Текст книги "Евангелие от обезьяны (СИ)"

Автор книги: Руслан Галеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Черные маски, автоматы, убийства, взрывы, бетонные стены и колючая проволока, потоки дерьма, тонны ненависти, Гималайские горы жадности и Ниагарские водопады властолюбия… Мой третий верит, что всего этого может не быть. Как не было в те пару лет на рубеже веков, когда по миру танцевал веселый раздолбай, арлекин с Арк де Триумф, обещавший этот мир сделатьи обещание свое выполнивший… Он знает, этот третий. Он пробовал. На себе испытал.

Как там писал про таких Рефкат Шайхутдинов? А прямо за ними горы трупов, ну и что? Они воняют, ну и что? Там, в этих барханах из человеческих отходов – матери, братья, отцы, друзья, ну и что?Вот такой он, этот мой третий. Только к списку мертвых родственников Бар забыл добавить детей. Он смотрит на Стаса, этот долбанный Третий, через стену смотрит, по ломаной траектории, огибая косяк и заходя взглядом в кабинет. И плачет, и склоняет голову, и прощается, и тоже говорит: «Ну и что?»

Он говорит: тебе не надо торговаться, парень, тебе надо верить. Ты не знаешь во что? Странный вопрос, братишка: ведь людям полагается верить в Бога. А это подразумевает не одно лишь нудное нытье в попытке выцыганить личную индульгенцию. «Боже, спаси и сохрани». «Боже, помоги-помоги», как нищий на паперти. Нет уж, парень, хрен тебе! Верить в Бога – это не только попрошайничать у церкви, но еще и выполнять его заповеди. А ведь их в этот раз он придумал не так уж много, брат, совсем чуть-чуть – всего-то одну!

Да, ты не спасешь своего сына – но разве можно верить ради чьего-нибудь спасения, из корыстных побуждений? Разве можно заключать с Богом сделки, как с биг-боссом на работе или с чиновным онистским бонзой при получении тендера: я тебе лояльность, а ты мне маленькое чудо?

Скажешь, никакого Азимовича нет? Но ведь ты с ним встретился именно в те единственные полчаса, на которые выпал из сюжета «Евангелия от Обезьяны». Вот в чем все дело. Ты хотел его встретить и ты его встретил – просто в другой реальности. Не в той, которую нам всем написал Бар... Вот что он вещает у меня в башке, этот фантом. Крутит старые виниловые пластинки. И мне вдруг – впервые за очень долгое время – вопреки всяой логике становится на удивление легко.

Этот Третий…

Понимаете, он был, конечно, глупее. Он ничего не умел делать и тупо шастал по миру, ловя халяву и везение дураков. Он жил в иллюзиях и не знал людей… Но именно поэтому он был лучше, чем я сейчас. И именно поэтому он прав.

Твою мать. Вот ведь... твою мать.

И я опускаю пушку. И стою не двигаясь. И смотрю в глаза в прорезях, которые снова с частотой крыльев бабочки моргают, счищая капли пота с белков.

Этот мой Третий – он выигрывает. Забытая темная лошадка выскочила как черт из табакерки и обскакала умудренных жизнью конкурентов на полтора корпуса. Я не знаю, почему так произошло. Отказываюсь понимать. Но факт: сегодня он сделал всех. Не только меня.

Потому что маска наконец вытирает пот – той рукой, в которой нет «калашникова» – и как-то почти устало произносит:

– Нас мыного тут. Есыли я вас отпущу, ви все равно не дойдетэ до выхода. На кого-нибуд нарыветес. – И внезапно без всякой связи добавляет: – Э, слюшай, зачем он нас высех так кинул, а?

А мне кажется, что за окном стало еще спасительно-темнее. Но я все еще не решаюсь перевести туда взгляд, чтобы убедиться. Сужу по теням, побежавшим по стенам рядом с разрезами человеческих черепов.

– Он нас не кинул, – объясняю непонятно зачем, ведь сейчас не самое удобное время для теологических диспутов. – Мы всё поняли неправильно. Мы думали, это он принес войну, ругали его и проклинали. А на самом деле война назревала уже давно, и он был послан, чтобы ее предотвратить. Но не предотвратил – а смог лишь оттянуть на пару лет. Потому что не проконтролировал, чтобы мы выполнили свою часть работы. Мы должны были создать новую религию, но отвлеклись на склоки и шоу-бизнес. Такая вот тема, брат.

Маска снова молчит. Наверное, пытается осмыслить. Не думаю, что у него получится. Ну и ладно.

Из-за стены – там, где в углу по-прежнему кучкуется моя семья, тесть и три врача – не доносится ни шепотка. Не звучит даже Стасик, у которого весьма своеобразное представление о значении термина «рот на замок», и промолчать дольше минуты для него все равно, что для половозрелого мужчины прожить год без секса.

Бедные, они так там все перепугались. Пора обсудить более приземленные моменты, наверное. Я делаю еще один медленный шаг вперед и чуть в сторону.

– Мы можем просто взять ключ от одного из кабинетов, которые закрыты. Среди нас главврач, у него должны быть все ключи. Мы зайдем туда, запремся и будем сидеть тихо и ровно, не рыпаясь, пока все не закончится. А ты скажешь своим, что в этом крыле никого не нашел. Давай так, брат. Не делай того, о чем будешь потом жалеть.

Он стоит и раздумывает. Ноздри под маской продолжают по-конски раздуваться, но теперь уже скорее от банальной нехватки кислорода. Трудно дышать жженым торфом через маску в сорок градусов тепла.

И только теперь я замечаю, что телефон уже давно не звонит.

Азимут больше не играет; приход улетучился, наркота отпустила, сеанс терапии вселенской любви завершен. Всем спасибо, все свободны.

Но маска все еще раздумывает, понимаете? Не поднимает оружие. И я свое – тоже не поднимаю.

Толя… Пожалуйста, студент, набери меня еще разок. Я верю – у тебя хватит ума. Ну пожалуйста. Я заправлю тебе второй бак на свои деньги.

Время тянется, как жвачка, на которую наступили в жаркий полдень и теперь поднимают ногу в самой замедленной съемке из всех возможных. За каждую секунду я успеваю родиться, вырасти, состариться и умереть. А человек в маске по-прежнему ничего не делает и ничего не решается произнести.

А то, что за окном, стало совсем черным. На этот раз мне видно – ведь теперь я стою к окну лицом. Сначало это напоминало иллюзию, но сейчас уже отчетливо слышен звук, после нескольких недель отсутствия кажущийся незнакомым. Стук капель о пыльное серое стекло.

Сначала их мало, этих капель – они почти все испаряются, не долетев до земли. Но не проходит и минуты, как их звуком заполняется все, что давеча было наполнено Yellow Trip’ом. В открытую форточку влетает порыв ветра, и затхлый, застоявшийся воздух-смрад впервые за долгое время приходит в движение. За кадром боги бьют в гигантский гонг, пространство вспыхивает непривычным контрастом – и вот уже постылую торфяную пыль смывают с окна потоки, сначала мутные, а потом почти прозрачные.

А за этими потоками я периферийным зрением вижу фигуру. Размытую и словно бы прорисованную мазками, как на полотне импрессионистов. И тем не менее абсолютно отчетливо различимую… Черт! Такого тупо не может быть.

Это противоречит всем их уставам и правилам. Так никогда не делают.

Штурм начинают через много часов после захвата заложников, после долгих и нудных переговоров с террористами, которые почти никогда ничем не заканчиваются. Никто не берет помещение приступом спустя пять минут после того, как туда ворвались вооруженные люди в масках. Когда еще неизвестно, где конкретно они находятся, сколько у них заложников, чем они вооружены и чего вообще хотят.

Наверное, вояки собирались перехватить боевиков по дороге, но по каким-то причинам не успели. А теперь, раз отряд все равно уже на задании и люди заряжены, решили взять террористов тепленькими, пока те не заняли правильную дислокацию и не отошли от первого стресса. А что? с вояк станется. Их командиры осатанели от шального бабла, водки и золотых «патек-филиппов», обрюзгли мозгом и выродились настолько, что вполне могли отдать и такой приказ. Не знаю. Это сейчас не важно.

А важно то, что глаза не обманешь, если это не глаза слепого; а мои глаза, которые, в отличие от глаз в маске, по-прежнему смотрят в сторону окна, – мои глаза видят обильного телесами робокопа, спускающегося сверху на тросе так, как Брюс Виллис спускался на пожарном шланге в первом «Крепком орешке».

И так же отталкивающегося от стены, чтобы следующим движением влететь в стекло автоматом вперед.

А человек в маске стоит к окну затылком и этой движущейся картинки не видит.

Но он видит, что я рефлекторно перевожу взгляд ему за спину.

В кино такие моменты показывают крупным планом, со сложной раскадровкой и в замедленных съемках. Случайность или специальность, рвущая тонкую паутинку доверия между двумя вооруженными людьми. Поединок реакций, сноровки и нервов. Дроби секунд, определяющие, кто выиграл последний раунд дарвиновской борьбы.

Мы начали вскидывать оружие одноврменно, наверное. Во всяком случае, мне хотелось бы в это верить. Но три грыжи позвоночника, с досадой осознаю я, хотя боли уже нет. Но эти три долбаннах грыжи позвоночника, которые так не любят резких движений.

«Когда-нибудь твоя спина тебя убьет», – предрек мне вчера Эраст Пророков. Невероятно! подлец вдруг взял и в кои-то веки оправдал фамилию.

Это последнее, о чем я успел подумать, проваливаясь в вязкую серую стекловату.

А никакой предыдущей жизни, промелькнувшей за полсекунды как в калейдоскопе, не было.

***

Опять эти разделительные знаки!

Из-за них меня уже две недели не водят в кино и «Макдональдс». И обещали оставить без подарков на осенний день рождения.

А виноваты во всем каникулы. Они, конечно, были классными. Я почти месяц прожил в Крыму, в Каче. У нас балкон выходил прямо на море, можно было днем купаться, а вечером сидеть на нем и слушать прибой. И девчонка там была такая, Катя. Красивая. Совсем не то, что девочки из класса. Подошла и сама со мной познакомилась. Потом я три раза водил ее в кино на первом этаже гостиницы. Смотрели с ней «Лоракса», «Легенды ночных стражей» и «Тачки-2». Хотя мне не очень нравятся «Тачки-2». Там зачем-то сделали, что Док Хадсон умер. А это был мой любимый герой – даже любимее Молнии МакКуина. Поэтому мне первые «Тачки» больше нравятся. Зато в том кино я держал Катю за руку.

А потом я до самого Первого сентября жил на даче у деды Арика с бабушкой Алей. Это в деревне такой, Волково называется. Туда ехать очень долго, зато людей совсем нет. Стоят десять домов посреди леса. После дождя даже не джипе не подъедешь, ну только если на «Ниве». И почти в каждом доме дети. Наши есть, из Москвы, а есть местные, деревенские и кольчугинские. У нас там такая крутая тусовка была! Мы штабики строили и шалаши в лесу. А один раз пошли за грибами и слышали рык дикого зверя. Владик сказал, что кабана, но я думаю, что может это был и медведь.

Так что все было очень здорово на этих каникулах. Да только вот учиться я на них совсем не учился. А у меня голова такая – если что-нибудь долго не повторять, так оно оттуда и вылетит. Я ведь эти разделительные знаки весной хорошо помнил. Мама со мной дома диктанты писала. Валентина Петровна сказала, что она меня на второй год оставит – вот мы их и писали, эти диктанты, пока я все не выучил. А теперь вот снова забыл. И стыдно уже просить объяснить все по новой. Вот опять, кстати. Как пишется – «объяснить» или «обьяснить»?

Валентина Петровна говорит, что на уроках я считаю ворон. На самом деле никаких ворон я не считаю, просто в окно смотрю. Даже если никаких ворон там нет. Сейчас так же, если честно. Мне нужно делать работу над ошибками, а я в окно смотрю.

Я люблю смотреть в окно. Особенно когда хорошая погода. Смотришь и мечтаешь о чем-нибудь приятном. Об аттракционах на ВДНХ, например. О монорельсе, колесе обзрения и американских горках. Или о мороженном «Макфлурри», моем любимом. О Кате тоже можно помечтать, а можно, наоборот, как я пошел на войну и стал крутым героем. А можно вообще ни о чем не мечтать, а, например, вспоминать, как я победил в соревнованиях по выталкиванию из круга. Это у нас на каратэ такие соревнования. Типа сумо, только мы не толстые, а обычные. У меня дома на стенке золотая медаль висит.

Хорошо, что мама согласилась отдать меня на каратэ. А то Колян Заварзин ходил, а я нет. А мы ж с этим Коляном еще с садика деремся. То я его, то он меня. Если б я не пошел заниматься, точно не справился бы с ним. А так – последнее время я его побеждаю. Почти всегда.

Мама сначала боялась меня отдавать. Это все из-за той болячки. Я, когда был маленький, долго болел. У меня в голове была такая штука, рак называется. Из-за нее голова все время болела и кровь носом шла. Меня в больницу даже клали и операцию делали, я был лысый и целый год в садик не ходил. А потом она снова выросла. В то лето, когда как в Африке жарко было. Мама из-за этого сильно переживала, тогда как раз еще и папку убили. Но потом – уже осень была – врач, Отто Иосифович, ей позвонил и сказал, что рак взял и сам ушел. Очень удивлялся. Говорил, что так не бывает и это просто чудо. А мама упала прямо на пол и начала плакать. От радости. А потом схватила меня, стала обнимать и целовать, и опять плакать. Потом меня еще долго водили к Отто Иосифовичу, клали в аппарат и делали эти, забыл… томограммы. Но болячки все равно не было. Да и кровь больше не текла из носу, и голова не болела. И тогда мама сказала, что я теперь буду праздновать день рождения два раза в год. Один раз – зимой, когда у меня обычный дэрэ. А второй – осенью, в сентябре. Мама говорит – потому что в этот день я заново родился.

Так что мне повезло. У всех один день рождения, а у меня – два. На прошлый второй день рождения мне подарили велосипед, к примеру. Уже взрослый, такой, с большими колесами. Деда Арик подарил. А деда Саша, это другой мой дед, обещал, что в этом году на второй день рождения он научит меня водить машину! Честно-честно, я не вру. У него старый-престарый «Рено», длинный такой и зеленый, как крокодил. Мы его так и называем – Крокодилом. Так вот, я прошлым летом на этом Крокодиле уже катался, только у деда Саши на коленях. То есть дед Саша жал на педали и переключал передачи, а я крутил руль. Потому что тогда у меня ноги до педалей еще не доросли, а в этом году уже доросли, если сиденье вперед придвинуть, я пробовал. Вот дед и сказал, что на второй день рождения мы поедем на дачу и он поучит меня водить. А что, я ведь уже большой, второй класс, скоро восемь. Я уже даже знаю, где какая передача в машине: первая, вторая, третья, четвертая, пятая и задняя. Теперь главное – вспомнить разделительные знаки. А то не будет никакого второго дня рождения.

Жаль, этого папка не увидит. Он был испытателем, водил машины. Самые новые и самые крутые. А потом писал про них заметки в журнал. Вот бы он обрадовался, когда б увидел меня за рулем!

Мне очень жалко папку. Он был лучшим в мире. Я до сих пор еще плачу, когда его вспоминаю. Хотя ему бы это и не понравилось, знаю. Он учил меня никогда не плакать, потому что я ведь мужик. Но я не могу. Я сдерживаюсь, но оно само как-то плачется. Я очень по нему скучаю.

Папка всегда привозил мне из командировок «Тачки». Даже те, которых у нас в стране нет. У меня на полке, рядом с той стенкой, где медаль, стоят Лиззи, Сардж и «Феррари». На память. Это чтоб я не забывал его. Он привез их мне из Парижа – это город такой иностранный, столица Франции. Тоже в то лето, когда было жарко. А на следующий день мы пошли в больницу, и там его убили. Террорист убил, злой преступник. Его и самого сразу же застрелили милиционеры.

Теперь мама говорит, что папка обменял свою жизнь на мою. Что это была плата доброму волшебнику, который меня вылечил. Я не очень-то понимаю, как такое может быть. Разве добрые волшебники колдуют за плату? Ни в одной сказке не читал такого! Но я не расспрашиваю ее особо, а то она тоже расстраивается, когда вспоминает папку. Уходит к себе в комнату и ревет там. Она мне не говорит, но я знаю.

Недавно я читал книжку, «Пеппи Длинный чулок» называется. Там у девочки умерла мама, и она сидела на звезде и смотрела за этой девочкой, чтоб с ней ничего не случилось плохого. Я очень обрадовался. А вдруг мой папка тоже сидит где-нибудь на небесах и смотрит за мной? Тогда он все-таки увидит, как я еду сам за рулем, и там у себя на небе за меня порадуется. Нам в школе рассказывали, что родители всегда рады, если сын выбирает их ремесло.

Только вспомнить бы эти разделительные знаки. Вот, прямо сейчас и вспоминать буду. Все, хватит в окно смотреть.

[1] Пошел на хуй, пидор! (арабск.)