Текст книги "Евангелие от обезьяны (СИ)"
Автор книги: Руслан Галеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
…мне, конечно, жалко старого засранца Героняна. Вы не понимаете, для вас это просто старик, просто имя. Но для меня это эпоха, которая не состоялась.
Он взломал к долбанной матери весь этот мир. Все это пространство нравственности, знаний, морали, финансовых потоков. Все это дерьмо. Без революций. Без кровопролития на площадях. Без голодных очередей и танков, стреляющих по Белому Дому. Одним скальпелем.
Он был гением. А все гении – слабы. Они беззащитны. Их перемалывали во все времена системами государственных шестеренок, и в этом плане ничего не изменилось, и никогда не изменится.
Кто-то решил, что жить во взломанном мире неудобно, а удобно сохранить старый мир с возможностью взламывать его ежеминутно. Понимаете? Потому что новый мир был непредсказуем, не изучен, а следовательно, неуправляем. И это рушило логику их мировосприятия. Как это? Мир, который нельзя, а главное, не нужно контролировать? Понимаете? Это же нелепо. Ведь это значит, что все они, вместе с долбанными камерами наблюдения, незаметными мужичками и «Гелендвагенами» – рудименты. То есть вчера ты был силой, механизмом, который заставлял крутиться Землю, властью. А сегодня уже рудимент. Отжившая часть организма, которая на хрен этому организму не нужна.
Черт, я их понимаю. Я и сам через это прошел. По своему, конечно… Но я их понимаю.
Так что не судите меня строго. Я убил старикашку, но мне жаль его.
Я сидел там, пока не понял, что сдохну от жары, если не выберусь из машины. А мне же нельзя было сдохнуть, хотя так хотелось, если честно. Поэтому я открыл дверь, вышел на улицу и заставил себя дышать.
Жара не то чтобы спала, но перестала быть такой адской.
Я дошел до подъезда, у которого припарковался «Гелендваген». В двери даже домофона не было. Просто оплавленная квадратная дыра и торчащие провода. Ну что можно подумать о таком подъезде, верно? Да ничего. Потому что там, где сидят эти ребята, там же как минимум минное поле, заборы с колючей проволокой, танки сплошной стеной, спутниковое наблюдение и секретные летающие тарелки. А в подъезде без домофона живут незаметные мужички, самое место.
И ведь существуют все эти объекты, и проволока, и мины, и танки. И все за ними пристально следят. Это как с тем двором, в который свернул «Гелендваген». И все ждут, когда же на этом объекте сотворят что-то, эту самую летающую тарелку уронят, или ядерную бомбу потеряют. Короче, все думают, что какие-то реальные вещи происходят на таких объектах. А скажи кому-нибудь про подъезд с дырой вместо домофона – и тебя тут же объявляют городским дурачком с карманами, полными фантиков. Забавным, но в принципе безобидным оленем…
Сам подъезд. Почтовые ящики с выкрученными замками. Побелка в стиле постапакалиптического декора. Маркерные памятки, чтобы не забыть, что «ФК «Спартак» чемпион», а «Таня – шлюха», и не дай Бог перепутать…
Короче, парни из «Гелендвагена» в таком подъезде появиться не могли. Вообще никак. Ни при каком условии. Но незаметные мужички живут именно в таких подъездах. Живут, курят на кухне и стряхивают пепел в консервные банки с сантиметром воды на дне, в которой плавают, разлагаясь, желтые бычки «Золотой Явы». Это те самые мужички, что ходят в растянутых майках и разговаривают с телевизорами.
Но где именно, за какой дверью, в какой квартире?
А потом я услышал крик. Нет, не Нико. Это был злой быдлячий окрик. Знаете, так должны кричать уроды с закатанными рукавами и сальными рожами. Те самые уроды, в которых превращаются незаметные мужички, когда снимают свое незаметное пальто. Вохра, комиссарье, все это дерьмо, собирающееся слизью на стенках системы.
Я пошел на этот крик… Обычная стальная дверь, одна из миллиона. Заперто, само собой. Что мне было делать? Остановиться я уже не мог. Ждать тоже не мог. На кого они там орали? Может быть, на мою Нико? А в тачке на улице расползался куском мертвого мяса забитый насмерть гений, и его в любой момент могли найти.
Так что я просто позвонил.
Стоял там, лихорадочно думал, что ответить, когда спросят «Кто там»? Ну, знаете… «Вы заперли выезд моей машине.» Или: «У вас шумно, а у меня маленький ребенок». Ничего лучше в голову не приходило, да и когда… Все шло на секунды.
Но они не спросили. Просто открыли дверь.
Я и сам не понимаю, каким образом все пошло так, как пошло. Во мне вдруг что-то сработало, какое-то понимание того, как надо действовать. Не сформулированное, даже не осознанное. Как будто организм знал сам, как поступить. И приказы пошли по нервам без участия мозга. Будто в голове заработал какой-то другой блок принятия решений, о котором я не знал до этого момента. Бред, конечно, но у меня нет другого объяснения.
Как только дверь начала открываться, я схватил «макар», сунул его в щель и выстрелил. Грохнуло так, что уши заложило. А я рванул дверь на себя, влетел внутрь…
Один из ублюдков харкал кровью на полу, я попал ему в шею. Второй как раз возник в двери из комнаты. И представляете, у него даже не было страха на лице. В его квартире только что стреляли, а он вышел с таким выражением, типа, «что там еще»? Я застрелил его прямо там, в дверях. Кажется в голову, но точно не помню. Я шел как в тумане, перед глазами все плыло, и вроде бы это был я, но как будто и не я вовсе. Черт, не знаю, как объяснить. Я просто присутствовал, вот и все.
Это была не квартира. Я угадал. В первой комнате стояли какие-то офисные столы, компьютеры, все это барахло. Типа знаете, для случайного взгляда. Если что, это мелкая контора, которая снимает квартиру под офис. Так пол-Москвы делает, все нормально.
Следующая дверь была заперта. Заперта снаружи на засов с круглым штырем… А на засове – замок. И сама дверь была стальная, с глазком. Зачем в обычной квартире запертая стальная дверь с глазком, а? На хрена? Она не нужна, ей там вообще не место. А вот для камеры – самое оно, правда?
Я обыскал первую комнату, обыскал кухню. Ни следа Нико. На самом деле, я думаю, ее уже увезли к тому времени, а может, ее просто пересадили в другой «Гелендваген», пока я подъезжал с Героняном, и в этой квартире ее и не было никогда…
Теперь все это уже не имеет значения. Теперь вообще мало что имеет значение. Но тогда я этого не понимал, во мне работал алгоритм… Я искал и искал, переворачивал столы, выбрасывал какие-то бумаги из шкафов, обыскивал мертвых ублюдков… Я разворотил там все!
Но почему-то не подходил к той стальной двери. Меня как будто что-то отталкивало, точнее не меня, а тот блок принятия решений, который вдруг начал во мне работать. Ему, этому блоку, было страшно даже смотреть на эту проклятую дверь.
Но я уже все обыскал, так что…
Я подошел к двери, помедлил, а потом заглянул в глазок. Меня чуть не рвало от страха, от какого-то животного страха, чего-то такого, что мог бы понять только Геронян, который рылся в нашей лимбе и ставил туда свои блоки восприятия. И все же я заглянул.
И знаете что? Там был просто коридор. За той дверью был коридор, длинный, как моя долбанная жизнь. Такой длинный, что я не мог разглядеть, где же он, мать вашу, кончается! Две голые стены шли параллельно к самому горизонту, в никуда. Ни дверей, ни окон, ни хрена. Просто стены и пунктир ламп дневного света на потолке.
Тогда я отошел на дальний конец комнаты и отстрелил замок вместе с засовом. Я потратил на него последние пули, и поэтому просто выбросил ненужный уже «макар». А потом открыл дверь и вошел в этот коридор. Краем уха я слышал сирены… Наверное, кто-то вызвал милицию. Но как только я зашел в этот коридор, я уже знал, что они меня не возьмут. По крайней мере не здесь. Не в этом месте.
Знаете, я не уверен, что этот коридор существовал на самом деле, потому что…
В старом гангстерском кино под названием, по-моему, Ordinary Decent Criminal есть забавный эпизод. Герой Кевина Спейси – обаятельный и со всех сторон позитивный ирландский бандит – полдня водит за собой полицейский хвост, наматывая круги по вересковым пустошам, и в конце концов заводит туповатых копов в какую-то задницу мира с пустыми дорогами, где нет даже бензоколонок. Когда стрéлки бензометров в обеих машинах подходят к отметке «Empty», Кевин Спейси останавливается за поворотом трассы, достает из багажника канистру, с глумливым выражением лица заправляется и укатывает по тем самым делам, ради пресечения которых и была организована слежка. Полицейские ругаются факом и разводят руками: их бензобак заполнить нечем и неоткуда.
Все три часа, что я возил за собой хвост на «Камаро», мне хотелось сделать то же самое. На физическом, первобытном уровне. Я искушенный тест-драйвер, я знаю пару гиблых местечек во Владимирской области, откуда после войны ушла нога человека… Иррациональное желание столь изящно харкнуть онистам в харю чуть было не спутало мне все карты; но я сдержался. В определенный момент студенческий мобильник прыснул в пространство Yellow Trip’ом – и я снова начал мыслить трезво.
– Толя?
– Я почти на месте. Буду минут через десять.
– А я – через пятнадцать, – прикидываю, посмотрев на часы. – Как все прошло в салоне?
– Нормально. Слегка удивились, правда. Сказали, у них такое впервые.
– Ничего. Это как с потерянной невинностью: сначала больно, а потом всю жизнь приятно. Все когда-нибудь происходит в первый раз.
– Леня молодец, все организовал быстро.
– Не Леня, а Ленни Кравитц. Ты должен знать это, сынок, если и вправду хочешь вступить в братство настоящих небритых мужчин с пропахшими бензином яйцами и циничным отношением к деловым партнерам.
– Заебал, папаша. Маякни, как будешь подъезжать.
– Само собой. Сделаю прозвон. Трубку можешь даже не снимать. Просто занимай дислокацию и жди, – даю ему указания и нажимаю на сброс. Походя про себя отмечаю: ну и нотки, однако же, прорезались в голосе нашего маленького автомобильного романтика! «Заебал, папаша». В другое время получил бы за такое хорошую, аппетитную затрещину; но сейчас от ушлого пионера, несмотря на весь его хипстерский наив, не скрылся тот факт, что он мне гораздо нужнее, чем я ему. И это даже несмотря на то, что я позволил мальчишкиной мечте наконец сбыться! Вот что значит один раз упиться в сопло с Воротынцевым и дедом Кротовым. Становишься сразу вдвое наглее и на несколько лет циничнее.
Когда я заруливаю на бензоколонку ВР (не через пятнадцать, а через двенадцать минут), я неожиданно для самого себя вдруг чувуствую, как дрожат руки. И они дрожат не от абстиненции, поверьте.
Они дрожат от фактора времени. От долбанного Отто Иосифовича, который должен вынести очередной из своих вердиктов. Всего через каких-то три часа… Ненавижу эти визиты. Чур меня.
Заправщик в салатовой безрукавке подходит к «Яге» со скоростью вяленой сельди, которую оживили колдуны вуду и заставили плыть против течения. Когда бедолага приподнимает руку, чтобы вставить пистолет с девяносто пятым алтимейтом в горловину бензобака, я вижу гигантский круг пота у него под мышкой, и вяжущий запах торфа на несколько секунд перебивает еще более ядреная вонь – смрад трудяги, отстоявшего смену в сорок градусов по шкале Цельсия.
– Полный бак? – перспрашивает человек-сельдь еще раз.
– Полный бак, – киваю головой.
Делаю прозвон Болдыреву – он, как договорились, сбрасывает – и в последний раз проверяю, всё ли на местах. Документы на XK R – в прозрачном файлике в бардачке. Ключи от «Яги» и моей квартиры – в левом кармане; от квартир Порокова, Лины и, надеюсь, Рефката Шайхутдинова – в правом. Пакет с едой из супермаркета – на карликовом заднем сиденье (все равно больше оно ни на что не годно). Болдыреву не помешает закусить. Он рассказывал, что, очнувшись ближе к ночи в фотостудии, был вторично окормлен жидким хлебом до состояния лабораторной крысы, на которой испытывают действие анестезии. Думаю, выхлоп у него до сих пор убийственный.
Ах да, еще телефоны.
Мой с безымянной сим-картой – внутри водительского подлокотника, чтобы он двигался по онистской спутниковой карте теми же маршрутами, что и навигатор «Ягуара».
Студенческий – при мне, в качестве незасвеченного средства коммуникации, которое пока не прослушивают.
Моя именная сим-карта – отдельно в заднем кармане джинсов, чтобы можно было время от времени проверять, кто звонил и писал. Все просто, как рок-н-ролл. Так говорил Патрик Суэйзи в каком-то левом переводе «Брейкпойнта».
По дороге к кассам наблюдаю, как в затемненных стеклах павильона заправочной станции отражается силуэт выплывающего из мглы «Шевроле». Оранжевый (а в отражении коричневый, как дерьмо) монстр плавно причаливает к колонке за две или три от моей. Почти тотчас же отпочковавшийся от машины топтун вразвалку бредет вслед за мной к кассам. У него взъерошенные светлые волосы, мясистый нос и откормленная задница, куском вибрирующего желе нависающая над приземистыми кривоватыми ножками; впрочем, парень коренаст и в плечах ощутимо широк – в молодости, похоже, занимался борьбой.
Очередь он занимает сразу после меня. Я чувствую, как ублюдок сверлит меня взглядом; будь у меня третий глаз на затылке, я обязательно увидел бы им глумливую гаденькую ухмылку. Для пущего эффекта шпик звучно бряцает ключами на связке, зело раздражая и без того бесноватую кассиршу – умученную жизнью среднеазиатку с красными глазами и нечитаемым бейджиком типа «Зеравшан Нуриевна Курбанбердымухамедова».
Парень явно ждет, что я обернусь, поздороваюсь и обсужу с ним погоду. Прости, друг, тебе все же лучше созерцать меня исключительно с тыла. Так у тебя будет меньше шансов обнаружить подмену.
Рассчитываясь с Зеравшан Нуриевной, я размышляю о том, как отреагировали бы топтуны, попытайся я сейчас от них оторваться. Минуты, в течение которой дышащий мне в затылок придурок оплачивал бы свой бензин, хватит с лихвой. Этим двоим пришлось бы долго меня искать, сверяясь с навигатором и тем чебурашкой, который у них в штабе отслеживает передвижения объектов наблюдения по спутниковой карте. Никогда нельзя недооценивать фактор случайности. Кто бы мог подумать, что именно сегодня и именно на этой бензоколонке будет работать только одна касса, и одновременно оплатить услуги компании ВР мы с толстожопым филером не сможем.
Однако, к счастью для топтунов, у меня несколько иные планы. Получив сдачу от Нуриевны, я следую не в «Ягу», а к двери с табличкой WC.
Глаза Толи Болдырева, ожидающего меня в кабинке туалета, горят и искрят так, что, будь я женщиной, я дал бы ему прямо здесь и сейчас за неистовство, сок и жизненную силу духа. Он мечет взором молнии, закусывает удила и бьет копытом. Рот тщетно пытается замаскировать шутовскую улыбку юродивого победителя – ту, с которой свершаются главные вещи в истории человечества. И да, да, я был прав: из этого рта несет таким перегаром, что даже странно, как от него до сих пор не полопался дешевый советский кафель на стенах.
– Снимай майку, студент! – рявкаю сразу после рукопожатия.
Мы с ним примерно одного роста. А джинсы на расстоянии никто не различит. Поэтому достаточно будет обмена майками и панамы а ля Джамироквай начала нулевых, которой я с самого утра мозолю глаза соглядатаям. В сорок с плюсом ношение головного убора немного странно, согласен. Но у меня не было выбора: у нас с Толей слишком разные прически. Я давно не стригся, а он раз в неделю бреется машинкой с трехмиллиметровой насадкой.
Кстати, панаму я тоже стащил у Порокова. Пришлось даже закрыть глаза на гигиенический аспект. Надеюсь, при всех недостатках Эраста вшей у него все-таки нет.
– Ага, – буркает Толя, пытаясь выглядеть суровым мужиком и не показать мне, как по-тинэйджерски его прет от происходящего.
Я сказал, что у Болдырева горели глаза, но это была идиома. На самом деле у него горит только один глаз. Второй сверху застит бинтовая повязка – именно такая, как я попросил. Все ее отличия от моей собственной сводятся к свойствам перевязочного материала: мой сер, вонюч и пропитан следами приключений, Толин – безобразно чист и пахнет аптекой. Непорядок.
– А ну-ка, потрись головой о кафель, юноша.
– Чего?
– Возможно, тот хер, который ко мне приставлен, стоит в дверях и ждет, когда я – а я сейчас это ты – выйду из толчка и пройду мимо него. Может, он хочет убедиться, что я не сгинул и не скрылся тайком через канализацию. И он заподозрит неладное, если мой бандаж после похода в нужник неестественно побелеет.
Даже снедаемый эйфорией и благоговейной дрожью лапок, Толя не удерживается от умничанья:
– Так может быть, ты ходил в нужник именно что поменять бандаж.
– Вот. А потом вы удивляетесь, Анатолий, что все вокруг вас ненавидят. Вы, батенька, таки оставьте право принимать решения взрослым участникам сделки. Шпик может оказаться недостаточно гибок умом, чтобы прийти к такому же выводу, что и дерзкий стажер-журналист.
Толя, как послушный ребенок, со вздохом начинает натирать лбом забрызганный водой и мочой кафель туалетной кабинки. Я вдруг ловлю себя на том, что завидую ему так, как последний раз завидовал однокласснику, первому из всей школы переспавшему с женщиной. Этот парень пока еще не совершил ошибку, которая стоит всех достижений человечества. У него нет ребенка со злокачественной онкологией, бесполезных лет жизни и разочарования во всем, что раньше казалось главным. Зато он стоит на пороге осуществления мечты, он расприраем предвкушением, авантюризмом и молодостью. Жизнь для него еще выглядит как небо в планетарии, от которого сосет под ложечкой, а не как наполовину съеденное яблоко. В общем, мне в очередной раз хочется его придушить; но я опять не могу, потому как сейчас Толя Болдырев для меня – один из главных людей вселенной.
– Что мне говорить, если они пропалят? – спрашивает он, продолжая тереться.
– Правду, – морщусь от боли (потому что с подстреленным плечом снимать майку оказывается несколько сложнее, чем я думал). – Спихивай все на меня. За рулем машины ты находишься абсолютно легально. По моей просьбе ягуар-ленд-роверовский менеджер Леонид Кравец позвонил в круглосуточный автосалон «Независимость» и заказал на тебя доверенность к управлению «Ягуаром», который к этому времени находился на руках у твоего старшего коллеги, духовного отца, гуру, сенсэя и учителя, – то есть у меня. Со мной случился форс-мажор, а тест надо провести срочно, чтобы статья о «Яге» успела попасть в верстающийся номер «Колес». Что именно за форс-мажор, ты не ведаешь, ибо узнал о нем со слов Леонида Кравца и в принципе тебе насрать. А голову тряпкой обмотал потому, что таковым было мое условие отказа от теста в твою пользу. Ты так рвался потерять водительскую девственность, что, опять-таки, согласился провести тест-драйв в маскарадном костюме идиота и не стал задавать мне лишних вопросов. Тебя поймут и простят. Чай, не каннибалы и не члены расстрельных троек.
– Расстрельных – кого?
– Неважно. Учи историю Родины, сынок.
Толя перестает тереться бинтом о стену, распрямляется во всеь рост и второй раз за последние пятнадцать минут дерзит:
– Заебал, папаша.
– В другое время ты получил бы за такое хорошую, аппетитную затрещину. Сраный циник, хамло. Такой маленький, а уже на «жигулях».
Мне наконец удается стянуть с себя майку и нацепить на ее место болдыревскую. Только теперь я замечаю, какой на ней рисунок. И на сей раз я действительно близок к тому, чтобы совершить тринадцатое в жизни смертоубийство. Потому что во всю мою грудь на синем фоне красуется улыбающийся менеджер в костюме с галстуком, но без штанов и трусов. В одной руке менеджера офисная папка типа той, что носит Пороков, а в другой – восставший член с красной, как у подосиновика, головкой и белесыми брызгами спермы чуть выше. Брызги похожи на проросший лук, и в принципе отдельно от менеджера член больше напоминал бы тыльный портрет Чиполлино, чем собственно член; но беда в том, что от менеджера он не отдельно. Надпись, озаглавливающая творение, лаконична и понятна, видимо, только избранным: «Деловая Жылка».
Впрочем, я по-прежнему заложник доброго здравия альтернативно одаренного пост-рокера. А потому мне не остается ничего, кроме как развести руками и робким гласом осведомиться, кто и зачем произвел сей арт на свет.
– А, это я сам, – отвечает Толя так, как будто нет ничего естественнее, чем нарисовать у себя на майке дрочащего менеджера и расхаживать с ним по городу. – Акриловые краски.
– Толя, ты… – слова встают комом в моем зараз пересохшем горле. – Ты… Скажи честно, Толя: ты – дебил?
Он смотрит на меня так, словно я сказал нечто крамольное. В округлившихся глазах (то есть, если буквально, в округлившемся глазе) – реальная обида и непонимание сути претензии. Долбанная молодежь. Не думал, что эта фраза родится в моем мозгу раньше, чем повзрослеет Стас. Хотя – теперь вы знаете – его шансы повзрослеть не очень-то велики.
– Ладно, брат, – даю попятный. – Забудь. Вот ключи от моей квартиры, адрес ты помнишь. На заднем сиденье жратва, не забудь забрать ее с собой. Это важно. Я покупал жратву при них, они почуют неладное, если оставлю ее в машине.
– Да, конечно. А если дома будут твои…
– Не будут. Но могут появиться позже. Объяснишь ситуацию. Скажешь жене, что я не мог предупредить ее по телефону из-за прослушки. Она поймет. Большего тебе знать не надо. Уразумел?
– Уразумел, – лыбится Болдырев, и лик его снова подобен лику блаженного, озаренному печатью небесной радости от вещей, простому смертному непонятных.
– Вот ключи от машины. – Я протягиваю ему брелок с эмблемой «Ягуара», одновременно нахлобучивая на его бритую башку панаму. – Шапку не снимай, пока не окажешься у меня в норе. Кондей тебе в помощь. Все доки в бардачке. Телефон в подлокотнике. Мой новый номер в записной книжке, первый по списку, абонент «АД». Отвечай на звонки только с него, остальные игнорируй. Шли SMSки каждый час, докладывай обстановку. И все, иди. А то они заподозрят подставу. Черт…
– Что – черт?
– Морда у тебя, конечно, слишком целая по сравнению с моей.
– Блин, Алекс, не хочешь же ты сказать…
– Я хочу сказать одно. Где бы они ни были, не поворачивайся к ним лицом, Толя. Они должны видеть твою машину, твою одежду, твою повязку, твою панаму и твой пот, который течет из-под панамы. Но не твое лицо. Его несложно прятать в таком тумане. И купи антиполицай.
– Не вопрос, – отвечает он. – Все понятно. Слушай, только один момент…
– Да?
– Я ведь могу как следует погонять?
– Можешь хоть краш-тест проводить – мне даже лучше, если они решат, что я разбился и помер. Но даже мертвый ты должен быть у меня дома ровно через час. Можешь считать, что «Яга» к тринадцати ноль-ноль превратится в тыкву, а ты сам – в крысу. И единственная возможность этого избежать – быть без одной минуты час у меня в норе. И сразу же доложись мне по SMS.
– На новый номер?
– На новый номер. Только на всякий случай не пиши открытым текстом. Напиши «Ну как ты после вчерашнего?» Я пойму.
– А потом?
– А потом я позвоню тебе, когда все кончится, и ты выйдешь из моей квартиры, сядешь в «Ягу» и будешь гонять до завтрашнего вечера, на сколько хватит бензина. Я залил полный бак. А если захочешь погонять еще, зальешь второй полный бак.
Когда Толя лопающимся от счастья шариком выкатывается из туалета, через щель я вижу, как «Камаро» отъезжает от своей колонки и паркуется чуть впереди, напротив панорманого стекла павильона, чтобы там дожидаться ведомого клиента. Толя проходит мимо, старательно воротя от пацанов незабинтованную часть лица. Какой-то старик на «Лексусе», пристроившийся в хвост «Яге» у колонки, начинает нетерпеливо сигналить, как только Болдырев садится за руль: «меня» не было слишком долго, очередь нервничает. Я поначалу переживаю, как бы это не усугубило стресс новичка-водителя. Но я забыл, видимо, как много дает человеку молодежная наглость и задорная уверенность в своей крутизне. Толя стратует так, словно за его плечами победы во всех главных автогонках мира от «Милле Милья» до «Формулы – 1», при этом не забыв залихватски показать старику факфингер из люка в крыше. Так быстро найти кнопку, которая его открывает… Возможно, у парня и впрямь талант.
Когда-нибудь Толя Болдырев будет вспоминать этот день примерно с теми же чувствами, с которыми я вспоминаю накруку на Эйфелевой башне и брейк на Арк де Триумф. А я не хочу его вспоминать. Вообще. Я обменял бы все свои воспоминания на то, чтобы подаренная этим бесконечным днем надежда не оказалась очередным миражом в пустыне. Чтобы старый черт Отто Иосифович не перечеркнул все его достижения одним росчерком, одним витком нечитаемого докторского почерка в истории болезни… Два часа пятьдесят пять минут.
После того, как следом за «Ягой» спешно стартует «Камаро», я сматываю с головы повязку, смываю ее в канализацию и долго стираю запекшуюся кровь с лица, лба и макушки, стараясь не намочить «тонко настроенный» пластырь. Бесполезное дело. Конечно же, я его намочил.
Эти ребята… эти ребята в оранжевом «Камаро» просто обязаны поверить, что я спрыгнул с темы и больше никуда не лезу.
Когда я брошу «Ягу» у своего собственного подъезда и поднимусь в свою собственную квартиру, у них не останется выбора. Им придется поверить.
Даже если это буду не я.
