Текст книги "Евангелие от обезьяны (СИ)"
Автор книги: Руслан Галеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
РУСЛАН ГАЛЕЕВ, ВЛАДИМИР ЕЛЬЧЕВ
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ОБЕЗЬЯНЫ
(Написано в 2010-2012 годах, где-то между дворами Цветного Бульвара, бутовскими прудами и химкинскими многоэтажками. Авторы не ведали, что творят, и как много окажется правдой. Они писали фантастику, таков был план. Но Бог посмеялся над ним, как всегда смеялся над планами людей.
Потребовалось два года для того, чтобы авторы решились опубликовать этот роман)
«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
(Мф. 6:19-21)
…очень жарко. Трудно сидеть и говорить. Хочется перестать быть чем-то, способным испытывать жару, раствориться в воздухе, выпасть конденсатом на внешней стороне бутылки. Еще несколько дней назад именно так бы я и поступил. Но кое-что произошло. Кое-что важное. Он вернулся, представляете? Он вернулся, чтобы плюнуть на нашу ненависть, нашу кровь, наше неверие. И так уж вышло, что я шел по его следам и запоминал. Каждый шаг, каждую букву, пробившую насквозь бумажную ленту настоящего. Каждое так и не сказанное слово. А теперь я здесь, в квартире, пропеченной слетевшим с катушек солнцем, чтобы покаяться за все, что сделано, и за все, на что не решился. И записать.
Потому что Евангелие должно быть записано.
Возможно, его не прочтут, а многие, прочтя, не поверят, назовут апокрифом и забудут на пыльных полках гребанного архива человеческой глупости. Мне плевать. Я только надеюсь, что мне хватит сил закончить, прежде чем я перестану быть самим собой. В очередной раз.
Стоп. Эта штука работает?
Ладно… хорошо.
Как это? Клянусь говорить правду, только правду, и ничего кроме правды. Да здравствует суд Линча, самый гуманный суд в мире, подобный бинарной системе исчисления, знающий только два ответа: да и нет. Ноль и единица. Ложь и истина.
Только знаете, правда – она как театр Кабуки. Для каждого своя маска. А сними их – и действие теряет смысл. Понимаете, о чем я? Все дело в интерпретации. Справедливость,честность и даже – по Федору Михайловичу – преступление и наказание: это всего лишь опции. Комплектующие. Правда всегда зависит от сборщика, юзера и правового законодательства того уровня игры, где она задействована. И если кто-то скажет, что в этой истории нет ни грамма правды, знайте: правда – не гашиш, чтобы продавать ее граммами. К примеру: если бы один и тот же матч смотрели суппортер и производитель обуви, на выходе получилось бы два совершенно разных матча. Единицы и нули легко меняются местами, такие вот мутные дела.
Я немного бессвязно рассказываю, знаю. Все из-за этого взрыва. Мысли путаются, и голова болит не переставая. Но главное – эта жара. Москва плавится на эскалаторе двадцать первого века, летящем прямо в ад, и вместе с ней плавится ваш гребанный межконфессиональный СССР. Все еще Союз, все еще Советских, все еще Социалистических, все еще Республик, как бы смешно это ни звучало.
Для меня эта история началась за сутки до того, как все вы начали суетиться. Я уже тогда почувствовал это. Почувствовал его возвращение. Вот тут, над виском, там, где в мою голову вживлен разъем доктора Героняна. И еще вот здесь, под ребрами. Я почувствовал.
И, конечно, ничего не понял, к этому ведь нельзя быть готовым. Таких вещей не ждешь, они просто происходят, понимаете?
А было вот что. Мне позвонил старый знакомый, Мишка Адвокат, и предложил поучаствовать в одном интересном проекте. Платили неплохо, и я согласился.
Заметили – часть Пушкинской площади обнесли бетонными плитами? Охрану выставили... Все думают, там какая-то хитрая стройка, и обходят ее стороной. Мы же теперь шарахаемся от этих бетонных заборов...
Но на самом деле нет там никакой стройки.
Вам такое имя – Хуан Минь – говорит что-нибудь? Мексиканский китаец, адская смесь. Видный современный художник, контемпорари арт, все дела. Как по мне, все это современное искусство – полный ноль. Сам факт временной привязки говорит об этом. Искусство на один момент или искусство момента? Такого не бывает. Искусство – оно либо навсегда, либо это... полный ноль. Мне, конечно, полагается считать иначе, ведь Разъемщиков тоже относят к современному искусству. Но я думаю, что рано или поздно все это контемпорари развалится на тех, кто будет топтать вечность, и тех, кто отвыпендривался и растворился.
Однако этот Минь действительно неплох. Хотя бы в плане размаха и наглости. Не знаю уж, где он нашел спонсоров, но они арендовали ему площадки по всему миру. И везде – только в зонах свободной торговли. Представляете, какие это бабки! Только в СССР таких площадок триста сорок две! Так вот, Минь поставил на них спутниковые ретрансляторы, или что-то типа этого. Эти штуки принимают и передают сигналы на определенной частоте, их так запрограммировали. Богачи закупаются специальными экранами, на которых зафиксирована спутниковая карта мира. На карте светятся точки – соответствующие расположению арендованных для Миня площадок. Время от времени часть этих площадок соединяются специальным частотным сигналом. Не знаю, как это действует на практике, мне, если честно, плевать на технические подробности. Главное, что на экранах соответствующие точки соединяются световыми отрезками. И получаются портреты. Как в детских журналах – соедини точки, понимаете? Только глобальнее в миллионы раз. Этот мексиканский китаеза рисует прямо по планете!
Конечно, сам по себе проект пластиковый, никакой глубины в нем нет, но все же, все же... Такая, правильная наглость, знаете, она подкупает. Просто представьте себе: вся наша долбанная планета – просто страница из детского журнала. С пронумерованными точками. А где-то в Гонконге сидит мелкий желтый гном и решает, как эти точки соединятся в следующий раз… Мне кажется, это очень круто. Бессмысленно и круто.
Но помимо всей этой космической одиссеи, Хуан Минь решил каждую из арендованных площадок превратить в арт-инсталляцию. Я других не видел, но московская мне понравилась. Он приволок туда разные части от списанных детских каруселей: моторы, шатры, деревянных лошадей. И получилось этакое кладбище детства посреди гигантского мегаполиса.
Естественно, до официального открытия все это прячут, отсюда и заборы. Но Миша Адвокат курирует московскую часть проекта. Официальное открытие намечено то ли на сентябрь, то ли на октябрь, точно не помню. В общем, они затеяли такую штуку: известные представители современного искусства фотографируются на фоне этих инсталляций. Не знаю, куда пойдут фотографии, наверное, на рекламу. Мне, честно говоря, все равно, я бы в любом случае согласился, потому что, как обычно, сидел без денег.
Короче говоря, приехали мы туда. Я заполнил какую-то бумагу о неразглашении. Меня пофотографировали в разных ракурсах: верхом на лошади, с сигаретой на кожухе мотора и прочее в таком же ключе. Обычный псевдоинтеллектуальный глянец. Потом все разошлись, а мы с Адвокатом остались. Заслали солдатика из охраны в магазин за «Массандрой», уселись в такие кресла от старых каруселей, открыли бутылку.
Представьте: вокруг город шумит, машины носятся, на «Известиях» бегает реклама... Но все это за забором. А мы сидим в креслах каруселей, пьем «Массандру», курим, и я еще ноги на деревянную лошадь забросил... Как будто в рай для клоунов пустили. И такое ощущение странное: как будто весь мир умер, остались только звуки. И мы с Адвокатом последние люди на Земле, пьем последнюю «Массандру» из последних пластиковых стаканчиков. А машина работает и работает, и рисует по мертвой планете портреты: Муссолини, Че Гевара, Альберт Эйнштейн, Джон Леннон... Азимович.
Просидели мы там до вечера, допили, и я пошел к метро. К «Цветному бульвару». Хотелось пройтись, подышать свежим выхлопным кислородом. И вдруг навстречу из какой-то подворотни стройными рядами выходят эти. Отаку. Грязные, джинсы порваны, воняют, как бомжи. А в руках егопортреты. Мессии. Человека, изменившего мир. Чувака, с которым я, бывало, пил за одним столом.
Ну, я, как обычно, отвернулся и пошел дальше... У меня на все эти дела аллергия, хочется плеваться, терять человеческий облик и бить кому-нибудь по лицу. Только я никогда этого не делаю. Мне, видите ли, слабо. Куда проще отвернуться и притвориться дорожной разметкой.
Но именно с этого момента я уже не мог перестать думать о нем.
Вот так и получилось, что для всех остальных человек по имени Азимович вернется на день позже. А для меня диджей Азимут восстал уже тогда. На Пушкинской площади. Сквозь грязные рубища и гламурные, глянцевые иконы поп-арта.
Долбанный, мать его, хеллрейзер! Знаете, что я почувствовал? Помните, в детстве была такая игра: один вытягивает ладони, а второй должен ударить сверху. Успеешь убрать ладони – выиграл, нет – снова подставляешь. И тот, кто бил, – он всегда тянул время. Ты вроде ждешь удара, готовишься к нему, и все равно каждый раз это неожиданно. Я этот момент ненавижу до сих пор, такое, знаете, ожидание с протянутой ладонью просящего.
Так вот, там, на Пушкинской, я почувствовал именно это. Я снова стоял с протянутыми руками, а мертвый Азимович смеялся и тянул время.
Что касается моего друга…
– Нет, блин, ну какие же здесь все-таки часы! Я сейчас выдеру их с корнем. Домой возьму эти часы!
Мой очередной напарник уже раз пятый восхищается синими часами в стиле дорожных дредноутов пятидесятых, так стильно впаянных в изогнутую, как у катера, приборную панель с накладкой из новомодного экологически чистого материала карбона. Я тоже оценил решение; но не до такой же степени. Такое впечатление, что всего остального для него просто не существует. Сразу видно – человек абсолютно глянцевый. Ему плевать, что он сидит в предсерийном «Ягуаре Икс Джей суперспорт» о пяти литрах и пятистах лошадях. Положить на шестиступенчатую АКП с опцией «спортивный режим», при включении которой автоматически натягиваются ремни безопасности. Я скажу больше: он вряд ли понимает, чем V8 отличается от оппозитного двигателя, и даже такие вещи, как водоотталкивающее покрытие стекол и встроенный в спинку сиденья массажер, волнуют его постольку-поскольку. Главное – часы. Потому что они похожи на какой-то «знаковый артефакт» из тех, о которых пишут гламурные журналы для онанистов.
Впрочем, понять его несложно. Про «Икс Джей» он в любом случае напишет три абзаца классически пресного содержания: «Этот монстр – атрибут твоего статуса», «Она не устоит перед такой элегантностью», «Завистливые взгляды обгоняемых водителей и похотливые – водительниц». Никогда не понимал, зачем компании «Ягуар Ленд Ровер» за не самые малые деньги возить подобных людей в Версаль, селить в пятизвездочный отель, кормить и, что немаловажно, поить в недешевых ресторанах. Ведь подобную статью можно накропать за пятнадцать минут не отходя от монитора, пробежав по диагонали пресс-релиз.
– А кто у вас сейчас целевая аудитория, Митя? – задаю ему первый пришедший в голову вопрос, чтобы отвлечь от часов.
Он молчит несколько секунд. Видимо, обдумывает, достаточно ли мы сблизились за три часа езды на представительском седане по французской провинции, чтобы называть вещи своими именами. Потом решает, что да, и заговорщицки изрекает:
– Быдло. А у вас?
Митя – не самый противный персонаж, которого судьба и прихоть организаторов назначали мне в напарники за десять с лишним лет активного участия в тест-драйвах. Но сокращать дистанцию вредно – по крайней мере, пока мы трезвы. Я отвечаю:
– Средний класс, стабильный заработок, нацелен на карьерное развитие, с возможностью перспективного планирования автомобиля более высокого ценового сегмента.
Слава богу, он меня уже не слушает. Я до сих пор еще испытываю легкие уколы совести, когда произношу подобные мантры. Наследие молодости, проведенной в обществе непризнанных гениев, считающих себя внесистемными персонажами и презирающих бизнес-культуру… Но, как бы то ни было, вниманием Мити на данный момент безраздельно владеет молодая и страшная мулатка, бросившая излишне восторженный взгляд на наш «Ягуар». (Что объяснимо: деревня Валлангужар в ста километрах от Парижа – не Рублевка, все-таки).
Митя высовывается из окна и пытается языком жестов пригласить девку внутрь. Девка жеманничает и с первого раза не соглашается. Я поддаю газу, чтобы не оставить Мите времени на второй. Окажись она, ну чем черт не шутит, внутри – нам придется либо высадить ее через двести метров, либо везти с собой на официальный обед в Шантильи, куда ее все равно не пустят. Обе опции абсурдны.
Дороги во французской провинции кривы и двухполосны, но когда мы наконец-то выезжаем из Валлангужара, нам вдруг везет: метров на пятьсот вперед – ровная стрела. Мало того, впереди даже не маячит ни один задок раздолбанного «Клио» с местным аборигеном за рулем! Производитель утверждает, что стольник наша «Яга» делает за 4,9 секунды. Это похоже на правду, так как до первого поворота я успеваю разогнаться до двухсот сорока. На двухсот пятидесяти стоит электронный ограничитель; стало быть, я выжал почти максимум. И, похоже, оценил это даже Митя. Во всяком случае, он впервые за всю дорогу перевел глуповатый восторженный взгляд с часов на другую деталь машины: а именно, на спидометр.
Спортивный пятилитровый двигатель – великая вещь. Кто утверждает обратное, тот лукавит. Хочешь ты или нет, а у тебя начинается приход, когда рык такого монстра отдается вибрациями во всем твоем теле. Даже несмотря на все эти новомодные чудеса звукоизоляции, которые используют на таких тачках.
Не говорите, что вам это не нравится. Всем нравится. Просто надо попробовать. Не зря тягу к крутым тачкам сравнивают с наркозависимостью.
Еще лет десять назад я думал иначе, правда. Я, наоборот, считал всех подверженных тяге к крутым тачкам недочеловеками, унтерменшами. Но потом оказалось, что я им просто завидовал.
Уверенно прохожу cвязки, закладываю виражи, причем жму на тормоз чуть сильнее обычного и бросаю руль с чуть большей, чем требуется, амплитудой: глянцевый молокосос должен знать, как тестируют тачки нормальные пацаны. Дальше – пара перекрестков с кольцевым, традиционным здесь, движением. А потом случается казус, конфуз.
Ближе к третьему по счету кольцу небесная хлябь вдруг без предупреждения разверзается ливнем, и я не успеваю сделать на это скидку. После очередной попытки вильнуть задком огромный «Ягуар» разворачивает поперек скользкой дороги на девяносто градусов. Задок, которым я хотел повилять, на нашей полосе, остальная часть машины – на встречной. Причем Митей вперед. То есть, произойди сейчас прямое столкновение, оно придется на правую переднюю часть нашего авто. И если кто-нибудь из нас должен будет пострадать, то именно Митя. Впрочем, его наверняка спасет боковая подушка безопасности; куда серьезнее достанется водителю встречного малолитражного лохомобиля, столь популярного во Франции. Возможно, исход будет летальным.
Все это проскакивает в моей голове менее чем за секунду, пока перегруженный вчерашними алкодозами мозг не осознает прекрасное: встречных нет. Виват, Иль де Франс! на каком-нибудь Щелковском шоссе подобное было бы исключено. Длиннющая «Яга» застывает поперек трассы, перекрыв обе нешироких полосы.
Тут же выясняется, что Митя, несмотря на принадлежность к миру гламура, – человек недюжинных физических размеров. Я мог бы заметить это еще вчера, но я почти не помню, что было вчера: такова специфика наших заграничных бэд-трипов, они же пресс-туры. Теперь же я – возможно, окончательно выйдя из отходняка именно сейчас, ввиду стресса – вдруг осознаю, что мой недалекий напарник имеет метра два ввысь, да при этом еще и не дохляк. Он довольно лихо, хоть посеревшее от страха лицо его сейчас и подобно обоссанному псами бордюру, отстегивает ремень: тот самый, что так залихватски натягивался при переключении в режим «Спорт». Выходит из «Ягуара» и, поливаемый ливнем, обходит его с другой стороны. С моей. Мне только и остается, что покорным пинг-понговым шариком вылететь из автомобиля мечты, когда еще недавно казавшийся несуразным Митя рассерженной змеей шипит: «Все, дальше без выебонов, бля». До самого ипподрома в Шантильи ведет он, хотя по плану смена водителей должна была произойти только через тридцать четыре километра.
Я просто забыл, что у чертовой тачки задний привод. Только и всего. Слишком долго не тестировал заднеприводные машины.
Но, что самое обидное, этот подлец мне не верит. Он делает такое лицо, как будто автомобильный лох – я, а не он. При этом сам даже не пытается выписывать те пируэты, что выписывал я. А что? ему ведь оно и не нужно. Ему достаточно знать, сколько девок поместится в багажнике и на заднем сиденье, и удобно ли раскладываются передние, чтобы поиметь их всех за раз. Притом что ни он, ни его читатели никогда этого не сделают: все они достаточно скучны, сексуально пассивны и в основном женаты.
Ах, да: и еще ему, конечно, нужно знать, на что похожи часы. Точнее, даже не так: похожи ли они на часы, которые в тысяча девятьсот доисторическом году установил на своей яхте Хью Хефнер. Ну или кто там у них сейчас в роли иконы стиля.
Поэтому я даже особо не удивляюсь, когда мы сбиваемся с дороги и оказываемся в мусульманской зоне. Человек, единственным и абсолютным хозяином головы которого могут стать обычные стрелочные часы, рано или поздно тоже должен облажаться. Неважно, в чем именно, – но должен. Вопрос времени.
Митя облажался в том, что пренебрег роуд-мэпом. Я честно пытался играть предписанную отдыхающему водителю роль штурмана. Сличал нечитабельные французские имена собственные на мелкоформатных дорожных указателях с ними же на бумаге. До боли в суставах вытягивал шею влево, чтобы следить за изменениями километража на виртуальном спидометре. Но он решил, что глупо доверять бумажке в эпоху спутниковой навигации. Он потыкал ухоженным пальчиком в сенсорный дисплей, и на месте спидометра появился навигатор.
Я пытался объяснить дураку, что навигатор – одна из последних вещей, которую будут доводить на предсерийных экземплярах. Что, будь он доведен, производитель вряд ли стал бы морочиться над столь доскональным роуд-мэпом. Что границы зон меняются слишком быстро, и даже самую точную технику не всегда успевают прокачать в соответствии с актуальной картой. Но куда там. Мой статус искушенного тест-драйвера после инцидента с заносом низведен ниже плинтуса. И результат не заставляет себя ждать: за очередным поворотом, который Митя лихо проходит на ста пятидесяти с лишним, ровная дорога вдруг превращается в бугристый и латаный, как в СССР, асфальт с трещинами, сквозь которые пробивается молодая трава. А над стремительно приближающимся шлагбаумом реет такого же травяного цвета стяг с вязью и полумесяцем.
Машина останавливается, когда усатый араб в будке-стакане уже передергивает затвор. Будь дорога хоть немного мокрой, нас снова занесло бы столь же эффектно. Но исламскую вольницу дождь миновал, и «Икс Джей» как вкопанный останавливается в десяти метрах от шлагбаума. Араб что-то орет из стакана на родном французском, но мы не знаем французского.
Митя переводит огромный серебристый тумблер, который здесь заменяет рычаг переключения режимов АКП, в положение R, и метров сто гонит задком так, как будто участвует в соревнованиях «кто быстрее убьет новый движок» и на кону не меньше ста тысяч евро. Глянцевые люди – они такие, да. Излишне чувствительные.
По мере удаления автомобиля от поста моему взору открываются следы резины на раздолбанном асфальте: отмечаю про себя, что они почти идеально прямые, то есть на сухой дороге «Яга» практически не своевольничает. Усатый охранник дает очередь в воздух: я ее не слышу, движок ревет слишком громко, но вижу отрывистые снопы над дулом. Вспоминаю, какая кнопка отвечает за люк на крыше, жму и показываю ему фак, тыча в небо среднем пальцем.
– Изхаб иля зубб, йа хауаль![1]– ору в люк, хоть он и не услышит.
Митя пунцов, и это я отмечаю с удовлетворением. 1:1. Потыкав ногтем в сенсорный экран, снова выставляю на панель спидометр, накрываю карбоновую вставку роуд-мэпом и нарочито громко указываю, где и куда поворачивать. Митя теперь не спорит – просто вяло бормочет, что, мол, все это из-за мягкотелости европейцев, которые не прошивают навигаторы на предмет индикации мусульманских зон из соображений толерантности. В принципе он прав. Но я молчу и только бросаю на него презрительно-снисходительные взгляды. Щенок должен понять, что ему еще рано задаваться.
Впрочем, длится все это недолго. Мы, как оказалось, заблудились совсем чуть-чуть: минут десять – и мы на месте.
В ресторане на ипподроме Шантильи нас кормят недосоленным мясом с кровью. На вкус – безвкусно (как и вся французская кухня, кроме каштанов и, возможно, лягушек, которых я не пробовал). Но главное – теперь можно пить. Дальше нас повезут водилы «Ягуар Ленд Ровера». С нас же довольно: мы намотали по сто семьдесят километров каждый, чего, по мнению учредителей этого праздника жизни, достаточно для полного эмоционального слияния с новым «Ягуаром». В принципе, мнение учредителей верно.
Мне достается место возле окна с видом на подъездную аллею. Подъездная аллея вымощена какой-то красноватой крошкой. У входа мельтешит представитель «Ягуара Ленд Ровера» – молодцеватый подтянутый менеджер Леня Кравец по прозвищу, конечно же, Ленни Кравитц. Кравитц ответсвенен за сопровождение пресс-туров – считает нас по головам, завозит в гостиницы, распределяет между нами тачки и следит, чтобы никто не упился раньше времени и сверх нормы. Последнее у него получается далеко не всегда, но со всем остальным парень справляется не так уж плохо.
Леня беззвучно шевелит губами, энергично машет руками, что-то кому-то объясняет по мобильному. Сверху он похож на надувного предрождественского Санту. Таких выставляют на площадях и козырьках зданий, чтобы они под действием теплового наддува взбрыкивали поливинилхлорамидовыми конечностями на потеху публике.
Я с каким-то неземным облегчением открепляю успевший достать меня бейджик с надписью «Alex V. Dyonko, le magazine «Koleso», Russie», бросаю на стол фоткой вниз. Выхватываю у алжирца-гарсона откупоренную бутыль красного вина и жадно присасываюсь прямо к горлышку, проигнорировав фужер. Передаю соседям по длинному столу и с удовлетворением констатирую, что похмелье у всех одинаково. Потому что они выжирают так же некрасиво: морщится даже гарсон. А шел бы ты на хер, эбонитовый мавр, здесь пока еще не ваша локалка. Следи лучше за собой. Так пел Виктор Цой.
Тут дело принимает и вовсе неожиданный оборот. Митя, у которого осталась, видимо, пара лишних евро, заказывает литровый бурбон. Surprize! Божественный Джек Дэниелс медленно стекает по стенкам пищевода, с каждой каплей все глубже и глубже погружая меня в привычное состояние.
Минуты наслаждения прерывает звонок на мой мобильный. Номер, конечно же, не идентифицируется. А как иначе, когда твой родной издательский дом, на благо которого ты отдал лучшие годы и вкалывал не жалея печени, вдруг принял волевое решение бороться с мировым финансовым кризисом путем сокращения расходов на корпоративные номера сотрудников? Оно конечно – нам даже повезло: другие борются с ним, сокращая штат и зарплаты. Однако побочный эффект такого везения в том, что теперь ты почти никогда не знаешь, снимать ли трубку. Половина контактов, накопленных за десять лет, остались на изъятой корпоративной сим-карте, а ты, не очень дружа с техникой, наивно полагал, что все они хранятся в памяти трубы и перенесением записной книжки не озадачился.
Подумав секунд десять, решаю, что раз уж за входящие в роуминге я теперь плачу сам, то пусть звонящий идет лесом, кем бы он ни был. В особенности если это кто-нибудь из начальства – в чем я почему-то почти уверен.
Поблескивая очками в тонкой и почти дорогой оправе, место напротив меня занимает Олег Гладкий из глянцевого журнала FHQ. Фамилия изящно дополняет лысую блестящую голову; хорошие манеры одухотворенного кокаиниста не в силах скрыть интеллигентское презрение к окружающим. Занятный персонаж, страдающий, наверное, от всех зависимостей, от которых вообще может страдать человек. В числе последних, приобретенных уже в эпоху хайтека, – компьютерная, игровая и интернет-зависимость. Мы с парнями шепотом заключаем пари на вискарь: воткнет ли бедолага в айфон сразу же после принятия дозы похмелятора. Разумеется, он втыкает.
– Что пишут, Олежка? – спрашивают его.
– Дома все как обычно, – докладывает Олежка, подняв от айфона подслеповатые глаза и щурясь на нас поверх сползших на кончик носа очков. – На улице Строителей какой-то псих до смерти забил во дворе старика, а потом зашел в офтальмологическую клинику и положил из пушки двух охранников. Генсеку сделали очередную пластическую операцию. Оппозиционеру Гумбольдту снова шьют уголовку по два-восемь-два. Капиталы продолжают утекать из…
– Чур тебя! – стучу по столу. – Ребята просто хотели узнать, что дома с погодой.
– Что с погодой? Все как и должно быть в нашей Сахаре. Сорок четыре, говорит Яндекс. Пекло, – причмокивает Гладкий и, потеряв к нам интерес, утыкается обратно в айфон. Не забыв, впрочем, налить себе еще на два пальца из Митиного комплимента.
К ресторану подъезжает последний из «Ягуаров». Через панорамное стекло я наблюдаю, как Серега Жорин, ведущий радиопрограммы с незамысловатым названием «Тест-драйв», просит напарника погазовать и записывает звук, поднеся к глушителю обернутый в поролон микрофон. Затем, благоухая парами солярки (он тестировал дизельную версию, удлиненная база, три литра, двести семьдесят пять лошадей), входит в ресторан и плюхается на свободное место рядом со мной.
– Ну ты вчера отжег, дорогой, – хлопает он меня по плечу, и в голосе его мне слышится чуть ли не восторг. А привести в восторг сорокалетнего пьяницу, уже слегка подуставшего от жизни и равнодушного ко всему, кроме денег и крепких напитков, не так уж просто. Беда в том, что я, разумеется, не помню, что со мной было.
– Я не помню, что со мной было, – констатирую, наливая бурбон в его фужер. Фужер предназначен для вина, но и черт бы с ним.
– Да ладно!
В следующие несколько минут я узнаю, что вчера вечером за официальным ужином с топ-менеджерами «Ягуара Ленд Ровера» вместо поддержания разговоров о тенденциях авторынка и отложенном спросе я рассказывал, что у Эксла Роуза маленький член, а когда меня спросили, откуда мне это известно, ответил, что от одной гамбургской проститутки. Потом заставил главного ягуаровского дизайнера Пола Хёрли выучить наизусть припев песни трех мушкетеров, записав слова на салфетке латиницей, и, мало того, научил имитировать голос совершенно незнакомого ему Боярского. Потом упал на стол, разбив сразу три стакана и опрокинув тарелку с hors d’oeuvre. Потом – уже после ресторана – залез в багажник «Яги», объяснив немцу-водиле, что мне нужно выяснить его вместимость, и отказывался вылезать, пока не был извлечен оттуда насильно несколькими дюжими молодцами, включая кого-то из топов. Потом, по прибытию в отель, в очередной раз порывался побить Александра Выхухолева, одного из авторитетнейших автожурналистов страны, – но тот от меня убежал. И, наконец, под занавес, уже в полуобморочном состоянии, пытался затащить в номер Джанин, официальное лицо делегации производителя.
При упоминании о последней Джек Дэниелс меняет направление внутри моей измученной глотки, как давеча «Ягуар» посреди двухполосной дороги, и едва не выплескивается наружу. Лицо Джанин хоть и официальное, но неприятное до колик, мужиковатое и вогнутое внутрь; о теле же лучше и вовсе не вспоминать. К тому же, она старше меня лет на пять. А я далеко не юн, вообще-то.
– Только не говори, что я преуспел, – прошу дрогнувшим голосом.
– Не бойся, брат. Ты был в такое говно, что не преуспел бы, даже если бы обнаружил у себя в постели голую Меган Фокс, а на ужин вместо фуа гра сожрал бы виагру. – Жорину явно по душе последний каламбур, и он смеется, поглаживая обтянутое кардиганом брюшко. Больше никто не смеется.
В принципе во всем перечисленном ничего экстраординарного нет. Это понимают все, кто хоть раз оказывался в заграничном пресс-туре в обществе сильно пьющих рыцарей пера. Не то чтобы такое считалось у нас нормой, но и тухлыми помидорами тебя никто за это не закидает. Даже корпоративные зануды из официальной делегации производителя тебя поймут. Их маринуют здесь месяцами. Вдали от родственников, детей и любовниц они плотно общаются с пишущей братией, постепенно дичая и оскотиниваясь не меньше нашего. Да, они пытаются держать марку и нажираются не в ресторане у всех на виду, а в отеле вдвоем – втроем, а то и соло; но от этого лица их с утра помяты не меньше. Уж я-то могу отличить абстинентный синдром от следов обычной бессонницы.
Временами случается, конечно, и нечто из ряда вон выходящее. Какой бы зыбкой и условной ни была грань, за которой кончается терпимость кротких европейских менеджеров, перейти можно и ее. Так случилось, к примеру, с Виталиком Пухейским из «Автоклаксона», который как-то раз заблевал замшевое сиденье раритетного «Мазерати-Мистраль» ценой в полмиллиона евро, предоставленного производителем журналистам, чтобы те лучше прочувствовали исторический дух бренда. И вот это уже было неприятно. Во всяком случае, с тех пор ни в одном пресс-туре Виталик замечен не был. А дух бренда потом очень долго выветривали из салона, я думаю.
– Но это еще не все, – заговорщицки ухмыляется Жорин, меж делом наливая себя очередную дозу душистого бурбона. – Ты еще во время застолья переходил на русский и высказывал все, что о них думаешь.
– Вот как? И что же плохого я о них думал?
– Ты говорил, что они ссаные педики, лживые, косноязычные и закомплексованные. Что они никогда не выскажут тебе в лицо их истинного отношения к чему бы то ни было. И что Пол Хёрли ради сохранения дружественных отношений с прессой и в угоду деловой этике будет сидеть здесь хоть до утра, если ты решишь разучить с ним не только припев, но и всю песню мушкетеров целиком. Будет сидеть, улыбаться и делать вид, что ты – не обычный пьяный мудак, а человек другой культуры, к которой нужно относиться толерантно. И еще ты сказал, что если попросишь Пола Хёрли дать в задницу, он это сделает, потому что ему нужно, чтобы ты написал положительный отзыв про «Ягу» и неважно, какими путями он этого добьется.
Я не могу понять, что забавного находит в этом Жорин. Мне доподлинно известно, что за свою сорокалетнюю жизнь он не только многократно слышал классический делириум в доску пьяного человека, но и сам нес его великое множество раз. Поэтому я удивляюсь совершенно искренне:
