Текст книги "Жеребята (СИ)"
Автор книги: Ольга Шульчева-Джарман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Она приложила к лицу Игэа свой белый шарф, и тот стал быстро пропитываться алой кровью. Фроуэрец ободряюще улыбнулся испуганной Сашиа:
– Ну, что? Едем домой? Довольно приключений на сегодня, дитя мое.
Они сели в носилки, но Сашиа успела заметить, как тиики тащат к ним какого-то подростка, ровесника Раогаэ.
– Это он бросил в ло-Игэа камнем! – сказал тиик – тот, с которым Игэа разговаривал о сэсимэ. – В тюрьму его?
– Нет, – ответил твердо Игэа. – Ко мне в имение.
Юноша, смерив фроуэрца ненавидящим взглядом, плюнул в песок. Тиик наотмашь ударил его по лицу.
– Не сметь его бить! – воскликнул Игэа и повторил: – Ко мне в имение.
...Тэлиай ахнула и всплеснула руками, увидев Игэа – с окровавленным лицом, прижимающего к щеке уже насквозь промокший от крови шарф Сашиа.
– Это ничего не значащая царапина, – протестовал он, пока Тэлиай и Сашиа почти силком тащили его в дом. – Мне надо поговорить с сэсимэ и этим мальчишкой, Сашиа! У меня мало времени!
– Игэа, не будь упрямцем! – говорила Тэлиай. – Тебе надо и умыться, и переодеться. Ты весь в крови – страх-то какой.
Потом Сашиа промывала глубокую, кровоточащую ссадину, тянущуюся от щеки до виска, а Игэа морщился и говорил, что уже довольно.
– Нет, Игэа! – отвечала Сашиа. – Наберись же терпения, наконец!
– Этого мальчика накормили? – спросил Игэа. – Пусть ему не причиняют никакого зла, слышите?
– Да уж, причинишь ему зло! – проворчал Нээ. – Чуть мне палец не откусил, волчонок!
Сашиа, закончив обрабатывать щеку Игэа, занялась пальцем Нээ.
– Ох, спасибо, милая госпожа! – сказал вольноотпущенник.
– Мкэ Игэа, родные этого юноши пришли, стоят на коленях у ворот, умоляют о пощаде, – сказал раб-привратник, входя.
– Впусти их, пусть сядут под деревом. И приведи сюда мальчика.
Приведенный юноша озирался по сторонам и был похож на молодого дикого зверя, которого обхитрили и загнали в клетку. Он окинул гордым взглядом комнату – золотые светильники на дорогих коврах, расшитые подушки и курильницы тонкой работы, столик из дерева луниэ, на котором Сашиа разложила лекарства для перевязки своего друга. Потом юноша гордо скрестил руки на груди.
– Здравствуй, – сказал Игэа. – Как твое имя?
– Я – Эарэа Зоа, – ответил с вызовом юный аэолец. – Это древнее аэольское имя и древний благородный аэольский род!
– Я знаю это, – ответил Игэа.
Юноша из рода Зоа перевел независимый взгляд с Игэа на Сашиа. Девушка приветливо улыбнулась ему.
– Тебя накормили, Эарэа? – спросил Игэа.
– Да, мне предлагали еду, но я не собираюсь ничего вкушать до самой смерти! С набитым брюхом умирают только фроуэрцы!
– Да как ты смеешь! – взвился Нээ.
– Вы, фроуэрцы, грабите мой народ, а потом раздаете хлеб беднякам! – в запале выкрикнул Эарэа.
– Раз так, то зачем ты швыряешь камни? Нет сил натянуть лук и пустить стрелу? – спросил Игэа.
Эарэа немного растерялся, но продолжал:
– Я не боюсь казни, Игэа! Прикажи посадить меня на кол, замуровать в стену!
– Дурачок, – вздохнул Игэа. – Твои сестры и мать плачут на улице... Если ты такой смелый, отчего не ушел к Зарэо?
– Он не взял меня, потому что у меня нет коня! Мы бедны, потому что вы, фроуэрцы, отняли у нас все! – глубоко вдохнув, выпалил Эарэа. – Вы ограбили нас!
– Что ж, только справедливо будет, если фроуэрец отдаст тебе часть награбленного... Дайте ему коня, а матери и сестрам – двадцать монет. И пусть их всех накормят, наконец!
Эарэа, окончательно растерянный и испуганный, смотрел на Игэа, не сводя взгляда. Фроуэрец подошел к нему и положил левую руку ему на плечо.
– Камни из пращи кидают только уличные мальчишки. Зарэо научит тебя стрелять из лука. А конь будет подарком от меня.
Недобрая весть
Поздно вечером Сашиа вошла в зал для молитвы. Аирэи там не было. Игэа один сидел на пятках перед огнем, закрыв ладонью лицо.
– Тебе тяжело, Игэа? – спросила Сашиа, опускаясь рядом с ним и тоже по-степняцки садясь на пятки. – Ты устал, и голова болит после удара?
Сашиа смолкла. Она не называла имен Аэй, Лэлы и Огаэ, и он никогда не называл имя Каэрэ.
– Ты видела тех сэсимэ, дитя мое? – спросил он, убирая руку от своего лица.
– Да, брат мой, – сказала она, поняв, что она, неожиданно для себя, назвала его братом.
– О, сестра моя! – тихо и обрадовано ответил он. – Сестра моя и друг мой! Как Анай и Фар-ианн... – тут он что-то сказал по-фроуэрски, и Сашиа поняла, что это – отрывок из гимна. – Сестра моя, друг мой... рэзграэдзэ га зэнсти... видишь, какой наш язык... он сложен для вас...
– Я плохо знаю его, – ответила Сашиа. – "Зэнсти" – это "друг"?
– Да! Как ты смешно произносишь фроуэрские слова, милое дитя... так мягко... – он погладил ее по волосам и произнес: – Зэнсти. "З" произносится почти как "д".
– Ты долго разговаривал с этими сэсимэ, Игэа... рэзграэдзи! – она назвала его братом по-фроуэрски. Он улыбнулся и обнял ее.
– Я верно произнесла? – спросила Сашиа.
– Верно, верно – родная моя, милая Сашиа... Эти сэсимэ – мои ровесники. Они были еще в отроческом возрасте подвернуты тому же наказанию, что и я – за то, что в их у кого-то в их семьях нашли книги карисутэ и речения Эннаэ Гаэ. Но мой отец был богат и влиятелен – а их отцы бедны. Поэтому мне просто ввели яд, и рука перестала действовать, а им руки – отрубили...
Игэа смолк.
– И я еще пенял на судьбу! – вырвалось у него. – Глупец...
Сашиа нежно поцеловала пальцы его правой руки.
За их спинами раздались шаги.
– Аирэи? Проходи! – сказал Игэа, но обернувшись, смолк на полуслове.
Перед ними стоял начальник сокунов в совпровождении воинов.
– Ли-шо-Нилшоцэа желает сообщить вам, о ли-шо-Игэа, советник отрасли правителя Фроуэро, благородного Игъаара, что из горячего желания рассеять печаль, тяготящую сердце наследника, в Тэ-ане будут проведены состязания по верховой езде. Знатнейшие жители выставили своих коней и всадников.
– Хорошо, – кивнул Игэа. – Это все, что ли-шо-Нилшоцэа велел передать мне? Благодарю вас. Вы можете идти.
– Нет, это не все, – продолжил сокун, плотоядно глядя на Сашиа, поспешно набросившую покрывало. – По обычаю, наградой победителю становится рука знатной аэолки. Иокамм справедливо решил, что знатнее воспитанницы советника благородной отрасли, наследника Игъаара, не найти.
– Что... что? – переспросил сначала шепотом, потом – переходя на крик, Игэа.
– Готовься к свадьбе, Сашиа, – подмигнул сокун девушке.
– Вон отсюда, – резко сказал Игэа, прижимая к себе Сашиа.
Сокун пожал плечами, и, бросив на столик из священного дерева луниэ запечатанный указ, обвязанный алой и черной лентой, вышел.
Всадник.
...И на рассвете Сашиа вошла в украшенный цветами шатер – и лицо ее скрывало синее покрывало, и ни одного украшения не было на сестре жреца Всесветлого.
Она вошла молча, отстраняя жестом рабынь, с поклоном подающих ей подносы с напитками, сластями и драгоценностями. Войдя в середину шатра она расстелила на земле белое полотно, скинула свои сандалии и встала на него босыми ногами.
Сашиа расправила свое покрывало, и оно стало похоже на два крыла новорожденной бабочки, только что вышедшей из кокона. На сестре жреца Всесветлого была простая белая рубаха до пят – и ни единой золотой цепочки, ни ожерелья из драгоценных камней, ни единого колечка, ни серег в мочках ушей.
Она воздела руки и долго молчала, взирая через открытый полог шатра на горизонт, над которым уже сиял край солнечного диска.
Она знала – сейчас из Тэ-ана тронулось в путь священное шествие. Она закрыла глаза и увидела высокого человека в длинной белой рубахе – такой же, как и на ней, без вышивки, – в простых сандалиях и льняной жреческой повязке на обритой голове. Он шел во главе процессии, опираясь на посох – лицом к восходящему солнцу. За ним рядами по четыре и пять шли младшие жрецы-тиики, облаченные в светлую одежду. Они вели в поводу коней и несли священные медные зеркала Всесветлого – медь ослепительно сияла в солнечных лучах, скрывая процессию от досужих глаз.
За тииками, ведущими жертвенных коней, шли жрецы Уурта. Факелы в их руках казались при свете дня темными головешками.
Шествие совершалось в полном молчании. Не слышалось ни звука трещоток, ни пения гимнов, ни ликующих или горестных возгласов.
Это было великое священное шествие к водопаду Аир. Там, принеся в жертву жеребенка, оторванного от вымени матери, великий жрец Всесветлого совершит соединение алтаря Шу-эна Всесветлого с алтарем Уурта Темноогненного. Тридцать коней будут закланы тиками, и обагренный их кровью камень должен будет принесен и замурован великим жрецом в подножие алтаря, на котором впервые задымится черный ладан, и будет так и гореть шесть дней и ночей.
"Я уже не увижу этого, – с невольной радостью подумала девушка, – ведь они все равно зажгут темный огонь – неважно, что брат откажется принести жеребенка в жертву – но я уже не увижу этого".
Она вздохнула и открыла глаза, ощутив, как острое лезвие кольнуло ее грудь – рядом с тем тайным знаком, который оставил ей Каэрэ.
– Дайте мне воды, – устало сказала она рабыням и села на циновку перед разостланным белым полотном.
– Не желает ли мкэн вкусить пищи? – осторожно спросила одна из рабынь.
Сашиа покачала головой.
– Нет. Дайте мне флейту.
В день, когда о Нем забыли,
И не думали искать,
Он явился, как Табунщик -
Жеребят своих собрать.
Лук напряг Он разноцветный,
Повернул ладью Он вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
Усмирить сумеет воды
Повернувший вспять ладью -
О, светла Его дорога!
О, светла стезя Его!
Она убрала флейту от губ и открыла глаза. Рабынь не было, рядом с ней сидела Тэлиай.
– Я прогнала этих глупых девчонок, – сердито сказала она.
– Спасибо, – искренне ответила Сашиа.
– Где тот нож, который дал тебе Аирэи? – строго спросила Тэлиай.
– Здесь, – девушка указала на плетеный шнурок, обвивавший ее шею. – Под моей рубахой, на груди. Он маленький и острый. Я думаю, я справлюсь.
– Отдай его мне! – потребовала Тэлиай.
– Нет, мамушка Тэла, – сурово отвечала Сашиа. – Не отдам.
– Я не позволю тебе убить себя, дитя мое! – прошептала Тэлиай.
– Что же ты мне предлагаешь вместо этого? – усмехнулась Сашиа.
– О небо! Как ты похожа на брата! – в каком-то сверхъестественном ужасе прижала ладони к лицу Тэлиай, словно впервые увидев перед собой в чертах дочери Ии – черты сына Раалиэ.
Сашиа более ничего не говорила – Тэлиай тоже молчала, беззвучно глотая слезы.
– Где ли-Игэа? – наконец, спросила Сашиа, снова протягивая руку к фляге с водой.
– Он рядом с Игъааром, на главной трибуне. Оба бледны, как твое белогорское полотно. Бедный мальчик Игъаар! Он только теперь понял, что для его отца более значит слово Нилшоцэа, чем слово родного сына.
– Игъаар еще почти отрок, – печально кивнула Сашиа и добавила: – Брат уже, наверное, дошел, до священной рощи и разрушенного селения карисутэ, где бежит речка с красной водой... Выйди же из шатра и скажи мне, что ты видишь еще, мамушка Тэла?
– Наездников вижу, дитя мое... одни ууртовцы... от Всесветлого никто не вышел...
– Значит, и тебе теперь должно стать понятно, что скачки выиграет Нилшоцэа, – заметила Сашиа. – А ты отговариваешь меня воспользоваться ножом.
– Аирэи отдал тебе свой нож? – спросила Тэлиай.
– Нет, что ты! – устало улыбнулась Сашиа. – Его нож – мне не по руке. Он огромный и тяжелый. Брат взял его с собой. У меня другой нож, маленький. Им режут жертвенный ладан.
И она сильно сжала на своей груди его рукоятку – через рубаху.
...Игъаар и Игэа, одетые в пышные, праздничные одежды, восседали на украшенных гирляндами осенних цветов почетных зрительских местах на ристалище.
– О, Игэа, – проговорил фроуэрский царевич. – Что-то страшное творится в этом мире.
– О, Игъаар, – мягко ответил наследнику его старший друг, отводя покрасневшие глаза, – о, Игъаар! Это не вчера началось...
– Я не смог отменить эти скачки, Игэа, – тихо сказал Игъаар. – Это приказ отца... и происки Нилшоцэа. Я хотел выставить своих наездников, но отец запретил мне.
– Я знаю, что ты страдаешь, мой мальчик. Но обстоятельства выше нас. Нилшоцэа хочет забрать Сашиа себе, – ответил Игэа. – И особенно он рад тому, что Аирэи ушел к водопаду, зная о том, что ожидает его сестру.
– Отчего Нилшоцэа так ненавидит вас – и тебя, и ли-шо-Миоци?
– Не знаю... – ответил советник царевича. – Думаю, он и сам не знает.
– Ты веришь в сынов Запада? – прошептал Игъаар.
– Нет, – твердо ответил Игэа.
– Я тоже не верил, но с тех пор, как отец стал уединяться в священных пещерах и молиться, припав к земле, он очень изменился... мне кажется, чья-то злая воля управляет его разумом... он отослал меня в Тэ-ан под присмотр Нилшоцэа... запретил воеводе Гарриону, благородному и честному человеку, моему старшему другу, следовать за мной, потом откуда-то взялась игла с ядом Уурта... я, право, думал, что отец велит мне вернуться, чтобы обнять меня после чудесного спасения, но его письма холодны и сухи, и половина их – о том, что я должен учиться всему у Нилшоцэа... Он также порицает меня за использование кольца, и желает, чтобы я отдал его Нилшоцэа, – Игъаар прерывисто вздохнул и едва слышно добавил: – но я никогда не сделаю этого. И письмо это я сжег.
– Ты поступил правильно, – кивнул Игэа.
– Посмотри, Игэа, сколько всадников! Три... пять... семь... одиннадцать! Все – одетые в черное с красным, бросают ладан на алтарь... Черный ладан!
– Да, Игъаар...
Всадники один за другим подходили к жертвеннику и брали ладан из корзины и бросали его на угли.
– Я иду во имя Темноогненного, – говорил каждый из них.
Народ, оттесняемый стражниками, волновался – каждому хотелось увидеть редкое зрелище.
Корзина с белым ладаном была полна до краев – никто не коснулся ее.
Всадники выстроились в ряд, готовые по знаку Нилшоцэа хлестнуть своих коней и помчаться наперегонки в борьбе за руку сестры ли-шо-Миоци. Но Нилшоцэа о чем-то разговаривал с начальником сокунов, давая ему последние указания. Никто не понял, никто не заметил, как рядом с корзиной белого ладана появился всадник-степняк.
Не сходя на землю с буланого коня, он перегнулся с седла, подхватил корзину с белым ладаном и при восхищенном шуме толпы перевернул ее, высыпая уголь на угли жертвенника. Что он воскликнул при этом – никто не услышал, потому что ударил гонг, и всадники сорвались с мест.
Скачки начались.
Игэа вцепился в ручки кресла, и привстал, глядя вниз, на всадника, как человек, не верящий своим глазам.
– Что, что случилось, Игэа? – напрасно дергал его за рукав юный Игъаар. – Ты расслышал, что сказал этот человек? Он идет во имя Всесветлого? Во имя Гаррэон-ну Оживителя? Во имя Фар-ианна Пробужденного?
– Он – из степи, – проговорил Игэа.
– Он идет во имя Великого Табунщика? – задыхаясь от волнения, проговорил царевич.
– Не знаю, – ответил Игэа. – Вряд ли...
Но один из рабов царевича подбежал к нему и, склонившись, прошептал что-то в ухо Игъаара.
Лицо юноши просветлело.
– Да, о Игэа! Этот человек идет по слову Великого Табунщика! Да благословит Великий Табунщик его и его буланого коня со звездой во лбу!
Игэа быстро начертил несколько слов на вощеной дощечке, и, подозвав Нээ, отдал ему письмо. Тот со всех ног побежал к шатру.
Конь под степняком уже опередил всех прочих коней, и мчался, словно ветер, а люди кричали и рукоплескали от радости.
– Всесветлый да просветит нас! – раздавалось в толпе ликующее. – Всесветлый да просветит нас!
Грива коня развевалась от стремительного бега, ноздри раздувались от жаркого дыхания. Всадник поражал своим мастерством видавших видов старых наездников, пришедших посмотреть на состязания. "Степняки умеют ездить верхом!" – с завистью вздыхали они.
Шум толпы перерастал в гул, словно все собрались не за городской стеной Тэ-ана, а у водопада Аир.
Столп светлого дыма все еще поднимался от жертвенника, когда буланый конь со звездой во лбу и его всадник достигли цели.
...
– Состязание закончилось, матушка Тэла? – произнесла Сашиа, открывая глаза.
– Да, дитя мое! Но послушай меня – не делай себе ничего дурного! – кинулась Тэлиай на колени перед своей воспитанницей. – Посмотри – вот Нээ прибежал и принес письмо от Игэа!
– Игэа хочет меня ободрить, – грустно сказала Сашиа. – Бедный, милый Игэа!
– Что он написал? – с надеждой спросила Тэлиай.
– "Есть надежда", – проговорила Сашиа, пожимая плечами.
– Видишь? Видишь? – заговорила Тэлиай. – Может быть, придет большая вода, и мы с тобой на лодке уплывем от врагов...
– На лодке? – непонимающе спросила Сашиа.
– Многие хранят лодки на чердаках. Найдется лодка и для нас... Придет этот день избавления – может быть, Игэа слышит рокот воды под землей?
– Ах, мамушка Тэла, – произнесла Сашиа. – Ты почти обезумела от горя...
– Нет, дитя мое. Я верю, что Табунщик приведет с собой большие воды. А Игэа, может быть, уже что-то знает..
– Он все время мне говорил, чтобы я не теряла надежды, – сказала Сашиа почти равнодушно и через рубаху правой рукой сжала рукоятку ножа – а левой отстранила Тэлиай.
И тогда кто-то снаружи сорвал полог. И солнечный свет залил шатер. И Сашиа замерла, не в силах отвести глаз от сияния, в котором проступал человеческий силуэт.
Это длилось доли секунды – а потом они бросились навстречу друг другу.
– Ты узнала, узнала меня, моя Сашиа? – шептал Каэрэ.
– Да! – смеясь от счастья, отвечала она.
– Я победил имененм Великого Табунщика, Сашиа!
А она смеялась и целовала его – глаза, в заросшие мягкой щетиной щеки, и он целовал ее.
А снаружи, недалеко от входа в шатер, Игэа и Игъаар и их рабы загораживали дорогу Нилшоцэа и его сокунам.
– Да, ли-шо-Нилшоцэа, – говорил Игъаар спокойно и нарочито развязно, – это мой всадник. Но я полагаю, что это зрелище было устроено именно для того, чтобы меня развлечь? Не так ли?
– О, только лишь для этого, благородная отрасль Фроуэро! – цедил сквозь зубы Нилшоцэа, косясь на Игэа.
– Спасибо тебе за хлопоты, о достойный жрец Темноогненного! – отвечал простодушно Игъаар. – И мой всадник победил – ведь так и должно было быть, не так ли?
И Нилшоцэа, кусая губы, повернулся к ним спиной, а сокуны услышали, как он сказал по-аэольски: "О, как коварны вы, проклятые фроуэрцы!"
А Сашиа говорила Каэрэ:
– Беги! Они сейчас схватят тебя и казнят.
– Но я ради этого и пришел, – отвечал он. – Я не уйду.
– Нет, Каэрэ, – отвечала она, – беги прочь и скройся! Твой буланый конь унесет тебя в степь быстрее ветра! Скройся! Мой брат ушел на гибель – не погибай же ты!
– Миоци... ушел на гибель? – переспросил Каэрэ.
– Аирэи... да... Он убъет себя вместо того, чтобы принести жеребенка в жертву Уурту.
Вдруг девушку осенила счастливая догадка:
– Ради меня – догони его и скажи, что Темноогненный не победил на скачках, и что я по-прежнему свободна. Пусть он умрет, зная об этом.
– А ты, Сашиа? – спросил Каэрэ, не отпуская ее руки.
– У меня теперь есть время для того, чтобы дать обет Башни, – ответила Сашиа и поцеловала его в последний раз.
И когда Игэа и Игъаар вошли в шатер, а за ними вошли рабы, Сашиа одна стояла на белом полотне, воздев руки вверх.
– О, дева Всесветлого, – проговорил царевич. – Мой всадник победил на состязаниях – и я прошу тебя принять эти цветы, – с этими словами к ногам девушки поставили три корзины, наполненные белыми розами. Она смущенно и встревожено отступила, но Игэа ободряющее улыбнулся ей.
–Твой опекун и названный брат будет рад снова отвести тебя в ваш дом, о Сашиа, – сказал царевич.
Жрец Всесветлого, Миоци
...Он шел среди коней – в длинной белой рубахе без единой вышивки, в белой льняной рубахе жреца Всесветлого. Кони – рыжие, пегие, буланые, гнедые – были вокруг, стреноженные, и каждого за поводья держал сокун. Позади всех шла игреневая кобылица с белым жеребенком. Он то весело прыгал вокруг матери, то припадал к ее вымени. Кобылица печально и пристально смотрела на жреца Всесветлого, и блики его белой рубахи отражались в ее широких от печали и боли зрачках.
За спиной жреца Всесветлого было четверо вооруженных сокунов, в руках же Миоци не было оружия. Он шел среди коней, ступая на мягкую траву и слушая далекий шум водопада Аир.
Наконец, шествие остановилось.
– Надо поесть, – сказал старший сокун. – Мы проголодались.
И сокуны стали есть холодное мясо, завернутое в лепешки, и пить черное, пенистое пиво из фляг.
Миоци снял с пояса свою, полную родниковой воды, флягу и отпил из нее. Потом он расстелил на земле белое полотно и опустился перед ним на колени.
– Всесветлый молчит, Великий Уснувший не отвечает, – заговорил он нараспев, закрыв глаза. – Это не имеет значения для того, кто посвятил себя служению Небу. Если Уснувший молчит и не действует, то посвященный должен совершать свое дело, это никто не отменял и его обеты он не возвращает назад. Да примут воды Аир служителя Всесветлого – если один неверен, то другой из них верен.
Миоци открыл глаза.
Перед ним стоял степняк.
Миоци вскрикнул и вскочил на ноги – он узнал его.
– Благослови, о служитель Всесветлого! – проговорил степняк, печально улыбаясь.
– Ты – сын Запада, Каэрэ? – одними губами спросил Миоци.
– Нет, – ответил тот. – Благослови.
– Всесветлый да просветит нас, – произнес медленно Миоци, и Каэрэ, склоняясь к его руке, проговорил еле слышно:
– Сашиа свободна. Уурт проиграл Великому Табунщику на скачках. А я ухожу навсегда. Прощай же, Миоци.
И Миоци двумя руками коснулся его плечей, благословляя, а потом, в неожиданном порыве, прижал к груди, ничего не говоря. И степняк тоже обнял его в ответ.
...Сокуны не видели, как ушел странный степняк, и не видели, как стреноженные кони печально смотрели в сторону дальней рощи, где тот оставил своего вольного буланого коня со зездой во лбу.
А Каэрэ пришел в рощу и обнял своего буланого коня за шею, уткнувшись лицом в его гриву.
– Я отпущу тебя, – шептал он. – Я приведу тебя к хижине Лаоэй и отпущу. Только не попадайся сокунам. А мне надо идти. Может быть, в потоке вод я встречу дельфина... мне пора вернуться...
«Всесветлый отпускает коней на пастбища!»
Миоци стоял у водопада Аир. Вода низвергалась в бездну у его ног, а впереди среди громад непрестанно обрушивающейся вниз воды сияла вечная радуга.
– Всесветлый молчит, Великий Уснувший не отвечает... Это не имеет значения для того, кто посвятил себя служению Небу. Если Уснувший молчит и не действует, то посвященный должен совершать свое дело, это никто не отменял и его обеты он не возвращает назад. Да примут воды Аир служителя Всесветлого – если один неверен, то другой из них верен, – нараспев говорил белогорец снова и снова.
– Миоци! – голос с призвуком металла раздался за его спиной.
Жрец Всесветлого обернулся. Перед ним стоял Нилшоцэа – в черной рубахе с темно-красной каймой.
– О, жрец Всесветлого, – произнес Нилшоцэа первую фразу соединения алтарей. – Для чего пришел ты к этим водам?
– Чтобы на священном месте совершить священное дело, – ответил Миоци.
– Ты взойдешь на веревочный мост?
– Да, я взойду на веревочный мост.
В глазах жреца Уурта Темноогненного было нескрываемое ликование.
– Ты принесешь жертву – великую и достойную для достойных и великих?
– Да, я принесу жертву – великую и достойную для достойных и великих.
– Скажи слово твое к рабам твоим, – сказал Нилшоцэа, отступая на шаг.
Миоци окинул долгим взглядом стреноженных коней – рядом с каждым из них был сокун, держащий наготове огромный и острый жертвенный нож. По слову жреца они вонзят их в горло каждому из благородных животных.
– Всесветлый совершает дело свое! – вскричал Миоци – и сокуны сжали в руках мечи.
– Всесветлый отпускает коней на пастбища! – возвысив голос так, что его услышали у священной рощи, возгласил жрец Всесветлого.
Сокуны замерли от неожиданности.
Лицо Нилшоцэа скривилось.
Там, внизу, стояли люди, пришедшие вместе со священной процессией из Тэ-ана, они ждали, что Миоци скажет: "Всесветлый берет этих коней себе!"
– Отпускает на свободу, да, Миоци? – в упор глядя на белогорца, переспросил Нилшоцэа.
– Да – Всесветлый отпускает коней на свободу! – возвышая голос, пропел Миоци. – Они будут жить! Перережьте им путы – и пусть они бегут на пастбища – во славу Всесветлого, хваля его благость.
Миоци стоял спиной к бурлящему водопаду.
– С чем ты пойдешь на веревочный мост, о жрец? – задал Нилшоцэа, кусая губы, следующий по ритуалу вопрос.
– Один я взойду на веревочный мост – во имя Всесветлого, – отвечал Миоци. – Если один из них неверен, то другой верен.
– Глупец, – процедил Нилшоцэа, и этих слов не было в ритуале.
– Ты думал, я поступлю иначе, Нилшоцэа? – усмехнулся Миоци.
– Да, думал, что мы породнимся через твою сестру. Мне не хотелось бы твоей гибели, Аирэи Ллоутиэ.
– Вот как? – усмехнулся жрец Всесветлого.
– Теперь, перед смертью, ответь мне – что ты делал в печи Уурта? Среди угольев нашли твою флягу и нож.
Миоци молча отпил из фляги.
Потом он сказал:
– Мой нож и моя фляга – всегда на моем поясе из белогорской веревки, Нилшоцэа. Это ты променял пояс белогорца на темный огонь, и речь белогорцев – на речь народа болот.
– Я всего лишь говорю по-фроуэрски, а ты водишь с фроуэрцами дружбу. С самыми что ни на есть жалкими фроуэрцами! И тебе не страшно оставлять сестру в руках изуверов-карисутэ? Клянусь, что я доберусь до Игэа Игэ и уничтожу его. Но твоей сестре я оставлю выбор.
– Уурт проиграл скачки Табунщику, – заметил Миоци.
– Ну, это пустая случайность, – хохотнул нервно его собеседник. – Будут, будут еще скачки. И не одни. А ты – ты веришь в Табунщика?
– Я верю и знаю, что белогорская доблесть не умрет с моей смертью, – ответил Миоци.
– Когда тебя не будет рядом с Сашиа, о белогорец, – язвительно проговорил Нилшоцэа, – то твоя сестра может сделать иной выбор...
– Мы слишком долго болтаем, а народ ждет продолжения ритуала! – перебил его Миоци. – Ты забыл, что тебе положено сказать? Так слушай, я тебе напомню: "Что повелишь мне, о жрец Всесветлого?"
– Что повелишь мне, о жрец Всесветлого? – кусая губы до крови, произнес жрец Темноогненного.
– Ризу мою мне подайте, одежду мою принесите мне – облекусь в нее, оденусь в нее, взойду на веревочный мост! – возгласил Миоци.
Пять младших жрецов-тииков Всесветлого уже несли золотую кольчугу, а остальные перерезали конские путы. В наступившей тишине зазвучало далекое пение – это жители Тэ-ана, пришедшие к водопаду, пели древний гимн:
– О, восстань!
Утешь ожидающих Тебя,
обрадуй устремляющих к Тебе взор.
– О, восстань!
Тебя ждут реки и пастбища,
к Тебе взывают нивы и склоны холмов,
– О, восстань!
к Тебе подняты очи странников,
в Тебе – радость оставленных всеми,
– О, восстань!
чужеземец и сирота не забыты Тобой,
чающие утешения – не оставлены.
– О, восстань!
В видении Твоем забывает себя сердце -
– О, восстань!
– Пусть они замолкнут! – процедил Нилшоцэа.
– Это невозможно, – проговорил в растерянности начальник сокунов. – В священном месте нельзя убивать. Но, о блистательный Нилшоцэа, мои люди запомнят зачинщиков – и при возвращении в Тэ-ан они будут казнены!
– Глупец, – бросил Нилшоцэа.
А Миоци снял с себя пояс из белогорской веревки, и отдал одному из тииков его, а также нож и флягу.
Младшие жрецы Всесветлого занесли священные топоры на стволы священных деревьев луниэ – первое, второе и третье дерево, поникнув кронами, низверглись в водопад Аир.
Четверо жрецов Всесветлого с трудом поднесли Миоци золотую, сияющую ризу. Он воздел руки вверх, и они стали облачать его. Золото вспыхивало в лучах полуденного солнца, пока они наглухо закрывали все двадцать четыре застежки. Без посторонней помощи эту ризу снять было невозможно.
Нилшоцэа смотрел на Миоци, закусив свои узкие губы. А тот, медленно выпрямившись, от плеч до пят покрытый струящимся золотом, возгласил:
– Подайте мне мой пояс, нож и флягу.
И ему подали.
– Я восхожу к Всесветлому на веревочный мост священный – принести жертву свою, – сказал он, опоясавшись. – Пусть те, кто почитает Уурта, идут за мной.
Стоявшие рядом с Нилшоцэа воеводы заколебались.
– Пойдем же со мной! – повторил жрец Всесветлого. – Кто примет участие в жертве жреца Всесветлого, тот обретет великую силу. Что же вы стоите?
– Пусть первым идет Гаррион, – заговорили воеводы. – Заодно и докажет свою верность темному огню. В его роду все почитали только Пробужденного и Оживителя.
– Гарриона нет, он еще в пути, – отвечали им другие.
Ууртовцы колебались, переговариваясь между собой. Миоци тем временем сделал шаг к веревочному мосту, потом другой, третий. Он шел с трудом, ноги его погружались по лодыжку во влажную землю.
– Где же наследник Игъаар? – внезапно обеспокоенно спросил Нилшоцэа у пятерых своих телохранителей. – Надо найти Игъаара! – с этими словами он быстро ушел куда-то, а Миоци и воеводы остались у веревочного моста над бездной.
– Он идет приносить жертву? – спросил кто-то.
– Он заколет себя, – пояснил его товарищ. – Сейчас был священный диалог, и Миоци отказался проливать конскую кровь и соединять алтари.
– Ну, ради жертвенного самоубийства последнего великого жреца Всесветлого я не побоюсь взойти на мост! – хохотнул кто-то.
– А кого это там, вдалеке принесли на носилках?
– Это парализованный ли-Оэо. А хранитель Башни умер ночью, как говорят, от разрыва сердца.
– Что ж, пусть говорят, – усмехнулся один из воевод. – А где Игаон? Он был лучшим другом Миоци.
– Вон он – рядом с носилками... Сестра Миоци подле него, в синем покрывале... что за красавица, говорят! Нилшоцэа имеет на нее виды.
– Взойдите, о люди, за мной, на священный веревочный мост! – произнес Миоци, тяжело ступая под своей сияющей золотой ношей.
– Пойдем же, – сказал один фроуэрец другому.
Прыжок Миоци
Каэрэ, прижавшись своей головой к голове коня, слышал, как с тихим шумом шевелятся ноздри буланого. Раздвинув густой кустарник, он смотрел на водопад, над которым, под радугой, был протянут священный веревочный мост.
На веревочный мост ступил человек в золотой ризе – драгоценный метал сиял в полуденном солнце и высокая фигура жреца светилась, подобно раскаленной в плавильной печи.
Медленно и тяжело шел белогорец Миоци, жрец и служитель Всесветлого, по веревочному мосту, раскинув руки в стороны и держась за протянутые вдоль моста веревочные перила.
Он дошел до середины мост и остановился там – на маленьком, всего в один шаг, выступе скалы, чье основание уходило вниз, в рокочущие, непрестанно низвергающиеся в бездны воды.
Миоци встал к Каэрэ спиной, и тот вздохнул с печалью, и погладил гриву коня – а тем временем на веревочный мост стали всходить воеводы. Они крепко, судорожно сжимали веревки-перила. Некоторые из них останавливались, ни в силах смотреть ни вперед, ни вниз, ни вверх, но, подстегиваемые честолюбием и криками товарищей, шедших позади, делали все новые и новые шаги, приближающие их к жертвенной скале посреди водопада.
