Текст книги "Жеребята (СИ)"

Автор книги: Ольга Шульчева-Джарман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

– Подруги, они что – только завидуют, только сглазить да дорожку перебежать могут... Надо одной, правильно, доченька. Я уж помогу, ты мне покажи, кто тебе люб – будешь с ним! Я смогу.

– Правда? – спросила Раогай. – Вы знаете такой приворот?

– Я и без приворота... Знаю, конечно, знаю... Только скажи мне – кто тебе мил! В праздник Фериана все возможно. Будешь ты с возлюбленным твоим, как Фериан с сестрой своей возлюбленной Анай.

– Когда? – Раогай схватила старуху за рукав.

– Скоро, скоро... ты сейчас ступай к корзинам, а после плача – в хоровод, а я подле буду. Как увидишь милого твоего, махни мне – я туточки, у ограды стоять буду, у корзин. Тут я и помогу...

– Вы, правда, можете приворожить? И этот человек меня полюбит? И женится?

– Женится, женится... Брак великий совершится, как у Фериана и Анай! Не сомневайся! – закивала старуха, алчно поблескивая глазами-бусинками из-под темного покрывала. – Ишь ты какая... уже взрослая девушка... и в первый раз... поди ты... пойду скажу ли-шо-Лоо, -пробормотала она.

Раогай не услышала ее.

...Служительницы в черных покрывалах уже выставляли корзины на полуденное солнце. Наконец, двор стал похожим на огромный луг. Девушки, совсем юные, ровесницы Раогай и даже моложе, опустились на колени на землю. Их головы и плечи одевали белые покрывала без вышивок. Взрослые женщины, по самые глаза укрытые серыми покрывалами, тоже опустились на колени. Они стояли отдельно от девушек, перед каждой была корзина с нежной весенней зеленью – их заботливо выращивали накануне праздника. Раогай не сама готовила свою корзину, сажая весенние травы и цветы в лучший отборный чернозем, – она купила ее корзину по дороге в храм. Она готовилась к своему походу на праздник тайком от всех.

На всем огромном дворе установилась мертвая тишина. Казалось, затих даже ветер. Так продолжалось очень долго. У Раогай заныли колени и плечи, хотя она была выносливой и сильной. Ей стало не по себе. Отчего-то вдруг дочери воеводы Зарэо захотелось оказаться в хижине старушки Лаоэй. "Я давно не навещала бабушку Лаоэй", – подумала Раогай. "А она в своем последнем письме просила меня придти". Девушка вздохнула и уставилась на свою корзину.

– Ты – в первый раз? – спросила ее взрослая девушка, вернее, молодая женщина – судя по покрывалу.

– Да, – вызывающе проговорила дочь воеводы.

– И тебе мать не объяснила, что ты должна выучить наизусть гимны Фериану и Анай? И отпустила тебя одну? – округлила молодица и без того круглые, как у голубя, глаза.

– Моя мать давно умерла, – ответила кратко Раогай.

– Понятно все, – протянула ее соседка. – Ты хоть знаешь, что сейчас происходит?

Не дождавшись ответа, она пояснила:

– Фериан пришел к власти и стал царем все земли. Как-то он устроил пир. И на пир пришел его брат, Нипээр. Он сам хотел царить над землей и начал сражаться с Ферианом и поразил его. Сейчас Фериан умирает.

Она указала на зелень в корзине. Стебли молодой травы уже поникли.

– Супруга Фериана, Анай, ищет его. Она обладает силой волшебства, и может исцелить его. Но когда она находит своего супруга, он уже мертв. И все женщины и девушки здесь начнут великий плач Анай. А потом Анай оживит своего супруга и снова вступит с ним в брак. Это и есть то, для чего ты сюда пришла, да? Это тайное общение с богами, оно дает силу и здоровье, и крепость в родах, и много детей. Фериан и Анай благословляют чрево всякой девушки.

– Как это? – растерянно спросила Раогай.

– Ой, не притворяйся ты, будто не знаешь ничего, – фыркнула ее соседка, презрительно взглянув на нее. – Сразу видно, ты из семьи, где почитают Всесветлого. Ханжи! Сюда-то зачем тогда приходите, раз наши тайны презираете? Хотя сейчас за деньги жрецы все продадут, даже нечестивым шу-эновцам!

Она гневно засопела и отошла куда-то в сторону со своей золоченой корзинкой.

Раогай ощутила прилив непонятного, липкого страха – словно летняя жара сменилась жесткой стужей. Солнце палило нещадно – земля в корзине уже высохла и потрескалась, а тонкие стебли травы бессильно упали на серую пыль.

Вдруг, словно по чьему-то невидимому знаку, все девушки и женщины сорвали с себя покрывала – их распущенные косы упали до земли – и подняли дикий, страшный вой, переходящий в стон. Они пели, или, как показалось Раогай, выли какой-то гимн – но слов она не могла разобрать, как ни старалась, и от этого страх все более и более наполнял ее душу. Этот страх был бесформенным и огромным, проникающий во все суставы и внутренности.

Вдруг все снова смолкло.

В тишине Раогай ясно услышала недовольный старческий шепот:

– Раньше, когда я девушкой впервые сюда пришла, плач был три дня, теперь сократили, безбожники. Чтоб побыстрее да поскорее. Вот и не рожают так много, как в былые времена. А в Энниоэ все по-прежнему, там набожный главный жрец, блюдет все, что полагается, держит древнюю веру, это у нас – все не так ...

Раогай захотелось уйти, но было уже поздно. Раздались звуки свирелей и тимпанов, наполняя воздух звоном. Девушки внезапно вскочили на ноги и, в едином порыве схватившись за руки, двинулись, подпрыгивая, по украшенному цветами и ветками деревьев двору храма. Рыдания сменились диким, безбрежным ликованием – еще более страшным и гулким, пение отражалось от стен и башенок. Веселые девушки в пестрых нарядах с лентами в волосах с неестественно расширенными зрачками и алыми губами протянули руки к Раогай и схватили ее, сорвав с ее головы покрывало, закружив ее в хороводе, топча десятки покрывал, сброшенных в день брака Фериана и Анай на белые известняковые плиты внутреннего двора храма...

Хоровод

– Ты уже не сможешь забрать ее из священного хоровода, Игэа! – усмехнулся ли-шо-Лоо. – Посмотри – ее оттеснили в самую середину! Она почти под священными деревьями! Они теперь будут уходить все дальше и дальше в рощу Анай. Там их ждут их юные ферианы. Ах, хотел бы я тоже порезвиться с ними – но стар, стар... А тебе еще можно было бы!

– Я уже сказал тебе, Лоо – эта девочка – из семьи, почитающей Всесветлого, и на земле храма Фериана она находится под моей опекой, – резко ответил Игэа. – Ей не место в хороводе. Пошли стражу – пусть приведет ее сюда.

– Девочка сама выбрала этот хоровод, – хмыкнул Лоо. – Ты не отец ей, чтобы блюсти ее целомудрие. Или она помолвлена с тобой? Тогда ты все равно не успеешь поймать ее в хороводе.

– Девочка эта – дурочка из благородной семьи! – крикнул Игэа. – Она не знает, что за вещи здесь творятся на священных браках. А ты – старый облезлый пес, Лоо!

– Куда ты? – испуганно вскрикнул тот. – Куда ты, Игэа?! Разобьешься! Игэа! Вернись!

Но белогорец уже прыжками бежал по внутренней стене храма, догоняя хоровод. По дороге он сорвал какую-то веревку, отшвырнул гирлянды из цветов и вышитых тряпочек и зубами затянул на ней петлю. Сверху ему была видна Раогай, беспомощная, обессиленная борьбой с подружками, которые тянули ее к встречному хороводу молодых жрецов.

– Раогай! – крикнул он. Она подняла голову, глядя вверх, на стену, через растрепанные, падающие на глаза волосы – взгляд ее был полон страха.

Белогорец бросил веревку – она зацепилась за толстый сук дерева.

– Если бы Уурт не отнял у этого парня правую руку, он был бы великим воином, – восхищенно покачал головой пожилой стражник, стоящий позади обомлевшего Лоо. – Если он такие штуки проделывает одной рукой.

– Ли-шо-шутииком был бы, да, – сказал его собеседник. – Получше самого Миоци.

– Тише ты!

– Что – тише? Миоци не пришел на праздник. Это ему претит. Отказался. Он шу-эновец до мозга костей.

Игэа уже стоял на земле, разорвав девичий хоровод, и крепко держа Раогай левой рукой. Молодые жрецы, что-то крича, бежали из рощи. Девушки бросились врассыпную, но юноши легко их догоняли – это была священная погоня, часть праздника брака богов.

Кто-то из непонятливых жрецов попытался увлечь Раогай с собой, но с воплями упал на землю, с невыразимым удивлением глядя на однорукого защитника перепуганной рыжеволосой девушки.

– Он – белогорец! – закричал кто-то. – Не подходи! Убьет!

...А Игэа уже схватил Раогай в охапку и тащил ее прочь. У нее подкашивались ноги. Она не в силах была ничего произнести, только открывала пересохший от бега рот, чтобы судорожно вдохнуть воздух.

– Стража... – сумела в ужасе вымолвить она, когда они приблизились к внутренним воротам, из которого хоровод двинулся в рощу. – Ли-Игэа! Не отдавайте меня им!

– Успокойся, дитя мое, – проговорил Игэа, тоже задыхаясь от бега. – Их послал Лоо мне на помощь. Они не сделают нам ничего дурного.

Храмовые стражники почтительно поклонились Игэа.

– Вы – истинный белогорец, ли-Игэа, – сказал один из них.

– Несомненно. У меня есть священное белогорское полотно, которое я расстилаю при молитве, – резкл сказал Игэа, и добавил: – Проводите нас в мои комнаты и пришлите мне посыльного, бумагу и чернила. Я срочно должен вызвать отца этой девушки, чтобы он забрал ее домой.

Стражники переглянулись. К Игэа и Раогай уже подходил сам Лоо.

– Ты был великолепен, Игэа! – сказал он по-фроуэрски, с ударением на первый слог.

– Вели, чтобы мне в комнату подали успокоительных настоек, – ответил Игэа.– И пусть принесут приличное покрывало.

Старший брат

– Это самая великая глупость из всех, которые ты когда-либо делала, Раогай!

Дочь Зарэо сидела рядом с Игэа, уткнувшись в его плечо и судорожно всхлипывая. Ее зубы отбивали громкую дробь по глиняной чашке с узором из виноградных листьев, из которой Игэа поил ее знаменитым фроуэрским успокоительным настоем под названием "Двенадцать ночных трав".

– Разве ты не знала, что неприлично ходить на эти праздники, дитя мое? – продолжал Игэа.

– Я... – она задохнулась рыданиями и не смогла ничего вымолвить.

– Ну же, ну... – Игэа ласково гладил ее по волосам. – Все хорошо, что хорошо кончается. – Глупая. Зачем же ты пришла сюда?

– Я... я скажу вам, ли-Игэа... не смейтесь... я люблю одного человека...

– О Небо! – вырвалось у Игэа. – Продолжай, дитя мое, – сказал он, стараясь казаться спокойным.

– Я думала, что здесь знают... ну, привороты, заклинания... чтобы он меня заметил... а то он же совсем на меня не смотрит...

– Так ты не к нему сюда пришла? – облегченно вздохнул Игэа. – Привороты – это глупости все. Любовь нельзя наколдовать.

– Я не знала, ли-Игэа, я не знала, что здесь будет такой хоровод и все такое... Здесь, оказывается, есть девушки, которые уже много раз здесь были... Они мне рассказывали такое...

– Здесь много чего есть, – сумрачно заметил Игэа. – И тебе не надо было совершенно про это узнавать.

– Вы – самый лучший друг, ли-Игэа! – продолжала Раогай, то смеясь, то плача. – Вы такой... такой... я вас больше всех папиных друзей люблю... Вы – самый лучший!

– Ну, хорошо, хорошо... Я ведь тебя еще малышкой помню... ах, дитя, дитя... глупая ты, глупая девчонка... Как же зовут этого героя, которого ты хотела приворожить? Готов спорить, он того не стоит.

– Ли-Игэа, – шепотом поговорила Раогай. – Ли-Игэа, миленький, хороший, я скажу вам – только вам одному! Но вы никому не говорите, даже Аэй. А папе вообще не говорите – поклянитесь, хорошо?

– Да, – серьезно ответил Игэа. – Клянусь.

– У вас ведь тоже дочка, вы должны понимать... вдруг она тоже влюбится, как я...

– Когда она влюбится, я попрошу тебя помочь мне и поговорить с ней, Раогай, – сказал Игэа. – Меня она слушаться, конечно, уже не будет. А ты будешь уже взрослая совсем, и Лэла поверит скорее тебе, чем старому глупому отцу. И у тебя будут маленькие детки – сыновья и дочки того человека, которого ты любишь,

– Правда? Правда, ли Игэа? – Раогай бросилась ему на шею и расцеловала. – Вы точно это знаете?

– Знаю точно, – улыбнулся Игэа. – Я же белогорец. Меня научили в Белых горах всяким разным тайнам...

– ... и всяким разным штукам! Все ахнули, когда вы меня спасли!

– Ахнули? – засмеялся Игэа. – Нас, действительно, многому полезному научили в Белых горах. Аирэи может еще и не такое...

Раогай вспыхнула.

– Дитя мое, – Игэа пристально посмотрел ей в глаза. – Дитя мое!

Она спрятала лицо на его груди и разрыдалась, как ребенок.

– Моя милая Раогай, – Игэа прижал ее к себе. – Бедная, бедная...

– Вы поняли? Вы все поняли? – спрашивала она сквозь слезы.

– Понял, понял – почти все понял... насколько белогорец может понять юную девушку...

– Как жаль, что вы – не мой брат! – проговорила Раогай. – Как бы я хотела, чтобы вы были моим братом, ли-Игэа!

– Я староват для брата, – рассмеялся Игэа. – Пусть я буду дядей. А вот и твой отец прислал нам закрытые носилки, как я и просил, – сказал он, выглядывая в окно. – Прекрасно. Накинь вот это покрывало, дитя мое. Не надо, чтобы тебя видели здесь лишний раз.

– Отец убьет меня, – вымолвила Раогай из-под нежно-бирюзового покрывала.

– Я поговорю с ним. Не бойся, – подбодрил ее Игэа.

Сокол на скале

Когда отшумела буря отцовского гнева и прятавшаяся в спальне Раогай рискнула выйти в гостиную, она увидела, что Раогаэ и Игэа сидят рядом и о чем-то увлеченно разговаривают.

– А, сестрица! – сказал Раогаэ. – Отец так тебя и не выдрал, хоть все время и обещает.

– Неужели ты бы порадовался этому, мой мальчик? – с укором спросил Игэа.

– Нет, я шучу, – ответил Раогаэ. – Девчонок драть без толку. Так папа говорит. Так вы научите меня завтра этим всем приемам белогорским?

– За один день не научу, – ответил Игэа, улыбаясь. – Но, пожалуй, можно начать.

– И меня тоже, ли-Игэа! – воскликнула Раогай.

Игэа хмыкнул.

– Вдруг мне придется защищаться! – настаивала Раогай.

– От жрецов Фериана, – тихонько добавил брат.

– Перестань, Раогаэ, – строго прервал его Игэа.

– Я теперь понимаю, почему вы не жрец Фериана... – вдруг сказала Раогай, сядясь к огню рядом с ними – ночи были холодные. – Вы совсем по-другому богам служите.

– Будто ты не видела этого раньше, сестрица! – возмутился Раогаэ.

– Но вы же... вы же – фроуэрец, дядя Игэа! – продолжая смотреть в его голубые глаза, произнесла дочь Зарэо. – И светловолосый. Они же темноволосые все. И Фериану служат. И вы тоже ему посвящены. Как же это так?

– Как же это так? – эхом отозвался Раогаэ. Сестра осмелилась задать тот вопрос, что никогда не решался задавать он. – И они не любят вас, дядя Игэа!

Игэа молчал долго, прежде чем нашел слова.

– Есть два разных Фериана, – сказал он, задумчиво вороша угли в очаге. – Один – тот, кому поклонялись древние жители Фроуэро. И второй – его лживый двойник, которому водят хороводы в эти дни...

Он снова смолк.

– Но тайный рассказ о смерти и воскрешении Фериана – Фар-ианн зовется он на языке Фроуэро – не забыт.

Дети вздрогнули от неожиданных раскатов чужой гортанной и твердой речи, прозвучавших в имени, произнесенном Игэа. Но он снова продолжил говорить по-аэольски и гортанная твердость стали лишь забавным и привычным акцентом старого друга воеводы Зарэо.

– Фар-ианн, царь земли, убит на пиру своим братом, вероломным Нипээром – Нипээр по древне-фроуэрски означает "смерть", "засуха", "суховей из пустыни". Нипээр прячет его тело далеко в болотах, но его находит у реки Альсиач сестра и супруга Фар-ианна Анай. Она оплакивает его три дня и рождает от умершего Фар-ианна чудесным образом младенца-сына Гаррэон-ну, который побеждает Нипээра... Да... И Фар-ианн снова жив, он воссиял силой своего сына, Гаррэон-ну, и он – первый из сияющих, – Игэа говорил, все убыстряя и убыстряя свою речь, из-за акцента дети с трудом понимали его. – Потому что рожденный от умершего Фар-ианна – изначально был силой самого Великого Уснувшего. Когда о нем говорится, как о Силе Уснувшего, то в текстах изображается сокол на скале. А когда о младенце-Гаррэон-ну – то изображается сокол, у которого отнялись ноги, сокол, чья грудь прижата к земле... И хороводы водили не так... совсем не так все было... Гаррэон-ну – и есть Оживитель-Игъиор... это гнусная выдумка Уурта – то, что происходит сейчас в новых храмах Фар-ианна Пробужденного и Просиявшего, да!

Игэа почти вскрикнул на последнем слове, потом сгорбился, вороша угли, и замолчал.

– Впрочем, вряд ли вы что-то поняли, – вдруг резко сказал он и встал, направившись к выходу.

– Дядя Игэа! Вы обиделись? Простите нас! Не уходите! – закричали хором брат и сестра.

– Уже ночь. Пора спать, – ответил тот.

Сашиа и Аэй

Аэй спрыгнула с седла и весело бросила поводья конюшему.

– Я приехала навестить мкэн Сашиа, – сказала она, поправляя сбившееся на затылок покрывало и поспешно убирая под него свою черную растрепанную косу.

Раб воеводы Зарэо, поприветствовав жену врача Игэа, с почтением и удивлением принял поводья ее игреневой лошади.

– Ключница проводит вас, мкэн Аэй, – сказал он с поклоном.

К ним подошла рабыня в темном покрывале и уже хотела было взять корзинку из рук Аэй.

– Нет-нет, голубушка, я сама справлюсь, – отказалась она. – Как себя чувствует мкэн Сашиа? Скучает? – быстро спросила она у ключницы.

– Грустит... – ответила она, сопровождая ее к главному входу в господский дом.

– Послушай, голубушка, а нельзя ли пройти через людскую? – Аэй вложила монету в руку своей спутницы. – Я не хочу обращать внимание молодой мкэн Раогай на свой приход.

Рабыня понимающе кивнула, пряча серебро в пояс.

Они прошли посреди цветущих роз и магнолий, обошли дом со стороны кухни и поднялись на третий этаж по скрипучей лестнице.

– Вот сюда, – ключница указала на раздвижную дверь из тростника и громко позвала:

– Мкэн Сашиа! К вам пришли гости!

Аэй, не дождавшись ответа, стремительно вошла, почти вбежала, в комнату.

– Сашиа! Девочка моя!

Сашиа выронила свое вышивание и вскочила на ноги.

– Аэй! Мкэн Аэй!

Аэй заключила ее в объятия, расцеловала, и девушка в ответ обвила руками ее шею.

– Дитя мое! Как ты? Как тебе здесь живется? – ласково заговорила Аэй, но обернулась к рабыне: – А ты, голубушка, ступай, – она дала ей еще одну монетку, – да тихо, не потревожь молодую мкэн Раогай.

Рабыня снова понимающе кивнула и удалилась.

– Сашиа, Сашиа! – женщина откинулась немного назад, чтобы увидеть лицо девушки. – Да ты плакала?!

– Нет, мкэн Аэй, нет... Только сейчас расплакалась – от радости, что вижу вас.

– Зови меня просто Аэй, как мы договорились еще при первой нашей встрече. Иначе я чувствую себя совсем старухой.

Аэй села прямо на циновку, скрестила ноги, стянула кожаные сандалии, прикрыла подолом разноцветной юбки малиновые бархатные шаровары, и стала развязывать полотно на корзине.

– Вот, возьми сладостей и кувшин топленого молока...дай я налью тебе в чашку... И не обманывай меня. У тебя глаза красные, давно уже плачешь...

Сашиа застенчиво улыбнулась и осторожно села рядом с ней, но не по-степному, а так, как их учили в общине Ли-Тиоэй – на пятки.

– Да сними ты покрывало – на женской половине незачем его носить! – воскликнула Аэй и сбросила свое, упавшее на пол как цветастый ворох осенних листьев.– Пей молочко, – нежно добавила она и снова поцеловала девушку, на этот раз в ухо.– Как тебе здесь? Плохо?

– Н-нет, – запинаясь, проговорила Сашиа. – Я привыкну. Если брат так решил...

– Я бы сказала твоему брату, все, что я о нем думаю! – воскликнула Аэй, но, заметив робкий протест в глазах своей юной собеседницы, продолжила уже мягче: – Он действительно считает, что тебе будет лучше в чужом доме, а не рядом с ним, после всего того, что тебе пришлось пережить под чужим кровом до этого?

– Аэй, я не знаю... Так все совпало – и то, что он увидел, как я разговаривала с Каэрэ, несмотря на его запрет.

– Его запрет? – перебила Аэй.

– Ну да – брат не велел мне видеться с Каэрэ, даже в присутствии Иэ, Тэлиай или его собственном, не говоря уже о том, чтобы ухаживать за ним. А Тэлиай... она часто просила меня ей помочь – она боялась, что совсем не умеет ухаживать за раненым, не умеет менять повязки, и еще боялась, что делает Каэрэ больно... О, Аэй! Как жестоко его пытали в тюрьме!

Сашиа закрыла лицо руками, плечи ее задрожали.

– Не плачь, не плачь, – Аэй обняла ее, положив ее голову к себе на грудь. – Самое страшное для него уже позади. Он поправляется. Раны его уже зажили, он просто очень слаб...

– Раны Каэрэ зажили? Игэа и ты творите чудеса... О, как бы я хотела увидеть его! – прошептала Сашиа.

– Придет время и увидишь... Не стоит сердить Миоци... Ты говорила, что твой брат увидел тебя рядом с Каэрэ и рассердился?

Сашиа подняла на нее полные слез глаза.

– Я еще никогда его таким не видела, Аэй.

– Он, надеюсь, не ударил тебя?– встревожилась ее собеседница.

– Нет, что ты, он никогда так не поступит. Но он был очень сердит, велел мне идти к себе, а потом... потом долго выспрашивал меня, есть ли какие-то основания для сплетен, которые ходят... в храмах города.

Здесь Сашиа перешла от всхлипов к настоящим рыданиям.

– Какие сплетни? – нахмурилась Аэй.

– Ты не понимаешь? – с трудом вымолвила Сашиа сквозь рыдания. – Я же была рабыней!

– Положим, ты не была рабыней, – ответила Аэй, наливая воду в рукомойник и снимая с деревянного крючка полотенца, на котором рука новой хозяйки этой небольшой сумрачной комнатки уже вышила золотистой нитью солнечные узоры.– Ты всегда была девой Шу-эна, которая по закону Нэшиа должна была принять посвящение Уурту и мужественно отказалась.

– Нет, я была рабыней, – Сашиа зачерпнула воду в пригоршню, но рыдания снова сотрясли ее тело, и вода расплескалась. Она больше ничего не могла сказать.

– Вот оно что! – Аэй достала из своей корзины кувшинчик с травяным настоем. – Как знала, что он тебе пригодится. Это тебя немного успокоит.

Сашиа сделала несколько прерывистых глотков. Аэй нежно омыла ей лицо, потом выплеснула воду из окна на цветы.

– Каэрэ...Каэрэ защитил меня от рабов с мельницы, – выговорила, наконец, Сашиа и продолжала уже более связно:– Он все время держал меня под своей защитой. Он сказал, что уважает то, что я служу своему богу, и что он тоже служит своему. Вот и все. Но люди говорят всякое...

– А брату своему ты говорила об этом? – серьезно спросила Аэй.

– С самого начала.

– Он поверил?

– Он сразу сказал, что поверил. А потом пошли всякие слухи...Тиики храма Шу-эна стали говорить, что, если бы на моем месте была не сестра великого жреца, то она должна была бы положить свое покрывало обратно на алтарь Шу-эна. И что сотни быков мало принести в жертву, чтобы загладить мое преступление.

– Это их мысли и воображение полны преступлениями. А ли-шо-Миоци? Что он на это говорит? – с возмущением спросила Аэй.

– Не знаю, как понять его... Я спрашивала брата– может быть, мне уже не стоит носить синее покрывало – люди могут начать судачить. Но Аирэи ответил, что совесть важнее людской молвы. И я не положила покрывало на алтарь Всесветлого, потому что совесть моя чиста.

– Аирэи послал тебя к Зарэо в наказание? – тихо спросила Аэй, качая головой.

– Нет, не то что бы в наказание, – поспешно заспорила Сашиа. – Просто так все совпало – Раогай без спроса пошла на праздник Фериана, я провинилась, а Нилшоцэа что-то сказал при всех в Иокамме. В-общем, когда ли-Зарэо попросил брата отпустить меня пожить с Раогай, чтобы она поучилась от меня, как должна вести себя скромная девица, Аирэи согласился.

– Вот как! Ли-Зарэо не слушает бабьих сплетен, а судит о людях по тому, что видит.

– Он очень добр ко мне, но сейчас он в отъезде.

– А Раогай ты часто видишь?

– Нет, она не разговаривает со мной. Отец запретил ей выходить с женской половины, и она сидит весь день, запершись в своей комнате. А служанкам она сказала, что не будет разговаривать с бывшей рабыней – это неприлично для знатной девушки.

Аэй презрительно фыркнула:

– Фу-ты, нуты! Это она-то, которую Игэа вызволил из праздничного хоровода веселых жрецов храма Фериана! Повезло ей, что он ее заметил! Если о тебе ходят слухи, то слухи ходят и о ней – причем, в отличие от тебя, она сама в них виновна!

– Она же случайно, из любопытства там оказалась.

– А ты не по своей воле попала в то злополучное имение... Знаешь, что – я не люблю сплетни, но мне давно кажется, что дочь Зарэо влюбилась в твоего брата. Поэтому она тебя терпеть не может. Глупая, избалованная девчонка!

– Раогай?! Влюбилась в Аирэи?!

Сашиа была настолько изумлена, что совсем перестала всхлипывать, и заулыбалась, как ребенок.

– Ты такая милая, когда улыбаешься! Родная моя девочка! Будь моя воля, я бы забрала тебя к себе в сей же час...Но почему же ты ничего не ешь? Ты, наверное, голодна, из-за этой несносной девчонки боишься выйти из своей комнаты?

Аэй взяла в руки ее вышивку – узор изнанки был безупречен, как бывает только у священных вышивальщиц, дев Всесветлого...

–Нет, нет, Аэй! – сказал тихо Сашиа, отвечая ей. – Здесь тихо, хорошо, я слышу, как поют птицы. Я сижу у окна, вышиваю и молюсь... Как там, в общине. Здесь лучше, чем в имении у Флай! Никто не заставляет вышивать день и ночь, я могу спать по ночам и не работать при лучине... и вышивать то, что я хочу, и петь, что мне нравится. И я уже ничего не боюсь.

Сашиа протянула руку к сладостям, и Аэй заметила, что ее запястье обмотано куском полотна.

– Сашиа! А это что такое?

– Ничего – я просто поранилась ножницами.

– Поранила правую руку? Ты же не левша! Ну-ка, покажи.

Несмотря на сопротивление девушки, Аэй осмотрела глубокую ссадину.

– Сашиа, скажи мне правду – что это? Уж не твой ли брат...

– Нет, нет! – Сашиа в тоске и негодовании отпрянула от нее. – Зачем, зачем вы все так плохо думаете об Аирэи? – вырвалось у нее.

– Нет, он достойный человек, я не думаю о нем плохо...просто он, на мой взгляд, слишком строг с тобой. Но кто поранил тебе руку?

– Это неважно, – твердо ответила Сашиа.

– Это была Раогай?! Посмотри мне в глаза! – потребовала Аэй. По растерянному взгляду девушки жена Игэа поняла, что ее догадка правильна.

– Не говори никому, Аэй, милая, прошу тебя! – взмолилась юная вышивальщица.

– Это был нож? Она что, напала на тебя?

– Нет, нет, все было не так...Она не хотела ничего такого сделать, просто...

– Просто схватила кинжал и хотела ударить им тебя, но все-таки сдержалась, и не отхватила тебе всю кисть, а оставила только эту царапину? О Небо, ну и дом! – Аэй воздела руки вверх, призывая в свидетели небо, и продолжала грозно: – А если бы ей духу хватило, она бы смогла в сердцах тебя убить! Гостью! Деву Шу-эна! Родовитая аэолка! Так фроуэрцы – то не все поступают, а их ругают на каждом углу!

Аэй сдвинула свои темные брови:

– Я скажу Иэ. Пусть он положит всему этому конец. Хватит издеваться над тобой. Тому, кто поднимает руку на дев Всесветлого, грозит суровое наказание. Если в этом доме благородные аэольцы забыли это, то мы напомним. Пусть-ка ее высекут на площади.

– Нет! Аэй, не говори, не говори никому! – Сашиа упала на колени. – Раогай не хотела меня убить, она ничего не хотела сделать мне плохого, она очень испугалась, когда увидела кровь... Я сама ее разозлила. Ее отец велел ей заниматься вышиванием, и я ей напомнила об этом. Она рассердилась на меня и сказала, что она не позволит себя учить...таким, как я. А тут, как нарочно, ее брат оставил кинжал, с которым упражнялся в метании...

Сашиа умолкла, целуя Аэй руки, но та не позволила этого делать, и прижала Сашиа к себе.

– Ох, как ее надо бы высечь! – покачала она головой.– Зарэо постоянно обещает это сделать после каждой из ее взбалмошных выходок, но дочери, в отличие от сына, он прощает все... Даже после того, как она тайком пошла на бесстыдные игрища к Фериану, он ее не наказал как следует. А когда она остригла волосы и вместо своего брата ходила на занятия с мальчиками к Миоци! Жаль, что ее обнаружили так рано – надо было, чтобы она дождалась занятий по плаванию или по борьбе, когда они раздеваются. Вот бы ей пришлось провалиться на месте от стыда!

– Аэй, я сделаю все, о чем ты ни попросишь, я буду в вечном долгу перед тобой – только никому не говори о случившемся!

– Я, так и быть, не скажу – но будь эта ссадина хоть на волос глубже, я не промолчала бы, – вздохнула Аэй.– Вот, у меня с собой есть целебное масло дерева луниэ – как оно кстати пригодилось! Дай-ка, я перевяжу твою руку, как следует. Тебе не больно сгибать кисть? Нет? Не обманываешь? – деловитол спрашивала она у Сашиа и добавила: – Эта дурочка могла перерезать тебе жилы на запястье, и что бы ты тогда делала, как бы ты жила, не имея больше возможности вышивать?

– Я не думала об этом, – просто ответила Сашиа.– Наверное, была бы, как ли-Игэа...

– Не шути так. Он – мужчина, а для мужчины всегда найдется какое-нибудь женское сердце, которое его пожалеет. А женщину жалеть некому. Скажи, много ты видела мужчин, которые бы с нежностью заботились о женщинах, потерявших свою красоту или здоровье? Только Великий Табунщик жалеет нас, потому что пришел в мир не от мужчины, а от женщины.

Аэй при этих словах благоговейно начертила на своей ладони и пахнущей маслом ладони своей юной собеседницы две пересекающиеся под прямым углом линии. Сашиа испуганно и в то же время радостно повторила этот жест.

– Не бойся – нас здесь никто не видит... Да и ли-Зарэо – не из ненавистников карисутэ, хотя сам – верный служитель Шу-эна Всесветлого.

– Аэй, но то, что ты сейчас сказала про мужчин... разве все они такие?– взволнованно вернулась к предыдущей теме их разговора вышивальщица. – Вот ли-Игэа – он разве такой?

– Игэа Игэ...– на лице Аэй появилась тень грусти, смешанной с радостью. – Ты знаешь, я влюбилась в него без памяти, когда он еще учился в Белых горах. Я увидала его, когда он искал целебные травы в долине...

Аэй набросила на свои присыпанный пеплом ранней седины волосы платок, растянула его за концы и прикрыла глаза. Ее густые темные ресницы вздрогнули.

– А ли-Игэа говорил, что он впервые увидел тебя у твоей хижины, когда его послал туда дедушка Иэ, – проговорила Сашиа.

– Игэа Игэ до сих пор так думает, – засмеялась Аэй. – Я так и не призналась ему, что влюбилась в него задолго до того, как он узнал, что я есть на белом свете... Я тоже собирала травы в той долине, и, когда увидела молодого высокого белогорца, спряталась за валуны, что принесла когда-то горная лавина. Я помню до сих пор каждый его шаг, каждый жест – как он склонялся над цветами, как внимательно рассматривал их, и, не найдя того, что искал, шел дальше. Голова его было непокрыта, и я могла различить, что у него светлые прямые волосы. Сердце мое замерло во мне – он, наверняка, будущий ли-шо-шутиик, подумала я. С такими волосами ведь и берут в первую очередь в служители Всесветлому!

– И я подумала тогда, – продолжала Аэй, – что я полюбила его на горе себе – ведь немыслимо, что происходящий из знатного рода фроуэрец, чей народ покорил наши острова Соиэнау, белогорец, который готовится к посвящению Всесветлому, когда-нибудь хоть одним взглядом удостоит полунищую сироту, девушку, которая по отцу степнячка, по матери – соэтамо...