Текст книги "Жеребята (СИ)"
Автор книги: Ольга Шульчева-Джарман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Они не видели радуги над собой – той, что видел Каэрэ из своего укрытия. Но радуга сияла над Миоци, и он, в своем, раскаленном, как солнечный диск, золотом облачении, был невыносим для глаз. Полуослепший от сияния, Каэрэ вытирал слезы, текущие по его щекам, но смотрел и смотрел...
На противоположном краю бездны, там, куда уходил дальний конец радуги, появился всадник. На нем была одежда степняка – но не походная, как у Каэрэ, а праздничная одежда предводителя степняков. Поверх белой рубахи таинственного степняка были накинуты шкуры медведя и льва. На плечах молодого всадника-вождя был алый шерстяной плащ, отороченный орлиными перьями, с вышивкой из скрещенных линий и диковинных птиц, пьющих из чаши. Крепкий пояс из воловьей кожи был затянут на его бедрах, а волосы молодого вождя, густые и золотистые, рассыпались по широким плечам из-под венца с разноцветными каменьями. На груди его блестел золотой амулет Его белый конь тоже был украшен – отделанная золотом старинная сбруя блестела на солнце, но седла на нем не было, только ковер.
Откуда он взялся, это человек, и зачем он пришел?
Всадник спешился, обнял одной рукой коня, а другую руку протянул вперед, и Каэрэ вздрогнул, пораженный мыслью, что видит самого себя – словно дальний, волшебный мираж. Но нет – всадник в разноцветной праздничной одежде вовсе не был отражением устало и печального странника Каэрэ, скрывающегося от чужих глаз в кустах над пропастью на другой стороне.
И Миоци поднял голову – и увидел молодого вождя, а тот повторял и повторял свой странный жест. Он отводил правую руку, потом касался ею своего левого плеча. Потом он воздел руки вверх и так застыл.
Миоци тоже замер. Вдруг он слегка покачнулся – но устоял, раскинув руки в стороны. Каэрэ вдруг остро осознал, насколько изможден жрец Всесветлого – изможден постом, бессонными ночами и тяжкими думами.
Он, уходящий на смерть, стоял теперь одиноко над ревущей бездной в тяжелой золотой ризе – золотой тяжелой кольчуге, под которой любой другой уже упал бы и не смог подняться.
Миоци снял с пояса нож, и Каэрэ с трудом подавил желание закрыть глаза. Он знал, что где-то внизу стоит Сашиа, что она не закроет глаза, что она будет с братом до конца. И еще там, внизу, одинокий Игэа с золотой цепью на шее, советник наследника правителя Фроуэра, царевича Игъаара...
Миоци поднял нож двумя руками, и лезвие его блеснуло, отражая сияние солнца и золота. Воеводы, не сводя глаз с Миоци, крепче уцепились за веревочные перила: когда тело упадет в водопад, мост сильно покачнется.
Несколько мгновений белогорец держал нож в вытянутых руках, точно собирая остатки сил. Каэрэ показалось, что он услышал чей-то стон в толпе внизу – наверное, это была Тэлиай. Сашиа сохранит молчание до конца...
Словно молния, сверкнул клинок, радуга разбилась о золотое одеяние белогорца и став солнечной радугой. Мост, священный веревочный мост, разлетелся в стороны, пораженный в главный свой узел клинком белогорца, и темные фигурки воевод исчезли в глубинах, их вопли заглушил рев воды. Фроуэрские лучники по приказу Нилшоцэа торопливо начали вскидывать свои луки, целясь в Миоци, уже не соединенного с землей ничем, даже веревочным мостом, стоящего на белом камне посреди водопада.
Не успели они спустить тетиву на своих луках, как белогорец уже прыгнул в гремящую пропасть, и Каэрэ, не сводившему глаз с Миоци, показалось, что в водоворотах фигура прыгнувшего словно раздвоилась, и человека в белой рубахе подхватила мощная струя воды, исходящая от радуги, а тяжелое золото все падало и падало вниз, дробясь о скалы и камни.
А всадник-степняк в праздничной одежде вождя уже не стоял на том берегу водопада – он мчался вдоль реки, текущей от водопада Аир, и конь его призывно ржал, оборачиваясь назад. Кони, освобожденные перед восхождением Миоци на веревочный мост, напрягли уши и повернули головы. По их спинам и ногам прошла волна озноба – и они устремились вслед за конем степняка. Тиики в страхе отпрыгивали от них – до этого смирных, покорных судьбе жертвенных коней – чтобы не найти себе смерть под их копытами. Обреченные кони в одно мгновение стали стремительным табуном.
И кони неслись и неслись, а всадник во главе табуна уже поворачивал в степь.
– Кто это? – спросил Игъаар у Игэа, вытирая слезы. – Ты видишь его, о друг мой?
– Нет, – ответил ему Игэа через силу. – Прости меня, Игъаар – я не вижу ничего...
Он умолк и закрыл рукой глаза, а Сашиа взяла его за безжизненную правую руку, и поднесла ее к своим губам.
– О, Игэа! Это Он – Великий Табунщик уводит в степь своих жеребят! – восторженно говорил и говорил Игъаар. – О, Игэа! И мой конь – волнуется подо мною. Я поскачу, поскачу вслед Ему – Великому Табунщику. Как жаль, что Гарриона здесь нет...
– Постой! – слишком поздно закричал Игэа, очнувшись от плача. Вороной конь Игъаара уже взвился и, дико заржав, помчался вслед табуну, перепрыгивая через камни и обломки скал.
– Ловите, держите коня наследника! – не своим голосом закричал Нилшоцэа. – Конь понес наследника правителя Фроуэро!
Но среди сокунов царило смятение – на мосту погибли их предводители, и стражники в черно-красных плащах с ужасом видели, как водный поток бьет о скалы тела воевод.
– Неужели эти люди разделят водную могилу Аирэи? – с непередаваемым отвращением проговорила Сашиа.
– Вниз, вниз! – кричал кто-то из сокунов. – Надо выловить их тела, чтобы предать достойному захоронению на темном огне! Надо выловить их из воды!
А конь Игъаара уже нагнал табун, впереди которого мчался рыжеволосый степняк, и теперь царевич на вороном коне скакал вслед за игреневой лошадью, подле которой бежал, как уже почти взрослый, ее белый жеребенок.
– Хорошо, что ты тоже теперь с ними, мой буланый, – вслух проговорил Каэрэ. – Это – большая радость, последняя радость моя...
И он подошел к обрыву, намереваясь прыгнуть в воды Аир, подобно тому, как сделал это на глазах у всех великий жрец Всесветлого.
– Эй! – крикнул кто-то за спиной Каэрэ.
Он обернулся и замер. Человек в облегающем тело черном спортивном костюме и белых кроссовках стоял перед ним.
– Привет, Виктор, – сказал человек, отбрасывая сигару в заросли можжевельника. – Да, я смотрю – затянуло тебя не на шутку. Аэола – удивительное место. Ну, пойдем теперь со мной. Пора отдохнуть. Ты заслужил хороший отдых.
Каэрэ оцепенел, не в силах сдвинуться с места.
– Ну же, – раздраженно сказал человек в черном костюме, хватая Каэрэ за руку – и неожиданная резкая боль пронзила всадника, и он погрузился во тьму...
Золотая риза Всесветлого.
Река несла багровеющие от закатного солнца воды – прочь от водопада Аир бежала она, между лесистых берегов. Глубокая, холодная и быстрая, текла она в страну Фроуэро.
На берегу толпился народ – это были паломники из города, пришедшие посмотреть на жертвоприношение. Их палатки и костры виднелись вдалеке. Люди побогаче приехали на повозках – и спокойные мулы пощипывали осеннюю пожухлую траву.
Люди напряженно вглядывались вдаль – они смотрели на излучину реки, где около бесформенных груд, прикрытых черными плащами, стояли на страже сокуны. Груды были выловленными из реки телами фроуэрских воевод.
Два сокуна с трудом отталкивали от берега прикрепленный длинным тросом к огромному, поросшему мхом валуну, наспех сколоченный плот. Еще несколько сокунов тащили подцепленное багром тело последнего воеводы.
– Двадцать девятый, – сказал кто-то в толпе.
– Где же тридцатый?
– Не найдете, не надейтесь! – выкрикнул юношеский задиристый голос.
Сокуны бросили на толпу косые взгляды, но даже не попытались обнаружить смельчака.
– Он пошел прямо ко дну – в золоте-то, – говорили они. – Надо искать у самого водопада.
– Там искали – не нашли.
Вдруг с середины реки показалось сияние – отражение багровых лучей заходящего солнца. Сокуны на плоту подгребли ближе к нему и попытались зацепить сияние багром. Но свет слепил их, и они не могли этого сделать.
– Миоци! Миоци! Ты не дашься им и мертвый! – раздался тот же голос с берега.
Остриженный мальчишка в бедняцкой одежде с мешком побирушки за плечами побежал к берегу. За ним последовали другие люди из толпы – посмотреть на проплывающее мимо золотое сияние.
– Да это же – простая коряга! – крикнул один сокун другому, морщась от света. – Подцепляй ее багром! Подцепляй ее сбоку! Этот проклятый Миоци на корягу упал, потому и не тонет!
Наконец, они подтащили багром к берегу плывущее и сияющее дерево. Это была не коряга, это был свежесрубленный ствол луниэ – один из тех трех, что упал под топорами жрецов. На стволе, среди неувядших зеленых листьев, на которых блестела влага, лежала священная золотая риза – лежала, ослепительно сияя, отражая заходящее солнце.
– Посторонись! – кричали сокуны.
– Там никого нет! – закричал мальчик-побирушка по-фроуэрски и по-аэольски. – Это – просто золотая риза! Это не тело Миоци! Это только риза Всесветлого!
Нилшоцэа, уже подъехавший на своем гнедом коне, не спешиваясь, смотрел на ствол священного дерева луниэ, обвитый струящейся по нему золотой кольчугой. Она оползла с дерева наземь и теперь, на белом песке, сияла еще сильнее.
Нилшоцэа зажмурился и отвернулся.
– Это золото должно быть перенесено в храм Уурта, – быстро сказал он и добавил: – Все ли готово для погребального костра?
Новый начальник сокунов с готовностью ответил:
– Да, о мкэ ли-шо-Нилшоцэа!
– А где отрасль правителя Фроуэро?
– Не нашли, о служитель Темноогненного! – отрапортовал сокун.
– Тем лучше, – пробормотал Нилшоцэа себе под нос – так, чтобы никто его не расслышал.
Загръар – Странник Сокола
Мальчик-подросток, обритый наголо, с батрачьим мешком за плечами, шел по каменистой дороге среди осенних полей страны Фроуэро.
– Гоэрто! – вежливо здоровался он по-фроуэрски с хозяевами. – Работника не надо?
Иногда работник был нужен, и мальчишка уходил на поле до вечера, а потом до утра сидел у костра или в корчме с другими работниками и разными досужими людьми.
– Куда ты держишь путь, мальчик? – спрашивали его.
– Хочу найти своих родственников, – отвечал он. – Я вырос в Аэоле, а теперь возвращаюсь на родину. Все мои близкие умерли в Аэоле от поветрия, и мне ничего не остается, как вернуться на землю своих предков, хоть я и плохо говорю по-фроуэрски.
– А ты вовсе не забыл фроуэрский! – хвалили его собеседники, хлопая по плечу. – Молодец!
– Вспоминаю понемногу, – скромно говорил мальчик.
– Да, это язык твоей матери, и ты не забудешь его, как не забыл язык Анай священный младенец, Оживитель Гаррэон-ну! – сказал кто-то воодушевленно и печально.
А кто-то из тьмы за костром спросил его:
– Ты Уурту Темноогненному молишься или Соколу?
– Соколу Оживителю, – твердо ответил мальчишка. Все вокруг облегченно вздохнули и заулыбались.
– Не пропитался ты темным огнем в Аэоле, молодец! – воскликнули его собеседники. – Но как твое имя?
– Загръар, – кратко ответил мальчик. – Странник. Лучшего имени и не сыскать мне.
Он подхватил свой тощий мешок и сказал:
– Мне пора.
– Да будет Анай твоей спутницей, и Сокол да осветит твой путь, – благословил его старик в светлом плаще печальным и возвышенным голосом – это был жрец Фар-ианна и Сокола-на-скале, изгнанный новыми жрецами из своего маленького храма у реки.
Когда Загръар ушел по темной осенней дороге, то старик-жрец Фар-ианна и Сокола-на-скале тихо проронил:
– Это – особый мальчик. Уж не вестник ли он самого Сокола Гаррэон-ну, посланный Оживителем испытывать сердца верных людей?
– Ты бредишь, дед, – говорили одни, – ты соскучился по лежанке в своем маленьком уютном храме.
А другие подходили ближе и слушали.
– Вы слышите, как бьются под землей воды? Сокол-Оживитель ждет своего часа... Отец наследного царевича, благородного юноши Игъаара, повадился ходить и слушать голоса болот – и мощные, чистые воды, что таяться под скалой Сокола, уже подступают к границами земли, уже омывают самые глубокие корни деревьев... О, несчастный Игъаар! О, несчастная стана Фроуэро! О, дети реки Альсиач! Смилуйся над нами, мать Анай!
– Уж не карисутэ ли этот Загръар? – говорил другие, пока жрец Сокола плакал.
Но Загръар уже был далеко – шаг его был скор и он быстро шел по дороге между лесом и полями.
...Однажды на дороге у колодца он увидел нищего, над которым смеялись уличные мальчишки. Нищий, должно быть, хотел напиться, и вращал ворот колодца, а мальчишки прыгали вокруг и плевали в ведро, швыряя в прозрачную воду и в нищего комья грязи. Как только нищий, наконец, поднял ведро и поставил его на порожек колодца, какой-то мальчишка без рубахи пнул изо всех сил ведро ногой – и оно отлетело в сторону, а вода облила сруб колодца и придорожные кусты ежевики.
Нищий отпустил ржавый ворот колодца и выпрямился во весь рост и мальчишки инстинктивно, как-то по-собачьи отступили на шаг, испугавшись того, каким он был высоким. Он был очень истощенным, еще не старым человеком – и по растерянности его нездешне красивого лица, по взгляду, обращенному мимо своих хохочущих мучителей – в неведомую и невидимую даль – Загръар вдруг ясно осознал, что этот человек – полностью слеп. И не только это понял Загръар, побежавший со всех ног к колодцу, около которого стоял молодой слепец. Он мчался, задыхаясь, и старый мешок побирушки с засохшими лепешками часто и больно ударял мальчика по спине.
Загръар бежал и бежал к нищему, которого мальчишки уже оттеснили от колодца и подталкивали к сточной канаве – слепец не видел ее, и они, гадко хихикая, уже предвкушали свою гнусную радость. Они плевали в лицо страннику и хлестали его по голеням длинными волокнистыми стеблями травы ораэг.
– Аэолец! – кричали они. – Грязный аэолец! Убирайся в вонючую лодку своего Шу-эна!
А он молчал и смотрел куда-то мимо них, в небо, где из-за осенних туч светило солнце – и мальчишкам от этого становилось еще смешнее, чем от попыток слепца невпопад отбиваться от своих маленьких мучителей. Его бессвязные движения, непонятные и смешные для зрячих, вызывали смеховую икоту у его преследователей.
– Аэольский золотарь! Пришел к нам во Фроуэро на заработки? Так отправляйся же скорее на работу, бездельник! – кричали они, осмелев донельзя и тесня его к зловонной сточной канаве.
...Загръар врезался в галдящую и хохочущую толпу, раздавая весомые затрещины и зуботычины направо и налево. Никто из мальчишек не ожидал такой силы и ловкости от побирушки, и они с испуганным визгом разбежались во мгновение ока.
Тогда Загръар протянул руку слепому и сказал:
– Пойдем со мной. Меня зовут Загръар, я фроуэрец, но вырос в Аэоле. Будем странствовать вместе. Проживем как-нибудь! Милости Всесветлого хватит на всех, и Анай нас укроет.
И он повернул старый скрипучий ворот и набрал чистой воды – чтобы слепец смог умыться и напиться. И слепец сказал тихо:
– Спасибо тебе, Загръар...
И тот беззвучно расплакался от звука его голоса – счастье, что слепой не мог видеть слез на лице у гладкоостриженного рыжеволосого мальчика-побирушки.
А потом Загръар достал из своего мешка сухие лепешки, и они разломили их, и съели, запивая сладкой и холодной водой из колодца, чтобы потом продолжить путь.
Дочь реки Альсиач
Табун, мчавшийся вслед за Эной, пересекал озеро – кони вбежали в озеро, поднимая столп брызг, сияющих в лучах заходящего солнца, а потом поплыли, поднимая вверх, к небу, морды с тихим ржанием. На другом берегу они ступили на зеленую, сочную траву зеленого луга, и больше не мчались, а мирно паслись, поглядывая в сторону коня Эны, стоящем со своим всадником на мелководье.
Вода доходила ему до груди – а Эне до колен, и от вечернего ветра легкие волны набегали и расплескивались о бока коня.
Эна смотрел вдаль и ждал – там, откуда только что примчался его табун, там, где озеро сливалось с седым лесом, виднелась фигура второго всадника.
Эна ждал его. Он взял поводья в левую руку, а правой махал и махал чужаку верхом на белом коне.
– Эгегей! – закричал Эна.
И чужак понял, что его ждут, и конь понес его к Эне быстрее, и, оттолкнувшись от земли, поплыл в сторону берега с изумрудной сочной травой.
– Кто ты? – запыхавшись, спросил чужак степняка. – Почему ты увел коней? Почему они пошли за тобой? Ты и есть – Великий Табунщик?
– Нет, – ответил тот. – Я – Эна. А ты – сын реки Альсиач?
– Да, я фроуэрец, – ответил юноша. – Мое имя – Игъаар. Я последовал за тобой, чтобы увидеть Великого Табунщика. Ты знаешь, как его встретить в степи?
– Только Великий Табунщик властен в своей весне, – ответил Эна. – Если он захочет явиться тебе – то ты увидишь его. Но никто не имеет над ним власти, чтобы заставить его являться, о молодой царевич, сын реки Альсиач.
– Если ты не можешь сказать за меня слово к Великому Табунщику, то я и подавно не смогу, – опечалился Игъаар, и белый конь его заржал печально, а слезы потекли из очей юноши и глаз его белого коня и упали в воду.
– Отчего же? – просто спросил Игъаара Эна.
– Я приказал убить человека, – проронил Игъаар и опустил голову.
Эна коснулся его плеча.
– Великий Табунщик может являться, когда сам захочет. Человеческое зло для него – не помеха,– сказал он Игъаару, ласково улыбаясь.
И царевич Игъаар улыбнулся ему в ответ, и Эна-степняк протянул ему руку, а Игъаар пожал ее, и они вместе долго скакали берегом, поднимая тучи сияющих брызг – пока не зашло солнце.
И тогда, у тихой заводи, покрытой лилиями, оба коня остановились, и в страхе раздувая ноздри, тихо заржали. Тогда Эна и Игъаар тихо соскользнули с их спин и, по пояс в воде, подошли туда, где, раскинув тонкие руки среди кувшинок и водяных лилий, лежала девушка в белом.
Ее тело не качали волны – здесь была тишь, здесь обрела она свой покой. Глаза Оэлай были закрыты, словно она просто уснула, а не погибла среди смертельных вод. Может быть,она сма закрыла глаза перед тем, как исступленно кинуться в воды озера или ступить на водный луг, усеянный белыми цветами.
– Ты знаешь ее? – спросил Эна.
– Да, – отвечал царевич. – Ее мужа я приказал казнить.
– Ты любил ее? – сурово и строго спросил степняк.
– Нет. Я не знал ее и не знал, кто она, кроме того, что имя ее Оэлай, племянница воеводы Зарэо, из царского рода Аэолы. Но ее муж, аэолец Мриаэ, принес первенца Оэлай на темный жертвенный огонь Уурта. И она лишилась рассудка.
Эна напряженно и удивленно слушал его.
– И тогда, – продолжил Игъаар, – я повернул на пальце кольцо власти, что поручил мне мой отец, правитель Фроуэро и Аэолы, и приказал казнить Мриаэ, ее мужа. Ибо то, что совершил он, противно благости Анай, матери младенца Гаррэон-ну, Великого Сокола.
И Эна заплакал, и обнял плачущего Игъаара, а потом сказал:
– Пойдем, вынесем Оэлай из заводи и совершим над ней древний погребальный обряд, как то подобает.
И они подняли ее на руки и в тишине понесли на берег. Воды стекали с одежд степняка и царевича.
– Мы понесем тебя, Оэлай, к реке Альсиач, – сказали они вместе, не сговариваясь.
Река Альсиач берет начало из этого безымянного озера – они помнили про это – и далее текла вниз, к морю.
И Эна с Игъаааром пешком пошли к истоку реки Альсиач, а кони, буланый и белый, печально шли за ними, а следом шел весь табун, и жеребенок игреневой лошади больше не прыгал вокруг своей матери, идя ровно и грустно.
Когда же они пришли к истоку быстрой и глубокой реки Альсиач, тогда Эна взял сухую лодку с изображением соколов на скалах, вынул весла из уключин и положил их на дно лодки, а поверх положил свежесрезанные им и Игъааром ветви священного дерева луниэ. А на ветви они положили Оэлай, и Эна укрыл ее белым простым шерстяным полотном, которое носил под своим степняцким плащом, и завязал каждый конец полотна алой ниткой.
Потом они спустили лодку на воду, а река подхватила ее, и течение понесло ладью с Оэлай вниз, к морю, мимо лесистых берегов Фроуэро.
И жители Фроуэро выходили и смотрели на Ладью Анай, сестры Фар-ианна, в которой возлежала она, мертвая, и падали на колени, и приносили ей в жертву светлый ладан от деревьев – и светлый дым восходил к небу.
– Приходят времена, когда Гарриэн-ну, Сокол, сын Анай, грядет испытать живущих! – говорили старики и вспоминали о мальчике Загръаре. А старик– жрец Сокола-на-скале плакал и молился.
...А сокуны рыскали по фроуэрским селениям, расспрашивая, не видел ли кто высокого, обритого наголо аэольца.
Беглецы
... С полей убирали последние снопы осеннего урожая. Ночной холод становился безжалостно-мучительным, пронизывающим до костей, а мест у костра уже не хватало всем батракам, желавшим погреться. Когда желтоватое пламя стало затухать, двое – Загръар и его товарищ – поднялись со своих мест, словно не боясь оказаться вне костра на всю ночь.
– Куда это вы? – удивленно спрашивали их.
– За хворостом, – отвечал Загръар. – Мы вернемся – я мешок свой оставляю, сюда опять и сядем. Все по правилам костра.
Он уже очень хорошо знал эти неписаные правила и зорко следил за их неуклонным выполнением, как по отношению к своему товарищу, так и к другим.
И они со слепым пошли в рощу, чтобы принести хворост. Загръар собирал сучья, связывал их и прилаживал получившуюся вязанку на плечи своего спутника. Тот стоял молча. Он вообще очень мало говорил со дня их странной встречи. Пожалуй, последними его словами была благодарность за защиту у колодца и пищу, которую подал ему мальчик-фроуэрец. Загръар тоже не расспрашивал его ни о чем, и так они и молчали – день за днем. Загръар знал только одно: слепец хочет пересечь Фроуэро и придти в Белые горы.
"Я пойду с тобой", – говорил Загръар едва слышным шепотом, ночами глядя на своего спящего беспокойным сном спутника. – "Я буду с тобой всегда".
Но Загръар ни о чем не расспрашивал своего слепого спутника, даже имени его не спросил он. Все окружающие называли его "слепой", но Загръар не называл его и так. Он просто говорил ему "ты", а когда он нем спрашивали другие – он говорил: "мой друг".
...Загръар выпрямился, взваливая последнюю вязанку хвороста на плечо, и, обернувшись, остолбенел. Вдалеке у костра, огонь очерчивал силуэты людей в плащах – всякий мог догадаться по их покрою, что на спинах их – красный круг.
– Сокуны! Сокуны! – сдавленно прошептал Загръар, хватая слепого за руку и срывая вязанки хвороста с его плеч. – Это за нами! Бежим!
И они, держась за руки, без слов, ринулись в сторону леса.
Солнце уже давно село, и было темно. Загръар не видел, куда бежать, и остановился, задыхаясь.
– Что случилось? – спросил слепой.
– Я не знаю куда идти. Темно. Ночь, – ответил Загръар, не отпуская его руки.
Тогда слепой, велев Загръару взяться за край его рубахи, осторожно пошел вперед, ощупывая стволы деревьев.
– Что ты хочешь делать? – спросил его спутник.
– Мы не должны оставаться на ночь на земле, – ответил ему слепой. – Нам надо искать убежище на деревьях.
Так они долго брели, прислушиваясь к шорохам ночи и спотыкаясь о поваленные прошлогодней зимней бурей деревья. Загръар ничего не видел в темноте, и уже готов был заплакать от усталости и страха, как слепой сказал:
– Вот хорошее дерево. Кажется, это луниэ. Посмотри-ка, Загръар.
Тот протянул руку, касаясь шершавого, покрытого мхом ствола.
– Это старое дерево луниэ, – сказал слепой Загръару, прежде чем тот дал ему ответ. – Я полезу первым и подам тебе руку, чтобы помочь взобраться.
И он ловко поднялся по стволу во тьму и потом подал руку Загръару, и втащил его в развилку кривых, крепких ветвей, высоко над землей.
– Какое чистое небо! – не удержался от того, чтобы воскликнуть, Загръар. – Видишь, как сияет северная звезда?
– Нет, – печально ответил его спутник. – Я ничего не вижу. Даже пламя светильника, поднесенное к лицу, я чувствую только по жару. Я вижу только солнце.
И, опомнившись, Загръар стал просить у товарища прощения.
Тот успокоил его:
– Это ни к чему. Ты меня не обидел.
– Ты так лазаешь по деревьям, как не всякий зрячий может, – засыпая, сказал Загръар. – Это тебя в Белых горах учили?
– Откуда ты знаешь про Белые горы?
От тона его собеседника с Загръара мигом слетели остатки сна.
– Я просто подумал, – залепетал он, – что раз ты туда идешь, то ты там уже был, и хочешь вернуться...
– Это так, – ответил слепец, но спросил вновь:
– А отчего ты боишься сокунов?
– Я боюсь за тебя, – отвечал юноша.
– Отчего? – снова спросил его спутник с тревогой, точно он подозревал Загръара в чем-то.
– Я слышал, что сокуны ищут по Фроуэро человека, похожего на тебя.
Слепой сориентировался по голосу Загръара так, чтобы сесть лицом к лицу напротив него. Они теперь сидели совсем вплотную среди ветвей.
Слепой протянул руку и сказал Загръару -
– Дай мне твою руку.
Загръаг заколебался.
– Ты же не хочешь... ты не хочешь скинуть меня с дерева?! – умоляюще спросил он.
– Нет, – честно пообещал ему слепой. – Не сброшу. Я хочу лишь узнать, лжешь ты мне или говоришь правду.
Тогда Загръар сам взял его за руку. Огромная ладонь слепого обхватила узкую ладонь Загръара.
– Я не за тем с тобою, чтобы предать тебя сокунам! – заговорил торопливо Загръар, проклиная себя за то, что он так волнуется и его волнение по влажным рукам, несомненно, будет заметно его белогорцу-спутнику. – Я не за тем с тобою!..
– Зачем же ты со мною? – невесело спросил слепой. – Хочешь один доставить меня к Ниолшоцэа и сам получить награду за мою голову?
– Нет! – проговорил Загръар, стискивая от как боли зубы, и неожиданно расплакался навзрыд.
Слепой замолчал, отпустив руку юноши. Лицо его исказилось от внутренней боли – словно он не в силах был противиться воспоминаниям. Наконец, он сказал:
–Не плачь. Я верю тебе, маленький фроуэрец!
Осторожно, ощупью, он обнял Загръара и добавил тихо, словно говоря сам с собой или с кем-то еще, не с Загръаром:
– Не плачь. Ученик белогорца не должен знать, что такое слезы.
Но маленький фроуэрец плакал и плакал, уткнувшись в плечо своего спутника, а тот повторял растерянно, слегка похлопывая его по худой, с торчащими, как непробившиеся до конца крылья орленка лопатками, спине:
– Не плачь... я верю тебе... ну, будет, будет уже.
И потом они легли рядом среди ветвей, и Загръар смотрел на звезды, расплывающиеся от остатков слез. Потом, когда слезы его высохли, он привстал на локте и стал смотреть на слепого. Тот уже уснул – свет луны, полосой лежащий на его лице, не мешал ему вовсе.
И Загръар заворожено смотрел на белогорца и не мог насмотреться. Во время сна черты его лица немного разгладились, поэтому исхудалое и осунувшееся лицо его уже не было таким строгим, просто в его чертах затаились печаль и страдание. На его выступающих скулах, запавших щеках и заостренном подбородке за долгое время странствий отросла жесткая щетина. Волосы на обритой голове тоже стали отрастать – но не светлые, а темно-русые, прямые.
Загръар долго-долго смотрел на спящего, и слезы снова покатились из опухших его глаз. Наконец, не в силах более бороться с собой, Загръар поцеловал белогорца в лоб и отпрянул.
Слепой вскочил, мгновенно пробудившись и сел, цепко и больно держа Загръара за плечи.
– Гадкий мальчишка! – вскричал он. – Сейчас я сброшу тебя вниз!
– Что? Что случилось? – словно спросонья спрашивал насмерть перепуганный Загръар.
– Что случилось? – гневно переспросил белогорец. – Как ты посмел лезть целоваться ко мне? Здесь не праздник Фериана!
– Я – целоваться?! – растерянно говорил и говорил покрасневший более, чем его рыжие волосы, Загръар. – Клянусь! Я не целовал тебя! Тебе приснилось, тебе приснилось! Не сбрасывай меня, умоляю! Не сбрасывай меня вниз!
Наконец, белогорец поверил ему и отпустил, пригрозив. Потом он снова уснул. Уснул и свернувшийся в клубочек у ног своего спутника Загръар.
На следующий день
Рассвет едва засиял среди ветвей, а белогорец уже будил Загръара:
– Нам пора в путь.
Загръар, усталый и невыспавшийся, протирал глаза.
– Скорее, – поторопил его слепой, и они спустились с гостеприимного дерева, оставляя свой ночной приют, чтобы пойти через утренний осенний лес. Белогорец положил руку на плечо Загръара, и, повернув голову к востоку, широко открыл глаза.
– Ты видишь солнце? – спросил Загръаг, для того, чтобы снова услышать ответ, вселявший в него надежду.
– Да, – ответил белогорец и добавил: – Когда я выбрался из воды, я увидел, как оно заходило. Ладья Всесветлого уходила за горизонт...
И он запнулся, словно сказал фроуэрцу что-то лишнее.
– Это хороший знак, – быстро и деланно весело, чтобы снять повисшее напряжение, сказал Загръар. – Говорят, если человек видит солнце, то зрение может вернуться.
– Оно не вернется, – ответил белогорец, хмуря брови. – Но для меня это уже не имеет значения. Лишь бы добраться до Белых гор.
– Мы доберемся! – заверил его Загръар, чуть не плача от острой жалости, пронзившей его сердце. – Мы обязательно доберемся... а в ты возьмешь меня в ученики?
– Не знаю, – задумчиво ответил тот. – Я хотел провести остаток своих дней в созерцании и молчании... но с тобою разве помолчишь?
И он неожиданно рассмеялся и похлопал юношу по плечу.
– Может быть, мы позавтракаем? – спросил повеселевший Загръар, и тут же понял, что его мешок со скудной снедью остался у костра, когда они бежали в ночь от сокунов.
– Мы не можем останавливаться, – строго сказал белогорец. – Прибавь шагу.
С этими словами, как нарочно, он споткнулся о корень, прячущийся под вековой сосной, словно замерший уж Фериана.
– Ох! – вскричал Загръар. – Ты не ушибся?
– Нет, – коротко проговорил белогорец, пробуя встать, но побледнел и опустился на землю.
– Подожди меня, Загръар, – почти попросил он и добавил тише: – Не уходи.
– Я не уйду, не уйду! – с жаром заговорил тот. – Ты подвернул ногу? Дай-ка мне взглянуть.
Он ощупал лодыжку своего спутника.
– Тебе больно наступать на нее? – спросил Загръар. – Ты, должно быть, растянул ее. Надо перевязять ее поплотнее.
И он, оторвав от своей одежды широкий лоскут, так и поступил. Потом Загръар перевязал своего спутника и подал ему руку, и они пошли – медленно, потому что белогорец сильно хромал и опирался на плечо Загръара и на подобранную палку.
– Нам лучше всего пересечь озеро реки Альсиач, – сказал слепой, переводя дыхание. – Ты слышишь, Загръар – где-то бежит ручей?
Загръар прислушался, но ничего не услышал. Тогда слепой повел его направо, и вскоре они, действительно, вышли к лесному ручью. Здесь они, наконец, смогли умыться и напиться воды.
– Надо бы развести огонь и испечь съедобных кореньев, – сказал белогорец, сев на землю и, поморщившись, начал растирать больную ногу.
– Огонь? – обрадовался Загръар, но тут же погрустнел и добавил:
– Кресало мое тоже в мешке осталось.
– Ничего, – подбодрил его товарищ. – Здесь можно найти подходящие камни.
И Загръар, по приказанию белогорца, приносил ему различные найденные им камни, а тот ощупывал их, пока, наконец, не отобрал два. Потом Загръар сложил костер, а пока он ходил искать коренья, белогорец уже развел огонь.
