Текст книги "Жеребята (СИ)"

блуждающий в буран в степи... "

Он не видел, как Миоци улыбается, слушая его.

– Достаточно. Как ты их выучил?

– Я хожу сюда и слушаю, как их читаете вы, мкэ ли-шо. Я хочу научиться молиться,– повторил мальчик, глядя на жреца широко распахнутыми серыми глазами.

– Ты хотел бы служить Шу-эну Всесветлому?

– Конечно! Он благ, как поется в гимнах... Но в его служители берут только тех, у кого светлые волосы. Так сказал учитель Зэ.

Миоци взьерошил его жесткие темно-русые вихры.

– Бог не смотрит на твои волосы, а только на желание твоего сердца...Запомни это. Что же – собери угли с жертвенника в корзину. Это будет знаком того, что Огаэ Ллоиэ стал служителем Шу-эна Всесветлого.

Мальчик, затаив дыхание, подошел к мраморной лестнице и благоговейно поднялся по истертым многими поколениями жрецов ступеням. Он тщательно собрал все угли в вызолоченный сосуд и, поклонившись, подал его Миоци.

– Ты даже и это успел запомнить! – засмеялся Миоци, принимая из его рук сосуд и ставя его назад на жертвенник.

– Скажи своему отцу, что ты будешь прислуживать у алтаря Всесветлого, и что ли-шо-Миоци берет тебя в ученики.

– Правда? – воскликнул Огаэ и осекся – так вести себя не дозволялось.

– Правда, – кивнул Миоци, словно не заметив этой невольной дерзости.– Слово белогорца. Беги, обрадуй своего отца!

– Он... он далеко, мкэ. Я живу при школе учителя Зэ.

– Вот как, значит...– Миоци снова погладил его по голове, задумался на мгновенье и сказал весело:– Тогда скажи учителю Зэ, что тебя берет в свой дом ли-шо-Миоци. Я подойду и поговорю с ним, а ты собирай свои вещи. А это тебе, – белогорец высыпал ему за пазуху горсть орехов из жертвенной корзины. – Беги! –  и он слегка подтолкнул мальчика, замершего в растерянной радости.

Домой, к Миоци!

На школьном дворе, грязном и пыльном, Огаэ щедро делился орехами с товарищами.

– Себе-то оставь, – сказал ему Раогаэ, отстраняя краснощекого мальчика, в очередной раз протягивавшего пятерню за орехами. – Хватит, Эори – тебе отец этих орехов каждую неделю привозит, ты их ночью под подушкой ешь!

Но за пазухой у Огаэ все равно было уже пусто. Он держал в руке последний маленький орешек, укутанный нежными листочками, как малыш – пеленками, и медлил разбивать его булыжником. Он подумал:– а что, если попросить ли-шо Миоци написать отцу письмо? Вот он обрадуется, ведь он так хотел, чтобы его сын сдал экзамен на писца... А теперь Огаэ обязательно его сдаст, и отцу не придется батрачить на поле у жрецов Уурта. Можно будет ему отдохнуть, а, может быть, со временем, они выкупят их старый дом и сад, откуда их выгнали несколько лет тому назад...Там остались старые деревья, с огромными ласковыми ветвями и теплыми от солнца стволами – они помнят Огаэ, когда тот был еще совсем маленьким и качался на веревочных качелях, а отец кричал ему– "не бойся, сынок!". Солнечные зайчики играют в листве орешника, ветка ломается, и Огаэ падает на руки отца...

– Где ты взял эти орехи?– раздался над ухом Огаэ пронзительный голос учителя Зэ, схватившего его за руку цепкими, словно когти хищной птицы, пальцами. От неожиданности Огаэ потерял дар речи. Обреченно шелестя кронами, ореховые деревья упали под топором...

–Я...мне...

– Он принес их из храма, учитель Зэ!

Эори, сын купца, выступил вперед из стайки притихших школьников, кланяясь учителю, но громко ойкнул – Раогаэ больно ущипнул его.

– Ты брал священные орехи? Ну-ка, Эори, принеси мне крепкую розгу!

Тот опрометью бросился выполнять поручение, но отчего-то растянулся на ровном месте.

– Эх, какой ты неуклюжий! А может, сын Запада тебе подножку подставил? – сочувственно сказал сын воеводы.– Я мигом сбегаю, учитель Зэ!

С этими словами он исчез в дверях школы и долго не появлялся.

– Наконец-то! – Зэ схватил длинный прут и хлестнул им бедного Огаэ, но сухая ветка сломалась от первого же удара.

– Раогаэ! Я расскажу мкэ Зарэо о твоих выходках! – встряхивая Огаэ за воротник рубахи, прошипел Зэ.

Сын купца услужливо подал Зэ другой прут и с опаской оглянулся, но Раогаэ куда-то подевался.

– Мкэ Зэ! Я не крал эти орехи! Мне их дал ли-шо-Миоци!

Зэ гадко захохотал, пригибая его голову. Огаэ заплакал – от боли и от обиды. Мальчишки захихикали. Кто-то бросил на землю скорлупу от съеденных орехов...

Вдруг во дворе наступила тишина. Розга выпала из карающей руки наставника.

Огаэ краем глаза выглянул из-под колен Зэ.

– Приветствую ли-шо-шутиика! – задребезжал голос Зэ – совсем другой, чем раньше.

– Всесветлый да просветит тебя и твоих учеников!

Из-за спины Миоци выглядывал довольный Раогаэ.

– Я хотел бы поговорить с мкэ Зэ, – сказал Миоци.

Учитель выпустил Огаэ.

– Мкэ ли-шо-Миоци желает пройти в покои?

– Нет, – да простит меня мкэ Зэ, у меня мало времени. Я хотел напомнить, что те мальчики, которые успешно прошли испытание, должны прийти ко мне на первое занятие после новолуния.

Зэ поклонился.

– А Огаэ пойдет со мной, если мкэ Зэ не против. Он будет мне прислуживать при молитве Всесветлому с завтрашнего дня. Впрочем, он помогал мне уже сегодня.

– Он?! Огаэ Ллоиэ?.. Э-э... да... он разумный мальчишка... э-э...

– Мне очень жаль, что мкэ Зэ не сказал мне о нем раньше и не привел его на испытания. Он – лучший ученик школы храма Шу-эна, – в упор глядя на Зэ, сказал Миоци.

За спиной Миоци отчаянно жестикулировал, изображая восторг, Раогаэ.

Зэ промолчал.

– Что ты стоишь, Огаэ – собирай свой вещи, – обратился к нему ли-шо-шутиик.

– Простите меня, учитель Миоци – у меня нет вещей...– запинаясь и вытирая слезы, ответил Огаэ,

– Это так. Он живет здесь милостью Всесветлого Шу-эна. Даже его одежда – от храма, – быстро сказал Зэ.

– Не может быть, чтобы милости Всесветлого хватило только на одну поношенную и заплатанную рубаху, – заметил Миоци, испытующе глядя на Зэ.

– Да знает мкэ ли-шо, что отец этого мальчика должен уже восемь золотых монет за обучение, а я все не гоню его сына! Он здесь учится всему.

– В том числе топить очаг и мести двор... Привозил ли отец какие-то свитки, когда отдавал тебя учиться?

Зэ метнул на Огаэ острый взгляд, но тот уже настолько осмелился, что начал взахлеб говорить:

– Свиток, один большой свиток, там гимны, и землемерие, и звездное небо...

– Ты что-то путаешь, сынок, – ласково сказал Зэ.

– Я отдам восемь монет долга и столько же – за свиток, – промолвил Миоци.

– О, что Вы, мкэ ли-шо! Это такой старый свиток... он стоит не менее десяти монет.

Миоци молча отсчитал деньги и отдал их Зэ. Школьники изумленно и восторженно глядели на происходящее.

Зэ, переваливаясь на ходу, поспешил в здание школы.

Миоци подозвал к себе Огаэ.

– Не бойся и не плачь. Ученики белогорцев не должны знать, что такое слезы. Попрощайся со своими друзьями.

Пока Миоци и Зэ заканчивали разговор, обмениваясь формальными любезностями о благости Шу-эна и о мудрости его служителей, Огаэ и Раогаэ пожимали друг другу руки.

– Ну, знаешь, я рад за тебя. У ли-шо тебе будет получше, чем в рабах у Зэ.

– Я буду скучать по тебе, – сказал Огаэ – слезы его уже высохли.

– Скоро увидимся! – засмеялся Раогаэ.– Я буду ходить на занятия к ли-шо.

– Да? – обрадовался Огаэ.– Постой – ты же провалил испытание!

– Отец попросил ли-шо взять меня... Ты же будешь мне помогать с задачками по землемерию, правда?

– Конечно!

Раогаэ дружески хлопнул его по плечу.

Белогорец подозвал своего нового ученика.

– Этот? – спросил Миоци, держа в руках тот самый драгоценный свиток, подаренный Огаэ отцом.

Огаэ энергично кивнул, и, смутившись, ответил, как положено:

– Да, мкэ ли-шо-Миоци.

Жрец Шу-эна взял его за руку, и они вместе ушли со школьного двора. За калиткой их ждал оседланный вороной конь.

– Забирайся!– сказал Миоци, уже сидя в седле.– Сумеешь?

Огаэ едва доставал головой до стремени, но, ухватившись за луку седла, попытался забраться на вороного. Миоци подхватил его подмышки и усадил перед собой.

– Держи поводья, – сказал он. Конь слегка повел ушами. Белогорец взял руки мальчика, уже сжимавшие кожаные ремни, в свои, и пустил коня шагом, потом – рысью. Навстречу им летел ветер, вслед – бежали деревья священной рощи.

Миновав рощу и выехав на городскую окраину, где стояли особняки знати, белогорец стремительно проскакал через распахнутые ворота в сад, за которым возвышалось роскошное белое здание.

Но они пошли не в особняк с цветами, галереями и колоннами у входа, а в небольшой, но изящный деревянный домик в глубине сада.

В домике никого не было – не слышались шаги и разговоры рабов, никто не вышел встречать ли-шо шутиика. Все это показалось Огаэ одновременно странным и замечательным. От деревянного пола босым ногам мальчика было тепло. Солнечные зайчики играли в листве старых, могучих деревьев за окном. Белогорец снял свой плащ, оставшись в простой белой рубахе.

– Ты ведь голоден? Раздал орехи ребятам? Возьми вон тот кувшин с молоком и лепешки, сядь здесь и поешь, – Миоци указал ему на циновку у окна и вышел.

Огаэ принялся за еду, с любопытством оглядываясь по сторонам. Большая чистая комната, куда привел его ли-шо-шутиик, была, по-видимому, кухней – здесь стояла огромная плита, на которой громоздились горшки всех размеров и цветов, на полках стояла расписная глиняная посуда. Под потолком висели пучки трав и мешочки с пряностями. Потрескавшиеся ступени вели в подвал.

Выпив все молоко и съев половину гигантской лепешки, Огаэ осторожно выглянул в окно и увидел, что Миоци сам расседлывает коня. Он очень удивился – не только учитель Зэ, но даже самые младшие тиики поручали это рабам. Здесь же не было видно ни одного раба. Никто не встречал господина...

Вошедший вновь белогорец спросил его весело:

– Ты умеешь колоть дрова? Пойдем, поможешь мне.

Великий жрец Иокамма с легкостью справился с дюжиной чурбаков, а Огаэ аккуратно сложил дрова в поленницу.

– Молодец, – похвалил его Миоци. – Теперь покажи мне, как ты умеешь растапливать печь.

Хотя Огаэ много раз делал это в доме и школе Зэ, сегодня от волнения ему никак не удавалось высечь огонь кресалом. Миоци помог ему – пламя быстро заиграло среди сухих веток.

– Запомни, Огаэ – прежде чем возжигать огонь Всесветлого, надо научиться зажигать обычный огонь в очаге. Налей масло в светильник – он должен гореть постоянно, и спрячь кресало в ящичек Шу-эна – рядом с очагом... А теперь пойдем и принесем воды. После дневной молитвы надо омыться... а тебе – так и просто необходимо, – он потер чумазые щеки Огаэ, на которых еще оставались разводы от слез.

...Вода быстро нагрелась на раскаленной плите, и Миоци, выливая чан в деревянную кадушку, приказал:

– Снимай свою рубаху и брось ее сразу в печь – там ей самое место. А теперь полезай сюда. Не бойся, – засмеялся он,– не ошпаришься. Это тебе зола и губка – отмывайся, как следует.

– Мкэ ли-шо-Миоци!– раздался женский голос.

Пожилая женщина в пестром покрывале вошла на кухню. За ней следовали четверо рабов, нагруженных корзинами с едой.

– О, Небо! Что мкэ ли-шо здесь делает! О горе! Как будто нет рабов – дрова колоть и печь топить...и воду таскать! О горе, горе! Хозяин все время приезжает через задние ворота... О горе мне!

– Не горюй так, Тэлиай – мне это в радость, я привык так жить в Белых горах, – улыбнулся в ответ на причитания пожилой рабыни-ключницы Миоци. – А работы в доме много, хватит и для рабов...

Огаэ робко выглянул из-за кадушки – он так и не успел залезть в воду.

– Позаботься, пожалуйста, об этом мальчике – он будет жить у меня с сегодняшнего дня.

– Хорошо, мкэ! А что изволите приготовить вам на обед?

– Я сегодня ничего не вкушаю до захода солнца, а вечером придет ло-Иэ – приготовь то, что он любит.

Тэлиай горько покачала головой, но ничего не сказала.

Миоци погладил Огаэ по волосам, и ушел в сад, в сторону пруда, блестевшего под солнцем среди густой зелени.

Тэлиай, раздав поручения по хозяйству каждому из рабов, распустила их, сняла верхнее пестрое покрывало, повязала белый передник, и, засучив рукава, сурово спросила Огаэ:

– Ты поел хоть что-нибудь? Наверняка учитель Миоци тебя теперь по-белогорски воспитывать будет... они там себя голодом морят.

Не дожидаясь ответа, она сунула ему целый пирог с ягодами, и так, вместе с пирогом, посадила его в кадушку.

– Значит, ты из школы Зэ? – спросила она, нещадно намыливая юного белогорца.– Из той, что при храме Шу-эна?

Огаэ не мог отвечать – рот был занят – и только кивал.

– Что же вас не кормят в этой школе?.. Тощий ты какой! А за что тебя так наказывали? Ты, может, большой проказник? Смотри у меня! – сурово сказала ключница, увидев многочисленные следы от розог Зэ.

Испуганный Огаэ отрицательно замотал головой.

– Да уж, знаю – бедный, потому всегда и виноват, – уже более мягко добавила рабыня, заворачивая вымытого до скрипа ученика Миоци в большое полотенце с вышивкой по краю.

– Вот, попей молочка, – сказала она, усаживая его на ту же циновку у окна.

Огаэ сначала подумал, что лопнет, но нет, место еще оставалось...

– Тебе сколько лет?

– Десять.

– Небо! Совсем тебя в этой школе заморили! Ну, ничего, я тебя откормлю. А рубашек я тебе сегодня нашью, пока в полотенце посиди...

И она неожиданно поцеловала его в обе щеки.

+++

– Ну, что же, ли-шо-Миоци – покажи мне этого своего способного ученика.

– Он в горнице спит, – шепотом вмешалась в разговор Тэлиай.

– Вели ему прийти наверх, – кивнул Миоци.

– Не надо, – сказал Иэ, поднимаясь с циновки. – Пусть спит.

Он и его бывший воспитанник спустились по крутой лестнице.

– Вот ты какой, младший Ллоиэ, – тихонько проговорил эзэт, вглядываясь в лицо спящего ребенка.– Славный род!.. Где-то твой отец?

Он благословил Огаэ, не касаясь, чтобы не разбудить ненароком, и набросил на него свой шерстяной плащ.

– Ты должен быть ему и за отца, и за мать... сумеешь ли?

– У меня есть твой пример, учитель Иэ.

– Э-э, – погрозил ему пальцем Иэ, – ты еще молод брать учеников.

– Не оставлять же его у Зэ! – возмутился Миоци.

– Я не об этом, Аирэи... Конечно, ты правильно сделал, что взял его к себе.

Занятия в школе для мальчиков.

Погожим весенним утром, после новолуния, ли-шо-Миоци с учениками расположился в саду у своего дома – вдали от городской пыли и дыма жертвенников Уурта. Мальчики сидели на траве, скрестив ноги и держа вощеные дощечки с грифелями. Миоци невольно задержал свой взгляд на Огаэ – тот уже выглядел более живым, чем при их первой встрече, и на щеках мальчика не было той болезненной бледности, что так поразила белогорца при их встрече у алтаря Шу-эна. Худоба Огаэ так, впрочем, при нем и осталась.

"Через год-два он выровняется с сыном Зарэо", – подумал Миоци.

Среди его учеников, с гордостью восседал Раогаэ – единственный сын славного аэольского воеводы в отставке, благоговевшего перед ученостью. Рубаха мальчика отличалась особой вышивкой – это был узор царского род древней Аэолы. Раогаэ начал читать наизусть длинный вечерний гимн. Миоци, сидевший на поваленном недавней грозой дереве, задумчиво следил за линиями сложного узора на его рубахе – он вспоминал свою сестру Ийю, ее тонкие пальцы с иглой, ныряющей в полотне...

– "Ночь сменяет день, не делая ему в действительности никакой обиды. В этой смене вполне сохраняется правда. Когда умаляется одна сторона – другой не теряет из виду униженного, и сообщает ему богатства свои; что имеет у себя, тем и обогащает. Справедлив обогащаемый – в заем получает малое, а воздает многим. В светилах нам показан пример благости; на них напечатлена справедливость. Как добры они, когда терпят ущерб, и как правдивы, когда вознаграждаются! Когда одно умаляется, – другое восполняет его; возвысившееся на самой высоте своего величия не забывает умалившегося! Не притесняют они, подобно нам, не поступают хищнически, не делают неправду, не нарушают порядок, как мы. У нас, кто возвысился, тот забывает бедного собрата своего..."

Раогаэ замолк. Миоци немного рассеянно кивнул головой.

– Хорошо... Ты стал заниматься значительно лучше. Видимо, провал на испытаниях пошел тебе на пользу.

Раогаэ неожиданно покраснел и, дождавшись разрешения учителя, сел на свое место.

– Эори, читай речения мудрецов.

Сын купца был силен в арифметике, но грамота давалась ему с трудом. С поклоном взяв свиток из рук белогорца, он начал тягостно читать, водя пальцем по строчкам:

– До-сто-ин... пре...презре...презрения бо-бо-бо-гач...

Миоци на мгновение пожалел, что уступил просьбам его отца – тот был аэолец, и, помниться, долго объяснял жрецу, что надо выдержать конкуренцию с фроуэрцами во что бы то ни стало. Фроуэрцев Миоци не любил.

– Жалующийся на бедность, – прошелестел спасительный голос сзади.

– Жалующийся на бедность! – победно закончил Эори, и выпустил воздух из щек.

– За то время, что ты обучаешься, ты мог бы выучить свиток наизусть! Раогаэ, ты, оказывается, настолько грамотен, что отвечаешь, даже когда тебя не спрашивают?

Ученики притихли. Даже пунцовые щеки Эори побледнели.

Гнев учителя не предвещал ничего хорошего.

– Возьми тогда вот этот свиток и читай! Ты же грамотен, как писец из Иокамма!

Незадачливый подсказчик начал читать – дрожащим голосом, но, к удивлению Миоци, верно. Учитель строго посмотрел на него, но кивком головы разрешил ему сесть на место.

– После праздников вы распустились... Если вы действительно хотите стать образованными людьми, или хотя бы получить звание младшего писца... когда-нибудь... то каждый из вас должен читать без запинки все свитки, с легкостью записывать диктовки, решать задачи по землемерию, уметь найти тридцать два целебных растения и уметь готовит пятнадцать лекарств из них, а, кроме того, играть на флейте ... и еще – я не допущу к испытанию тех, кто не умеет ездить верхом, кто плохо бегает, прыгает...

Здесь Эори загрустил.

–... недалеко метает диск, не знает основных приемов борьбы и не умеет плавать.

– Плавать?! – ахнули мальчики.

– А что вас смущает?

– Мкэ ли-шо Миоци, – поспешно поднялся Эори,– ли-шо Нилшоцэа говорил нам, чтобы мы не приближались в эту пору к водоемам, так как они священны.

– Мы найдем несвященный... в моем саду, например... Но это не означает, что вы проведете все лето около него, – сдерживая улыбку, добавил Миоци.

Когда ребята успокоились, он продолжил:

– Если кому-то больше нравиться резать кур, чтобы гадать по их внутренностям или жечь с утра до вечера темный огонь – пожалуйста. Это гораздо проще, чем заниматься здесь. А ваши внуки будут стричь хвосты у коней фроуэрцев...

Его слова неожиданно были прерваны приветствием воеводы Зарэо, чья крупная фигура замаячила в глубине сада.

Он оставил учеников с задачами и свитками наедине, и поспешил на встречу земляку.

– Миоци, да хранит тебя Всесветлый, тебе надо срочно ехать в Иокамм! Пока не поздно.

–Нилшоцэа требует? – нахмурился Миоци. – Я сказал ему, что не хочу слушать его расследования о потомках карисутэ. Он не ждет меня.

– Он-то не ждет. Ждут другие. Едем! Сегодня – суд над Игэа в Иокамме, и никто даже не знает об этом, Нилшоцэа все держит в секрете. Он твердо решил его уничтожить... Я прошу тебя. Нельзя терять ни минуты.

– Игэа? Врач-фроуэрец? Он здесь?

Миоци подумал, что ослышался.

– Да, – выдохнул Зарэо.– Он спас от смерти многих... это удивительный человек, несмотря на то, что он не аэолец, а фроуэрец... Он говорит, что ты должен его помнить – он якобы учился с тобой...но если даже это и не так, не отказывайся! Я не нашел Иэ – уверен, что он его знает... Поверь хотя бы мне.

– Конечно – я помню его... Идем, – кивнул Миоци. – Занятие окончено! – крикнул он ученикам.

– Твой сын прекрасно отвечал всю неделю. Он, действительно, исправился. Признаюсь, я не верил тебе, когда ты говорил, что после хорошей порки он начнет учиться лучше...

Зарэо как-то странно смотрел на Раогаэ. Тот по-девичьи потупил глаза.

– Твой сын очень старательный, – продолжал Миоци. – Я даже не ожидал...

– Я тоже не ожидал, – свирепо сказал Зарэо. – Я не ожидал, что ты, негодница, будешь ходить сюда вместо брата! A он, небось, убежал из лука стрелять? Я ему сегодня постреляю!

Миоци ничего не понял.

– Позор! Позор!– Зарэо схватил ученика белогорца за руку.– И остригла волосы! Мои глаза лишены утешения видеть тебя за рукоделием. Я запру тебя на женской половине дома! Я тебя выдеру, наконец, как давно уже обещал!

– Так это – Раогай? – засмеялся Миоци.

Они сели в повозку. Зарэо то продолжал ругать дочь, то извинялся перед Миоци.

Друзья-белогорцы.

...Когда Миоци вошел в зал, где собирался совет жрецов – Иокамм, двое палачей уже вывели связанного Игэа, а Нилшоцэа уже воссел на судейское седалище рядом с каменными изображениями свиты Уурта, состоящей из скалящихся на черепа врагов темного огня крылатых существ. Уурт-облакоходец был изображен над судейским троном как молодой и сильный победитель врагов. Он был огромен, его мускулы были словно жилы бычачьих ног. Нилшоцэа не очень был похож на своего бога – он был чуть выше среднего роста, тонкокостный, но со статной осанкой молодого воина или бывшего белогорца. Аэолец на службе у правителя Фроуэро провел ладонями по своему лицу и откинулся в судейском кресле, победно глядя вниз, на приведенного узника-фроуэрца. Нилшоцэа слегка улыбался – и эта улыбка на молодом лице, обрамленным седыми прилизанными прядями, была страшнее улыбки идола.

Собрание жрецов было малочисленное, всем было скучно и хотелось домой в прохладу. Старший жрец Шу-эна – ли-шо-Оэо – не пришел – он был болен. Остальные завидовали такой удачной отговорке. В самом деле, деловитость молодого ууртовца Нилшоцэа была для них непонятной и даже раздражающей – карисутэ были давно истреблены, их потомки – сэсимэ – жили в постоянном страхе и регулярно приходили отрекаться от этого дикого и противного здравому смыслу учения раз в год, по закону Нэшиа. Почему правитель Фроуэро так озабочен, что послал своего любимца-жреца в покоренную Аэолу – искоренять зло? Зачем этот суд над безобидным врачом, который лечил даже самого ли-шо-Кээо, а теперь изобретает всякие лекарства у себя в имении и бесплатно лечит рабов? Жаль, если его осудят... Многие так думали про себя, но не решались вслух высказывать свои мысли. Не слишком ли опасно спорить с Нилшоцэа ради него?

– Я рад, что служители Шу-эна проявляют интерес к нуждам Царства Фроуэро и Аэолы, – сказал Нилшоцэа, увидев входящего Миоци. – Искоренение врагов Уурта и темноогненой веры – насущная необходимость, как сказал великий Нэшиа, слышавший сынов Запада и верный темному огню.

Писцы заскрипели грифелями.

– Итак, Игэа Игэ, ты сказал, что не привык праздновать дни Уурта. Об этом нам донесли тиики рощи Фериана, где растут священные деревья луниэ. Все жители Царства давно и радостью празднуют дни Уурта. Означает ли это, что все эти годы ты, Игэа Игэ, не праздновал их?

Он сделал паузу, дожидаясь ответа. Высокий светловолосый заключенный сделал какое-то движение головой и снова бессильно повис на руках палачей. Он был крайне изнурен, и, как показалось Миоци, сломлен.

"Он может сейчас признаться даже в том, чего не совершал!"– тревожно подумал ли-шо-шутиик.

Игэа, или ли-Игэа, как уважительно называли врача, он знал с отроческих лет, когда они вместе жили в Белых горах в хижине Иэ, обучаясь у жрецов Всесветлого. Oн запомнился ему, как тихий, но упрямый мальчик, проводивший почти все время за книгами или за собранием трав. У него не было друзей, кроме Миоци – над ним смеялись из-за его странного фроуэрского акцента и увечья...

– Те, кто не празднует дни Уурта, должны быть казнены с их семьями – это закон Нэшиа. Он не был отменен. Ты не почитаешь Уурта, Игэа Игэ?

– Я учился у жрецов Шу-эна и Фериана, – едва различил Миоци голос Игэа.

– Так ты не почитаешь Уурта?

– Ли-шо-Нилшоцэа! Он не обязан произносить слова почитания. Он – белогорец, и посвящен Всесветлому и Фериану.

Нилшоцэа медленно окинул Миоци взглядом. Он не ожидал, что кто-то будет заинтересован в судьбе фроуэрца. Будучи сам аэольцем на службе у правителя Фроуэро, он знал, как народ Аэолы не любил фроуэрцев. Но Миоци был прав – жрец Уурта знал и это.

– Игэа Игэ, ты давно не празднуешь дни Уурта, раз ты не привык их праздновать?

– Мы... мы празднуем...дни Уурта, – еще тише прозвучало в ответ.

– Кто еще не празднует их? – перекрыл его шепот зычный голос Нилшоцэа.

– Мы празднуем дни Уурта, – повторил Игэа из последних сил.

– Твои предки сочувствовали карисутэ. Ты должен доказать верность Уурту.

Нилшоцэа развернул свой свиток – многие в Иокамме поежились. Новый ууртовец был скрупулезен, и все свободное время проводил в архивах храмов, ища потомков карисутэ или сочувствовавших. "Так и всех казнить можно", – поговаривали шепотом у него за спиной.

– Расскажи Иокамму, что у тебя с правой рукой?

Иокамм изнемогал от жары, и мечтал, чтобы все это поскорее закончилось. Только жрец Фериана сидел в созерцании.

Игэа обвел присутствующих безнадежным взглядом огромных голубых глаз. "Он, бедняга, уже почти не понимает, что происходит", – подумал Миоци.

– Я напомню, – сказал Нилшоцэа. – Среди ваших дальних родственников были те, кто хранил рукописи карисутэ, поэтому всем мальчикам вашего рода было приказано отрубить правую руку. Но твой отец – знатный фроуэрец, придворный вельможа и советник – добился смягчения приговора единственному сыну. Тебе оставили руку, лишь обездвижив ее особым ядом. Так?