Текст книги "Жеребята (СИ)"
Автор книги: Ольга Шульчева-Джарман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
– Так не бывает, Аирэи, – прошептала Раогай, пряча лицо на его груди.
– Повернувший вспять Ладью да благословит вас! Да коснется вас грива Жеребенка Великой Степи! – произнесла Раогай, беря за руки девушку и молодого человека, и ведя их к священному огню, огню милости Всесветлого.
Они трижды обошли вокруг священного огня, а потом Лаоэй вынесла им огромную, еще горячую, словно свежеиспеченную, сладкую лепешку и кубок – и они вместе разломили лепешку и вместе пили из кубка.
И потом Лаоэй снова взяла их за руки и вывела их на обрыв – внизу, далеко внизу плескалось утихшее море, а над горизонтом по-прежнему стояла дымка.
Дева Всесветлого простерла длани к востоку.
– О, восстань!
Утешь ожидающих Тебя,
обрадуй устремляющих к Тебе взор.
– О, восстань!
Тебя ждут реки и пастбища,
к Тебе взывают нивы и склоны холмов,
– О, восстань!
к Тебе подняты очи странников,
в Тебе – радость оставленных всеми,
– О, восстань!
чужеземец и сирота не забыты Тобой,
чающие утешения – не оставлены.
– О, восстань!
В видении Твоем забывает себя сердце -
– О, восстань!
Она пела, и Раогай с Аирэи в молчании слушали ее. Наконец, закончив пение, Лаоэй повернулась к ним:
– Мне нечего сказать вам, дети, и нечем вас напутствовать – вам дано быть вместе, и это исполнил Повернувший вспять ладью, к которому стремится сердце Аирэи Ллоутиэ. Вот, Аирэи, знай: Великий Уснувший не спит – Он послал тебе деву, воистину любящую тебя. Береги же ее и люби, и помни, что перенесла она, ради тебя скитаясь в чужом краю. А ты, Раогай, дитя мое, помни, что супруг твой воспитан в Белых горах, и что он – служитель Всесветлого. Быть подругой белогорца – тяжелая доля. Надо иметь силу, чтобы отпустить возлюбленного своего, когда Всесветлый призывает его на Свое дело.
Она вытерла глаза, и Раогай отчего-то вспомнила дедушку Иэ.
– Но я не буду плакать – это день вашей радости, Аирэи Ллоутиэ и Раогай Зарэо! И да благословит Повернувший вспять ладью чрево Раогай, и даст сыновей благородных белогорцу из рода Ллоутиэ!
– Да будет так, – промолвили Аирэи и Раогай. И белогорец нежно поцеловал дочь Зарэо.
... И он ввел ее в хижину, убранную цветами и пестрыми тканями. В очаге горел огонь, а на полу, рядом с ложем, покрытом лепестками цветов, стояли различные яства – откуда достала Лаоэй эту роскошную пищу в своей глуши?
– Я помню, как пряталась от отца во в этом сундуке, – вдруг рассмеялась Раогай. – Я убежала к матушке Лаоэй, чтобы он не выдал меня замуж за тебя.
Аирэи рассмеялся вместе с ней.
– А когда ты вошел – вместе с отцом и дедушкой Иэ, я прыгнула в этот сундук, – продолжала Раогай. – И я слышала оттуда твой голос, и слышала, как ты выпускал стрелы Всесветлого, и как расщепил их одна в другую!
– Да... – проговорил Аирэи, и взор его туманился от счастья. – Я тогда отказал Зарэо... Но Повернувший вспять ладью привел нас друг ко другу, несмотря ни на что.
И он протянул руку, и развязал пояс Раогай, вдыхая пряный запах ее кожи, от которого можно было лишится ума.
– Какой ты сильный, Аирэи! – прошептала она. – Только ты мог натянуть священный лук. Но я не боюсь тебя нисколько!
И она рассмеялась, и развязала пояс на нем, и они со счастливым смехом упали на ложе из цветов.
+++
Уже рассветало, а они все не спали, держа друг друга в объятьях.
– Я никогда не забуду этой ночи, – сказал Аирэи. – Я никогда не забуду тебя.
– Даже когда ты уйдешь навсегда по зову Всесветлого? – спросила Раогай, касаясь пальцами шрамов посвящения на его груди.
– Даже тогда... но отчего ты об этом спрашиваешь, Раогай, любовь моя?
Он несколько раз поцеловал ее, прижимая к себе, и она умолкла, и тоже целовала его, а за окнами хижины уже начинали петь ранние птицы.
– Ты – белогорец, – прошептала Раогай наконец. – Ты не принадлежишь ни себе, ни, тем более, мне.
– Нет, я – твой, Раогай, – прошептал Аирэи, закрывая глаза и протягивая к ней руки, но она села, набрасывая на свои обнаженные плечи простынь, и посмотрела на него – он открыл глаза и увидел, что во взоре ее мешали радость и песаль.
– Ты говоришь так, о Аирэи, оттого, что вкусил слишком много дикого меда этой осенней ночью, – ответила она.
– Ночь наша была коротка, словно весенняя, – ответил он ей. – И я не насытился медом, добавил он, садясь рядом с ней и целуя ее рыжие волосы.
– То, что с нами произошло, слишком хорошо для того, чтобы быть правдой, Аирэи, – сказала Раогай. – Мы скоро расстанемся – сердце говорит мне это. Но эта ночь будет навсегда со мной, и ты будешь со мной навсегда, где бы ты ни был.
– Я всегда буду с тобой, Раогай! – воскликнул белогорец, поднимая ее на руки и кружа по хижине.
– О да! Всегда! Всегда! – отвечала она. – Какие страшные у тебя шрамы...
– Это – когти медведя, – отвечал Аирэи. – Во время последнего посвящения меня на ночь привязали к священному дереву луниэ, напротив медвежьего логова, и не оставили никакого оружия, чтобы я мог перерезать ремни и защититься. И медведь встал передо мной и ударил меня своей когтистой лапой. Я закричал от боли – и в это мгновение кто-то разрезал мои путы и дал мне в руки огромный нож. И тогда я одолел медведя.
Раогай молча поцеловала его грудь, покрытую шрамами.
– Ты – великий воин, Аирэи! – горячо сказала девушка. – Как мой отец... – тихо добавила она. – И мне не верится, что я – рядом с тобой.
– Ты очень красива, дочь Зарэо! – прошептал Аирэи. – Как же я раньше не замечал тебя? Мне пришлось ослепнуть, чтобы научиться видеть вещи по-настоящему...
– Теперь ты понимаешь твою сестру Сашиа и Каэрэ, о мой белогорец? – мягко упрекнула она его.
– О, если бы я мог повернуть время вспять! – проговорил Аирэи со вздохом. – Я был бы совсем иным... А ты, моя Раогай – что ты за прекрасная подруга! Даже в дни своего счастья ты помнишь о несчастной Сашиа!
– Несчастной... Да, помню, – серьезно промолвила Раогай и склонила голову. – И я хочу, чтобы Сашиа встретилась с Каэрэ, как я – с тобой.
– Он – из сынов Запада, Каэрэ, – отвечал Аирэи – то ли своей невесте, то ли своим мыслям. – А я не понял этого сразу!
– Из сынов Запада? Так кто они – сыны Запада? – спросила удивленно Раогай.
– Я потом расскажу тебе, – прошептал белогорец, склоняясь над дочерью Зарэо и касаясь губами ее груди.
Ночь.
Ночь окружала их – тёмная и безлунная, и все кругом двигалось и колебалось, и шум, непрестанный шум стоял вокруг.
Каэрэ, лежавший ничком после долгого падения, наконец, смог пошевелиться.
– Луцэ! – позвал он.
– Я здесь, – раздался знакомый голос. – Сейчас развяжу веревку.
Спутник Каэрэ, быстро справившись со своими белогорскими узлами, соскользнул со спины Каэрэ.
– Мы в море, – сказал он, – Великий Табунщик послал нам лодку.
Да, это была пустая лодка – и на дне ее лежала пара весел и тяжелое шерстяное полотно, с алыми нитями, привязанными к каждому из четырех его концов – отчего-то вода не коснулась ее.
– Бери весла, Каэрэ, – сказал Луцэ. – Надо добираться к земле.
– Ты знаешь, где земля? – спросил с надеждой Каэрэ.
– Нет, – спокойно ответил его спутник. – Но надо грести – нельзя останавливаться на месте. Отлив отнесет нас дальше в море.
И Луцэ, не дожидаясь Каэрэ, взял весла, вставил их в уключины и начал грести. Его голова едва поднималась над бортом лодки, а весла упирались ему не в грудь, а почти в лолб.
Каэрэ хотел подняться, но у него не было сил. Стыд перед Луцэ обдал его жаркой горячей волной.
– Луцэ, прости, – едва выговорил он, с трудом ворочая языком, – мне не встать.
– Лежи, – все так же спокойно ответил его товарищ, продолжая размеренно работать веслами. – Придет время – и поднимешься.
И Каэрэ лежал на дне лодки, а вокруг была темнота и шум моря, через который прорывались мерные, уверенные удары весел Луцэ.
Воздух постепенно свежел, и Каэрэ, наконец, смог вдохнуть полной грудью и привстать на локтях. Но он не увидел Луцэ – хоть тот был рядом с ним – такая стояла тьма. Весла все реже и реже ударялись о воду – Луцэ выбивался из сил.
Каэрэ ощупью добрался до него и забрал у него весла их рукояти были мокры от пота. Луцэ ничком упал на дно лодки, застонав.
– Луцэ, Луцэ! – воскликнул Каэрэ.
– Не опускай... весел!.. – задыхаясь, выговорил его товарищ по побегу. И Каэрэ, чувствуя у своих колен маленькое тело, скрюченное болью, греб и греб – и слезы на его лице мешались с брызгами соленой воды.
...Прошел час, другой, третий, и силы стали покидать его. Луцэ копошился где-то внизу у его ног, роясь в их дорожном мешке. Наконец, он поднес ко рту Каэрэ флягу с водой и строго сказал:
– Три глотка!
А сам сделал потом один глоток.
– Луцэ, – прошептал Каэрэ, – Луцэ, ты знаешь, куда мы попали?
– Мы – в лодке среди вод, – отвечал Луцэ странно. – Не опускай весел.
С этими словами он сел у его колен, и склонил голову на грудь.
Каэрэ закрыл глаза, продолжая грести. Он греб долго, так, что, казалось, прошли века. Но, когда он открыл глаза, ничего не изменилось – их окружала та же странная и непроглядная тьма. Нигде не было ни верха, ни низа. Словно море надвинулось на них со всех сторон – даже сверху, держа их в середине, как в коконе.
– Ты – тьма, Великий Табунщик? – почти бредя, спросил громко Каэрэ.
И тогда Луцэ резко взял весла из его рук, а Каэрэ свалился без сил на дно лодки. Весла теперь стучали об уключины громко и уверенно, и шум моря отступал, и море вернулось в его собственные границы, перестало окружать лодку со всех сторон. Оно было внизу – там, где бывает вода. Весла все стучали и стучали, били об уключины и о воду – раздавался веселый, звонкий плеск. Откуда у Луцэ – думал Каэрэ, теряя сознание – откуда у Луцэ, едва живого карлика, столько силы?
Когда сквозь его закрытые и слипшиеся от пота, слез и морской воды веки, проникло сияние, Каэрэ открыл глаза.
– Маяк, – прошептал он. – Маяк!
И окончательно лишился чувств.
+++
Ночь миновала, и они оба проснулись, вернее, пришли в себя, – оттого, что солнце светило им в глаза.
– Луцэ! – позвал Каэрэ.
Его товарищ нечленораздельно что-то промычал – губы его были запаяны наглухо жаждой.
– Бедный Луцэ! – проговорил Каэрэ, пытаясь встать.
От его движения лодка не покачнулась. Каэрэ выпрямился, посмотрел по сторонам – море далеко отступило, но отлив не унес их с собой. Их лодка зацепилась о камни возле самого маяка.
Он завернул Луцэ в полотно из лодки, и, шатаясь, побрел вдоль берега.
Среди принесенных морем за ночь раковин, морских водорослей, мертвых рыб и причудливых камней, лежало, поблескивая на солнце, нечто, похожее на ветвь в крупными, полупрозрасными ягодами крыжовника.
Каэрэ нагнулся и поднял ее. Крупные ягоды-листья чудного подводного растения, золотились изнутри, как многие солнца. Он опасливо повертел в руке соблазнительную находку, и, наконец, решил, что незнакомые ягоды вполне могут быть ядовиты. Он уже хотел, пересиливая жажду, бросить гроздь морского крыжовника-винограда на песок, как Луцэ замычал, явно противясь такому поступку Каэрэ.
– Это можно есть? – спросил его Каэрэ. Тот едва смог кивнуть головой в ответ.
Расположившись тут же на песке, среди раковин и мертвых рыб, Каэрэ выдавил в рот страдальцу несколько подводных ягод. Щеки Луцэ быстро порозовли.
– Сам съешь! – проговорил, а не промычал он, хоть голос его и был хриплым до неузнаваемости. – Сам, Каэрэ!
Каэрэ раздавил зубами ягоду и удивился ее вкусу. Это был сладкий вкус пресной воды, воды, которая дает силу.
– Что это за диковина? – спросил он у Луцэ, который уже не лежал у него на руках, а сидел рядом с ним на песке, кутаясь в шерстяное покрывало.
– Его называют "подводный виноград". Редкое растение. Наше счастье, что ты его заметил. Нам теперь должно хватить сил добраться до человеческого жилища, – ответил маленький ученый со станции.
– Мне кажется, – произнес Каэрэ, осматриваясь, – мне кажется, что мы неподалеку от хижины одной старушки. Я оказался здесь в прошлый раз – она дала мне буланого коня...
Каэрэ вздохнул, вспоминая своего буланого со звездой во лбу. Луцэ понимающе кивнул.
– Скажи мне, как ты выдержал всю ночь на веслах? – спросил его Каэрэ.
– Я? Всю ночь? – изумился Луцэ. – Я отдал весла тебе, и больше их не брал. Я хотел как раз спросить тебя, как ты выдержал всю ночь на веслах...
Удивленный возглас Каэрэ еще звучал в воздухе, как на прибрежной тропе появился какой-то отряд фроуэрцев.
Каэрэ вскочил на ноги и схватил в охапку Луцэ – как он схватил бы Огаэ в случае опасности. Но бежать было некуда.
Фроуэрцы остановились и натянули луки.
– Зэнсти! – крикнул Луцэ и добавил еще что-то по фроуэрски.
Воины заколебались. Один из всадников – молодой, в белом плаще – что-то сказал им, и они начали опускать оружие.
– Смотри! – прошептал Каэрэ. – Сзади – еще один отряд!
По тропке со стороны маяка шли воины в рубахах с затейливой вышивкой, и в руках их блестели обнаженные мечи.
– О, Табунщик! – в один голос воскликнули Каэрэ и Луцэ.
– Эалиэ! – раздалось в ответ сверху.
Там, на скале, стоял высокий темноволосый человек, а рядом с ним – девушка с венком из осенних цветов на рыжих волосах.
– Миоци! – хором закричали аэольцы Зарэо, фроуэрцы Игъаара и беглецы со станции Тау.
У Лаоэй.
В хижине Лаоэй за цветным плотным пологом лежал Луцэ – маленький человек легко умещался на сундуке. Старушка и Раогай растирали его тело смесью из благовонных масел. Он пробовал спорить, и говорил, что хочет поговорить с Зарэо.
– Нет, Луцэ, – отвечала Лаоэй. – Сейчас тебе надо отдохнуть. Пусть Зарэо поговорит сначала с Миоци, Игъааром и Гаррионом.
– Но мне известны очень важные вещи, которые я должен сказать воеводе! – возмущался исследователь Аэолы и Фроуэро.
– Ты успеешь это сделать, дитя мое. Тебе нужно отдохнуть.
– Почему Каэрэ пригласили на совет, а меня – нет? – продолжал возмущенно человечек, прихлебывая травяной настой.
– Его позвал Иэ. У него есть добрые вести о дяде Каэрэ.
– Об Эннаэ Гаэ?! – вскричал радостно Луцэ. – Он жив?!
– Эннаэ Гаэ? – переглянулись Раогай и Лаоэй. – Откуда ты знаешь, что дядя Каэрэ – Эннаэ Гаэ? Даже сам Каэрэ не знал этого.
– Бабушка, я же сразу сказала – Луцэ – сын Запада! – закричала Раогай.
– Сынов Запада не существует, – категорически ответил Луцэ, зевнув. Смесь масел и напиток благотворно действовали на него.
– А бога болот Эррэ тоже?
– Нет такого бога, – ответил резко Луцэ, допивая свой напиток.
– А откуда же вы с Каэрэ к нам попали? – продолжала спрашивать Раогай.
– Из-за моря, – пробормотал усталый ученый, засыпая на подушках.
Каэрэ заглянул за полог.
– Уснул? – одними губами спросил он у Лаоэй. – Он очень устал...
– Он серьезно болен, Каэрэ – ты знал это? – строго спросила Лаоэй. – Он – не жилец.
Каэрэ остолбенел и прислонился к стене, едва не сбив священный лук.
– Как?! – только и вымолвил он.
– Я думала, что узнаю от тебя больше об этом... – проговорила старица-дева Всесветлого. – Жизни, той, что в нем, хватит ненадолго. Как только он проснется, зови Зарэо.
... Зарэо, Иэ, Миоци, Игъаар и Гаррион сидели у костра переговоров. Их воины раскинули палатки поодаль – каждый отряд отдельно.
– Не думал я никогда, что заключу союз с фроуэрцами, – говорил воевода.
– Цари из рода Зарэо часто спасали детей реки Альсиач от нашествий народа болот, – произнес Игъаар.
– А ты, царевич, многое знаешь! – удивился Зарэо.
– Он – белогорец, – кратко сказал Иэ.
Игъаар взглянул на Миоци и покраснел.
Тот кивнул ему ободрительно:
– Это хорошее начало, Игъаар.
И положил ему руку на плечо. Игъаар тоже повторил его жест. Миоци улыбнулся и продолжал уже серьезно:
– Иэ, я пойду с тобой в Белые горы. Думаю, вдвоем мы убедим Йоллэ и его "орлов гор" придти на помощь объединенным силам Зарэо и Игъаара.
– Еще есть степняки, – промолвил Иэ. Но ему никто не ответил.
Игъаар, все еще смущаясь обществом двух белогорцев и похвалой, неловко накинул на плечи свой светлый шерстяной плащ – и пола, выскользнув из его руки, коснулась костра. Верный Гаррион резко сорвал плащ с плеч царевича и ударил им о землю, сбивая пламя. В воздухе мгновенно запахло паленой шерстью.
– Кто-то пробежал за кустами! – вскричал Зарэо, хватаясь за меч.
– Тебе почудилось, – успокоил его Иэ. – Кажется, наш совет окончен, и ты можешь поздравить свою дочь и своего нового сына, Зарэо!
При слове "сын" по лицу воеводы прошла тень.
– Ты не рад их браку? – встревожился старый белогорец.
– О, что ты, Иэ! Если бы ты знал, какое это утешение теперь для меня, когда Раогаэ...
Он, не закончив фразу, встал, обнял Аирэи и произнес:
– Что ж, белогорец из рода Ллоутиэ, сбылось то, чему должно было сбыться. Да благословит тебя Всесветлый.
– Подожди, отец, – заметил Аирэи. – Позовем Раогай!
– Позовем, но прежде я хочу сказать тебе пару слов наедине, – кивнул Зарэо.
Он отвел его в сторону и заговорил:
– Он смертельно ранен, мой Раогаэ. С тяжелым сердцем я оставил его, и не знаю, успею ли проститься с ним, когда вернусь... То, что Всесветлый привел Раогай к тебе – великая милость его. Не говори ей о брате, – взволнованно сказал воевода, видя подходящую к ним Раогай.
– Отец! Ты благословил Аирэи – и не благословил меня? – с упреком сказала она.
– О, дитя мое! – прижал ее к груди вдовец-воевода. – Какие я найду слова для благословения, если Всесветлый повернул Ладью и совершил свое дело о вас двоих!
И он прослезился, соединяя руки Раогай и Аирэи.
Раогай поцеловала отца, а потом – своего возлюбленного, и протянула руки к еще не погаснувшему пламени костра.
– Как здесь тепло... – произнесла она, глубоко вдыхая. Внезапно она закашлялалсь, закрывая рот рукой.
– Что стобой? – вскричал Аирэи.
– Какой противный запах! – едва выговорила она, вырываясь из его рук и убегая прочь. Аирэи бросился за ней, а отец ее остался у костра, у которого опалил свой шерстяной плащ Игъаар, и, то плача, то улыбаясь, ворочал угли длинной палкой.
– Я отвел Раогай к Лаоэй, – сказал Аирэи, вернувшись. – Ей дурно, ее тошнит от запаха паленой шерсти... Но отчего ты смеешься, Зарэо?
– Всесветлый благословил твой и мой род, о белогорец – поэтому я смеюсь, – отвечал старый воевода. – А слезы в глазах моих – что в Ладью мой сын, Раогаэ, ступит раньше меня...
– Я не понимаю тебя... – проговорил Аирэи, подумав на мгновение, что Зарэо заговаривается.
– Жженая шерсть... Ах, молодой белогорец, даже я – стрый воин – догадался, что твоя возлюбленная зачала тебе дитя...
+++
...Каэрэ долго разговаривал с Иэ, во тьме – Гаррион с Игъааром ушли прочь. Иэ обнял Каэрэ за плечи и рассказывал ему о Эннаэ Гаэ, а Каэрэ плакал, и не вытирал льющихся из глаз слез, потому что думал о Луцэ...
А в это время Лаоэй сидела рядом с Луцэ на сундуке, обнимая маленького человека, как внука, и слушая его слова:
– Я не хочу умирать в постели, как больной! Я хочу умереть, как воин. Ты правильно угадала – мои дни сочтены, их меньше, чем пальцев на руках... И я хочу провести мои последние дни не лежа на этом сундуке!
Он с бессильной злостью ударил кулаком о стену – и священный лук, сорвавшись, упал на колени Лаоэй.
Зарэо и Луцэ.
– Послушай, Зарэо, – сказала на рассвете дева Всесветлого, – Я иду с тобой и твоими людьми.
– Ты, мать Лаоэй? – переспросил воевода.
– Да. В стане аэольца, ведущего воинов против темного огня должна пребывать и молиться дева Всесветлого. Кроме того, твоей дочери нельзя одной оставаться здесь.
– Да, Раогай пойдет со мной, это так, – склонил голову Зарэо. – Я не оставлю ее в твоей хижине. Миоци уходит в Белые горы, и ей незачем следовать за ним... в ее положении.
Лаоэй согласно кивнула.
– А малыш, спутник Каэрэ? – спросил Зарэо. – Ты оставишь его здесь? Или, может быть, объяснишь мне, что в стане аэольца, сражающегося с темным огнем, должны быть потешные карлики?
– Не говори о нем с презрением, Зарэо! – строго сказала Лаоэй. – Лучше выслушай, как можно скорее, что он хочет тебе сказать.
– У меня нет времени слушать его детскую болтовню – я тороплюсь выступить против сокунов-фроуэрцев и разбить их непобедимый строй, – отвечал ей Зарэо.
– Вот именно поэтому ты и должен выслушать его! – воскликнула, осердясь, Лаоэй.
– Мой сын, – проговорил Зарэо, – мой сын умирает... Каждое слово этого карлика, которое задержит меня здесь, будет на твоей совести, мать!
– Тебе нет нужды задерживаться, о Зарэо! – раздался голос Луцэ. Он незаметно подошел к ним, и стал рядом с Лаоэй, едва доходя ей до плеча.
– Ты говоришь на старо-аэольском?! – воскликнул Зарэо, и пренебрежительная улыбка исчезла с его лица.
Луцэ продолжал:
– Ты можешь взять меня в седло с собой, и я буду рассказывать тебе по дороге о том, как можно разбить строй фроуэрцев, о Зарэо.
– Ну-ка, ну-ка, – все еще пытаясь шутить, заговорил Зарэо. – Ну-ка, ну-ка... Где же ты видел непобедимый строй фроуэрцев, малыш, что так уверенно говоришь о том, как его разбить?
– В битве при Ййоль строй фроуэрцев был еще не таким совершенным. А вот при битве при Ил-зэгора и нападение на город Аз-оар, когда во главе войск стал Нэшиа, после того как ему якобы явились сыны Запада... – с увлечением и уверенностью начал Луцэ.
Зарэо стоял, словно окаменев. Казалось, даже борода его побледнела.
– Ты... ты видел Нэшиа?
– В книгах читал, – спохватился Луцэ, но было уже поздно.
– Как твое имя, о удивительный странник? – благоговейно переспросил Зарэо.
– Он его тебе уже называл, – с укором произнесла Лаоэй. – Ты не счет нужным его запоминать.
– Меня зовут Луцэ, – сказал маленький ученый и протянул воеводе свою руку – недетскую, сильную, с тонкими длинными пальцами.
Воевода осторожно и уважительно пожал ее.
– Говори же дальше, о ли-шо-Луцэ! – произнес Зарэо.
– Я не воспитывался в Белых горах, – ответил тот.
– Но в твоем сердце – белогорский дух, – отвечала ему Лаоэй, кивая головой.
– Итак, Зарэо, – заговорил Луцэ, немного торопливо, так как похвалы его смутили, – какой фланг у твоего войска сильнее – правый или левый?
– Правый, конечно, – удивлено сказал воевода.
– Поменяй фланги местами, укрепи еще левый фланг дополнительным отрядом самых надежных воинов, и клином атакуй сокунов, – сказал Луцэ, чуть заметно улыбаясь.
– Это... это как же? – опешил Зарэо. – Это же не по правилам.
И Луцэ, и Лаоэй звонко рассмеялись.
Зарэо вытер пот со лба.
– Коня! – закричал он. – Едем со мной на коне, мал... ли-шо-Луцэ. А ты, мать, поедешь в повозке с Раогай. Быть может, мы еще успеем увидеть Раогаэ живым...
... Игъаар склонился над лодкой с узором из сплетенных ветвей.
– Это – та самая ладья, куда мы с Эной положили Оэлай, – произнес он, обращаясь к верному Гарриону, и они оба воздели руки к солнцу.
– О, Оживитель, Оживший, Сокол на скале! О, Повернувший вспять ладью! О, Жеребенок Великой степи! – воскликнул царевич. – Ты пришел – и Ты прииди и пребудь с нами!
И Гаррион, и царевич склонили головы. Их светлые волосы трепал, словно конские гривы, ветер с моря...
Раогаэ.
– Чьи это кони бьются снаружи, у стен шатра? – шепотом спросил лежащий на циновке юноша, едва шевеля запекшимися губами.
– Это ветер, Раогаэ! – ответил ему молодой воин, сидящий рядом с ним.
– Нет, Иллээ, это отец вернулся, – заспорил сын воеводы, приподнимая голову, и светильник, колыхнувшийся на стене, отбросил неверный блик на его осунувшееся лицо с запавшими щеками.
– Дай мне пить, – попросил Раогаэ. – Я очень хочу пить. Очень!
– Но тебе нельзя, Раогаэ! – с жалостью промолвил воин. – Ты же ранен в живот, а при таких ранах нельзя пить.
– Да, такие раны смертельны, – с усмешкой произнес Раогаэ, и воин удивился, только сейчас заметив каким взрослым стало лицо юноши за эти дни болезни. – Отчего же я должен страдать и от жажды, и от боли – перед неминуемой смертью?
– У тебя начнется рвота, Раогаэ, – проговорил Иллээ, беря юношу за руку.
– Пускай начинается! Хуже уже все равно не будет, – упрямо сказал юноша и из последних сил потянулся к кувшину.
– Нет! – дрогнувшим голосом проговорил воин, перехватывая руку Рагаэ. – Нет! Давай я смочу тебе губы водой.
– Дай мне отхлебнуть из кувшина! – простонал Раогаэ.
Иллээ колебался, потом тихо сказал:
– Если я сделаю это, твой отец прикажет меня казнить.
– Казнить? За то, что ты напоил меня? – удивился Раогаэ, откидываясь на свое ложе. Он закрыл глаза и задумался. Потом он облизал губы, покрытые белесой, как соль, коркой, – и покачал головой, глядя на Иллээ мутным взглядом лихорадящего больного:
– Тогда не давай мне воды. Не надо. Зачем тебе умирать тоже? Это страшно и больно.
И он закрыл глаза, шепча: "Кони, кони..."
– Да, кони, кони наши быстрые, – раздалось над ним, – они быстры, наши кони, и мы примчались на них через лес и горный перевал к тебе, мой милый Раогаэ!
И сестра стала целовать его, склонившись над ним, и придерживая его бессильно свисающую голову.
– О, Раогай! – проговорил Раогаэ, стараясь не показывать сестре, как он страдает. – Откуда ты здесь, Раогай? А я немного ранен, так что не могу встать и поприветствовать тебя, как должно... Но я скоро поправлюсь. Только мне сейчас пить очень хочется – дай мне, прошу тебя, вот тот кувшин!
Раогай уже поднесла к губам юноши большой кувшин, наполненный прохладной водой, как Зарэо, вбежавший в палатку, выхватил его из рук дочери, обливая сына всего – с головы до ног.
– Нет, Раогаэ, нет! – умоляюще воскликнул он.
– Хорошо, что мне досталась хоть эта капля... – печально проговорил раненый, облизывая губы. – О, если бы я умел пить воду всем телом!
Его волосы, рубаха и постель были мокры от воды.
– Вот и хороший повод перестелить постель, – нарочито бодро проговорил Зарэо. – А ли-шо-Луцэ тем временем осмотрит тебя.
– Моя рана неисцельна, – с печальной взрослой улыбкой отвечал Раогаэ, но, взглянув на Раогай, быстро добавил: – Так говорят лекари.
– Глупые лекари! Конечно же, она исцелима! – воскликнула Раогай, гладя брата по мокрым рыжим волосам.
Зарэо стоял рядом, сжимая в бессилии кулаки – до белизны костяшек.
А Луцэ, войдя в шатер следом за воеводой, прихрамывая, подошел к ложу раненого и стал осматривать его живот. Стрела, уже извлеченная полковым лекарем, вошла глубоко рядом с правой подвздошной костью. Из уродливой раны текло вязкое зловонное содержимое. Луцэ коснулся живота сына воеводы. Едва он сделал это, Раогаэ громко вскрикнул, но, закусив губы, застонал, сдержав крик.
– Принесите стебли травы ораэг, – приказал Луцэ. – Я видел ее заросли неподалеку от стана Зарэо. Иллээ, повинуясь приказу воеводы, выскользнул из шатра.
Луцэ тем временем развязал дорожный мешок и достал оттуда какие-то маленькие белые кругляшки и растер их в порошок.
– Пей! – сказал он, вкладывая порошок в рот Раогаэ и поднося к его кубам чашку с водой. Тот с жадностью проглотил, но скривился:
– Какая горечь!
– Выпей еще воды – но только маленький глоток, – сказал ласково Луцэ.
Зарэо и Раогай с благоговением и надеждой взирали на происходящее. Тем временем Иллээ принес траву ораэг, и Луцэ, взяв у Зарэо нож, быстро очистил от кожицы белые волокнистые стволики.
– Я слышал, что с помощью травы ораэг был спасен мой прапрапрадед, раненый, как и Раогаэ, в живот, – прошептал Зарэо. – Но летописи умалчивают, каким образом это было сделано...
Его прервал Луцэ, обращаясь к сыну воеводы:
– Дитя мое, тебе придется потерпеть немного! – он печально улыбнулся ему, и Раогаэ попытался улыбнуться в ответ.
Луцэ что-то сказал Зарэо, и тот обнял сына, удерживая его руки, а Иллээ прижал ноги юноши. Раогай села рядом с братом, поднеся к его рту свою ладонь.
Луцэ быстро вложил стебель травы ораэг в зловонную рану – и тогда Раогаэ открыл глаза и разжал зубы – на ладони Раогай остался кровавый след.
– О, не надо больше этого делать со мной, умоляю, – прошептал Раогаэ. – Пожалуйста, не надо...
– А мы и не будем. Это всё, мой малыш, – сказал ему Луцэ, глядя Раогаэ по голове. – Еще немного порошка на рану, но это не больно.
Он щедро посыпал рану порошком.
– Теперь пить нельзя до рассвета, – строго сказал он.
– До рассвета? – переспросили в один голос Зарэо, Раогай и Раогаэ.
– Разве я доживу до восхода солнца? – прибавил сын воеводы тихо, так, что скорее можно было прочесть его слова по губам, чем их услышать.
– Мы будем ждать и надеяться, – твердо произнес маленький человек.
Тогда Раогай села рядом с перестеленной постелью брата, и положила его огненно-рыжую голову на свои колени, а Зарэо, Иллээ и Луцэ тихо вышли из шатра.
Раогаэ долго молчал. Раогай понимала, что он боится застонать, если заговорит.
– Очень больно? – с пониманием спросила она.
– Глупая рана... глупая перестрелка... – прерывисто вздохнул ее брат. – Как же я не заметил этого недомерка-фроуэрца... По правде сказать, когда вошел этот странный лекарь-коротышка, ли-шо-Луцэ, я, было, подумал, что это тот фроуэрец... но нет – того фроуэрца сразил мечом Иллээ...
Раогаэ устало вздохнул.
– Какое горькое лекарство... Дай мне глоток воды, – потребовал он, и добавил: – Теперь уже все равно.
Когда Раогай дала ему напиться, Раогаэ благодарно улыбнулся.
– Мне несколько раз грезилось, будто Огаэ едет по заснеженной степи рядом с Великим Табунщиком... Он же погиб в буран, Огаэ... – уже засыпая, шептал Раогаэ. – Сестра моя! Наверняка я не проснусь больше... прощай...
И все погрузилось в тишину. Осенняя ночь накрыла собою шатер и прокралась во все незанавешенные щели.
Раогай подкинула ветвей в огонь и вздрогнула – кто-то обнял ее за плечи.
– Аирэи, – угадала она и слезы потекли по ее щекам. Белогорец стоял перед нею, склонив голову.
– Я ухожу к "орлам гор", к ли-шо-Йоллэ, – произнес он. – Я буду убеждать их выступить на стороне Зарэо.
– Я больше никогда не увижу тебя, – сказала дочь воеводы. – И ты не увидишь своего ребенка.
– Никто не знает, что уготовал нам всем Всесветлый, – негромко произнес Аирэи. – Ты слышишь далекий шум из глубин земли? Подземные воды клокочут, поднимаясь вверх. Приложи ухо к земле – и ты услышишь их далекий рокот.
– Я люблю тебя, белогорец, – произнесла Раогай.
– Я люблю тебя, Раогай, дочь Зарэо, – отвечал он. – Я хочу, чтобы ты знала, и рассказала моему сыну о том, что, когда сын Запада, бог болот Эррэ, являлся мне до моих посвящений в Белых горах и предлагал служить ему. Я отказался, и больше он не являлся. Я хочу, чтобы мои дети знали, что я отказался идти путем Нэшиа. И чтобы об этом знал Огаэ.
– Я обещаю любить Огаэ, как я люблю Раогаэ, – произнесла Раогай. – Он будет мне младшим братом... единственным братом, если...
– Подожди оплакивать Раогаэ – он уснул, а это добрый знак, – сказал белогорец, – всматриваясь в разгладившиеся черты лица юноши.
– Да, я буду ждать, – сказала Раогай, – и было непонятно, о ком она говорит – о брате или белогорце. – Скажи мне, – добавила она, – отчего у тебя темные волосы? Я забывала тебя спросить... Ведь раньше, когда ты был жрецом, они были белыми.
