Текст книги "Жеребята (СИ)"

Дельфин ткнулся мокрым носом в ладонь Каэрэ. Он открыл глаза и увидел другой сон.

Сашиа стояла перед ним, поднося к его пересохшим от жажды губам глиняную чашу с водой. Он шевельнулся – и цепи загремели, а вода расплескалась по его груди.

– У меня есть еще вода, – сказала она.

Он напился и хотел поцеловать ее пальцы.

– Тебя увезут в Тэ-ан на рассвете, – проговорила она.

– Я знаю. Я знаю, что это значит. Я готов, – отвечал он. – Я служу своему богу. Я не буду поклоняться вашим богам. Пусть меня убивают.

– Бедный, бедный, – проговорила она, поя его водой и гладя его темные волосы. – Но не поклоняйся. Не поклоняйся ни за что. Хоть ты и не карисутэ, как ты говоришь, но ты похож на нас, – она осеклась, проговорившись.

– Я никому тебя не выдам, – устало прогов о рил Каэрэ. – Не бойся.

– Я думаю, у нас с тобой – один бог, – осторожно сказала Сашиа.

– Нет, Сашиа, нет, – покачал он головой, не в силах оторвать взора от ее зеленоватых глаз.

Сашиа молчала, ее лицо до половины было скрыто синим покрывалом, и печальная улыбка была на ее губах...

– Жеребенок Великой Степи, – сказала она одними губами.

И он проснулся.

– Жеребенок Великой Степи, – повторил он – хрипло, с трудом. – Кто это – Жеребенок Великой Степи?

...Каэрэ лежал с открытыми глазами на спине, на куче старой соломы, когда Миоци вошел в одиночную камеру. Сбоку, из щели, пробивался тонкий луч света, чертя прерывистую полосу на каменном полу. Звук закрывшейся двери показался в тюремной тишине оглушительно громким – и узник, и жрец одновременно вздрогнули.

– Здравствуй, Каэрэ, – сказал Миоци, укрепляя факел в кольце на осклизлой стене.

Тот приподнялся на локте, щуря глаза от ослепившего его тусклого света. В полутьме он узнал белый шерстяной плащ Миоци, и понял, что это тот самый человек, который напоил его из своей фляги в камере пыток.

– Здравствуй, – ответил он, не заботясь об этикете.– Что тебе надо от пленника, которому осталось жить меньше суток?

– Я хочу тебе помочь, Каэрэ. Ты много сделал хорошего для моей Сашиa. Люди из рода Ллоутиэ никогда не давали повода для упреков в неблагодарности.

Каэрэ внимательно смотрел на говорившего.

– За отказ поклониться Уурту тебя ждет смерть в жертвенной печи, – медленно произнес Миоци.

– Я знаю, – сказал Каэрэ, не отводя взора.

– Такую жертву нельзя выкупить. Но есть один-единственный способ сохранить тебе жизнь...

– Жизнь?! – переспросил Каэрэ, и сам удивился раскатистому эху своего голоса.

– Да. Возьми это, – и Миоци, достав из складок плаща, протянул ему расшитую темно-красным узором полосу темной ткани.

– Что это? – Каэрэ медлил брать неожиданный подарок жреца.

– Это пояс младшего жреца Уурта и Шу-эна, для священнодействий у их общего алтаря. Он будет скоро в Энниоиэ, в двух днях пути от Тэ-ана.

– Нет, – неожиданно ответил Каэрэ.

– Это – единственный выход для тебя! – воскликнул Миоци.

– Нет,– повторил Каэрэ, отстраняя руку жреца.

– Что значит – "нет"? Ты хочешь умереть?

– Я предпочитаю умереть, чем стоять перед алтарями ваших божков, – тяжело вымолвил Каэрэ.

– Уурт – не мой бог...– горько вздохнул Миоци.– Послушай, это же не на всю жизнь! Ты сможешь выкупиться... я помогу тебе. Через пять лет – самое большее – ты уйдешь из служителей алтаря. Уверяю тебя, Уурту глубоко безразлично, что ты думаешь о нем, как и твоим богам безразлично то, что ты умираешь из упрямства, не желая их предавать.

– Я верю в о д н о г о Бога, – сказал Каэрэ, почти перебив его.– и Ему не безразлично, если я стану служить чужим богам.

–Твой Бог – бог твоей земли, твоего народа. Ты – чужестранец. Здесь – другая земля. Здесь – владения Уурта, Фериана, Шу-эна, и других божеств, каждая роща, каждый источник имеет своего бога. Зачем ты споришь с очевидным? Возьми же, наконец, этот пояс, проведи несколько лет у алтаря Уурта и Шу-эна, – и возвращайся с миром в свою землю служить Богу своего племени и народа, в земле, принадлежащей Ему... – сказал со вздохом великий жрец Всесветлого.

– Вся земля принадлежит моему Богу. Он сотворил ее, – отвечал Каэрэ.

Слова замерли на губах Миоци. Его рука взметнулась в благоговейном жесте прежде, чем он спросил приглушенно:

– Ты хочешь сказать... ты хочешь сказать, что ты посвящен Великому Уснувшему?

– Нет, – удивленно ответил Каэрэ.

Дверь с грохотом упала, повиснув на цепях.

– Мкэ ли-шо Миоци! Иокамм собирается. Ли-шо Оэо, главный жрец Всесветлого Шу-эна, просит мкэ поспешить! – раздался голос начальника стражи.

– Я молился, он не отвечал. Бога нет, дядя Николас.

Дядя покачал головой.

– Я знаю, что ты расстроился. Тебе тяжело, что у тебя нерелигиозный племянник. Но я старался. Ради тебя я не поклонялся идолам и молился богу, который все сотворил.

Дядя Николас снова покачал головой, гладя по холке буланого коня.

– Ты не переживай, дядя Николас, – сказал он, вдруг пожалев старика. – Я вел себя достойно. Я не поклонился идолам. Я не выдал Сашиа. Но бога нет. И ты должен это знать.

– Великий Уснувший не спит, – вдруг громко сказал дядя Николас по-белогорски. – Не думай, что Великий Уснувший спит воистину, но этим показуется, что найти и ощутить Его невозможно, если он сам того не возжелает. Ибо сон Его – не есть обычный сон смертных, а образ, используемый для выражения Его недосягаемости силами сотворенных Им.

– Ты говоришь, как белогорец Иэ, – удивился Каэрэ. – а я уже не боюсь умирать. Я умру, и ты мне расскажешь, кто этот конь... и кто был тот дельфин. Я люблю Сашиа, дядя Николас – вот она, видишь? Она стоит там, на маяке.

Океан бился вокруг них, и рыбы играли в пенных, страшных волнах.

«Я умру, и меня подхватит дельфин», – подумал Каэрэ в последний раз, и маяк исчез.

Вызов Уурту

Ли-шо-Миоци склонился над распростертым на решетке жертвенника рабом и окликнул его, но тот был без сознания. Нож белогорца быстро рассек сыромятные ремни. Каэрэ лишь застонал, не приходя в себя.

Гром труб и бой священных барабанов, доносящиеся снаружи из подземного храма Уурта, нарастали, гулко разбиваясь о стены печи. Внизу со скрежетом разверзся черный зев – Нилшоцэа отдал приказ открыть печь. Через решетку Миоци увидал цепь огней внизу – это были факелы в руках жрецов Темноогненного – от мощной тяги их пламя колыхалось, и ветер нес тяжелый запах смолы, обдавая им белогорца и трепал его светлые, стянутые шнурком волосы.

Миоци быстро и уверенно привязывал Каэрэ к себе, накрепко, крест-накрест затягивая кожаный пояс на себе и на узнике – так в Белых горах переносили раненых.

Непрерывно нарастающий вой труб резко смолк. В жуткой тишине Миоци сделал шаг к стене. Веревка была закреплена надежно, и он начал свой подъем.

Он не смотрел вниз, поэтому не увидел, как факелы слились в одно багрово-красное кольцо, как вспыхнула, заливая дрова, горючая смесь. Он лишь услышал далеко внизу оглушительный треск. Зловещие отсветы быстро побежали по стенам. Языки пламени взметнулись вслед за белогорцем, но не догнали его.

Снова раздался надрывный скрежет железа – это опускалась вниз жертвенная решетка – пустая, с разрезанными узами предназначенной Уурту жертвы...

Вой и свист наполнили все пространство. Клубы темного дыма медленно ползли вверх за пламенем.Дым обогнал огонь. Черное облако закрыло пламя, и печь погрузилась во тьму.

Как ни ловок был Миоци, как ни быстро он продвигался вверх по отвесной стене, опираясь на остатки древней каменной лестницы и выступы, дым Уурта догонял его. Едкое смрадное облако скоро окутало беглецов.

Белогорец боролся. Тьма вокруг становилась все гуще. От копоти и дыма слезились глаза, перехватывало дыхание. Плотная шершавая тьма проникала в горло, сжимала грудь... "Словно рука Уурта" – промелькнуло в мозгу Миоци. Он задыхался от кашля. Жар становился нестерпимым. Ноша тянула вниз. Несколько раз его ноги срывались, не находя опоры, и он повисал на своей веревке над огненным жерлом.

Наконец, раскаленная бездна догнала его и закрыла. Белогорец понял, что проиграл поединок с Ууртом. Еще несколько минут – и он, задохнувшись, беспомощно повиснет на веревке, болтаясь среди пляшущих языков пламени. Потом его найдут – прокоптившегося как поросенка под праздник первого снега. Стыд, стыд!..

Из последних сил он рванулся вверх. В глазах потемнело. В горло набивалась клейкая гарь. "Проснись!– мысленно закричал он,– восстань! Неужели ты не можешь бросить вызов Уурту, как я его бросил?! Я отказался служить богу болот – я остался верен Тебе! Помнишь, тогда? А Ты? Даже Ты боишься забрать жертву Темноогненного? Ты оставил меня одного – один на один с Ууртом?".

– Эалиэ! Нас двое! – раздался голос сверху. Миоци на мгновение привиделись долины и прохладная предрассветная роса на траве.

– Эалиэ!– повторился снова клич белогорцев и кто-то сверху потянул за веревку.

– Эалиэ... – прохрипел Миоци, отталкиваясь ногами от накаленного камня стены.

...Иэ подал ему руку, и Миоци, тяжело дыша и кашляя, перевалился через проем в стене, через который он до этого спускался в жертвенную печь Уурта. Он жадно глотал воздух,– затхлый, но холодный воздух заброшенного подземного хода. Странник-эзэт тем временм развязал Каэрэ, приложил ухо к его израненной груди.

– Жив. Сердце бьется, – сказал он.

– Спасибо, Иэ. Как ты узнал, что я...– начал Миоци, едва отдышавшись.

Иэ посмотрел на него, покачал головой.

– Если бы ты все еще был моим воспитанником, а не белогорцем, прошедшим посвящение, я бы строго наказал тебя за твой поступок, – не сразу сказал он.

Миоци, пошатнувшись, встал.

– Ты тоже боишься оскорбить Уурта? – резко спросил он, кашляя.

Иэ медленно сматывал веревку и молчал. Наконец, он произнес:

– Я учил тебя, что гордость – самый скверный порок. А ты из гордости один полез в эту печь. В Белых горах на такой риск идут только вместе с верным другом. Ты ничего мне не сказал. Тоже из гордости?

– Нет! – с трудом выговорил Миоци и захлебнулся кашлем. – Ты не прав, Иэ!

– Ты хотел бросить вызов Уурту – один на один, – продолжил старый белогорец.– Ты не хотел, чтобы кто-то еще участвовал в твоей победе.

Миоци, все еще кашляя и отплевывая черную копоть, оперся на край провала. Далеко внизу бушевало темное пламя. Молодой ли-шо-шутиик с трудом отвел взгляд от бездны, и его глаза встретились с глазами Иэ. Миоци вдруг заметил крупные капли пота на лбу старика, увидел, как дрожат его руки и тяжело колышется грудь.

– Иэ, – Миоци подошел к нему,– прости, что я тебе ничего не сказал.

И по древнему обычаю он в ноги поклонился своему учителю. Иэ несколько мгновений стоял молча.

– Да благословит тебя Небо, – наконец сказал он и коснулся его волос, испачканных сажей и пеплом. – Встань, Аирэи – нам пора идти.

Едва Миоци набросил на плечи рубаху, оставленную им на камнях у края бездны, как Иэ спросил его:

– А где твой нож и фляга?

Миоци схватился за пояс – ножа и фляги, которые он получил когда-то при посвящении, не было. Должно быть, он обронил их в огонь, когда карабкался по стене.

Они уложили Каэрэ на широкий плащ эзэта, и, держа края полотна на плечах, пошли со своей ношей прочь.

– Куда ты ведешь нас, Иэ? – спросил Миоци, проходя за ним по незнакомым переходам между нависающими каменными стенами.

– Ты удивишься, когда увидишь, – ответил тот.

Вскоре впереди засветилась полоска предрассветного неба. Солнце еще не поднялось над горизонтом – ночь Уурта продолжалась. Бережно держа плащ с раненым, Иэ и его ученик поднялись по истертым ступеням крутой лестницы и вдохнули чистый воздух сада.

– Добро пожаловать домой, брат! – раздался голос Сашиа.

Они стояли среди сада позади дома ли-шо-Миоци.

– Мы вернулись, – вместо Миоци ответил Иэ на ее приветствие. – Он жив, – добавил эзэт, отвечая на немой вопрос девушки.

Сашиа, завернувшись в синее покрывало, казавшееся черным в предутренней мгле, молча последовала за братом и Иэ в дом.

– Аирэи, скоро восход – тебя ждут в храме Шу-эна. Я позабочусь о Каэрэ,– сказал Иэ, когда они вошли в горницу.

Возвращение из печи.

... Сашиа ковш за ковшом выливала на спину и голову брата горячую воду, пока он, сидя в большом деревянном корыте, где обычно стирала белье Тэлиай, оттирал с себя сажу и копоть пучками жесткой травы. Когда Миоци, наконец, вымылся, Сашиа подала ему большое полотенце, а потом – белую длинную льняную рубаху – одежду жреца Шу-эна. Миоци застегнул сандалии, взял из рук сестры расшитый золотом и бисером пояс ли-шо-шутиика и затянул его на бедрах. Расчесав деревянным гребнем мокрые светлые волосы, он спрятал их под широкой головной повязкой.

– Благослови, брат, – склонилась Сашиа.

Он положил ладонь на ее голову, поверх покрывала, и обнял ее, плачущую.

– Все уже хорошо, сестренка.

– Аирэи!– только и произнесла она, поднимая мокрое от слез лицо.

Он поцеловал ее в лоб и отер слезу с ее щеки.

– Ты молилась за меня?

Сашиа кивнула.

– Это ты сказала Иэ, где я? – спросил Миоци.

– Да. Не сердись.

– Я не сержусь, – ответил он.

– Выпей отвара из трав или воды...Я испекла свежих лепешек с медом – может быть, поешь хоть немного? – попросила Сашиа брата.

– Я не могу есть до молитвы, ты же знаешь.

– Когда ты вернешься?

– Думаю, скоро.

На пороге он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Сашиа, набросив на плечи покрывало, держала свечу. Предрассветный ветерок почти задувал слабое пламя.

Он кивнул ей на прощание и вышел.

У друзей.

Первое, что ощутил Каэрэ, приходя в сознание – вкус теплого вина во рту. С усилием он сделал глоток, и оно заструилось в его жилах, распространяя по всему его истерзанному телу непреодолимое желание жить. Он попытался пошевелится, но боль остро напомнила ему, что он и в самом деле еще жив, и страдания не закончились. Он глухо застонал.

– Каэрэ, – проговорил кто-то над ним, – открой глаза.

"Палач?" – мелькнуло у Каэрэ, но он сразу же отверг эту мысль – руки, касающиеся его тела, не были руками палача.Он повиновался этому тихому сильному голосу. В сумерках лицо говорившего было неразличимо.

– Когда...казнь? – едва выговорил Каэрэ.

– Она уже в прошлом, – человек осторожно приподнял его за плечи.– Пей еще.

Каэрэ сделал несколько глубоких, жадных глотков. В комнате светлело. Из-за закрытых ставней веяло прохладой.

– Где я?

– Ты у друзей. Мое имя – Иэ. Не бойся, все позади.

– Я... я останусь жить? – Каэрэ сделал движение, желая приподняться, но черты лица его исказились от боли, и он со стоном упал назад.

– Лежи! Лежи смирно – забыл, где побывал?

Человек отер его лицо и шею влажной губкой и велел несколько раз глубоко вдохнуть терпко-сладкий дым из курильницы. Боль отступила, и Каэрэ снова впал в забытье – не в то, прежнее, глухое, а как если бы глаза ему смежила легкая дремота. Сквозь нее он слышал звук льющейся воды, слова эзэта, обращенные к кому-то: "Будем смывать с него тюремную грязь", и ощутил, как его подняли сильные руки...

...Иэ выкупал его, как младенца, в отваре из трав, а потом, уложив на чистую, мягкую постель, стал перевязывать его раны, щедро выливая на них ароматное масло. Хотя он делал это очень осторожно, Каэрэ не мог сдержать стонов, а порой и терял сознание – он был слишком измучен и изранен. Но скоро кто-то более искусный сменил Иэ.

– Что они сделали с ним, мкэ Иэ! – зазвучал полный сострадания знакомый девичий голос.

– Все это заживет, дочка, – отвечал Иэ. – Ты как будто всю жизнь ухаживала за ранеными... У тебя ловкие руки. Смотри – он совсем затих.

– Дедушка Иэ, вы думаете, он из карисутэ?

– Не знаю, не знаю... Он плохо говорит по-нашему. Может быть, он не знает, что по-аэольски означает это слово. Но он отрицал это постоянно, и говорил что-то невразумительное, когда спрашивали про его богов. А вот Нилшоцэа был убежден, что перед ним – карисутэ и настаивал на этом перед Иокаммом.

– А совет жрецов?

– Иокамм решил, что прав ли-шо-Миоци, и что было бы противно благости Шу-эна выжигать глаза узнику, которого и так принесут через огонь в жертву Уурту.

– Так это Аирэи их убедил – не выжигать Каэрэ глаза? – воскликнула девушка.

– Он. А до суда он предлагал Каэрэ стать тииком Уурта, чтобы избежать смерти.

– Каэрэ отказался?

– Отказался. Поэтому его пытали, допрашивая перед собранием жрецов. Этого Аирэи уже не мог предотвратить. Он мог лишь воспрепятствовать им изувечить его – сказать, что это противно благости Шу-эна. Ли-шо-Оэо его поддержал, а он старейший член Иокамма и тоже жрец Шу-эна.

До Каэрэ доносились лишь обрывки разговора. Он вдруг вспомнил вскочившего со своего места высокого молодого жреца, который остановил палача, уже подносящего к его лицу кусок раскаленного железа и сильно вздрогнул.

– Очень больно?

Прохладная маленькая ладонь легла на его горячий лоб.

– Сашиа...

Они посмотрели друг на друга. Иэ неслышно вышел.

– Я не думал, что увижу тебя снова, – вымолвил Каэрэ.

– Я тоже...

– Сашиа...– повторил он, улыбаясь.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь ставни, освещали двоих. Сашиа стояла на коленях рядом с низкой постелью Каэрэ, и ее лицо было рядом с его лицом. Они молчали. Прошло несколько долгих минут. Она выпрямилась, подошла к изголовью, чтобы сменить высохшую повязку на его лбу.

– Где я, Сашиа? – спросил Каэрэ, наконец.

– В доме ли-шо-Миоци. Он вынес тебя из печи Уурта.

– Ты живешь здесь... у него? – Каэрэ словно не обратил внимания на последние сказанные ею слова.

– Да.

– Тебе... хорошо здесь? – промолвил он через силу.

– Конечно – Аирэи очень добрый. И он любит меня.

– Ты счастлива, да? – он не сводил с нее взгляда. Она, улыбаясь, ответила:

– Сейчас – да.

Она склонилась над ним и коснулась губами его глаз. За ее спиной раздались шаги Иэ:

– Сашиа, не надо сейчас много разговаривать с нашим гостем. Пусть он поспит.

– Можно, я посижу рядом, дедушка Иэ?

– Не думаю, что Миоци будет доволен. Лучше пойди к себе и приляг сама – ты устала. А я побуду здесь.

Иэ сел на циновку, подогнув ноги. Сашиа вышла из комнаты. Каэрэ проводил ее долгим взглядом, а потом отвернулся к стене. Он уже почти жалел, что остался жив...

Яд Уурта

– Игэа! Ты все-таки возжег огонь Уурта?

Голос Миоци, разорвавший тишину храма, заставил молящегося вздрогнуть. Он опустил руку, простертую к светлым языкам пламени, колыхавшимся на скромном жертвеннике в дальнем углу опустелого в этот вечерний час храма Шу-эна Всесветлого.

– Нет, – ответил Игэа, оборачиваясь. – Разве ты не видишь – пламя прозрачное.

Быстрыми шагами ли-шо-шутиик приблизился к жертвеннику и тоже протянул свои руки к огню – пламя почти лизнуло пальцы.

– Всесветлый да просветит нас! – воскликнул Миоци.

– Твоими молитвами, ли-шо-шутиик, – ответил врач, как того требовал обычай.

– Вашими молитвами, ли-шо-Миоци, да просветит нас Всесветлый и да сохранит он вас, – послышались два голоса, словно слитые в один.

Миоци вздрогнул.

– Кто здесь с тобой, Игэа?

– Дети Зарэо. Они просили меня с раннего утра придти в храм Всесветлого и зажечь за тебя огонь. Мы молились за тебя, Миоци.

– Сестра видела плохой сон, – выступил вперед Раогаэ, но Раогай шикнула на него.

– Сашиа тоже молилась обо мне... Странно, откуда эти предчувствия? – деланно небрежно пожал плечами Миоци.

– У вас зола на волосах, – проговорила Раогай.

– Как ты себя ведешь, сестра! – вскрикнул Раогаэ.

Миоци точно не заметил этих слов девушки и обратился к Игэа:

– Я прошу тебя, Игэа – пойдем со мной, не медля ни мгновения! Мне срочно нужна твоя помощь, твое искусство. У тебя с собой лекарства?

– Да, как всегда, но...

Раогай подала врачу его корзину со снадобьями. Миоци почти выхватил ее из рук девушки и продолжил говорить, обращаясь к Игэа:

– Тогда идем, бежим! Иначе будет поздно!

– Что-то случилось с Сашиа? С Огаэ?– встревожено спросил Игэа.

– Нет. Я расскажу тебе обо всем потом. Идем же, Игэа, я прошу тебя.

Миоци старался говорить спокойно, но голос его срывался от волнения. Игэа встал с колен и посмотрел в глаза другу. Тот откинул растрепанные волосы со лба.

– Что же ты пришел так поздно... – наконец сказал Игэа.– Я зажег огонь Всесветлого – теперь надо ждать, когда он догорит. Ты знаешь это сам, Аирэи.

– Когда он догорит, наступит утро! – вскричал Миоци. Игэа кивнул.

Брат и сестра прижались друг ко другу.

– Дети, идите домой, – жестко сказал Миоци. Раогай растерялась:

– Но как же...

– Я хочу остаться с ли-Игэа наедине. Твой брат отведет тебя домой, дочь Зарэо!

Раогай вспыхнула и убежала прочь, оставив растерянного брата брести вслед за ней по опустелому храму.

Когда их шаги затихли, Миоци вопросительно посмотрел на друга.

– Огонь нельзя оставит горящим, он должен умереть сам, – кусая губы, проговорил Игэа.

– Что мне до смерти огня, когда умирает человек! – воскликнул жрец Шу-эна так, что Игэа даже отпрянул.

Тогда Миоци сорвал с себя головную повязку жреца Всесветлого, и ударил по жертвеннику, сбивая пламя. Когда дым рассеялся, на алтаре алели, догорая, угли. Миоци опустился на колени и погасил их своими ладонями. Поднявшись, он снова откинул волосы со лба – на его лице остались черные полосы сажи. Он обратился к Игэа:

– Огонь погас без воды.

Игэа молчал, не сводя с него глаз. Потом он медленно набросил свой плащ.

– Идем, Аирэи, – наконец, сказал он.

+++

...В комнате пахло благовонными курениями.

– Откройте все окна, – приказал Игэа сразу.– Как вы можете держать больного в такой духоте? Эти курения – уже вчерашний день в медицине.

– Мы очень надеемся на твое искусство, Игэа, – сказал Иэ. – Аирэи уже тебе все рассказал?

– Он ничего не рассказал, ло-Иэ – вы разве не знаете вашего Аирэи...

Он склонился над распростертым на белоснежной простыне раненым. Из распахнутого окна медленно вливалась вечерняя прохлада.

– Каэрэ?!

Раненый неожиданно открыл глаза – лихорадочно блестящие, с неестественно широкими даже для полумрака зрачками.

– Ли-Игэа? – прошептал он со стоном.

– Узнал? – улыбнулся Игэа. – Значит, все не так плохо, быстро поправишься. Выпей-ка вот это – он взял с подноса желтый продолговатый фрукт и, ловко разрезав его, выжал светлый сок в чашку с водой.

Каэрэ долго и жадно глотал кисловатый напиток, а потом тихо попросил:

– Мкэ, не дотрагивайтесь до кровати – очень больно...

Он сделал движение, пытаясь сорвать повязку с груди.

– Сейчас будет легче, Каэрэ.

Игэа достал из своего небольшого кованого ящичка серебряную ложку, зачерпнул ею какое-то темное и тягучее снадобье и вложил в рот больному.

Игэа обернулся к Миоци и Иэ:

–Теперь расскажите мне, что случилось? Нилшоцэа согласился принять выкуп?

Он сел на низкую скамеечку рядом с постелью, и взял Каэрэ за кисть, щупая пульс.

– Нет, не согласился, – раздельно ответил Миоци.

Игэа внимательно и испытующе смотрел на него. Миоци не отвел глаз.

– Ло-Иэ, когда лекарство, что я дал, начнет действовать и боль притупиться, помогите мне, пожалуйста, снять эту повязку, – наконец, сказал Игэа, затягивая ремень, придерживавший его бессильную правую руку.

– Конечно, сынок.

– Возьми это масло, Аирэи, – протянул Игэа другу сосуд.– Ты сильно обжегся.

В комнате повисло молчание. Вместе с Иэ Игэа размотал пропитанные кровью полосы ткани и склонился над раной на груди Каэрэ. Иэ поднес светильник ближе.

– Он был посвящен в жертву Уурту этой ночью?! – вырвалось у врача.– Как... как это может быть? Ведь жертвоприношение состоялось, я слышал... Кто же оказался на его месте?

– Никто, – коротко ответил Миоци. – Как ты узнал, что он прошел жертвенное посвящение Уурту?

– Ты никогда не интересовался ритуалами Уурта, а мне приходилось... Яд вводят здесь, – он указал острием хирургического ножа на узкую, глубокую рану под ключицей.

– Яд Уурта? Но от него нет противоядия... – прошептал Миоци.

– У меня – есть. Я сейчас использую его... Но противоядие надо было ввести не позже захода солнца того же дня. Яд уже весь в крови. Вряд ли оно теперь поможет...

– Но ему кажется лучше – он задремал...– осторожно вставил Иэ.

– Это от того лекарства, что я дал... Боль утихла, и он забылся сном. Несчастный! – он вздохнул.– От яда Уурта умирают тяжело. Сашиа здесь?

– Да.

– Запрети ей входить сюда до его смерти. Ей незачем все это видеть – это зрелище не для юной девушки... Сколько раз он говорил, что видел черное солнце?

– Что? – не понял Миоци.

– Ни разу?– Игэа провел острием хирургического ножа сквозь пламя. – Тогда надежда есть...

– Ты введешь противоядие через разрез?– спросил Иэ.

– Да. Это единственный путь. Мне опять нужна будет ваша помощь, ло-Иэ.

...

Миоци услышал шорох возле двери и быстро шагнул в эту сторону. "Огаэ?"– подумал он. – "Я же велел ему идти спать!"

Но у дверей стоял не ученик белогорца, а Сашиа. Миоци не сказал ни слова. По ее лицу было видно, что она слышала весь разговор.

– Пойдем, дочка, – сказал Иэ, обнимая ее за плечи. – Ли-Игэа сделал все, что нужно. Остается ждать.

– Нет, дедушка Иэ, я останусь здесь.

Голос ее был тверд.

– Сашиа! – строго сказал Миоци.– Ты и так вошла сюда без спроса. Ступай к себе.

Она не пошевелилась. Игэа встал со своей скамеечки, подошел к ней, и тихо сказал:

– Мы должны надеяться. Нам нужны твои молитвы... послушай брата.

Иэ, прижав к себе Сашиа, сделал шаг к двери. Она последовала за ним, склонив голову.

...Уже на лестнице они услышали крик – крик Каэрэ, полный неописуемого ужаса:

– Черное солнце!

Ночь и Башня

Ночь сгущалась. Сашиа и Тэлиай сидели, обнявшись, внизу, у лестницы, на теплом ковре – такие ткут жены степняков.

– Я не могу больше молиться, мамушка Тэла.

Тэлиай вытерла ей слезы.

– Ты просто отдай его Ему в руки...

– Я не могу...

– Тогда скажи Ему, что не можешь... Он знает.

– Я не понимаю. Я хочу умереть.

– Не говори так, дитя. У меня, кроме вас с Аирэи, никого на свете нет.

Рабыня заплакала. Сашиа прижалась к ней и после долгого молчания сказала:

– Мамушка, как же ты пережила, когда Аэрэи убили?

– Ох, молчи, дитя...Тогда я и поняла, что надо рядом с Ним стоять...стать и стоять. И все. С Ним не так страшно. Он знает. Он все знает. Он все на себя берет, а Ему некому помочь...

В ночи стрекотали цикады. Духота наполняла собой и затихший дом, и сад. Деревья безмолвно поднимали ветви, как руки, к небу, словно исповедуя Имя Великого Уснувшего, который сотворил и их, и грядущую грозу.

Светильник на полу потух. По ветвям пронесся шорох, словно ударила крыльями гигантская невидимая птица. Мгновенно умолкли цикады, и в молчании по листьям оглушительно ударил ливень.

Повеяло прохладой.

Сашиа с облегчением глубоко вдохнула прохладный воздух. Издалека слышался рокот приближающейся грозы.

– Дитя, я закрою ставни и окна...

Дождь нещадно хлестал листья. На мгновенье полузакрытые ставни пробил неживой свет молнии, и старый дом пошатнулся от грохота. Откуда-то появившийся раб Нээ сказал Тэлиай шепотом:

– Я вытащил лодку с чердака и поставил ее в саду. Может быть – эта ночь явления большой воды? Как ты думаешь?

Ключница покачала головой, но ничего не ответила. Нээ прошептал: "О, Тису!" и скрылся во мраке.

Игэа незаметно подошел к девушке.

– Ты спишь, Сашиа? Прямо здесь, на ковре?

Он взял ее ладонь в свою и начертил две пересекающиеся под прямым углом линии.

Она в изумлении посмотрела на него своими глубокими, темно-зелеными глазами.

– Ты тоже?

– Да, как и ты...

– Я так боюсь, я – сестра ли-шо-шутиика...– вырвалось у нее.– Если бы я была просто девой Шу-эна в затерянном Ли-тиоэй, я боялась бы меньше. И я там была не одна такая.

– Я тоже очень боюсь, – сказал белогорец. – за Аэй, за дочку... Если бы мы боялись меньше, то делали бы славные дела... как наши предки.

– Куда ты, брат?– вдруг громко сказала Сашиа, устремив взор во тьму.