Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Н. М. Молева
А. Г. Орлов-Чесменский
Роман

Из энциклопедического словаря. Изд. Брокгауза и Ефрона. Т. XXII. СПб., 1897

ОРЛОВ Алексей Григорьевич, граф, генерал-аншеф (1737–1808). Известный атлетическим сложением и ловкостью, Алексей Орлов сыграл в 1762 г. не менее выдающуюся роль, чем его брат Григорий; он отвез Петра III в Ропшу. В 1770 г. назначен главнокомандующим флота, посланного против Турции; под Чесмою истребил турецкий флот и тем открыл путь к завоеванию Архипелага. Острова Тенедос, Лемнос, Мителена, Парос и другие были покорены в самое короткое время; многие корабли – египетские, тунисские и др., спешившие на помощь туркам, были захвачены русскими. В 1774 г. Орлов был награжден титулом ЧЕСМЕНСКИЙ; в том же году он вышел в отставку и поселился в Москве. Соединением пород арабской и фрисландской образовал он славящуюся до сих пор породу орловских рысаков, а арабской и английской – верховую породу. Любимыми забавами его были народные гулянья, цыганское пение и кулачный бой. В 1806–1807 гг. командовал земской милицией, снаряженной почти исключительно на его средства. По словам Гельбина, Орлов оставил 5 миллионов рублей и 30 тысяч крестьян.

Нина Молева
А. Г. Орлов-Чесменский
Роман

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Орлов-Чесменский Алексей Григорьевич, граф, генерал-аншеф, командующий российским флотом в I русско-турецкой войне, участник дворцового переворота в пользу Екатерины II, похититель принцессы Елизаветы, предполагаемой дочери императрицы Елизаветы Петровны (княжны Таракановой).

Орлова-Чесменская Анна Алексеевна (Аннушка), графиня, его единственная дочь.

Его братья:

Орлов Владимир Григорьевич, граф, директор Российской Академии наук, переводчик, автор «Записок».

Орлов Григорий Григорьевич, граф, князь Римской империи, генерал-директор инженеров, генерал-аншеф и генерал-фельдцейхмейстер, морганатический супруг Екатерины II.

Орлов Иван Григорьевич, граф, капитан Преображенского полка.

Орлов Федор Григорьевич, граф, обер-прокурор Сената, участник Семилетней и Турецкой войн, Чесменского сражения.

Орлова Лукерья Ивановна, бежецкая помещица, их мать.

Зиновьев Николай Иванович, брат матери Орловых.

Зиновьев Василий Николаевич, двоюродный брат Орловых, шурин Григория Григорьевича, известный франкмасон и мартинист, литератор, автор «Журнала путешествия по Германии, Италии, Франции и Англии».

Протасова Анна Степановна, двоюродная племянница Орловых, графиня, доверенная камер-фрейлина Екатерины II.

Акулина Анисимовна, родственница Орловых.

Ртищев Федор Петрович, сосед Орловых по бежецкому поместью.

Савелий, слуга А. Г. Орлова.

Филимон, дворецкий Г. Г. Орлова.

Сослуживцы А. Г. Орлова:

Пассек Петр Богданович, участник дворцового переворота 1762 г.

Бредихин Сергей Александрович, капитан-поручик Преображенского полка, участник дворцового переворота 1762 г.

Болотов Андрей Тимофеевич, тульский помещик, автор «Записок».

Шверин Иоганн, фон, генерал русской армии в Прибалтике.

Барятинский Иван Сергеевич, князь, флигель-адъютант Петра III, генерал-поручик, русский посланник в Париже.

Барятинская Екатерина Петровна, урожденная принцесса Голштейн-Бекская, княгиня, его жена.

Елизавета Петровна, императрица Всероссийская, дочь Петра I, родная тетка императора Петра III.

Ее приближенные:

Разумовский Алексей Григорьевич, граф, ее морганатический супруг.

Разумовский Кирилл Григорьевич, граф, брат Алексея Григорьевича, президент Российской Академии наук.

Шувалов Иван Иванович, морганатический супруг императрицы.

Шубин Алексей Яковлевич, фаворит императрицы.

Шувалова Мавра Егоровна, ближайшая подруга императрицы, графиня.

Лесток Иоганн Герман, лейб-медик.

Бестужев-Рюмин Алексей Петрович, граф, канцлер, выдающийся дипломат и государственный деятель.

Миних Бурхгард Христофор, фельдмаршал, видный государственный деятель, строитель системы каналов и гаваней на Балтике.

Георг Голштинский, герцог, на русской службе.

Воронцов Михаил Илларионович, граф, канцлер, дипломат, государственный деятель.

Воронцова Анна Михайловна, единственная дочь канцлера, в супружестве графиня Строганова.

Голицын Федор Николаевич, князь, шурин И. И. Шувалова.

Василий, камердинер Елизаветы Петровны.

Федот, камердинер И. И. Шувалова.

Петр III Федорович, император Всероссийский, сын старшей дочери Петра I Анны Петровны, племянник Елизаветы Петровны, супруг Екатерины II, отец Павла I Петровича.

Его приближенные:

Воронцова Елизавета Романовна, графиня, дочь канцлера, морганатическая супруга императора, в замужестве Полонская.

Воронцова Анна Карловна, графиня, супруга канцлера, двоюродная сестра императрицы Елизаветы Петровны.

Гудович Александр Васильевич, адъютант Петра III.

Карнович Семен Ефимович, граф, камердинер Петра III.

Нарышкин Иван Александрович, приближенный Петра III.

Екатерина II Алексеевна, императрица Всероссийская, супруга Петра III, мать императора Павла I.

Ее окружение:

Перекусихина Марья Саввишна, доверенная горничная.

Бецкой Иван Иванович, президент Академии художеств.

Панин Никита Иванович, граф, государственный деятель, воспитатель Павла I, родственник Е. Р. Дашковой.

Панин Петр Иванович, граф, его брат, государственный деятель, родственник Е. Р. Дашковой.

Дашкова Екатерина Романовна, урожденная Воронцова, княгиня. Директор Императорской Российской Академии наук, основатель и первый президент Академии Российской словесности.

Бэтс Мэри (Марта), ирландка, друг Е. Р. Дашковой.

Еремей, слуга Дашковой.

Трубецкой Никита Юрьевич, генерал-фельдмаршал, президент Военной коллегии, генерал-прокурор Сената, друг и покровитель многих современных ему литераторов.

Шешковский Степан Иванович, обер-секретарь Тайной Экспедиции при Сенате, доверенное лицо Екатерины II.

Архаров Николай Петрович, московский обер-полицмейстер, в дальнейшем московский губернатор и генерал-губернатор Петербурга.

Талызин Иван Лукьянович, вице-адмирал, сторонник Екатерины II в дворцовом перевороте 1762 г.

Талызин Александр Федорович, подпоручик.

Голицын Александр Михайлович, вице-канцлер, обер-камергер.

Строганов Александр Сергеевич, президент Академии художеств.

Репнин Николай Васильевич, генерал-фельдмаршал, выдающийся военачальник, участник всех войн, которые вела при его жизни Россия.

Волконский Михаил Никитич, князь, генерал-аншеф, одаренный военачальник.

Нарышкин Семен Кириллович, генерал-аншеф и обер-егермейстер, гофмаршал при Петре III.

Безбородко Александр Андреевич, князь Российской империи, канцлер.

Ефим, доверенный слуга его.

Прозоровский Александр Александрович, генерал-фельдмаршал, главнокомандующий в Москве и сенатор.

Васильчиков Александр Семенович, фаворит Екатерины II.

Ашбе Карл, городской врач Москвы.

Катерина Ивановна, горничная Екатерины II.

Павел I Петрович, император Всероссийский.

Мария Федоровна, императрица, его супруга.

Нелидова Екатерина Ивановна, фрейлина, близкий друг Павла I.

Плещеев Сергей Иванович, придворный Павла I в бытность его великим князем.

Елизавета («княжна Тараканова», «российская княжна»), носившая в Европе имя принцессы Всероссийской.

Ганецкий Юзеф, ее капеллан.

Чарномский, член польской конфедерации.

Рокотани, аббат, доверенное лицо претендента на папский престол кардинала Альбани.

Де Рибас Осип (Джузеппе) Михайлович, государственный деятель.

Кристинек Иван, офицер российского флота.

Грейг Самуил Карлович, вице-адмирал Российского флота.

Писатели:

Богданович Ипполит Федорович, поэт.

Державин Гавриил Романович, поэт.

Капнист Василий Васильевич, поэт, драматург.

Лабзин Александр Яковлевич, литератор, масон.

Львов Николай Александрович, поэт, писатель, архитектор, инженер по горному и строительному делу.

Майков Василий Иванович, поэт.

Ломоносов Михаил Васильевич, литератор.

Сумароков Александр Петрович, поэт, драматург, один из создателей русского театра.

Теплов Григорий Николаевич, поэт, композитор, музыкант.

Хемницер Иван Иванович, поэт, баснописец.

Херасков Михаил Матвеевич, поэт, драматург.

Дидро Дени, французский философ.

Художники:

Антропов Алексей Петрович, портретист.

Левицкий Дмитрий Григорьевич, портретист.

Витберг Александр Лаврентьевич, исторический живописец, архитектор, автор первого варианта проекта храма Христа Спасителя в Москве.

Английские дипломаты:

Дик Джонс, консул в Ливорно.

Гунинг Роберт, английский министр в России.

Гамильтон, английский посол в Неаполе.

Валопол (Уолпол) Роберт, премьер-министр Великобритании в 1721–1742 гг., лидер вигов.

Вместо предисловия

На последнем пути

Снег… Который день – снег… Шуршит в заледенелых ветках. Трется о ставни. Тихой дробью припорошивает крышу катафалка. Шелестит на глазетовом покрове. Блестит в конских гривах. Вороных. Пышных. Едва не до земли.

Снег сухой. Колючий. Колеи на улице засыпает, торопится: ни впереди следа, ни позади. Пустыня ровная, белая. Не угадать, что Москва. Где заборы – грядки тянутся волнистые. Где домишкам быть – холм. Одна примета – дым из труб свечкой стоит. Среди дымков – церковь приходская. Ризоположения.

Тянется церковка к небу. Деревья на погосте раздвигает. По углам колонки беленькие. На шейках тонких – куполки малые, граненые. Говорили, других таких в городе не найти: не золоченые – серые. Жемчужные.

От Нескучного дворца поезд погребальный тронулся – колокол на колокольне ударил. Низко. Протяжно. Раз за разом. Ударит – вороны да галки тучей взовьются. Помолчал, будто слушает: гул в сугробах тонет. Последний путь… Папенькин…

Людишек, полагали, больше сбежится. Куда больше! Как-никак, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, множества орденов кавалер, должностей всяческих обладатель, для Москвы не последний человек – благодетель.

На праздники папенькины, орловские, валом сюда валили. От Нескучного до Шаболова на выездку конями хвастать вся Москва собиралась. Иные жокеями на английский манер обзаводились. Папенька в тележке да саночках ездил – сам их придумал. Легкие, подбористые, коню не помеха. За ним все повторять стали – орловские экипажи. Шубу бархатную накинет, шапку соболевую заломит, вожжи соберет, и айда. Кто там догнать мог, Алексея-то Орлова!

Огорчался, что дочку-наездницу нельзя показать: «На коне Нинушка любого кавалериста за пояс заткнет!» Да ведь пересудов не оберешься. Молвы для дочки пуще грома небесного боялся. На себя рукой махнул: «Э, там. Всякое бывало!»

Мало людей на улице. Каждый у своих ворот. Там бабы с детишками. Там старуха древняя крестится. Да что считать? Разве это по орловской чести!

Тогда увидел император Павел Петрович: с Москвой не поспоришь, от бегов орловских не отлучишь. Придумал – за Ризоположенской церковью большую площадь – ипподром расчистить. Будто на то не орловская – его императорская воля.

А от кулачных боев все отступились. Еще со времен государя Алексея Михайловича им в Москве запрет был положен – папенька и смотреть не стал. Опять к нему все молодцы сходились, стенка на стенку шли или поодиночке бились. Папенька и не думал разрешения высочайшего испрашивать: как решал – так и делал.

Дядюшка Владимир Григорьевич иной раз заикнется почтительно: «Постеречься бы вам, братец, терпение высочайшее испытывать. Грех да беда на кого не живет». Папенька в смех: «Это кто чье терпение испытывает? Кто бы сегодня на престоле-то был, кабы не мы с тобой, братец, не графы Орловы, а?»

Что народу на гулянья орловские сходилось – дым коромыслом. Сколько сюда хоров цыганских наезжало. Папенька, чтоб народ распотешить, ничего не жалел. Пусть величают громче, пусть здоровье его пьют до упаду.

Обер-полицмейстер Иван Петрович Архаров по-дружески папеньке намекнул: непорядок. Не дай Господь, до Петербурга дойдет. Папенька вскинулся: «Выбирай, Иван Петрович, с кем ты – с Петербургом или с Орловым? Они там, в Петербурге, знаешь, как скоро меняются, а граф Чесменский близехонько, да и карман его не то что казна государственная – у него и дна нет». Смирился Архаров, извинения принес, еле прощения выпросил.

Обиды папенька долго помнил. Нянька Евфимьевна сказывала – всю жизнь. Только дочке твердил: «От тебя, Нинушка, любую обиду за обиду не почту, была бы ты, милушка, здорова да счастлива. Эх, дал бы Господь единственной дочке за все богатства наши орловские радости да счастья купить…»

Вздыхал последние годы частенько, что не дал Господь братьям Орловым счастья в детях. У старшего братца Ивана Григорьевича, папеньки-сударушки, что отца им всем заменил, отродясь детей не бывало. Уж сколько невестка Елизавета Федоровна молебнов отслужила, на скольких богомольях побывала, с простыми богомольцами пыль дорожную глотала – не судьба.

Григорию Григорьевичу – тоже не судьба. Граф Алексей Григорьевич Бобринский – ин и Бог с ним. Царское дитя. Не любил его дядюшка.

Федор Григорьевич – как убрался, в дому пятерых воспитанников оставил мал мала меньше, а женат не был.

У дядюшки Владимира Григорьевича один Гришенька, так у него к России сердце не лежит – все в Европу рвется.

У папеньки – одна его Нинушка.

Господи, да что ж так долго тащимся? Ехать от Нескучного до Ризоположенской церкви всего ничего, а уж вся до костей продрогла от мыслей неотвязных скорей, чем от холода.

Спасибо, настояла одна в возке ехать. С Евфимьевной. Дядюшка Владимир Григорьевич с глаз пускать не хотел: папеньке слово дал сберечь его Нинушку. Все равно жизнь теперь переменится. Да и не хочу с дядюшкой. Самой обдумать все надо. Самой примениться.

На приходскую церковь зря согласилась. Недостойна она папеньки. Что сразу по отпевании в Отраду ехать положили, так это и Донской монастырь в той же стороне. Экой там собор Донской Божьей Матери преогромный. Певчие – заслушаешься.

И то верно, не жаловал папенька московских обителей. Хотела на бабью шерстяную ярмарку в Ивановский монастырь заехать, запретил настрого. Евфимьевна сказывала, всегда объезжал. Вся Москва толковала, будто там дочка императрицы Елизаветы Петровны век свой коротает. Мало что инокиня, так еще и обет молчания приняла – для нее одной церковь есть со своим причтом. Высочайшие особы навещать ее заезжают из Петербурга, а она молчит.

О Новоспасском монастыре и разговоров никогда в доме не бывало. Любопытно дочери гробы Романовых посмотреть, предкам царским поклониться – на все «нет». У няньки спросила, та только руками замахала: не гневи, батюшку, графинюшка, и весь сказ.

А Отраду для захоронений семейных орловских еще двадцать пять лет назад выбрали. Дядюшка Иван Григорьевич решил Григория Григорьевича там положить. Не больно-то милостива к ним Москва оказалась, так лучше пусть на «Орловщине» лежит. «Орловщиной» земли свои на речке Лопасне, что обок Оки, назвали.

У дядюшки Федора Григорьевича – Нерастанное, у дядюшки Владимира Григорьевича – Семеновское да Щеглятьево, у папеньки – Хатунь. Вот свое Семеновское дядюшка Отрадой и назвал. Вся семья у него собиралась. Дядюшка Иван Григорьевич говаривал: зачем всем чудеса городить, лучше каждому хозяйством да делом заниматься, а Орловым всегда было лучше под одной крышей собираться. Тем всю жизнь и сильны были – как пять пальцев в кулаке.

Никак приехали? Возок стал. В окошко ничего не видно. Чего-то кучера да форейторы крик подняли. Бичи хлопают. Возок назад осаживают. Евфимьевна вызвалась пойти посмотреть – графинюшке своей не разрешила.

Вернулась, лица на ней нет: постромки у катафалка запутались – как-никак шестерня. Чуть гроб графский на землю не вывернули. На повороте. Покуда с постромками да осями разбирались, гроб крепили, мальчонку колесами придавили.

Мальчонка жив ли? Евфимьевна головой трясет: доведаешься разве – народу сразу набежало, чисто нетолченая труба.

Тронулись. Мальчонке не забыть денег послать. Или родителям. Примета плохая… И то сказать, какие уж приметы на похоронах.

Графиня Наталья Григорьевна не приехала. Все думалось, поспеет, появится. Нет… Сам граф Буксгевден военными делами занят – время тревожное, военное. А может, и не посоветовал супруге бывший дядюшки Григория Григорьевича личный адъютант.

Папенька как-то раз отрезал: не подвернись под руку, когда Наталья Григорьевна по первому выпуску Смольный институт кончала, не имела бы Россия великого военачальника. Оно верно, как обвенчались, Орловы ему помогать стали. Сколько раз за него государыню просили.

Да ведь и Екатерина – от злых языков куда денешься! – будто бы Смольный для незаконной дочки придумала. Папенька видеть Наталью Григорьевну не захотел, а денег не жалел. Вот теперь не явилась. Один генерал Чесменский рядом, да недобрый он какой-то!

Приехали… Дверцу возка открывают. Прощаться пора настала. В последний раз. Папенька…

Бежецкий верх

Отпевание отошло – сразу в путь. Кучера накрепко колокольцы подвязали – не залились бы в дороге. Священник папенькины сани обошел, благословил. Пути-то всего сто верст, а сколько дней пройдет: вскачь не доедешь.

Обоз на пол-улицы растянулся. Хорошо, по Москве не ехать: один поворот и каширская дорога. Папенькина. Любимая. Летним временем – приволье. Луга. Пашни. Ветер волнами ходит. От реки прохладой тянет. За день до Острова доезжали. Папенькина воля – не выезжал бы оттуда. Коломенское хорошо, только Остров куда лучше. Под шатер по лесенке каменной, крутой-прекрутой подымешься, дух перехватывает – ширь такая, простор. Река Москва в лугах вьется. И коням славно. Папенька говорить любил: к скотине у него тяга от семьи и от мест родных – бежецких.

О давних временах у Орловых не вспоминали. Иное дело – бежецкий Верх. Нынешний Бежецк. Отсюда корни родовые тянулись. И даль наша, орловская, говаривал папенька.

Название пошло – новгородцы в те поры, когда еще Москвы и в помине не было, между собой крепко повздорили. Кто обществу подчиниться не захотел, на берега Мологи ушли, свой город поставили. Поначалу Бежичами назывался, потом уж Бежецким Верхом.

Доходили туда татары и сам хан Батый. Спорили за местные земли тверские и московские князья. Делили, переделивали. Места будто бы и небогатые – песок вперемежку с булыжником, а урожаи славные шли. Скотина особенная водилась. На высоких местах, холмистых, – рыжая, на равнинных – черная в белых пятнах. У рыжих молока поменьше, да оно погуще, у черных наоборот. Папенька и тех и других в Остров пригнал.

А разница, видно, от корелов. Их, пленных, государь Иван Грозный на бежицких землях поселил. Прижились, возвращаться на родину не стали. До сих пор на своем языке говорят, обычаи блюдут.

В Смутное время ничего от Бежецка не осталось – до тла сгорел. Государь Михаил Федорович распорядился в первый же год своего царствования город отстроить, а губным старостой назначил Орлова Владимира Лукьяновича. Прадедушку.

Владимиром Лукьяновичем гордились. Папенька толковал: губа – что нынешний уезд. Земли много и народу немало. Староста губной всеми делами судебными ведал и народ на учете держал: каждого новоприбылого в губу опрашивал. Мол, откуда да зачем прибыл, чем заниматься собрался. Порядок такой во всем Московском государстве соблюдался.

Вот только отстроили Бежецк на новом месте. А старая городская земля отошла к Орловым и к деревеньке Бежице. И герб у него появился – на серебряном поле куст малиновый с одной ягодой.

Господи, мысли какие случайные в голову лезут! А может, и не случайные… Должно же было так выйти, что перешла к Орловым земля города знаменитого. И в Хатуни тоже. Отец Василий, что в нашем Хатунском храме служит, сказывал, село это древнее-древнее. Москвы еще не было, а оно уже в Рязанское княжество входило. Промыслами славилось, торговлей.

Да это бы и Бог с ним, только до села стояло там самое что ни на есть древнее городище. На мысу речки Лопасни. Народ там селиться перестал – погост устроили. По вечерам кресты огромные, черные, словно в небе над речкой плывут. Страшно так. И торжественно. Журавли летят, непременно на погосте передыхают. И плачут. Надрывно так, словно своего провожают.

Папенька никогда на погосты не ходил, да и дочери заказывал. Это вот когда с отцом Василием ненароком удавалось на поминовение какое сходить. А сердился: у тебя, мол, грехов, графинюшка моя, нет, я же за свои сам ответ держать буду. Ты на себя их не бери – не по твоим плечикам девичьим. Только кому же, кроме дочери, за отца молитву творить.

А Остров наш великокняжеским был. И царским. Государь Иван Грозный Преображенскую церковь здесь поставил – налюбоваться не мог. Жил в тереме своего родителя, великого князя Московского Василия III. Царь Алексей Михайлович все по-своему переделал. Государев двор невиданной красоты соорудил – иностранные гости описывали: сады, двор конюшенный.

Петр Великий светлейшему князю Меншикову Остров пожаловал, а государыня Екатерина Великая – папеньке. «Со значением», сказала, – сам сколько раз пересказывал. Дом папенька свой построил. Но больше всего с конным двором возился. Все время на нем пропадал. О каждом коне всю родословную на память знал.

…В Острове ночевать было решено. Папеньку в Преображенскую церковь на ночь поставили. Панихиду отслужили. Всю ночь над ним читали. Дядюшка Владимир Григорьевич опять за уговоры: чтоб отдохнула, отвлеклась. Нет, не стану с семейством его жить. За любовь да ласку спасибо, только мне свобода нужна. С папенькой о свободе не думалось. Кажется, подумать не успеешь, уж все само делается, а так – под надзором да советом…

После кончины дядюшки Ивана Григорьевича папенька из его людей к себе Онуфрия-старика взял, что дедушке еще Григорию Ивановичу камердинером служил. Порассказать Онуфрий был мастер, да и памяти его кто бы не позавидовал.

Дедушка молодым в Москву приехал на торжества венчания государя Петра II Алексеевича. Шляхта со всей России съехалась – и столицу посмотреть, и о себе, при удобном случае, похлопотать.

Разное тогда о молодом государе толковали. В кончине царицы Екатерины Алексеевны многие сомневались. Да и царицей неохотно называли. Все известны были, как царственный супруг интригу ее с молодым амантом раскрыл. Интрига давно тянулась, а тут кто-то возьми да подскажи Петру Великому. Народ толковал – без врагов Меншикова не обошлось. Конца его фавору не было, вот и поторопили события.

Так оно вышло, что государь обо всем дознался: и о молодом аманте Вилиме Монсе, и о том, как Меншиков любовников покрывал, чтобы обоих в руках держать и свою голову спасать. О его кражах из казны дело со времен Прутского похода тянулось – все Екатерина Алексеевна мужа уговорить умела.

С Монсом государь в одночасье расправился: голову отрубил и в банке со спиритусом у постели супруги поставил, чтобы денно и нощно о грехе своем помнила. Следующий на очереди Меншиков стоял, только очередь до него не дошла. Заболел государь. В одночасье так заболел, что лекари будто бы не знали, как к нему и приступиться. От боли кричал на всю округу. Будет время, граф Лесток шепнет папеньке, что без мышьяка не обошлось. Уж очень здоров да крепок государь был. Другой бы уже давно Богу душу отдал, а он не только жил – распорядиться сумел, что престол старшей дочери отдать хочет, цесаревне Анне Петровне.

Звал дочку перед концом, чтобы при всех волю свою заявить. Не нашли Анну Петровну. Во дворце, как в лесу темном, столько часов искали, пока сознания государь не лишился, а там уж поди доказывай, чего Петр Алексеевич хотел, чего не хотел, что написал, а чего никогда и не писывал.

Дальше и вовсе чудеса начались – пропало завещание! Государь еще на смертном ложе последнего вздоха не испустил, а в соседнем покое совет пошел – кому на престол вступать. Цесаревен и звать не стали. Меншиков императрицу Екатерину Алексеевну выкрикнул. Кто ахнул, кто завещания письменного потребовал. Все напрасно: в дверях преображенцы с палашами наголо появились. Так и вступила на престол чухонка, из-под солдатской телеги вытащенная. Онуфрий иначе и не говорил, как его папенька ни унимал. Стар я, говаривал, Алексей Григорьевич, от правды бегать. Смолоду одно, а перед кончиной да страшным судом – другое. Может, правда-то мне на том свете зачтется. Папенька еще тогда закричал: «Никому еще правда не зачитывалась! Никому в ней и нужды нет!»

С Онуфрием дедушка частенько делами своими делился – отца рано потерял, кому же, как не дядьке, верить. Рассказывал, какая при императрице Екатерине I сумятица поднялась. Больно охоча государыня до молоденьких адъютантов оказалась. Ни одного пропустить не могла. Сразу по трое около нее было.

Старшую дочь – соперницу во власти – с герцогом Голштинским обвенчала да из Петербурга-то в Голштинию и выслала. О младшей, цесаревне Елизавете Петровне, и думать забыла, не то что судьбу ее устраивать. Веселилась до упаду, а кого можно деньгами старалась ублажить – чтобы не мешали веселому житью.

Так за весельем и не заметила, как Меншикову бумагу подписала – завещание. Чем светлейший ее улещил, никто не говорил, а только лишила она по завещанию обеих своих дочерей права на престол. Наследником объявила внука покойного супруга своего – сына казненного царевича Алексея Петровича.

Дедушка полагал, что убедил императрицу Меншиков конец вражде с Лопухиными, наследниками императора от первого его брака, положить. Мол, мир и лад при дворе наступят. А чтоб дочери не плакались, им очередь за внуком назначить: коли умрет бездетным.

Императрице какая разница. Одного она не приметила – условия, что Меншиков в завещании поставил: получить престол Петру II, если возьмет он в супруги одну из меншиковских дочерей. А может, и приметила, да посмеялась княжескому честолюбию, в толк того не взяла, что сама себе смертный приговор подписала. Да неужто стал бы светлейший дожидаться, когда она свой век по-Божьему кончит?

Пока императрица одного немецкого аманта с другим сравнивала, смертный ее час и подошел. Двух лет престола не грела, как преставилась. Онуфрий, видно, до слухов великий был охотник – пропускать ничего не пропускал. Повторять любил: как это на здоровье не жаловалась, в развлечениях устали не знала, а тут, конфектов меншиковских отведавши, в одночасье Богу душу отдала.

Меншиков и радости не скрывал: наконец-то! Немедленно старшую дочь с новым императором обручил. Мало ли, что он мальчишка, а она уж девица на выданье да еще и просватанная. Главное – торопиться надо было. И все равно не успел! Иные любимцы к императору подобрались, в уши ему надули, меншиковское семейство и выслали подальше. Все имущество в казну отобрали, между членами царского дома поделили. Вот тогда-то и наш Остров хозяина своего былого потерял.

Да и то сказать, тогда только диву давались: Меншиков около сына того, кого собственными руками задушил. Все знали, назначил государь Петр Алексеевич суд над нелюбимым сыном. Сенаторы судили-рядили, да вины за царевичем настоящей сыскать не могли. Пока копошились, Меншиков в каземате крепости Петропавловской и задушил царевича. Один. Никого в помощь не позвал. Ни с кем ни позору, ни благодарности царской делить не стал.

Вслух не говорили, а про себя думали: как светлейший на вчерашнего царевича смотрел, как жертву свою вспоминал, когда родную дочь за него сговаривал. Любили не любили царевича, а у новгородского дворянства праздник наступил, когда светлейшего поначалу в рязанский Раненбург, а там и в Березов отправили.

Как царевич в Москву на коронацию собрался, все дворянство в старую столицу и потянулось. Только там и разобрались, что меншиковское место пустым не осталось. Семейство Долгоруковых его заняло, да как! Братец в такое доверие к императору вошел, что тот часу без любимца пробыть не желал, спать в своей спальне укладывал. Сестрицу же тотчас с императором обручили. Какая там любовь! Молодой государь и смотреть на нее не хотел, только ради фаворита на все соглашался. Оно и братец сестрицу не жаловал, как кошка с собакой жили, да ведь известно – одно дело любимец, другое – жена законная. Ее с руки не сбросишь, а значит, и от родственников суженой не отмахнешься.

Дедушка Григорий Иванович как в древнюю столицу приехал, от слухов да разговоров голова кругом пошла. Тут бы сообразить, как на службу устроиться, да не знаешь, к кому подступаться. Все друг к другу присматриваются, все о всех доведываются.

Не успели осмотреться, не стало императора. В самый что ни на есть канун свадьбы. Кто про оспу толковал, кто про простудную горячку. Одно сразу сомнительно показалось. За несколько недель сестрицы государевой не стало, царевны Натальи Алексеевны. Любил он ее, государь Петр И, во всем слушался. Хотя погодки они были, старшей ее почитал.

Ехала царевна на празднества из Петербурга в Москву. На последнюю ночь в селе Всехсвятском остановилась, у царевны Имеретинской Дарьи Арчиловны. А к утру померла. Тоже про оспу толковали да про простудную горячку. Хоронить заторопились, чтобы коронации да свадьбе царской не мешать.

И еще об одной странности разговор шел. Была при царевне в ту ночь одна-единственная служительница Анна Крамерн. Та самая, которую одну государь Петр Великий допустил к телу задушенного царевича Алексея Петровича. Большой доверенностью при дворе пользовалась пленная шведка, да и молчать, как никто, умела. После кончины царевны ее сразу наградили щедро и подальше от столиц отослали. В Москве каждый ее имя знал.

Дедушка Григорий Иванович тогда дознавался о молодом государе. По-разному говорили, но большинство полагало: дело рук недругов Долгоруковых. Больно крепко за власть ухватились. Весь Тайный совет родней своей заполнили. А государь молод, глуп, капризен, ни в чем удержу не знал. Мальчишкой куролесил без перестачи, чего было от взрослого ожидать.

Шляхетство из Москвы и разъезжаться не стало. Решили на погребении остаться, а главное – нового монарха дождаться. Верховный Тайный совет выбором занялся да и порешил ко всеобщему недоумению просить на трон вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну. На духовную императрицы Екатерины Алексеевны и не оглянулись, о последней дочери Петра Великого и толковать не стали, будто и нет вовсе Елизаветы Петровны.

Папеньку спросили, удивился вопросу: какое ж чудо? За Елизавету Петровну гвардейцы бы выступили – поди справься с ними. А герцогиню Курляндскую с той поры, что замуж за своего пропойцу в 1710 году вышла, никто в России и не видывал. Приезжала, слов нет, маменьку навещала в Измайлове, больше денег на свой обиход курляндский вымаливала. Когда удачно, когда и нет. Все знали: обноски императрицыны носила, за каждое платьишко земно кланялась. Любомудры-то из Совета и решили такой государыней командовать. Мол, всем им обязана, так и слушаться будет. Здесь-то у нее ди сторонников, ни поддержки. Разве что немцы заступятся – с житьем своим курляндским герцогиня и язык-то родной коверкать стала, а этого людишки куда как не любят.