Текст книги "Жеребята (СИ)"

Аэй.

Рассвет уже сиял над осенней степью, и Лэла еще крепко спасла в гамаке, крепко привязанном к спине мула. Огаэ сидел рядом с Аэй, и она обнимала его.

– Усни и ты, дитя мое, – говорила она. – Наш путь неблизок.

– Я не стану спать, – говорил Огаэ. – Я буду защищать тебя от степняков, мама! Мама, я не отдам тебя Циэ!

– Милый мой, – целовала его Аэй. – Ты уже совсем вырос... ты уже почти всадник...

– Я не отдам тебя Циэ, мама, – повторял Огаэ. – Я просил Эну помочь нам. Он, хоть и умер, все равно жив. Он остановит Циэ и сразится с ним. Это так. Он жив!

– Да, Эна жив, – отвечала Аэй. – Но Циэ – добрый, а не злой степняк. Он просто живет по своим степным законам. Ему сложно понять то, что понимаешь ты. И поэтому мы ушли. С нами идет Великий Табунщик и Эна идет тоже.

– Мы едем в Тэ-ан? – проговорил Огаэ уже сквозь дрёму.

– Да. Быть может, мы найдем могилу Игэа.

– Если ли-Игэа и умер, – сказал Огаэ, просыпаясь совсем, – то он все равно живой. А я буду пока вместо него о тебе заботиться, мама.

... И рассвет сменялся закатом, и снова наступал новый рассвет. Однажды настал день, когда у них стала заканчиваться вода и сухие лепешки. А около полуночи одного из новых, рождающихся дней их окружили всадники-фроуэрцы. Огаэ схватил палку и бросился на них, но палку у него с легкостью отобрали, а самого Огаэ связали его же собственным поясом. Один из фроуэрцев перекинул мальчика через плечо и понес, как охотник несет подстреленного олененка.

Их молча привели в шатер. Там сидел молодой светловолосый фроуэрец, и его синие глаза были печальны, а рядом с ним...

– Дедушка Иэ! – закричала Лэла, и бросилась к страннику, пока другой фроуэрец по знаку Игъара освободил и поставил на землю Огаэ.

Иэ вскочил на ноги и бросился к Аэй и детям, и обнимал, и целовал их, а Игъаар вышел из шатра – дать лично распоряжения о том, чтобы жене и детям Игэа Игэ Игэана устроили ночлег и принесли еды.

– Аэй, дочка! – говорил Иэ тем временем. – Ты жива? Как же ты уцелела в степи в буран? Игъаар рассказывал мне, что Игэа уже оплакал вас, погибших в буран, но Каэрэ принес радостную весть и утешил его.

А к Игъаару воины подвели связанных степняков.

– О царевич Игъаар, – сказал старший воин, – эти люди приблизились к нашему лагерю, но мы не убили их, ибо ты повелел не причинять степнякам зла.

– Вы поступили правильно. Развяжите их! – приказал фроуэрский царевич и обратился к степнякам:

– Я прикажу отпустить вас, о жеребята Великого Табунщика, но прежде ответьте мне – знаете ли вы Эну, Его служителя?

– Нас послал вождь степняков, Циэ, – отвечал один из товарищей, – чтобы мы оберегали Аэй в ее странствиях по степи, и мы не уйдем, если ты не отпустишь Аэй, дочь великого Аг Цго. Мы не лазутчики, о царевич фроуэрцев! Ты спросил об Эне – он умчался в табун Великого Табунщика, и смерть его дала степнякам свободу.

Игъаар поник головой и долго молчал. Наконец, он сказал:

– Я позабочусь об Аэй. И слово мое дано при Фар-ианне и сестре его Анай. Так и передайте Циэ, вашему вождю.

– Но, быть может, Аэй захочет вернуться с нами? – спросил второй степняк. – Вождь Циэ хочет видеть дочь Цго на белом коне рядом с собой и носить на руках ее сына. Так он велел ей передать.

– О, дети степи! – проговорила Аэй, подходя к ним. – Скажите вашему благородному вождю, что он велик и прекрасен, но я люблю своего мужа, который теперь там, где Великий Табунщик и Эна Цангэ.

– Аэй, – мягко коснулся Иэ ее плеча. – Игэа вовсе не там.

– Неужели фроуэрцам не дано быть с Табунщиком, о Иэ?! – горько воскликнула Аэй и вскинула голову. – Неужели для сына реки Альсиач нет место в славном табуне, что мчится среди рек и трав?

– О, женщины! – схватился Иэ за голову, смеясь и плача. – О, женщины! Отчего вы всегда так странно понимаете наши слова?

И он снова обнимал ее и целовал, и говорил, что Игэа – жив, и что ребенок под ее сердцем – не сирота.

– Ты видишь, папа жив! – шептала Лэла в ухо Огаэ. – Я так и знала, я так и знала!

– А я знал, что ли-шо-Миоци не предал своего друга! – ответил ей Огаэ. – Но что случилось с учителем Миоци?

Тогда Иэ смолк, и перестала плакать от радости Аэй, и тихая улыбка ушла с губ Игъаара, и лицо его стало скорбным. Он глубоко вздохнул и промолвил:

– Аирэи Миоци прыгнул в водопад Аир.

В путь!

– Вот и пришло вам время покинуть мой дом, – сказала Анай, сама подводя к своим гостям двух оседланных коней. – По этой дороге вы быстро доберетесь до хижины девы Всесветлого, что у маяка. Сокуны уже не рыщут по дорогам, и ваш путь будет безопасен.

– Спасибо тебе, Анай! – воскликнул Аирэи. – Да благословит тебя Всесветлый!

– И тебя он да просветит, – ответила Анай. – Можно, я скажу твоему спутнику несколько слов наедине?

Аирэи кивнул, и, повернувшись к востоку, стал, немигая, смотреть на разгорающийся солнечный диск.

Анай взяла Раогай за руку и вошла с ней в дом. Там, перед изображением Матери с Младенцем-будущим Победителем смерти, Соколом-Оживителем Гаррэон-ну, на руках, горели кадильницы.

– Пред этим священным изображением мы плакали с твоей матерью, обнявшись как сестры, расставаясь навек. Не было во всем Фроуэро лучших подруг, чем мы, о Раогай! Но она полюбила аэольского воеводу и ушла странствовать с ним. Долгим был ее путь... У меня уже родился Игэа, а она все скиталась, ночуя в походном шатре. Наконец, у нее родилась ты, Раогай, а потом и твой брат. А вскоре после его рождения Зарэо пришлось положить тело своей возлюбленной в священную лодку и отправить вниз по течению реки Альсиач, к морю. И лодка проплывала мимо нашего дома, и я видела лицо своей подруги Раогай – да, ее тоже звали Раогай – и ее глаза были закрыты, а золотые волосы обрамляли лоб. И я держала за руку своего подросшего сына, и мы вместе смотрели на лодку, провожая ее взглядом. "Это лодка плывет к Соколу-Оживителю?" – спросил тогда Игэа....

Анай молчала, и Раогай не говорила ни слова.

– Ты похожа на мать, о маленькая дочь реки Альчиач, – заговорила мать Игэа. – И в сердце твоем – жажда странствий, как у великой Анай, чье имя я ношу, но чья доля меня миновала... Ты для меня, о Раогай-младшая, как далекий привет из моей юности, из моей прошедшей весны. Да благословит Великий Табунщик твой путь, и да будешь ты счастлива своим особым счастьем, которое не дано понять прочим, о Раогай, дочь Раогай и Зарэо!

...Ее слова еще звучали в ушах девушки, когда она садилась на буланого коня.

– Весна да коснется вас! – воскликнула Анай по-аэольски – впервые за все это время, и ушла в дом, чтобы ни Раогай, ни рабы не видели ее слез.

Они ехали долго, не встречая никого на пути. Аирэи в безмолвии смотрел на солнце. Когда солнце зашло, они устроились на ночлег, и никто более ничего не говорил.

Тогда Раогай осторожно взяла белогорца за руку, и он нежно пожал ее пальцы в ответ.

– Я буду странствовать с тобой, о белогорец! – сказала она твердо. – И этому ничто не в силах помешать.

– Я – слеп, – ответил Аирэи. – Я утратил все, что у меня было. Что я могу дать тебе?

– Мне не нужно ничего, – сказала Раогай. – Я все равно буду с тобой, о белогорец Аирэи. Я сделаю это, потому что нам так суждено.

И она положила голову на его плечо, и уснула от усталости.

А на рассвете они снова двинулись в путь.

Стрела и маяк.

К вечеру третьего дня пути небо затянулось тучами, и начался ливень. Аирэи и Раогай, закутанные в плащи, подгоняли своих коней по песчаной дороге, ведущей мимо поникших осенних рощ.

Ветер усиливался, и дождь, смешанный с градом, хлестал Раогай по лицу, но она крепко держала узду своего коня и коня Аирэи.

– Ты замерзла? – вдруг спросил он. – Возьми мой плащ.

– Спасибо, – ответила она, стуча зубами. – Скоро мы уже доберемся до хижины матушки Лаоэй... Мы приближаемся к морю – слышишь его аромат?

– Над морем – вечная дымка, – задумчиво проговорил Аирэи. – Ты веришь в детей Запада, маленькая дочь реки Альсиач?

– В тех, что приходят из дымки и вещают из-под земли, в болотах? – пожала плечами Раогай. – По правде говоря, нет. Отец считал, что это – выдумка жрецов Уурта для обмана легковерных простаков.

– И все-таки Нэшиа, как говорят, следовал советам сынов Запада и победил, – задумчиво проговорил Аирэи. – Хотя его поначалу и считали умалишенным, – добавил он, помолчав. – Слишком опрометчивые поступки совершал он по их совету – такие, например, как сражение при Ил-зэгора и нападение на город Аз-оар. Но оба эти его предприятия, обреченные на страшный провал, увенчались чудесной победой Нэшиа. Они принесли ему славу и имя в Аэоле и Фроуэро.

Град хлестал Аирэи по лицу, но белогорец не пытался пригнуться.

– Но я не хотел такой славы, – кратко сказал он.

– Ты тоже... к тебе тоже приходили сыны Запада? – в священном ужасе спросила Раогай.

– Это в далеком прошлом, о дочь реки Альсиач. И они услышали "нет" белогорца Миоци, – сказал слепец.

– Я понимаю тебя, – ответила Раогай, силясь перекричать ветер, и Аирэи снова пожал ее руку, холодную и мокрую от проливного дождя.

– Дети, – раздался голос позади них. – Куда вы держите путь в такой ненастный день?

На узкой тропке, у дороги, стояла Лаоэй в синем покрывале девы Всесветлого, ставшем от дождевой воды тяжелым и темным.

Она погладила морды коней, и те, прядя ушами, с негромким ржанием пошли за ней по короткой дороге через рощу.

У хижины под особым навесом горел среди льющихся дождевых струй огонь – священный огонь милости Всесветлого.

– Вот вы и дома, – сказала Лаоэй, и, взяв за руки Аирэи и Раогай, повела их в хижину мимо навеса.

– Я так и подумала, что это – вы, когда услышала, что сокуны ищут высокого слепца и юношу-фроуэрца. Но поиски, начатые Нилшоцэа, уже закончились. Начальник сокунов решил, что вы утонули в озере, рядом с храмом великой Анай.

Она говорила это, подавая им сухие и теплые плащи, и подбрасывая дрова в очаг, весело горевший в хижине.

– Грейтесь, дети, и ешьте похлебку! В осенние ненастные дни легко схватить простуду.

Раогай что-то шепнула старушке на ухо. Та улыбнулась и кивнула.

– Матушка Лаоэй! Как ты узнала, что мы – на дороге к тебе? – спросил белогорец, прихлебывая горячее варево из большой глиняной миски.

– Я не знала, дитя мое, Аирэи, – отвечала она. – Я ходила зажигать великий маяк, но море поднялось, и дорога скрылась под водой, и я его не зажгла.

– Для кого же этот маяк? – удивилась Раогай. – Ведь над морем – дымка.

– О, восстань!

к Тебе подняты очи странников,

в Тебе – радость оставленных всеми,

– разве ты забыла это, маленькая дочь реки Альсиач? – улыбнулась Лаоэй.

– Да, это древний гимн Всесветлому, – кивнул слепой белогорец. – Но расскажи нам, что творится сейчас в Аэоле и Фроуэро?

– Нилшоцэа стал единым правителем Аэолы и Фроуэро, – ответила ему старица-дева Всесветлого.

Путники вскрикнули от изумления и негодования.

– Бывший правитель Фроуэро отравлен тем же ядом Уурта, которым он когда-то отравил своего друга – отца Игэа Игэ Игэана. Чья рука держала иглу с ядом на сей раз, неизвестно – но, думается мне, жрец Фериана в Тэ-ане, ли-шо-Лоо, к этому причастен.

– Значит, Нилшоцэа теперь – царь всей земли? – шепотом спросила Раогай.

– О нет, – покачала головой старица. – Светловолосые фроуэрцы, дети реки Альсиач, во главе с верным Гаррионом нашли в Белых горах царевича Игъаара. Воистину, он достоин носить имя "Явленный и светлый Гарриэн-ну, чадо Фар-ианна и Анай"! Он стал во главе войска, которое выступило против Нилшоцэа и его сокунов. Но их слишком мало. Если бы они объединились с Зарэо, то смогли бы одолеть их.

– Зарэо вряд ли согласится воевать заодно с фроуэрцами – неважно, какой у них цвет волос, – сказал задумчиво Аирэи.

– Фроуэрцы бывают разные, – горячо заспорила Раогай. – Сокуны, воины темного огня Уурта, не имеют ничего общего с детьми реки Альсиач, чья надежда – Младенец Гарриэн-ну.

– Вы оба правы, – ответила Лаоэй. – Зарэо сложно стать под одни знамена с фроуэрцами, но может быть, найдется мудрец, уоторый объяснит ему, что язык и род человека не имеют значения, когда этот человек отказывается возжигать темный огонь...

Она подлила похлебку в миску Аирэи. Белогорец сидел, скрестив ноги, и обмакивал свежую горячую лепешку в ароматное варево.

– Белогорцы поддержали Игъаара, – сказала Лаоэй. – Ли-шо-Йоллэ и "орлы гор" идут с Гарионом.

– Вот как! – воскликнул Миоци.

– Ты бы хотел быть с ними, Аирэи? – тихо спросила Лаоэй.

– Я уже никогда не буду с ними, – коротко ответил слепой.

– Как же ты выплыл из водопада Аир, Аирэи, дитя мое? – спросила Лаоэй и протянула свою маленькую узкую ладонь, чтобы погладить его по уже отросшим темным волосам. – Ведь на тебя была священная золотая риза... как же она мгновенно не утащила тебя на дно?

– Когда я стоял над бездной, то на другой стороне водопада появился молодой степняк, – начал рассказывать Аирэи. – Этот степняк положил свою правую руку на левое плечо, и по его губам я мог прочесть: "Сделай так!" И я вспомнил немого кузнеца Гриаэ, отца моего молочного брата, который пытался мне что-то объяснить, совершая подобный жест. Когда я коснулся своей правой рукой левого плеча, то обнаружил под своими пальцами хитро спрятанную в золотых кольцах застежку. Прыгая в водопад, я сумел расстегнуть кольчугу, и священная риза Всесветлого упала с меня, как чешуя...

Он глубоко вздохнул, и Раогай приникла головой к его плечу.

– Когда я выплыл на берег, – продолжал Миоци, склоняя свою голову к ее голове, я сначала решил, что отчего-то настала ночь. Но вдруг я увидел среди полной темноты светлый диск, и понял, что это солнце. С тех пор я вижу только солнце и более ничего.

– А огонь в очаге? – спросила его Лаоэй. – ты видишь огонь в очаге?

– Нет. Ни в очаге, ни в светильнике, ни в лампаде. Только светлый диск на черном небе – и более ничего.

– Говорят, что те, кто умирал от яда Уурта, видели сияющее небо с черным солнцем, и это видение – ужасно, – проговорила Лаоэй.

– Когда я вижу солнце, мне становится спокойнее, – промолвил белогорец, словно поведав давно скрываемую тайну своего сердца. – А сейчас солнце закрыто тучами, и вокруг меня – только черное небо...

– Дождь перестал, – с улыбкой сказала Лаоэй. – Мы еще сможем увидеть солнце сегодня.

И она взяла Аирэи за руку – так она брала его и Эну много, много лет назад – и вывела из хижины.

– Да, солнце... – промолвил Аирэи. – Оно иное вечером и иное – утром, и совсем иное – в полдень. Теперь я могу смотреть на него всегда – даже в полдень. Оно светлое, он него просветляется даже тьма вокруг – совсем немного, в самый-самый полдень...

– Сейчас солнце стоит над маяком, – сказала Лаоэй. – И я бы хотела попросить тебя о помощи, Аирэи, дитя мое.

– Чем же теперь я могу помочь тебе, о Лаоэй, дева Всесветлого? – печально спросил слепой белогорец.

– Зажги этот маяк! – воскликнула Лаоэй. – Выпусти стрелы Всесветлого из священного лука, восемь зажженных стрел – и зажги маяк. Ты же видишь солнце – а оно стоит над маяком.

И Раогай принесла из хижины огромный священный лук и колчан стрел.

Аирэи ощупал лук, тронул тетиву – та негромко зазвенела в ответ.

Лаоэй тем временм подкатила березовый чурбан и встала на него позади Аирэи, так, чтобы ее голова была вровень с головой белогорца.

– Натяни же лук Всесветлого, дитя мое! – торжественно и повелевающее произнесла она. – Ты же, дочь реки Альсиач, зажигай стрелы от огня милости Всесветлого и подавай их твоему товарищу по странствиям!

И белогорец, широко открыв свои, ничего кроме солнца не видящие, глаза, поднял лук и наставил стрелу, поданную ему Раогай.

Лаоэй осторожно поправила ее – так, что Аирэи ничего не ощутил.

– Выпускай же эту стрелу! Зажги маяк! Да пребудет с тобой благословение Повернувшего вспять ладью! – воскликнула дева Всесветлого.

И запела стрела, устремляясь к далекому маяку. Миоци не видел, как чертила она над выхшедшим из берегов морем, сияющую дугу – словно падала звезда. Он лишь посылал и посылал стрелы одну за другой, всего восемь, и непрерывный звон тетивы стоял в его ушах, а в глазах его было солнце на черном небе.

Наконец, он выпустил последнюю стрелу, и словно огромный костер вспыхнул перед его взором.

– Что случилось? – спросил он недоуменно, и лук выпал из его рук. – О, дева Всесветлого! Матушка Лаоэй! В небе теперь – два солнца!

И, поймав его взгляд – не прежний, устремленный в недосягаемую высь, а живой и зрячий, Раогай, все поняв в долю мгновения, с криком восторга бросилась к лучнику на шею:

– Аирэи!

– О, Раогай!– прошептал он. – Так это была ты, дочь Зарэо? Так это ты странствовала со мною и спасала меня столько раз?

– Да, Аирэи! Я люблю тебя! – воскликнул рыжеволосый Загръар и поцеловал его, а потом, отпрянув и зарыдав, убежал в хижину.

Аирэи шагнул вслед за ней, но Лаоэй удержала его:

– Нет, мой белогорец, – сказала мягко она. – Дадим-ка девочке побыть одной. А мы пойдем под навес, сядем рядом с огнем милости Всесветлого, и продолжим наш разговор, дитя мое, Аирэи!

Брак

В предрассветной мгле Аирэи шел по прибрежным рощам, осторожно ступая по земле, влажной от дождя. На обрыве он остановился и замер, ожидая восхода солнца, устремив взор к горизонту. Наконец, дымка над морем стала золотистой – это взошло солнце.

И тогда Аирэи затаился в кустах, ожидая, когда к его манку из конского волоса прилетят клевать хлебные крошки певчие птицы.

Они слетелись скоро – доверчивые, никогда доселе не видевшие хитроумных силков из конского волоса, и, весело щебеча, начали клевать крошки. Белогорец не спешил – он ждал, негромко насвистывая затейливую трель.

И ему ответили – громко и весело. Маленькая красногрудая птичка с гиней головкой прилетела за своими крошками. Она была умнее и хитрее своих подружек – то склевывала крошки на лету, то пряталась в ветвях дерева. Аирэи насвистывал трели, и она отвечала ему.

Наконец, после долгого разговора с белогорцем, она опустилась к манку. Все птицы мгновенно спорхнули прочь – не то уступая ей место, не то почуяв неладное. Но она расправила алые с синим крылья, и пела и клевала крошки, не обращая внимания ни на что.

И тогда белогорец потянул за конский волос манка...

+++

Лаоэй вывела Раогай одетую в длинную белую рубаху, охваченную поясом из морских ракушек по талии, и поверх рубахи в несколько рядов сияли драгоценные камни ожерелья. На рыжих локонах Раогай был венок из цветов.

Девушка молчала и робко стояла рядом со старицей.

– Раогай! – Аирэи подошел к ней, протягивая ей маленькую клетку из ивовых прутьев и вновь отступая на шаг, когда Раогай приняла его подарок.

Раогай взгялянула на печально нахохлившуюся сине-алую птичку и прошептала:

– Это же "птица зари"... Где же ты отыскал ее, Аирэи? Они все давно улетели на юг!

– Одна осталась – чтобы дождаться тебя, – произнес белогорец, протягивая руки к Раогай. – Примешь ли ты ее в дар?

Раогай молчала, прижимая к груди клетку с забившейся в угол унылой и даже как-то потускневшей птицой.

Глаза дочери Зарэо стали влажными от слез.

– Аирэи, – молвила она. – Ты принес мне драгоценную птицу зари. Но она так страдает в клетке... Отпусти ее, Аирэи!

– Отпусти ее ты сама, Раогай! – мягко улыбнулся ей белогорец. – Прими ее в дар от меня – и отпусти. Мне нечего более подарить тебе, чтобы просить твоей руки.

– О, ты принес мне прекрасный подарок, – ответила Раогай. – И ты любишь меня, Аирэи?

– Да, – отвечал белогорец.

– И я люблю тебя! – отвечала Раогай.

Она зарделась, произнося эти слова, и он обнял ее, и она прильнула к нему. А потом они вместе открыли легкую дверцу клетки, и птица недоверчиво выглянула наружу.

– лети же! – воскликнула Раогай. – Ты свободна, как и прежде!

И птица, услышав ее слова, взмыла в небо, и запела в высоте свою прекрасную песнь, и Аиреи поцеловал Раогай.

– Дети! – проговорила Лаоэй. – Я хочу благословить вас!

– Да, о мать Лаоэй! – воскликнул белогорец. – Благослови Раогай, мою невесту, посланную мне Всесветлым, и благослови меня самого, да не узнает она со мною горя и слез.