Текст книги "Жеребята (СИ)"

- Сашиа, пойдем со мной, – раздался вкрадчивый голос. – Ты правильно отвечала этому глупцу Нилшоцэа. Ты достойна истинного сына Запада.

– Да, я знаю имя этого сына Запада, – спокойно ответил Сашиа. – А твое имя – Эррэ? Уходи же прочь.

– Я уйду прочь, но уходя, буду понемногу развязывать твой пояс, – сказал вкрадчивый голос.

Рядом с ногами Сашиа, обутыми в простые кожаные сандалии, сорвался в бездну кирпич – и разлетелся по всей площади темно-красными брызгами.

– И если ты не согласишься, ты очень быстро полетишь вниз – как этот кусок обожженной красной глины.

– Мне есть куда лететь, – возразила Сашиа. – А тебе – некуда.

Он потянул за первый узел ее пояса.

– Будь моей – моей и только моей, не девой Шу-эна, а просто моей Сашиа! – прошептал Эррэ. – Тебя недостоин ни один – ни Каэрэ, ни Игэа, ни Нилшоцэа, ни брат твой! Мы уйдем с тобой вместе, мы будем править миром, а Луцэ будет рассказывать нам вечерами смешные рассказы и свои стихи...

– Нет, – ответила Сашиа, и он распустил первый узел ее пояса. Ее ноги скользнули вниз, утратив остатки опоры.

– Нет, – повторила она.

И Башня качнулась – и Эррэ, держащий ее за концы пояса не удержался и отлетел в сторону – там, где была площадка для жертв, и упал лицом в корзину со священным картофелем и свеклой. Башня качнулась еще и еще, словно выплясывая странный танец.

– Что же ты бежишь? – засмеялась Сашиа. – Оставайся, о могущественный сын Запада, укроти землетрясение!

Но Эррэ уже уползал по крутой лестнице, пряча перепачканное лицо, по которому текла то ли кровь, то ли раздавленная свекла.

– Это – подземные воды, о дети Аэолы! – закричала Сашиа, и голос ее разнесся над площадью. – Доставайте лодки – время пришло!

И она ощутила, что второй узел развязался на ее поясе.

Она глядела вперед – вдаль – и открыто было взору ее, что происходило там, у водопада Аир.

Башня колебалась от подземных толчков, и воды, подземные воды, поднимались вверх, и Сашиа понимала, что это они приходят на помощь Зарэо и Игъаару, сметающим фланг за флангом воинов, одетых в черные плащи с алым кругом. Она видела, как Зарэо, неся срубленное с древка ууртовское знамя Нилшоцэа, кинул его в огонь, и видела, как спешившись, он нежно передал маленькое тело в руки старицы Лаоэй.

Из горла Луцэ, пробитого стрелой, лилась алая кровь, мешаясь с кровью из пробитого плеча старицы девы Всесветлого.

"Я умираю, как воин, о мать Лаоэй!" – говорил он, – "и это прекрасная смерть, и это мой таинственный дар, что Табунщик обещал мне среди моего горя и слез, когда я был еще мальчиком. Он обещал мне смерть воина – и все вело меня к ней... О, мать! И твоя смерть – такая, как моя..."

"Ты угадал", – сказала старица, прижимая его к своей груди. "Мы сядем рядом – под деревом луниэ – и пусть мои кровь и твою кровь примет эта земля. Никто не должен был видеть, что дева Всесветлого ранена – иначе может произойти замешательство среди воинов...О Зарэо! – воскликнула она, в то время, как воевода припал к ее груди. – "Я и мой названный сын, мой Луцэ, уснем под этим священным деревом, чтобы проснуться среди жеребят Великого Табунщика, но ты, Зарэо, спеши в стан Нилшоцэа. Пусть с тобою идет царевич Игъаар и друг его Рараэ, уцелевший сын благородного фроуэрского рода Раро, спасенный матерью своей соком из травы ораэг, друг Игъаара. Рараэ, тот самый, который владеет правою рукою также, как и левой. И пусть он повесит свой меч на свое правое бедро. И поторопись! Верный Гаррион уверенно держит наши фланги.

"А я останусь с тобой, матушка, и с тобой, милый Луцэ, и мы будем молиться о Сашиа – она там, на башне", – сказала рыжая девчонка, снимая с себя легкие доспехи.

"И о Каэрэ и Миоци", – прошептал Луцэ, – "они под землей, куда сейчас придет великая вода".

"И о Игэа Игэа – только Табунщик знает, где он сейчас!" – проговорила Лаоэй.

"Весна да коснется их!" – громко вскрикнул Луцэ, и алая кровь залила его белую рубаху простого воина и синее покрывало Лаоэй...

Узники.

Они были рядом – скованы цепями, прикованы к стене, Миоци и Каэрэ.

– Ты – сын Запада? – спросил белогорец.

– Сынов Запада нет. Это глупость и ложь, – ответил Каэрэ.

– Прости меня за все зло, что я причинил тебе, Каэрэ, – просто сказал белогорец. – Ты – благородный человек. А я пошел на поводу у предрассудков и глупой молвы.

– Главное, что мы умрем рядом – как того и хотела Сашиа. Ее сердце раздиралось оттого, что ты так одинок всю жизнь. И ее дружба не могла заполнить эту бездну.

– Она об этом с тобой говорила?

– Да. Редкая сестра так любит своего брата. Она сумела сделать так, что ты стал мне как брат. И я прощаю тебе все несправедливости – по закону братской любви. Мы умрем вместе, Аирэи. Эалиэ! Так говорю я тебе. И это – благородная смерть.

– Да, воистину, Каэрэ, ты говоришь, как белогорец! Смерть рядом с другим – смерть благородная, как бы она ни выглядела... если кто-то решился разделить твою смерть, он лишает смерть ее жала, ее гнилых ядовитых зубов. Мы узнаем друг друга на Ладье Всесветлого, мы не забудем друг друга.

– Ладья повернута вспять, и ты это увидишь, – сказал Каэрэ.

Новый подземный толчок заставил загреметь их цепи, а под каменным полом зарокотала вода.

– Рано или поздно сюда прорвутся подземные источники, и погребут нас, – сказал Миоци.

– Подождите хоронить себя! – раздался знакомый голос.

– Игэа! – закричали оба, веря и не веря.

– Я теперь живу под землею, друзья мои, – говорил полушутя-полусерьезно врач-фроуэрец, потряхивая целой связкой ключей. – После того, как меня завалило в Ладье, большинство считает меня умершим, и я брожу по подземным переходам. Нет ничего проще, оказывается, чем придти к вам... конечно, я очень боялся, что вас казнят публично, но Табунщик милостив, и вы живы.

– Что с Сашиа?

– Она жива на Башне – более я ничего не знаю. Как только я расправляюсь с вашими замками, мы пойдем к ней – и ничто нас не удержит. Сашиа будет жить, и осмелишься ли ты спорить с нами, о жрец Всесветлого?

Сашиа.

Взор ее тонул в далях, открывающихся ей. Воды, воды, воды вытекали наружу, разрушая сухую землю, раскачивая Башню, покрывая собою Тэ-ан. Воды Великого Табунщика вырвались – и люди поспешно искали лодки на своих чердаках, а кто не держал их там из страха перед сокунами и указами Нэшиа, спешно связывали плоты. Вода поднималась все выше и выше, и улицы стали реками.

А по лагерю врага у водопада Аир, где сияла вечная радуга, шел воевода Зарэо и с ним был Игъаар, и его оруженосец, фроуэрец Рараэ.

– Мы хотим видеть Нилшоцэа, – сказал Зарэо – и молчание было ему ответом. Палатки были пусты, а воины сокуны лежали мертвые – убитые не оружием войны, а словно пораженные эпидемией, передающейся через ядовитые воды.

– Сыны Запада убивают всех, когда понимают, что их время прошло, – проговорил Игъаар.

– Сынов Запада нет. А есть лишь скверные люди, – сурово ответил Зарэо царевичу.

И они вошли в палатку предводителя войска.

На троне правителя Аэолы и Фроуэро – переносном, позолоченном троне, на котором Игъаар привык видеть своего отца – сидел Нилшоцэа. Он молча смотрел на вошедших.

– Сложите оружие, – тихо сказал он. – И тогда мы будем говорить, и вы останетесь живы.

– Ты проиграл, Нилшоцэа, ответил Игъаар. – И ты – убийца правителя Фроуэро.

– Твой отец много кого уложил с помощью яда Уурта, – сказал Нилшоцэа.

Игъаар промолчал.

Нилшоцэа сошел с трона и подошел к гостям.

– Вы окружены, – с улыбкой сказал он. – Вы думали, вы вошли в стан мертвых? Здесь все – живы!

У входа выросли фигуры сокунов.

– Бросайте оружие, Зарэо и Игъаар, и будем договариваться, – сказал Нилшоцэа, после того, как воевода и царевич опустили на землю кинжалы. Сокуны стояли за их спинами, не шелохнувшись.

– Во-первых, мы подписываем с вами договор, в котором я становлюсь правителем Аэолы, Фроуэро и островов Соэтамо, и всего, что под дымкой моря, – начал Нилшоцэа. Лицо его отражало неверный свет светильников и казалось каким-то перекошенным.

...Еще один – предпоследний – узел развязался на поясе Сашиа – Башня качнулась, словно детская игрушка, которую строят из отточенных камешков на берегу моря в жаркий погожий день.

– Сашиа! – кричали снизу, – Сашиа! – Сейчас мы придем к тебе на помощь!

Но новые потоки отрезали Башню от города, и пробиться к ней было невозможно, хотя Нээ и сыновья Гриаэ яростно работали веслами.

– Подвал! – кричала Сашиа. – Они в подвале! Освободите их!

Но из-за рева воды уже никто ее не слышал. И она взяла флейту – чтобы играть, но и флейта не могла превозмочь шум стремящейся из-под земли воды. И она увидела, как Нилшоцэа говорит – одними губами:

– А потом вы все поклонитесь Уурту. А тебя, Игъаар, я принесу ему в жертву. Это выкуп за жизнь твоих детей, Зарэо!

И тут Нилшоцэа странно повернул голову, как будто в судороге хотел посмотреть, что у него внизу за левым плечом и рухнул на землю. А из-за трона вышел человек в черном облегающем костюме.

– Ох, глупец Нилшоцэа, – проговорил он. – Приветствую тебя, Зарэо, и тебя, благородный Игъаар. Не смог этот несчастный понять мудрости... удел его – яд и темная ладья...

Он вздохнул и воздел вверх руки, намазанные то ли кровью, то ли свеклой:

– Я сам – великий Уурт Темноогненный. И я принимаю ваше поклонение.

И тогда Зарэо выхватил меч с правого бедра у левши Рараэ и пронзил Эррэ насквозь. Тот даже ничего не успел сказать – кровь, темная и густая заливала древний воинский трон царей, а Игъаар, Зарэо и Рараэ прорывались через ряды сокунов, обращая их в бегство.

– С безумием сынов Запада покончено, – сказал Зарэо. – Готовьте лодки – плывем к Тэ-ану. Мы еще можем успеть.

– Гроза собирается, о воевода, – сказал Игъаар, и это были его последние слова, потому что неслыханные удары грома прокатились над Аир.

...И вода была им уже до колен. Игэа, мокрый от воды и от пота, повторял:

– Нет, не может быть. Я всегда находил выход – всегда справлялся. Надо зажать второй ключ зубами... неважно, что у меня нет руки...

Ключи и отмычки, наконец, выпали из пальцев его левой руки, и его бессильная правая рука не смогла схватить их. Они упали глубоко на мутное дно зловонной воды подвала и пропали навек. И в бессилии Игэа заплакал.

– О, Игэа, – прошептал Миоци.

– Не плачь, – просто сказал Каэрэ. – Это уже не важно. Теперь уходи, пока для тебя еще есть выход.

– Я останусь с вами, – вдруг, резко выпрямившись, сказал фроуэрец. – Эалиэ! Мой сын должен знать, что его отец умер благородной смертью белогорца. Мои сыновья... и Лэла... и Аэй... и Огаэ...

– Уходи, пока еще можно спастись, Игэа, – умоляюще попросил Миоци.

– Нет, я остаюсь. Я не могу уйти. Я преломлял хлеб Тису и пускал по кругу Его Чашу. Мне теперь надо сделать то самое, что это означает. И я останусь с вами, моими друзьями – и вместе мы увидим, что Ладья повернута вспять.

И тогда заплакал Миоци и прослезился Каэрэ, а Игэа, стоя по пояс в воде рядом с ними, положил свою правую, мертвую руку на плечо Миоци, а другой, живой, обнял Каэрэ, и пока он делал это, вода дошла им до груди. И правая рука Игэа стала сползать с плеча Аирэи – и тогда он схватил ее изо всех сил зубами за плечо, так, что потекла кровь.

И земля качнулась, и вода прибыла – и стала им по шею.

– Эалиэ! – воскликнул Миоци, – и это было его последним словом – измученный, он потерял сознание.

– О, Табунщик, откройся ему! – проговорил, плача, Игэа. – Каэрэ! Каэрэ!

– Он откроется, его дело спасать, – сказал Каэрэ, отплевывая воду. – Эалиэ, Игэа!

И Игэа запел:

Сила Его

во вселенной простерлась,

словно начертание последней буквы

древнего алфавита

Аэолы и Фроуэро.

Сила Его держит весь мир,

Сила Его не изнемогает.

О Ты, Сильный -

что взывают к Тебе: «восстань!»?

Ведь воистину восстал Ты,

повернул вспять Ладью,

натянул Лук над водопадом Аир.

Пришел и не скрылся,

и не прятался Ты от зовущих Тебя,

открылся любящим Тебя,

возвеселил ищущих Тебя.

О Ты, Сильный -

воссиял ты

воистину!