительной; но сегодня здесь рулят не мусульмане, сегодня здесь рулят парни, которые, как и я, являются чужими на вражьей территории. Это многое решает.
Чисто военная дихотомия: «свой – чужой». Старое, как мир, взаимоисключение. Гарант всех викторий человечества.
В общем, я сверкнул ксивой, рассказал сержанту, что был здесь на презентации нового «Ягуара», отъехал с группой к набережной, дабы отснять сет «Яги» на фоне Кремля, а тут взрыв, группа в «Яге» укатила, разогнавшись до стольника за 4,8 сек, а меня забыли во дворе, куда я зашел отлить; наш журнал разрешен к распространению в мусульманской зоне (что есть чистая правда: все ж не «Гедонист») и все такое прочее. Вышло логично, а на пропуск в локалку федералам плевать. Поэтому не прошло и двадцати минут, как я уже двигался, пристроившись в хвост группе журналистов во главе с галдящей съемочной группой Первого канала, в арьергарде колонны правительственных войск. Вниз по Большой Ордынке. В сторону дома, где когда-то жил Равиль Муртазин, бывший волосатый сатанист, гитарист и алкаш, а ныне татарин.
Разумеется, весть о вторжении федералов и жестких паковках на границе зоны по локалке уже разлетелась. Муслимы попрятались по норам – или, во всяком случае, казалось, что муслимы попрятались по норам. На улицах в считанные минуты остались лишь женщины и дети младше десяти – те, кого паковать не станут. Повсюду, как в 1941 году, врубили репродукторы. Вот уж не знал, что сей атавизм до сих пор существует вне музеев и киностудий. Интересно, в христианской локалке и зоне свободной торговли связь с обществом такая же? Скорее всего, такая же. Век живи – век удивляйся.
Голос, вещавший из репродуктора, принадлежал муфтию Насрулле Зиязитдинову. С самого перемирия он служил дежурной говорящей головой от имперско-патриотического крыла советского ислама. Стоит ли говорить – в реальности этого абсурдного крыла никогда не существовало и существовать не могло; но именно поэтому его и придумали для услады слуха имперских идиотов, на чью блаженную веру в евразийство и дружбу народов не повлияло ни отсоединение Больших республик, ни даже Третья мировая. Вот тут-то как раз и пришелся кстати Зиязитдинов с его молодостью, образованностью, бархатными манерами и лицом европейского клерка. Как правило, роль его заключалась в том, чтобы по любому поводу бормотать для СМИ мантры вроде «Умма против насилия», «Все мы одна нация – советские братья», «Не надо раскачивать лодку», «Главное – территориальная целостность» и «Вместе мы сила». Чаще всего он говорил это после вылазок ваххабитов в свободную зону или крупных межклановых разборок с пальбой и случайными жертвами.
Разумеется, внутри своей локалки, в отсутствие камер Центрального телевидения, Насрулла проповедовал прямо противоположные вещи – иначе ему уже давно отрезали бы голову за подмахивания неверным. Но в критические моменты онистскую пайку отрабатывал четко, до последнего рубля. Сейчас, например, он на чистом русском – половина моих друзей говорит хуже – струил в уши единоверцев сладкую патоку о неправомерности сопротивления федеральным силам. Аргументы были из числа чисто внутренних и человеку извне непонятных. Никаких советских братьев и раскачиваемых лодок, здесь в это не верят; но звучал муфтий убедительно, просто железно. Заливался соловьем. Обильно пересыпал речь всенепременными «Аллаху акбар», «Ин ша’а лла», «Бисми лляхи ррахмани ррахым» и прочими мусульманскими must-be. Профи – он и за колючей проволокой профи. Наверняка обучался в МГУ искусству коучинга и азам НЛП.
Вещал Насрулла громко, перекрывая своими руладами звуки тяжелой техники. Такого не заглушить ни бирушами, ни пальбой, ни даже каким-нибудь Slipknot, пущенным через наушники на полную громкость. Влезет в самый мозг. Штопором вкрутится.
– Андрюх, позвони Виктору Семенычу! – орал в телефонную трубку толстяк в безрукавке с бейджиком «Николай Кацуранис, ПЕРВЫЙ КАНАЛ». – Пусть приглушат своего Сруля на пару минут. У нас прямое включение ровно в час! Ровно в час, блядь!
Вместо ответа Андрюхи Николай Кацуранис, равно как и остальные присутствующие, услышал звук разбивающегося стекла. Группка молодых кавказцев в Dolce&Gabbana и со стрижками под битлов высыпала из подворотен по обе стороны дороги, дав по замыкающему БТР на удивление плотный залп из коктейлей Молотова. Машина тут же занялась, а журналистов обстреляли из травматики; обстрел из «Ос» с такого расстояния был скорее символическим, но не все акулы пера разбираются в таких тонкостях. Толстяк упал, продолжая что-то скулить в мобильник; несколько человек бросились вперед, за спины федералов. Другие вскинули камеры и стали яростно снимать нападавших; самые же матерые удостоили пацанов лишь взглядом и, поняв, что опасность несерьезна, потеряли к ним интерес.
Я хватаю камень и бросаю в сторону подростков. Шансов изначально немного, но почему бы не попытаться. Здесь именно тот случай, когда булыжник – орудие пролетариата – может стать эффективнее пистолета. Разумеется, только травматического, и, разумеется, если не мазать. А я, конечно же, промазал. Камень приземляется от ближайшего парня метрах в трех, не меньше.
– Рюсский свиния! Убирайтесь на хуй, рюсский свиния! Я ваш мама ибал, говно, билят! – орут подростки, уже разворачиваясь к нам спинами и собираясь разбежаться обратно по подворотням. Спины у них, как и у всех кавказских юнцов, раскачаны до неприличия. Единоборствам их обучают с детства, как русских – питию водки. Что есть, то есть, чего уж там.
Спецназ меж тем начинает усердно поливать молодых качков свинцом. Все успевают скрыться, кроме одного. Огромный небритый тинэйджер падает в метре от спасительного проулка, пуская на асфальт густые кровавые слюни. Даже издалека видно, что жить ему осталось считанные секунды. Подбежавшие бойцы, однако, сокращают и этот срок, не долго думая добив его контрольным в голову; затем окучивают очередями подворотни, в которых скрылись кавказцы. Но в погоню никто не бежит: много чести, да и возможность засады никто не исключает.
На меня все это не производит ровным счетом никакого впечатления. Если бы я душевно маялся из-за каждого убитого дагестанца, никогда не вернулся бы с войны живым. Поэтому я не то чтобы радуюсь волшебному превращению молодого пассионария в труп молодого пассионария – нет, мне просто на него плевать.
Удивительное – рядом: расистом я, верите или нет, никогда не был. Наоборот, на протяжении всех девяностых, когда поклонники Romper Stomper по всей стране опустошали прилавки магазинов с изделиями фирм Grinders и Lonsdale, я исправно огребал от бонхэдов за прослушивание пидорской музыки, нелюбовь к Родине и отсутствие пиетета к св. Адольфу. И со своей колокольни бонхэды были правы: все, что они ставили мне в вину, действительно имело место. Я ведь был музыкантом. А музыканты, за редким исключением тружеников сатанинского трэш-металла и ска-oi, – последние, кто станет тратить необходимую для творчества энергию на какой-то там национальный вопрос. Да будь ты хоть негром преклонных годов, хоть вросшей в хиджаб Фатимой, хоть каким-нибудь равом Мошиашвили: если ты способен извлечь из своего инструмента звук, от которого по коже побегут мурашки, – ты свой. Если ты читаешь и слушаешь то же, что и я, – ты свой. Ну, а если твой карман оттягивает сочная плюха, и если ты всегда готов разломить эту плюху надвое и предложить мне со словами «салам, брат», – тогда я готов идти за тобой хоть на край света, брат, мы с тобой одной крови, ты и я, и жить легко.
Что важно: мы так жили еще до Азимута. Мы, творческие парни, – мы всегда такие загадочные. Помните, в девяностых вышло черно-белое французское индепендент-муви «Ненависть» с молодым Винсаном Касселем, повествующее о криминальных буднях цветной молодежи парижских сабурбанов? Оно начинается и заканчивается одним и тем же закадровым текстом о человеке, который летит с десятого этажа и думает: «Пока все хорошо». Я все тогда не мог понять, к чему это; понял, когда громыхнуло. Так вот, мы были, наверное, последними, кто перестал считать, что все хорошо. Когда остальные хотя бы на кухнях сокрушались, роняя державные слезы в стопки с водкой, по чеченской войне и геноциду русских в Средней Азии, плевать мы на это хотели: мы оттягивались и угорали, все равно с кем, невзирая на обстоятельства, вероисповедание и цвет кожи.
Даже когда начиналась война миров, я не сразу понял, что к чему. Думал, очередная провокация плохих дяденек из-за зубчатой стенки. (Ну, вы же знаете эту хипповскую мантру о том, что все люди на самом деле братья, а войны – везде и всегда исключительно происки алчной элиты). Первое понимание пришло, когда я зашел в кабак (тогда еще работали кабаки) в обществе двоих коллег по работе, а вышел один. Точнее, вылетел: камнем, комом, орущим сгустком страха с обмоченными штанами.
Мы зашли пропустить по стаканчику после работы (тогда обычные мирные конторы еще не закрылись на бессрочные форс-мажорные каникулы), не зная, что в паре кварталов федералы подстрелили какого-то знатного борца за свободу малых народов СССР от имперского ига. В наш кабак ворвалась толпа горцев и в отместку за борца расстреляла из автоматов посетителей. Я сидел у витрины и выпрыгнул, разбив ее собственным телом, как в фильме «Место встречи изменить нельзя» Фокс разбил витрину ресторана «Астория» телом официантки. Мне повезло, я успел. А парнишка-дизайнер, который ломанулся за мной, – нет. Выпрыгнуть выпрыгнул, но на асфальт приземлился уже трупом.
Третий наш собутыльник, начальник тестовой группы, даже не дернулся. Он сидел спиной к дверям, нападавших так и не увидел. Погиб, как потом говорили, первым из всех. Двумя неделями раньше у него родилась дочь.
Верите вы или нет, но лишь тогда я понял, что собственная задница дороже идеалов всемирного братства. Что помимо десятка твоих друзей – хороших парней, способных угореть под Joy Division и закинуться с тобой легкими наркотиками в ночном клубе – в мире живут миллионы их единоверцев, имеющих с тобой общего не больше, чем с инопланетянином. Что они, уже неважно почему, давно определились со своим местом в этой истории, и это место по отношению к тебе – по ту сторону баррикад. Что именно об этом – твою мать, такое не привидится и в страшном сне! – орали еще десять лет назад все полтора более-менее адекватных, в смысле способных подискутировать, бонхэда, которых ты знал.
И что с этих самых пор, отныне и присно, больше нет для тебя ни хороших, ни плохих парней. Ты тупо делишь людей на своих и чужих. Как примитивный солдафон. Как бонхэды, топтавшиеся гриндерами на твоей голове после концертов, которые они считали антифашистскими: правы были они, а не ты. Уж так получилось, брат. Процесс необратим. Финита ля комедия.
Нет, ты, конечно, не ставишь теперь на лоб убитому спортсмену ярлык со штампом «Овцееб», «Унтерменш», «Чурка» или «Особо опасный террорист-ваххабит-радикал, убийца русских женщин, детей и стариков». Но ты ставишь на его мертвую голову печать «Враг»: отныне, и присно, и вовеки веков. И я снова, уже второй раз за день, отчетливо понимаю, как сильно изменился за эти годы. Сможешь ли ты, умник, теперь стать тем, кем мог, но не захотел стать двенадцать лет назад? Или таких не берут в космонавты?
Еще одна кучка спецназовцев с завидной оперативностью отгородила место происшествия от фотокамер журналистов. Смысла в этом нет – никто не собирался подставлять братушек из-за пули, обретенной адресатом вполне заслуженно. Поворачиваюсь к воякам спиной, нагоняю съемочную группу. Виктор Семеныч, кем бы он ни был в иерархии чинов ОНИ, оказывается довольно вертким парнем: прошло каких-то две-три минуты, а Насруллу уже приглушили.
– Работаем, парни, работаем! – командует оклемавшийся толстяк. – Через две минуты эфир. Саня, ты белый выстроил?
– Да, блин, вот сейчас съебывался от тех упырей и на бегу выстраивал, – ерничает длинноволосый оператор с оплывшим лицом убежденного мизантропа, похожим на морду осьминога Сквидворта из мультиков про Губку Боба.
– Выстраивай! – орет толстяк. – Связь, связь! Проверьте связь!
Ребята из группы в спешке выставляют аппаратуру, говорят со студией. Кацуранис снова кому-то звонит.
– Рустам! Алло, Рустам! Ну вы где? Ну что за хуйня, Рустам, у меня эфир через минуту! А, все, вижу, вижу! Извини, брат. На нервяках все.
Из переулка метрах в ста позади нас выруливает в усмерть тонированный «Круизер» и, надрывно рыча явно тюнингованным движком, раненым тигром несется к съемочной группе. Процесс создания телевизионного опиума для народа знаком мне досконально – это одно из тех знаний-обуз, которыми хотелось бы никогда не владеть, но профессия обязывает. И потому я ничуть не удивляюсь, когда из открытой двери со скрипом затормозившего «Круизера» на свет Божий вываливается Насрулла Зиязитдинов собственной персоной. Наоборот, я бы удивился, если бы его здесь не было.
– Здесь Сруль, – без эмоций констатирует кто-то из съемочной группы. – Привезли Сруля.
– Вижу, что привезли, – раздраженно отвечает другой. – А хули он в черном-то весь? Не могли прикинуть его во что-нибудь поярче? Как он смотреться будет на таком фоне?
– Как?..
– Как мудак. Как черная кошка в темной комнате.
– Идиот, – вклинивается в разговор Николай Кацуранис. – У него такая форма одежды. Он же муфтий.
– Тоже мне муфтий. Это обычный онистский защекан, а не муфтий, – ворчит человек, которого обозвали идиотом. Но дело свое делает. Настраивает камеру, устанавливает штатив. Видимо, ассистент оператора. Молодой и говорливый.
– Мы все здесь онистские защеканы, – честно одергивает его Кацуранис, чем неожиданно даже вызывает у меня нечто вроде симпатии. – Имеешь что-нибудь против – ищи другую работу. А пока не нашел – делай свое дело и не выебывайся… Насрулла Ибрагимович! Здравствуйте, Насрулла Ибрагимович! Вот сюда, пожалуйста, сюда. Минуты две-три, ОК?
Взяв муфтия под руку, толстун уводит его из кадра, в котором уже стоит, схватившись трясущейся рукой за наушник, молодой корреспондент с лицом настолько испуганным, что телезрителям можно лишь посочувствовать. Зачем брать пусть даже «молодого и амбициозного», но не нюхавшего пороху сотрудника на «Зарницу» вроде сегодняшней – ума не приложу. Самая правдоподобная версия звучит так: надо же им когда-то обстреливать неоперившуюся поросль юных фронтовых корреспондентов. Старая гвардия, обстрелянная еще в девяностых на Кавказе, потихоньку спивается и выходит в тираж.
– Здравствуйте, Ксения, – начинает парнишка, когда его наконец выводят в прямой эфир. Надо сказать, выведение пошло ему на пользу: мандраж теперь не столь явный, и даже на бледных доселе щеках засветилось некое подобие румянца. – Мы ведем репортаж из Замоскворечья, с Большой Ордынки. Около часа назад в двух кварталах отсюда прогремел мощнейший взрыв. Сейчас его эпицентр оцеплен силами местных подразделений МВД и федеральных войск, которые были введены в Московскую городскую исламскую автономию в соответствии с Пактом о разграничении сфер влияния 2002 года. Напомню, согласно этому пакту правительство может вводить федеральные войска на территории конфессиональных автономий в случаях чрезвычайных ситуаций, создающих угрозу жизнедеятельности свободных зон и конфессиональных автономий, а также советской государственности, социально-экономической стабильности и вертикали власти. На данный момент известно, что взрыв был направленным, а взрывчатка была заложена в районе Большого Краснохолмского моста. Ее мощность составила, по предварительным расчетам, не менее 1700 килограммов в тротиловом эквиваленте. Полностью уничтожен десятиметровый фрагмент разделительной стены на Космодамианской набережной. Большой Краснохолмский мост частично поврежден. Есть жертвы. На данный момент из-под обломков извлечено два тела военнослужащих МВД – сотрудников межлокационного поста, располагавшегося на мосту. Однако специалисты утверждают, что количество жертв может быть и выше: на момент взрыва службу на межлокационном посту несли шесть милиционеров, и пока лишь двое из них обнаружены живыми, с ранениями разной степени тяжести. До сих пор неизвестно, находились ли в момент взрыва на мосту гражданские лица. О количестве жертв со стороны Московской городской исламской автономии пока также не сообщается. На место происшествия стянуты ударные силы МЧС, осуществляется доставка пострадавших в больницы города. Между тем федеральные войска осуществляют рейд по близлежащим к эпицентру взрыва районам, где, по данным подразделений МВД Исламской автономии, могут скрываться террористы, причастные к этому ужасному злодеянию. Работа ведется федералами в тесном сотрудничестве с местными силами охраны правопорядка. Ксения?
Для своих лет мальчик глаголет браво, правильно расставляет акценты. Все как по нотам, уроки Первого канала стажер усвоил четко. Еще перед тем, как назвать количество жертв, обосновал законность рейда. Во имя Империи и Дружбы народов не забыл приплести и доблестных мусульманских милиционеров, которые здесь если сейчас и есть, то исключительно на крышах со снайперскими винтовками, нацеленными в бензобаки «Уралов» и глупые головы спецназовцев. Милой перчинки ситуации добавляет и тот факт, что всего метрах в ста от места съемки, за спиной волосатого мизантропа-Сквидворта, оные спецназовцы как раз спешно забрасывают тело юного борца в арку, до которой оно так и не успело добежать, пока было живым человеком. И горе-налет, и теперь вот прямой эфир застал служак врасплох. Ни о первом, ни о втором их не предупредили; теперь, не дай Бог, туша мирного жителя под ногами у бравых Спасителей Отечества попадет случайно в выпуск новостей.
– Да, – продолжает мальчик, отвечая на какой-то вопрос закадровой Ксении, неслышный мне, но слышный миллионам вперившихся в телевизоры, – я должен сказать, Ксения: что сразу бросается в глаза – так это настроение местного населения. Жители Московской городской исламской автономии скорбят вместе с семьями погибших милиционеров. Они делают все возможное, чтобы помочь следствию. Во многих районах Замоскворечья спонтанно возникли передвижные следственные пункты, где местные жители дают показания, которые могли бы как-то помочь пролить свет этот теракт, уже обозначенный экспертами как самый громкий теракт с момента заключения перемирия.
В очередной раз злорадно отмечаю, как плачевно сказывается лояльность к власти, признанная главным критерием приема на работу в аппарат Центрального телевидения, на умственном уровне набранного персонала. Мальчик произносит это на фоне БТРа, давеча обкиданного скорбящими местными жителями зажигательной смесью бензина и машинного масла. БТР, конечно, сразу же потушили, но огромные гаревые пятна видны как на ладони, и даже всемогущим кудесникам-операторам Первого канала не сделать так, чтобы они выглядели невинным птичьим пометом. Видимо, зрителям предлагалось самим додумать, что за таинственные незнакомцы подожгли бронемашину славных борцов с терроризмом: Пушкин, мировая закулиса или инопланетный разум, мешающий Великой Империи вставать с колен. Это залет, однозначный профессиональный залет; впрочем, еще ведь доктор Геббельс узрел: чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят, и со времен старого фашистского лиса эта аксиома только подтверждалась. В данный момент подтверждать ее готовится Насрулла: его уже подвели к корреспонденту, он ждет, когда его возьмут в кадр и представят аудитории.
– …и, конечно, ни одно громкое расследование по таким делам просто не могло бы завершиться без поддержки простых советских людей из исламских автономий. Рядом со мной стоит знаменитый богослов, теоретик ислама и видный общественный деятель, член Совета муфтиев Замоскворечья Насрулла Зиязитдинов. Насрулла Ибрагимович, скажите, пожалуйста, как отнеслось население Московской городской исламской автономии к произошедшему?
Кивнув главою скорбной в камеру, Сруль театрально почесал бороду и затянул:
– Мусульмане Замоскворечья, да и, я уверен, мусульмане всего Советского Союза скорбят вместе со всеми своими братьями и сестрами из нашей великой многоконфессиональной и мультинациональной страны, лишившейся сегодня своих лучших сынов по воле одержимых шайтаном преступников, нелюдей. Такая тактика не находит и никогда не находила отклика в сердцах членов Всесоюзной уммы. Напротив, это самым прямым образом бросает тень на мусульман, которые всего лишь восемь лет назад спасли нашу страну от развала. И, к сожалению, уже сейчас очевидно, что в самое ближайшее время сегодняшняя трагедия будет использована силами, жаждущими развала СССР, в своих корыстных целях. Все мы знаем, что в последние годы в нашей стране снова поднимает голову русский фашизм, и сегодняшний прецедент наверняка породит волну разговоров о выведении исламских автономий из состава Союза, а то и депортации членов Всесоюзной уммы на историческую родину. Я официально хочу заявить: наша историческая родина – СССР! Мы не должны вестись на подобные провокации. Во все времена наша сила была в единстве всех народов и конфессий, населяющих стомиллионный Советский Союз. В нем она состоит и сегодня. Поэтому нам ни в коем случае нельзя раскачивать лодку, особенно сейчас. В лихорадке ужасной войны, когда брат шел на брата и когда мы потеряли сорок пять миллионов наших сограждан, нам удалось главное: сохранить территориальную целостность нашей великой страны. Сохраним же ее и теперь! Мы не позволим кучке отморозков, спонсируемых из-за границы, вбить клин между братскими народами и братскими конфессиями. Вот это я хотел в первую очередь сказать.
