Текст книги "Жеребята (СИ)"

Автор книги: Ольга Шульчева-Джарман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

По лицу Игэа пробежала тень. Неожиданно он кивнул.

– Так ты почитаешь Уурта, или нет?

Снова кивок.

– Так ты признаешь, что не чтишь его?

Прежде чем Миоци успел что-то сказать, Игэа то ли кивнул, то ли уронил голову.

– Придется вздернуть тебя на дыбу, чтобы развязать тебе язык, – Нилшоцэа облизнул губы. – И пошлите за его домашними – к вечеру они должны быть здесь. Я ими займусь.

– Нет! – вдруг вскрикнул Игэа, будто очнувшись.– Не тронь Аэй и малышку! Зачем тебе все это, Нилшоцэа? Довольно меня одного...

– Ты смеялся над Ууртом в Белых горах, когда был еще сопливым мальчишкой и думал, что он забудет? – негромко ответил ему Нишоцэа, так, что никто больше не мог их слышать.– Теперь Уурт посмеется над тобой.

– Эалиэ! – раздалось вдруг. Игэа вздрогнул, блуждая взглядом по залу. Нилшоцэа резко обернулся, его движение повторили почти все собравшиеся. Это был непонятный белогорский возглас, который как глоток свежего воздуха ворвался в духоту.

Задремавший хранитель башни, ли-шо-Лиэо, дряхлый белогорец, проснулся, услышав знакомое слово, и с удивлением обнаружил, что заседание все еще идет. Его сосед, жрец Фериана, отложил четки, и решил посозерцать действительность. Ууртовцы, жадно глядевшие на то, как палачи срывают одежду с заключенного, недовольно зашумели.

– Кто в здравом уме не поклонится Темноогненному? – громко провозгласил, почти пропел, Миоци. Шум сменился на одобрительный – это был любимый гимн жрецов Уурта.

– Как представляется нам, служителям Всесветлого, ли-Игэа, искусный врач и воспитанник Белых гор, а также верный служитель богов Аэолы, которые и даровали ему его искусство, сейчас просто находиться в помрачении ума, – сказал Миоци.

– От жары еще и не то случиться, – пробормотал хранитель башни.

– Противно благости Шу-эна его за это преследовать.

Нилшицэа сглотнул слюну и уставился на Миоци.

– Противно благости Шу-эна! Отпустим его! Довольно, нечего судить белогорца!– раздались выкрики с мест.– Белые горы – оплот Аэолы! Отпустим! Противно благости! Пусть лечится!

Хранитель башни сделал согласный жест. Он был старейшим членом Иокамма, и судьба Игэа Игэ была решена.

Зал быстро опустел. Рабы уносили на роскошных носилках старейших и знатнейших, более простые уходили своими ногами, мечтая скрыться в водах несвященных водоемов в своих садах...

Миоци подошел к Игэа, сидевшему на полу и обнимавшему колонну.

– Пойдем, Игэа! Ты свободен! Эалиэ!

Он протянул ему руку, чтобы помочь подняться. Вместо этого бывший узник встал на колени и поклонился ему. Миоци возмущенно поднял его:

– Перестань! Ты белогорец, откуда у тебя эти привычки ууртовцев!

– Аирэи, я думал, что это – бред... когда я тебя увидал...Ты спас моих Аэй и малышку! Эалиэ! Друг мой!

Он с трудом говорил.

– Идем, дружище – тебя заждались дома.

Миоци набросил на его обнаженные плечи свой плащ.

– Зачем? – запротестовал Игэа.– Я весь пропах тюремной вонью. Четверо суток в их подвалах...

Он покачнулся и, потеряв сознание, осел на землю,

...Когда рабы вынесли его на воздух, Игэа открыл глаза:

– Куда мы едем? – спросил он, слыша стук копыт лошадей и чувствуя покачивание повозки.

– Ко мне, – сказал Миоци, склоняясь над ним.– Выпей вина.

Ветер нес запахи полей, вдалеке в полуденной голубой дымке виднелись, Белые горы. Игэа, сделав несколько глотков, забылся сном. Миоци негромко читал полуденные молитвы...

Фроуэрцы и ли-Игэа

– Раогай, значит, попалась? – сумрачно говорил Раогаэ, крутя в пальцах травинку.

– Ну да... – печально ответил Огаэ. – Ли-Зарэо пришел к учителю Миоци, и ее сразу узнал.

– Как некстати... А не знаешь, почему это отец вдруг решил придти? Кто-то наябедничал? Этот Эори может за спиной наговорить, мерзкий он тип.

– Нет, никто не ябедничал. Твой отец пришел, потому что с кем-то произошла беда, и он просил ли-шо о помощи. Кажется, имя этого человека – ли-Игэа. Он должен предстать перед судом Иокамма.

– Ли-Игэа?! – подскочил Раогаэ на месте.

– Ты его знаешь? – удивился ученик жреца Всесветлого.

– Это – друг отца. Он врач, фроуэрец, но не почитает Уурта. У него смешной выговор... но ли-Игэа – замечательный! Для нас с сестрой он – как родной дядя, – горячо заговорил Раогаэ.

– Разве есть фроуэрцы, которые не почитают Уурта? – удивился Огаэ, вовсе не разделяя восторг друга.

– Да, они разные. Говорят, что веру в Уурта – это вера людей болот, ее принял Нэшиа по велению сынов Запада... а настоящие фроуэрцы верят в Пробужденного и Оживителя.

– Никогда не слышал о таких богах, – буркнул Огаэ. – Фроуэрцы забрали у нас все, и мой отец теперь батрак.

– Пробужденный – это Фериан, а Оживитель... Оживитель... – забыл, – потер лоб Раогаэ. – Нет, ты зря плохо думаешь про Игэа. Он – достойный и благородный человек. И несчастный. У него случилось что-то с рукой, с правой, поэтому он не смог стать жрецом Ферианна и не смог остаться в Белых горах.

– Он учился в Белых горах? – с непонятной ему самому ревностью переспросил Огаэ.

– Да. Вместе с учителем Миоци.

– Фериан – это тот, чей храм за рощей? Со священными ужами? Куда больных исцеляться носят? И хороводы весной водят? – с презрением проговорил Огаэ.

– Да перестань ты, – разозлился Раогаэ. – Игэа там не любят. Уж не они ли его и в Иокамм сдали? Он не такой как они, хоть и должен туда несколько раз в год на праздники приезжать. Он не в городе живет, а в своем имении. У него жена и дочка маленькая... Он всех в округе лечит бесплатно, а для того, чтобы налог выплачивать, гимны переписывает и бальзамы для храма Фериана готовит. Их очень дорого продают, а ему жрецы гроши платят. Отец хотел ему денег предложить, якобы в долг, чтобы Игэа налог смог заплатить в этом году. Но он гордый очень – не взял. И просил не говорить ли-шо-Миоци, что он бывает в городе. Не хотел с ним видеться.

– Не верю я, что фроуэрец зарабатывает себе на жизнь приготовлением бальзамов и переписыванием гимнов, – фыркнул Огаэ. – У него же имение с рабами. Наверняка отнял у кого-то.

– Он купил его! – закричал рассерженно Раогаэ. – Как ты можешь порочить имя человека, которого ты даже не знаешь и не видел никогда!

– Купил? У кого? У храма Уурта? – распаляясь, закричал Огаэ. – А ууртовцы его отобрали у кого-то вроде моего отца – потому что налог все рос и рос, и мы не могли его заплатить! Вот он и купил его за бесценок, ваш Игэа!

И он быстро повернулся и зашагал прочь, чтобы Раогаэ не видел его слез.

– Дурак! – закричал ему вслед Раогаэ, сжимая от обиды и злости кулаки.

Встреча двух белогорцев.

В прохладной комнате особняка, принадлежащего жрецу Шу-эна, ли-шо-Миоци, за мраморным столом на обитом бархатом стуле восседал заметно оживший Игэа Игэ. На нем была длинная льняная рубаха с разноцветной вышивкой на вороте и рукавах – ключница Тэлиай не пожалела для гостя лучшую одежду. Плащ, отданный ему ли-шо-шутииком, выстиранный и отглаженный, был небрежно брошен на роскошное ложе, покрытое дорогим покрывалом из синей шерсти.

Игэа расправил лист бумаги, прижав его края особыми камушками, какие используют только завзятые писцы или люди, очень любящие искусство письма, окинул взглядом разложенные в безупречном порядке тростниковые палочки, выбрал среднюю, окунул ее в серебряный сосуд для туши.

Огаэ с замиранием сердца следил, как на лист ложатся ровные ряды букв. Такого красивого почерка он никогда не видел – ни у ли-шо, ни, тем более, у учителя Зэ. Да, Игэа был странным фроуэрцем – волосы его были белыми,как у служителей Всесветлого, как у самого ли-шо-Миоци.

– Ты что-то хотел спросить, малыш? – Игэа ласково посмотрел на него. – Спрашивай, не бойся.

– Мкэ, это, наверное, очень трудно – писать левой рукой?

Игэа грустно улыбнулся и ответил:

– Нет, не очень.

Огаэ стало жаль его, и жаль, что он плохо думал об этом человеке. И еще ему показалось, что он уже видел ли-Игэа – видел среди друзей своего отца, давным-давно. С ним была женщина-степнячка, в цветном покрывале и шароварах, она ласкала маленького Огаэ и кормила его лакомствами, говоря: "весна да коснется тебя, жеребеночек мой!". Да, Раогаэ был прав, Игэа – особенный фроуэрец.

– Мкэ – левша? – осторожно спросил Огаэ, не желая, чтобы тишина, зависшая в богатой комнате после краткого ответа Игэа, продолжалась.

– Ты задаешь слишком много вопросов, Огаэ, – вдруг раздался строгий голос его наставника. – Игэа, ты хорошо отдохнул?

– О, да! Спасибо тебе за гостеприимство, Аирэи. Отдохнул, и, самое главное, хорошо отмылся после тюрьмы. Думаю, что после моего визита тебе придется обновить твой запас благовоний – я израсходовал добрую их половину.

Игэа отвел со лба прямые светлые волосы, еще не успевшие просохнуть.

– Я не пользуюсь благовонными маслами... Что ты пишешь? – спросил неторопливо Миоци.

– Письмо к Аэй.

– Я же сказал тебе, что отправил к ней гонца. Он уже успел вернуться, пока ты отдыхал.

–Спасибо, Аирэи. А нельзя ли послать и это? Я хочу успокоить Аэй после всего, что случилось – а письмо от меня было бы как раз таким средством.

– Если так, то я пошлю гонца опять, – сказал Миоци.

– Замечательно!– просиял Игэа и, быстро написав еще несколько безупречных строчек, свернул свое послание и запечатал его восковой печатью.

– Огаэ, убери поднос, – произнес Миоци.

Огаэ благоговейно унес письменные принадлежности.

– Не тяжело ему?– спросил Игэа.

– Ты слишком долго оставался в детстве на женской половине дома, – ответил Миоци.

– Что же – там было не так уж плохо, – рассмеялся Игэа.– Ты уже стал брать учеников и воспитывать их в славных белогорских традициях? Сон без одежды на голых досках, подъем до рассвета для пения гимнов, вареные зерна раз в день, порка за любую провинность и тому подобное?

–Не совсем так, – сказал Миоци.– У тебя, однако, остались замечательные воспоминания об обучении в Белых горах!

– Если бы ты знал, с какой радостью я каждый раз ложусь на перину, после того, как покинул Белые горы! Правда, выспаться, как следует, так и не удается... У тебя тоже, как я вижу, изменились привычки, – голубые глаза Игэа задиристо блеснули – в них не осталось и тени того страха и нечеловеческой усталости, которые так поразили его друга в Иокамме.

–Эта комната, что ты мне отвел, просто поражает своей роскошью, а ложе – мягчайшее, да еще и позолоченное! Старшего наставника бы просто удар хватил от такого невоздержания... Думаю, что у тебя во дворце таких комнат – пятьдесят, не меньше. Видел бы ло-Иэ, как живет его ученик, всегда стремившийся ограничивать себя во всем, чтобы познать Великого Уснувшего!

Игэа расхохотался. Рассмеялся и Миоци.

– Ты только не обижайся, пожалуйста, на меня, – спохватился Игэа.– Я это так просто сказал. Я понимаю, у тебя такое общественное положение. Если бы ты не был ли-шо-шутииком, никто бы не смог меня вытащить из этой проклятой тюрьмы.

Он смущенно затеребил вышитый ворот рубахи.

Миоци подозвал раба-гонца и отдал ему послание Игэа.

–Ты можешь остаться на ночь в моем имении, – вставил Игэа.– Тебя будут рады увидеть снова. Ведь это ты, Нээ, ездил с первой вестью?

– Да, мкэ. Я передал на словах все, как мне велел господин ли-шо, – ответил Нээ

– Как себя чувствует мкэн Аэй?

– Она очень обрадовалась, мкэ ли-Игэа.

– Тяжело тебе было, наверное, скакать верхом по такой жаре?

– Я привычный, мкэ ли-Игэа. Для такого доброго человека, как вы, можно три дня скакать по полуденному зною.

– Откуда ты знаешь мое имя?– улыбнулся Игэа.

– Как же не знать вас? Вас все в Тэ-ане знают.

– Поспеши, Нээ – пока не закрыли на ночь городские ворота, – сказал Миоци. – Надеюсь, ты помнишь дорогу?

– Да, мкэ ли-шо-Миоци.

Раб Нээ поклонился и вышел.

– Хочешь, я покажу тебе, как я теперь живу?– неожиданно спросил Миоци.

– С удовольствием посмотрю, – кивнул Игэа.

Они прошли через безупречно убранные залы и комнаты, сияющие зеркалами, с изысканными коврами на полу и шкурами редких зверей на стенах, с инкрустированной золотом и серебром мебелью из дорогих пород деревьев, мимо десятков светильников, каждый из которых был бы гордостью любого богатого дома Аэолы, и вышли в тенистую свежесть сада.

– Говорят, многим деревьям здесь более столетия, – заметил Миоци.

– Как старому храму карисутэ.

– Какому... храму карисутэ?!– изумился Миоци.

– Ну, теперь это храм Шу-эна, маленький такой, недалеко от рынка. Тот, в который все бояться заходить.

– А, "Ладья Всесветлого"? Я не знал, что это – бывший храм карисутэ.

– Там раньше даже были их священные изображения, потом их наглухо замазали штукатуркой... Все сэсимэ – потомки карисутэ до третьего колена – должны приходить туда ежегодно – возжигать огонь и произносить отречение.

– Ты тоже ходишь?

– Слава Небу, нет. Белогорцы не обязаны это делать, ты сам знаешь. Это единственное доброе из того, что принесло мне пребывание в Белых горах.

– Ты так их не любишь. Ты же получил там образование! – воскликнул Миоци то ли в шутку, то ли всерьез.

– Образование можно было получить и менее... болезненным путем, – заметил Игэа, но Миоци стало ясно, что его товарищ просто шутит.

– Послушай, – родители этого мальчика, Огаэ, сами отдали тебе его на закла... обучение?

– У него нет родных в Тэ-ане. Его отец – из рода Ллоиэ, но где он, и что с ним – неизвестно. Это семейство сэсимэ, и по указу Нэшиа, возобновленному Нилшоцэа, их имение отобрали.

– Этот мальчик – Ллоиэ? – переспросил Игэа. – Моя жена принимала роды у его матери... Я хорошо знал Огаэ-старшего – его отца. А потом мы переехали, и перестали видеться. В их семье сильна память карисутэ. Нилшоцэа неспроста лишил имени и земли эту семью.

– Имени он лишить не в силах, а имения – да... – отозвался Миоци. – Огаэ очень способный ученик, я забрал его из школы Зэ, той, что при храме. Зэ хватило совести сделать из него раба-поденщика, он даже не позволял ему толком учиться. Но Огаэ вставал до рассвета и приходил к главному алтарю Шу-эна Всесветлого, слушая, как я читаю гимны. Ты не поверишь – он выучил их все. Со слуха. Не знаю, как он научился, но он и читает, и решает задачи, опережая своих сверстников года на два. Удивительно.

– Похож на тебя в его годы, – заметил Игэа и отчего-то вздохнул. – Да, ты его вытащил из бездны Уурта, как и меня... Слушай, – помедлив, спросил фроуэрец, и в голосе его мешались тревога и нежность, – неужели у тебя поднимается рука наказывать этого ребенка... в наших славных традициях? Ты его и не кормишь, наверное, вдобавок. Это не мое дело, конечно, но он такой заморенный!

– Он сейчас отъелся немного после школы Зэ. Тэлиай откормила. Я не держу его на одних вареных зернах и зелени, поверь! И, кстати, еще ни разу ни ударил.

– Шутишь!– недоверчиво, но немного успокоенно сказал Игэа.– Какое же белогорское обучение без розги? А если он гимны перепутает, как ты когда-то? Помнишь, что с тобой сделал старший наставник? – тут фроуэрец рассмеялся.

– А когда ты дал слабительного его ослу – и признался потом, со страху? Что было, помнишь? – ответил Миоци, улыбаясь.

– Я, между прочим, мстил за тебя... – хлопнул Игэа по плечу товарища и весело добавил: – Эх, ладно, отрочество белогорское наше... есть что вспомнить! А ты и в самом деле добрый человек.

– В городе под этим титулом больше известен ты, – отозвался Миоци.

– Давай подеремся? Как раньше, – расхохотался Игэа. – Только, чур, ты опять привязываешь правую руку – чтобы все было по-честному... А что это за маленький домик?

– Я здесь живу.

– Живешь? Тут? А тот дворец?

– Тот – для гостей. Которые выливают в ванну половину благовонных масел.

Игэа осторожно перешагнул деревянный порог и ступил на простые травяные циновки.

Навстречу им выбежал Огаэ, держа в руке зажженный светильник, и склонил голову под благословение жреца.

– Всесветлый да просветит тебя. Ступай читать вечерние гимны.

Ли-шо-шутиик взял из рук мальчика светильник и повел гостя в главную комнату, предназначенную для молитвы, чтения и бесед.

– Да, – только и сказал Игэа. – У меня дома побогаче будет.

На полу лежали все те же циновки из травы, в искусно плетеной корзине стояли свитки – на них поблескивали золотые застежки,– единственное золото, если не считать светильника на алтаре перед очагом.

Миоци отодвинул висящие шторы из тонких пластинок дерева священного дерева луниэ – еще один предмет роскоши – запах луниэ отпугивал мошек и прочих тварей – и сказал:

– А здесь живет Огаэ. Видишь, у него есть и матрас с сеном, и простыня, и шерстяное одеяло.

– Ты меня очень удивляешь, нечего сказать, -покачал головой Игэа.

– Хочешь, оставайся на ночь здесь – наверху есть комната с неплохой периной.

– Твоя?

– Нет, для гостей...

– Погоди, а кого ты держишь здесь? Рабов? – спросил Игэа, заглядывя в соседнюю дверь – на полу пустой комнаты лежали доски, едва прикрытые грубым полотном.

– Нет, не рабов, – ответил Миоци, с трудом сдерживая смех. – Это моя спальня.

В гостях у Игэа

Отправившись на следующий день в путь, когда уже опустилась вечерняя прохлада, Миоци и Игэа к полуночи достигли излучины реки. Повозка катилась через низины, уже начинавшие затягиваться мглистым туманом, через который то и дело просвечивали огни костров, казавшиеся размытыми – будто на них смотрели сквозь слезы.

Наконец, они выехали на холм.

– Вон в ту сторону, – Игэа указал вознице на большой двухэтажный каменный дом, с многочисленными флигелями, пристройками и огромным садом, тянувшимся вдоль темных вод реки.

Кони заржали, и повозка весело подкатилась к воротам. Навстречу им выбежала высокая женщина, закутанная в покрывало. Игэа бросился к ней навстречу и заключил ее в объятия.

– Аэй, – промолвил он, – родная.

– Игэа! Ты жив!

– Да – благодаря ли-шо-Миоци.

Игэа подвел жену к Миоци.

– Всесветлый да просветит вас, – произнес жрец обычное благословение.

Аэй упала на колени и хотела поцеловать руку Миоци, но тот не позволил ей.

– Я – только служитель Всесветлого, – сказал он, поднимая ее.

– Вы спасли Игэа и всех нас, мкэ ли-шо-Миоци! – со слезами на глазах воскликнула женщина.

– Пройдемте в дом, – пригласил хозяин.

...Пока Аэй показывала Миоци отведенные ему покои – с коврами и подушками – на улице слышался нестройный шум голосов, радостные восклицания и причитания.

– О, Небо, – вздохнула Аэй, ставя зажженный светильник на плоский камень у очага, и улыбнулась.– Не дадут хозяину даже войти в дом!

Игэа, оставив окружавших его рабов, поспешил к гостю.

– Ну, как тебе твой новый скромный ночлег? Я предлагаю поужинать, а потом посидеть у костра, поговорить... как раньше.

– Очень хорошо, – согласился Миоци.

– У нас уже есть один почетный гость, – сказала конопатая рабыня, в просторных сенях подавая им воду для омовения и полотенце.

– Вот как? Еще почетнее, чем тот, которого я привез? – засмеялся Игэа.

– Уж и не знаю. Это – сам ло-Иэ.

– Иэ?!– воскликнул Миоци. – Я никак не ожидал его у тебя встретить.

– Отчего же? – хитро заулыбался Игэа.– Ты опять начинаешь наш старый спор о том, кто его любимец?

– Он... то есть, ло-Иэ, часто у тебя бывает?

– С тех пор, как он пришел с тобой в Тэ-ан – часто.

– И я никогда не слышал от него о тебе!

– Знаешь, я сам просил не говорить... пока ты не спросишь. Не знал, нужны ли тебе в твоей новой жизни старые сомнительные друзья.

– А Зарэо – он тоже хорошо тебя знает?

– Видишь ли – врач всем нужен. Меня часто приглашают и в дом Зарэо. Это ведь он позвал тебя ко мне на помощь?

– Да, он... Как странно – ты, оказывается, часто бывал в Тэ-ане, но ни разу не давал о себе знать.

– Я не знал, скажу правду, будешь ли ты доволен моим новым появлением в твоей жизни.

– Почему же нет?! – возмутился Миоци.

– Извини, теперь я вижу, что ошибся. Извини. Ты ведь слышал на суде обо всех моих заслугах – я почти что из сэсимэ, да и к тому же не привык праздновать дни Уурта, а ты – член Иокамма, второй великий жрец Шу-эна Всесветлого после престарелого ли-шо-Оэо... Я не хотел ставить тебя перед тяжелым выбором – вспомнить старую дружбу или повредить своей карьере.

– О чем ты, Игэа? – возмутился Миоци.– Разве мы не были лучшими друзьями в отрочестве и юности? Разве не клялись друг другу в дружбе навек?

– О да! – кивнул Игэа.– Я думал, что эти детские клятвы остались в Белых Горах. Люди меняются после посвящений. Ты сам знаешь. Превращаются иной раз в недосягаемых полубогов. A разве полубоги дружат со смертными? – он коротко рассмеялся.

– Ты в обиде на меня за что-то, Игэа?

– Какая может быть обида после твоего "Эалиэ!" в Иокамме...

– Значит, обида была? – продолжал допытываться Миоци.

– Глупость, ребячество... Ты не отвечал на мои письма. Был занят подготовкой к посвящениям. Я писал тебе в каждую новую луну – писал год, два... а потом перестал.

– Письма... – пробормотал Миоци, припоминая.– Точно, ты же писал мне, и звал на свадьбу с Аэй.

– Да. А ты не приехал. И не ответил. Я решил, что ты презираешь мой не-белогорский образ жизни, и перестал тебе докучать... Да ладно!– горько усмехнулся Игэа.

– Пойдемте, пойдемте же в гостиную, – подбежала Аэй к ним.

Они вошли в горницу, устланную коврами, алыми, какие ткут только на островах Соиэнау.

– А вот и второй почетный гость! – весело поприветствовал ученика Иэ, сидевший на самых лучших подушках во главе накрытого стола.

– Приветствую тебя, учитель Иэ, – произнесли хором Миоци и Игэа и вместе поклонились – как будто это было много лет назад, когда они прибегали в его хижину в Белых Горах.

– Дети, дети!– Иэ встал и обнял их.– Один по-прежнему упрям, другой – по-прежнему горд. Если бы ты согласился, Игэа, на то, чтобы я сказал Аирэи о том, что ты неподалеку, ты мог бы избежать и тюрьмы, и суда.

– Все закончилось хорошо, ло-Иэ. Если бы не Аирэи, на месте моего имения уже полыхал бы темных огонь. Прости мои злые слова, ли-шо-Миоци!

Он протянул ему руку – левую, живую. Миоци ее пожал.

– Благослови нас, служитель Всесветлого, – сказал Игэа.

– В присутствии старшего младший не должен благословлять, – Миоци поклонился Иэ.

– Благослови домочадцев Игэа, ли-шо-шутиик, – произнес Иэ.

– Велик Всесветлый и свет его да преумножится под кровом твоего дома, Игэа Игэ, – сказал Миоци, и они облобызались, как того требовал обычай.

Аэй снова низко поклонилась Миоци и все-таки успела поцеловать его руку.

Вслед за ней стали подходить многочисленные домашние Игэа – тоже целовать ему руку. Миоци не знал, куда деваться, но выхода не было. Рабы и рабыни с горячей благодарностью припадали к руке человека, спасшего их господина от Уурта Темноогненного. Закончив, они затянули какую-то протяжную песню.

– Я не могу есть мясо в эти дни, – начал Миоци, глядя на огромное поднесенное ему блюдо, от которого исходил аромат баранины.

Иэ тронул его за локоть:

– Не обижай их.

– Ты тоже вкусишь, ло-Иэ?– растерянно спросил Миоци.

– Да, непременно. Они так рады нам. Ты сможешь ничего не есть завтра.

– Не получится – завтра ты тоже остаешься у меня. Ничего не будешь есть только начиная с послезавтра, – сказал Игэа.

Аэй села рядом с мужем – это было вопреки фроуэрской традиции.

– А у вас в доме – аэольские порядки, – заметил Миоци.

– Я – фроуэрец, Аэй – соэтамо, так что мы оба – чужие здесь и поневоле должны следовать вашим обычаям, – улыбнулся Игэа.

Неожиданно взгляд Миоци остановился на украшенной цветами статуе у восточной стены.

– Это – ваш семейный алтарь?

– Да, – с поклоном ответила Аэй, опередив мужа, и ее лицо скрыли складки покрывала.

– Это – Царица Неба, которой поклоняются на островах Соиэнау, где живет народ соэтамо?

– Да, мкэ ли-шо-Миоци, – снова склонила Аэй голову.

– Странно, – сказал Миоци, всматриваясь в контуры статуи. – Я никогда не видел изображения Царицы Неба с ребенком на руках.

Если бы он смотрел не на статую, а на Аэй, от него не укрылось бы, что в глазах жены Игэа отразилась сильная тревога.

– Мкэ ли-шо-Миоци, – начала она, подливая вино в его чашу, – я ведь наполовину соэтамо, и у нашего народа островов чтят Царицу Неба особенно. На островах Соиэнау раньше было много таких древних изображений. А эта статуя – наша семейная реликвия.

– Очень красивая статуя, – сказал Миоци, пригубляя вино.– Я никогда таких не видел. А почему Царица Неба стоит в лодке Шу-эна?

– Это не лодка Шу-эна, – решил блеснуть знанием обычаев соэтамо Игэа. – Это лодка Сына Царицы Неба.

После этих слов он опрокинул на себя чашу с вином – Иэ и Аэй одновременно толкнули его в бок, каждый со своей стороны.

– Довольно уже, Игэа, ты пьян, – строго сказал Иэ.

– Сын Царицы Неба? – продолжал расспрашивать искренне заинтересовавшийся жрец Шу-эна.– Я тоже, наверное, слишком много выпил. Как это – "Сын Царицы Неба"? У нее же одни дочери. Во всяком случае, в гимнах поется только о дочерях. Луна и звезды.

Игэа, возможно, и сообщил бы другу несколько интересных историй о Сыне Царицы Неба, но рот его уже был до отказа заполнен закусками, которые любезно подвинул к нему Иэ.

Аэй, взяв себя в руки, продолжала:

– Это такой древний обычай – молиться перед такой статуей, если супруги хотят младенца мужского пола...

– Папа, папа!

За девочкой лет пяти, вбежавшей в горницу в одной ночной рубашке, по которой рассыпались золотистые волосы, едва поспевала грузная няня в пуховом платке и теплом покрывале.

– Лэла, доченька! – засиявший от счастья Игэа прижал девочку к себе.

– Где ты был, папа? – Лэла расположилась у него на коленях.

– Я гостил у своего друга.

– Ты – папин друг? – в упор посмотрела на Миоци Лэла.

– Да, дитя, – улыбнулся Миоци.

– Лэла, это – великий жрец Шу-эна, ли-шо-Миоци.

– Дедушка Иэ, он тоже – папин друг?

– Да, Лэла, да, – засмеялся старик, гладя ее кудряшки.

– Мой папа – самый лучший на свете, поэтому все с ним дружат, – удовлетворенно произнесла девочка.

Игэа вспоминает.

– Нэшиа своим дурацким указом отнял у меня половину моего замечательного детства,– сказал Игэа, делая очередной глоток домашнего вина.– Это из-за этого указа о сэсимэ и их детях меня отправили в ваши Белые горы и начали... воспитывать.

– Они такие мои, как и твои, Белые горы, – заметил Миоци.– А рука?– вдруг спросил он, сам не зная зачем.– Ты смирился с этим?

Игэа вздрогнул, словно его ударили. На его щеках выступили алые пятна. Не сказав ни слова в ответ, он залпом осушил свой кубок.

Вино было крепкое и опьяняло быстро.

Он покачал головой, то ли успокаиваясь, то ли отвечая своим мыслям, и поднял лицо к звездам.

– Я привык, но не смирился, Аирэи. Ты помнишь, что в Белых горах я всегда был изгоем, увечным учеником, который самое большое, что может – читать и писать, но никогда не сможет натянуть священный лук и не будет допущен возжигать ладан на великом алтаре, как ли-шо-шутиик. Шу-эн Всесветлый не принимает служение тех, у кого есть какой-нибудь телесный недуг!

Миоци кивнул, подбросил сучья в костер. Вино не оказало на него никакого действия – его зеленоватые глаза были ясны и трезвы, как никогда.

– Я выучил все травы, я мог узнавать их по запаху, я мог, закрыв глаза, собирать их на ощупь. Но я не мог вправлять вывихи и делать перевязки – для этого надо владеть двумя руками.

Он посмотрел на бессильно свисающие пальцы своей правой руки. Миоци заметил, что его друг был пьян, пьян больше, чем можно было ожидать – усталость, а может быть, и природная склонность фроуэрцев быстро пьянеть брали свое. Эта склонность и стала для Игэа роковой: угостившись на празднике Фериана в священной роще, он обронил неосторожные слова о своих привычках в веселом – как казалось тогда – разговоре со жрецами-врачами, которые завидовали ему и давно искали повода избавиться от однорукого конкурента, стяжавшего столь удивительную славу во врачевании травами.

– Когда я понял, что на всю жизнь останусь младшим писцом или помощником лекаря, я решил, что больше не хочу жить такой жизнью, – продолжал Игэа, по-фроуэрски чеканя слова. Его жесткий гортанный фроуэрский акцент, разрубавший певучее кружево аэольской речи, звучал теперь совсем невыносимо для ушей Миоци.

– Давай поговорим по-белогорски, – предложил ли-шо-шутиик.

Игэа не услышал его.

– Ты как раз готовился тогда уже к своему первому посвящению, когда я пошел к водопаду. К тому самому, над которым вечно стоит радуга. Вечно натянутый лук Всесветлого. Пошел, зная, что не вернусь больше.

– Ты не рассказывал мне об этом.

– Пытался – но ты не слушал. Ты был так увлечен своим первым посвящением! А я никогда не был так одинок, как в то время. Я пытался говорить с тобой – но весь мир для тебя затянулся дымкой ладана Шу-эна.

– Это не так, – начал Миоци, но Игэа взмахнул рукой, заставив его замолчать.

– Ты уже все забыл. Ну да ладно! Я ушел к водопаду. Каждая ветка и каждый цветок на моем пути – я знал это – были моими последними веткой и цветком. Брызги воды покрывали, словно седина, камни и траву. Я помню каждый миг этого утра. Солнце уже взошло, но было еще холодно. На мне был дорогой плащ – подарок моей матери на день моего совершеннолетия. Я подошел к пропасти – мне не было страшно. Странно, я часто испытывал страх с тех пор,– гадкий, леденящий – но тогда это была ...не свобода от него, а какая-то пустота, куда даже он не проникал. Я не знаю, что лучше – скользкий страх, или эта пустота, бессильная, как выжженная земля. Воды рушились вниз с высот, разбиваясь в мелкие капли, а в каплях сияла радуга.

"Сынок!"– позвал меня кто-то, прежде чем я сделал шаг в эту радугу над воющей пропастью.

"Эалиэ! Нас двое!"– почему-то ответил я, и страх снова вернулся ко мне. Я сделал шаг от пропасти – передо мной стоял наш учитель и воспитатель Иэ.

– Иэ никогда не рассказывал мне об этом! – воскликнул Миоци.

– Я думаю, он многое тебе не рассказывает, – тут Игэа запнулся, словно испугавшись, что сболтнул что-то лишнее – как тогда, в роще Фериана, но продолжал:

"Не отговаривайте меня, ло-Иэ!"– закричал я, борясь со страхом бездны, свежим, как ветер с моря.

"И не собираюсь", – странно ответил он. – "У тебя есть с собой деньги?"

"Да – сорок лэ".

"И твой плащ, несомненно, стоит столько же".

"К чему вы это, ло-Иэ?"

"К тому, что после смерти тебе не понадобятся ни деньги, ни плащ. Так отдай их бедным людям, что живут в хижине внизу, у водопада – там осталась больная женщина и девять ее детей, их отец погиб на охоте. Они умирают с голода, им не на что купить даже плохой муки. Отдай – а потом совершай, что задумал".

– И что?– спросил Миоци.

– Когда я помог этим людям – я испытал ни с чем несравнимую радость, Аирэи. А еще я встретил там Аэй – она была старшей дочерью больной повитухи... Я не вылечил ее мать, не смог...

– И Аэй заменяет тебе правую руку? Я знаю, что она очень искусна в перевязках и вправлении вывихов, в лечении переломов... – как-то невпопад заговорил Миоци.

– Да, именно поэтому я на ней и женился, – Игэа почти рассердился, но потом засмеялся. – Ты ничего не понимаешь, Аирэи.