Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Итак, оказывается, Лопухинское дело далеко не единственное, Гарвей. Бестужев или не сумел, или не захотел по-настоящему его осмыслить. Как следует из последней депеши, существовали и другие заговоры в пользу императора Иоанна.

– Вряд ли они заслуживают вашего внимания, милорд, речь идет о нескольких человеках, не имеющих поддержки ни в придворных кругах, ни в армии.

– Как нельзя более заслуживают, Гарвей, прежде всего потому, что самим фактом своего возникновения подтверждают – императрица Елизавета не пользуется безусловной популярностью и поддержкой, как нам пытаются представить. В одном из таких заговоров, помнится, были замешаны и гвардейцы?

– Если вы имеете в виду прапорщика Преображенского полка некоего Ивашкина. Он действительно намеревался прибегнуть к радикальным мерам – убить и императрицу, и ее наследника.

– Прапорщик был один?

– Нет, в его намерении собирались принять участие сержант того же полка и камер-лакей арестованной правительницы принцессы Анны.

– Иными словами, доступ во дворец в той или иной форме был обеспечен, а для убийства, как вы сами знаете, вполне достаточно трех брави, лишь бы у них была решимость и знание обстановки. Позвольте, но среди противников Елизаветы, мне кажется, мелькнул и какой-то более высокий офицер?

– Да, подполковник Иосиф Батурин. Но его планы выглядели иначе. Резидент доносил, что он хотел уничтожить графа Алексея Разумовского и возвести на престол наследника. Самое подозрительное в этой истории, по мнению нашего корреспондента, слухи о том, что Батурин якобы передал великому князю написанную то ли на иностранном языке, то ли просто латинскими буквами записку, которая и была перехвачена.

– Иными словами, появились сторонники наследника престола.

– И их совсем не мало. По словам Бестужева, в Тайной канцелярии очень много дел об оскорбительных речах против императрицы и, прежде всего, ее фаворита. Ходят также такие разговоры, что императрица решила раздарить семейству Разумовских всю Россию, и поэтому от фаворита надо любой ценой избавляться.

– Но разве Елизавета, действительно, стала испытывать столь сильное влияние Разумовского?

– Нисколько. При дворе вообще заметили, что она стала обращать повышенное внимание на некоего корнета конной гвардии Никиту Панина. Интерес оказался взаимным, и окружение императрицы приложило немало усилий к тому, чтобы отправить молодого человека на дипломатическую службу. Ему устроили место посла в Дании, а затем поспешили отправить на ту же должность в Стокгольм.

– Так в чем же дело?

– Думается, преимущественно в количестве родственников Разумовского, решительно заполнивших русский двор. И ни один из них не остается обойденным ни чинами, ни огромными земельными наделами – за этим фаворит не устает следить, а посторонним подобное транжирство, естественно, бросается в глаза.

– Сам Бестужев настроен против Разумовского?

– И да, и нет, судя по его отзывам и поступкам. Но он счел нужным женить одного из своих сыновей на племяннице фаворита – Авдотье.

– Сын, по-видимому, в отца.

– Как раз наоборот, милорд. Он очень долго сопротивлялся, и только железная воля отца вынудила его согласиться на брак. Впрочем, безусловно неудачный.

– Как можно об этом судить?

– Молодой Бестужев сразу же начал ссориться с женой, даже, как толкуют в Петербурге, бить ее, и каждая подобная ссора становилась известной императрице, что, естественно, вызывало ее недовольство. Вряд ли Бестужев-старший нуждается в подобных семейных осложнениях.

– Зная характер собственного сына, он, действительно, поступил неосмотрительно. Молодой человек служит?

– В том-то и дело, что нет. Его вполне удовлетворяют средства, доставшиеся от родителей.

– С рождением первого ребенка все скорее всего уладится.

– Если такое рождение будет иметь место. Молодая графиня потребовала немедленного развода, и дядя-фаворит как будто принимает ее сторону.

– На что же рассчитывал Бестужев?

– Думается, исключительно на увеличение богатств своей семьи.

– Это по-прежнему имеет для нее значение?

– Даже больше, чем прежде. Из меркантильных соображений канцлер приостановил даже строительство великолепной церкви в Москве, которую в свое время решил воздвигнуть в честь восшествия на престол Елизаветы.

– Неосторожный шаг! Надеюсь, вы не забываете напоминать нашему министру о необходимости щедрых подарков канцлеру?

– Бестужев и так продолжает оставаться нашим сторонником, милорд.

– Хорошие подарки никогда не вредили дружеским отношениям, Гарвей. Запомните это исходное правило дипломатической жизни – оно вас никогда не подведет. А что касается Бестужева, обратите внимание, с какой непревзойденной ловкостью он умеет готовить выгодные для России союзы. Хочу напомнить – это по его совету был поддержан русскими войсками дядя нынешнего наследника, Адольф Фридрих Голштинский, оказавшийся в результате объявленным наследником шведского престола. Возобновленное и подтвержденное родство со шведской короной! Подобную комбинацию непросто задумать и еще труднее осуществить.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин, графиня М. Е. Шувалова, граф А. Г. Разумовский

– Когда же вы умерите свое рвение, Бестужев! Который день подряд добиваетесь меня с докладом, и каждый раз это сущие пустяки, которыми вполне могут заниматься ваши приказные. Вы хотите убедить меня в своем усердии престолу – что ж, пока я верю в него. Но чем решили вы меня отвлечь от моих занятий на этот раз? И не тратьте времени попусту!

– Ваше императорское величество, я должен повиниться в нарушении мною всех дипломатических правил – мною вскрыты депеши господина маркиза де ла Шетарди.

– Вот те раз! Значит, правда. Маркиз сей час от меня пошел, от злобы позеленел, руки так и летают, губы дрожат.

– Есть от чего дрожать, ваше императорское величество! Наконец-то вы узнаете его истинное лицо.

– Да ты что, граф? Шутка ли депеши посла вскрывать! Лесток и тот, даром что маркиза недолюбливает, чуть не криком кричит, всеми бедами грозится. Так что ж делать-то теперь будешь, канцлер?

– Ваше величество, прежде всего прошу ознакомиться с содержанием депеш.

– Нет уж, голубчик мой! Кабы ты одной мне сообщил, что в них, а то так – перед всем белым светом. Неуместно императрице в такие игры играть. И близко ко мне с ними не подходи!

– Ваше величество, умоляю – речь идет о вас и только о вас. Вы не можете не знать, что на самом деле думает о вас этот двуликий Янус, прикидывающийся вашим покорнейшим слугой.

– Обо мне? Как обо мне? С какой такой стати?

– Маркиз осмеливается рассуждать о вас не только как о монархине, но и как об особе женского полу с совершенно непристойными примечаниями, да кстати и о приближенных к вам особах.

– Вона как! Чего это он разосмелился так? Подай сюда. Тебе чего, Мавра Егоровна?

– Лесток пришел, государыня. Видел, что Бестужев в личные апартаменты прошел, хочет в его присутствии с тобой объясниться. Насчет депеш-то этих, не путем вскрытых.

– А кто он такой, твой Лесток, чтобы по первому своему желанию к императрице входить? Это императрица пожелать может его видеть, а его дело сидеть да ждать, когда нужда такая придет. Коли придет. Как пришел к тебе, Мавра Егоровна, так и отправляться с Богом может. Волю какую все взяли!

– Государыня-матушка, вот и Алексей Григорьевич сказывал, что сей час к тебе поспешит, только разговор с маркизом кончит, успокоит его, улестит.

– И графу Разумовскому пошли сказать, что занята, что недосуг лясы с ним точить. Если что, за обедом потолкуем.

– Да что ты, матушка-государыня, как я Алексею Григорьевичу такое вымолвлю – язык ведь не повернется.

– Так что – тебе моя воля не закон? И ты умничать вздумала? Все до обеда подождете – дотерпите. Не видишь, с канцлером у меня тут государственные дела. Ступай, графиня, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Без тебя устоит. Где твои бумаги, Алексей Петрович?

– Ваше императорское величество, не смея занимать вашего драгоценного времени чтением маловажных подробностей, я заложил места, неопровержимо свидетельствующие…

– Знаю, какие места найдешь – не ошибешься. Ах, вот: «Любовь ее – самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять раз в день повторенные». Сосчитал, значит! «…Не имея подлинного вкуса, Елизавета…» Ишь ты, даже без титула обходится, почтения не оказывает. «…Возмещает его пышностью и яркостью цветов, делающей ее похожей на заморскую птицу». Ах ты, кавалер распрекрасный, тебе только и ценить, а императрице Российской на твой солдатский вкус и одеваться.

– Вы дальше, дальше взгляните, ваше величество!

– Погоди ты, дай в точности разобраться. «Увеселение ее самое излюбленное окружать себя всяким подлым сбродом, лакеями, с которыми она проводит время во внутренних покоях своих, избегая даже придворного общества, в котором чувствует себя значительно хуже». Вот, значит, как выходит, маркиз ты мой сиятельный! Где уж цесаревне русской, порфиророжденной обхождение придворное знать! Как же сватали ее за короля-то вашего, за Людовика XV – со счету ведь с вашими королями собьешься! Уж как же руки ее для принца Шартрского просили? Тогда всем хороша была, а теперь, когда сама царствовать стала, рылом не выходит? Ой, пожалеешь, маркиз, подлая твоя душонка, о неучтивых своих словах, горько пожалеешь!

– Вот еще здесь, ваше величество: «А зло, которое от того происходит, весьма велико есть, ибо она, будучи погружена в таком состоянии…»

– Каком это таком?

– Что вы изволите время свое с придворными своими проводить. Дворян наших российских господин маркиз и вовсе за благородных не считает. «Будучи погружена в таком состоянии, когда она себя тем забавляет, что ее подданные к ней более адорации иметь будут и что потому она меньше их опасаться имеет. Всякая персона высшего ранга, нежели те, с которыми она фамильярно обходится, в то время ей неприятна».

– Не его это дело, с кем время проводить желаю. Дай сама погляжу. А это еще что: «Былая привлекательность… расползающаяся фигура… обвисший подбородок, желтоватая кожа…» Нечего мне больше здесь глядеть. Все! Твое это, Алексей Петрович, дело, а чтобы маркиза и духа не было в Петербурге.

– Это будет довольно затруднительно, ваше величество.

– Знать ничего не желаю! Сей час чтоб сбирался. Пусть в Париже перед королем суды свои выносит, пусть королеву французскую судит, а мне такого посланника не надобно!

– Государыня, следует изыскать претекст – причину какую, чтоб удалить посла.

– Вот и ищи причину. По мне любая хороша.

– Если позволите, ваше императорское величество, в соответствии с истиной я бы сослался на вмешательство во внутренние дела державы вашей.

– Вот и ладно. Не для того он здесь сидел, чтоб императрицу судить, а чтоб с империей моей дружбу водить. Вздумал сплетни плести, неучтивствами заниматься, пускай прочь идет, и чтоб ноги его более в России не бывало. Это еще кто без доклада ломится?

– Государыня-матушка, я тут ушам своим не поверил – не иначе Мавра Егоровна второпях перепутала – будто не желаешь меня видеть. Так сердце-то и оборвалося. Чем тебя, матушка, разгневал слуга твой безответный Алешка, скажи, не томи.

– А, это ты, граф Алексей Григорьевич, войди, войди, куда как ко времени пришел. И ты, Мавра Егоровна, заходи. Хочу вам первым канцлера Российской империи представить. Знакомьтесь – граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, прошу любить да жаловать.

– Канцлер… На все твоя воля, матушка. Только как же дела с маркизом-то дипломатические, крику на всю Европу не оберешься!

– Крику, говоришь. А какой тут крик, когда мы своей волей ему убраться из нашей державы приказали.

– Как убраться? Да почему?

– Потому что не посол он здесь больше! Не желаю такого посла от Франции – и весь сказ. Вот канцлер сейчас указ заготовит да письмо королю французскому, тут и подпишу.

– Матушка-государыня, погоди, дай с мыслями собраться, словечком с тобой отай перекинуться.

– А чего это мне, Алексей Григорьевич, с тобой по делам государственным секретничать. Не твоя епархия, дружок, не твоя околица. Это уж как канцлер – ему внешней политикой державы нашей распоряжаться, ему мне докладывать – нам с ним вдвоем и толковать, если что. Вы уж с Маврой Егоровной лучше к столу отправляйтесь, время самое что ни на есть обеденное, поди, проголодалися, а мы с Алексеем Петровичем все вмиг кончим.

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Милорд, седьмого марта скончалась принцесса Анна.

– Через четыре с половиной года после воцарения императрицы Елизаветы. Императрице положительно везет, хотя и это время должно было показаться ей вечностью. Так или иначе, со смертью Анны проблема Брауншвейгской фамилии в значительной мере теряет свою остроту.

– Да, Анна отличалась необъяснимым при ее в общем безвольном характере упорством, когда, несмотря ни на какие посулы, не согласилась подписать за сына отречение от престола.

– Просто ей хватило здравого смысла понять – никакие обещания не были бы выполнены. Сохраняя за сыном право на престол, она сохраняла жизнь всей семьи.

– Жизнь в тюремных условиях!

– У меня давно сложилось впечатление, что чем хуже условия жизни, тем сильнее человек начинает цепляться за свое существование.

– Парадокс натуры.

– Я бы сказал – ее закон, благодаря которому человек способен выжить, а человеческий род продолжать свое существование.

– Но должен же быть при этом какой-то стимул.

– Надежда. Самая обыкновенная надежда, Гарвей, которая для каждого облекается в иные одежды. Побывав во дворце, имея уже провозглашенного императором сына, принцесса имела достаточно оснований рассчитывать на чудесный поворот судьбы. И, откровенно говоря, если бы престол Священной Римской империи принадлежал не Фридриху II, а Марии Терезии, надежды ее обрели бы реальность.

– Но все это в сослагательном наклонении, неправда ли, милорд. Пока Мария Терезия сама нуждается в помощи и безрезультатно добивается от союзников вмешательства, чтобы самой утвердиться на престоле.

– Вот вы сами себе и ответили: пока. Это «пока» и позволяло принцессе жить. Парадокс заключается в ином: ей, несомненно, придавало силы постоянное несогласие с нелюбимым мужем, который готов был отречься от всех надежд ради минутного улучшения условий. Да, но вы не сказали, что явилось причиной смерти?

– Официально – тяжелая лихорадка, в действительности – родильная горячка. Пятые роды в ее двадцать восемь лет и безо всякой медицинской помощи.

– У Брауншвейгской фамилии нет врача?

– Нет, а Анне было отказано даже в повивальной бабке.

– Жестоко. А ребенок жив?

– Бестужев в этом не сомневается. У него есть свои пути информации, тем более речь идет о мальчике.

– О мальчике?

– Да, у принцессы уже третий сын. В прошлом году она разрешилась мальчиком, которого окрестили Петром. Сейчас к принцу Петру присоединился принц Алексей. Откровенно говоря, трудно себе представить, как принцесса справляется с такой многочисленной семьей, не имея никакой прислуги.

– Но это уже мелочи. Какова позиция русского правительства в отношении фамилии?

– О смерти принцессы официально объявлено в газетах. Причем в царском указе императрица Елизавета предлагает всем желающим проститься с усопшей, причем любопытная оговорка – проститься без озлобления. Остается предполагать, Елизавета пожелала подчеркнуть, будто ее приход к власти был связан с неким народным недовольством против правительницы.

– Не уверен, есть ли смысл в подобной оговорке. Однако это означает, что принцессу собираются похоронить не в месте ссылки.

– О, нет. Ее тело доставлено в Петербург и выставлено для прощания в Александро-Невской лавре. Наш министр обращает внимание на то, что покойная одета в самое скромное темное платье, без орденских знаков и драгоценностей. Срок прощания с телом сокращен до нескольких дней.

– Дети, муж, конечно, отсутствуют?

– О них нет и речи. Анна названа принцессой Мекленбургской и должна быть погребена рядом с матерью, герцогиней Мекленбургской Екатериной. Траур при дворе не объявлялся.

– Судьба семьи?

– Начать с того, что факт рождения принцев тщательно скрывается, из двух дочерей известно лишь о старшей. Во время ареста фамилии кто-то из гвардейцев уронил ее на пол, и она осталась глухонемой.

– А место жительства фамилии?

– Канцлер решил его сохранить прежним. Всякое перемещение неизбежно связано с появлением новых свидетелей, чего Елизавета не намерена допустить.

НОВГОРОД
Дом вице-губернатора
Н. И. Зиновьев, Федор Ртищев, Л. И. Орлова, родственники

– Горе, горе-то какое неизбывное, матушка Лукерья Ивановна! И как же ты теперь, бесчастная, с детками да домом управляться станешь? И каково-то все у вас ладно сложилося – супруг красавец да умница, сыночков Господь Бог пятерых послал – один другого краше, растить бы вам их да радоваться, ан такая беда. Осиротели, враз осиротели, каково-то теперь их тебе поднимать будет?

– Уймись, Акулина Анисимовна. Сестре и без тебя тяжело, а ты еще воем своим сердце ей рвешь. Проку-то от слов твоих жалостливых никакого, мука одна.

– Что это ты, Николай Иванович, со строгостями-то какими? Так уж исстари ведется: покойника оплакать, вдовушку горькую пожалеть. Ей же легче станет.

– Легче не легче, а уймись. Тут и впрямь не сообразишь, что делать. Совета у умных людей просить надо, а не голосить на всю округу. Может, ты, Федор Петрович, что присоветуешь.

– Так сестрица у тебя, Николай Иванович, и сама хозяйка что надо. Гляди, в каком порядке дом да поместье держит.

– Держала, Федор Петрович, – за мужниной спиной держала. А теперь на кого опереться-то? Старшенькому – Ивану едва тринадцать стукнуло, Григорию – двенадцать, Алексею – одиннадцать. О младшеньких и вовсе говорить нечего: Федору – пять, а с Владимира платьица еще не сымали. Всего-то три годочка исполнилось. Вот и поди соображай! Накормить, напоить, одеть по-нашему, по-простому – не труд, так ведь учить надо, а там и на службу пристраивать.

– Со службой, полагаю, дело простое. Они, поди, в военную покойным Григорием Ивановичем записаны?

– Да вот как раз и сестрица подошла. Лукерыошка, Федор Петрович интересуется: записаны ли орлы твои в службу.

– Записаны, записаны, да только старшие трое. О младшеньких покойник позаботиться не успел. Веку ему, родимому, не хватило.

– Тише, тише, сестрица, какой прок от плача-то. Господь дал, Господь и взял – не нашего ума дело. Ни корить судьбу, ни плакаться христианке не пристало. Мы вот тут в рассуждение вошли, как помогать-то тебе.

– За милость вашу спасибо, а только я так положила в Люткино наше уехать. И Григорий Иванович теперь там лежит около гробов родительских. И я там доживать век свой стану. Да и с хозяйством лучше управляться. Известно, какого управляющего ни возьми, свой глазок – смотрок, чужой – стеклышко.

– Оно вроде бы и так, Лукерья Ивановна, да только не поднять вам в деревне молодцов ваших. Учителя нужны справные, чтобы потом с гвардией какой осечки не вышло. В полку тоже без образованности далеко не уйдешь.

– Твоя правда, Федор Петрович, одним учителем там не обойтись. В городе-то и надежней, да и дешевле выйдет. Отправишь, Лукерьюшка, старших-то в полк, тогда и вздохнешь посвободнее.

– Какое посвободнее, братец. Я тут в ночи-то бессонные после Григория Ивановича моего то слезами зальюсь, то прикидывать начинаю. В полк-то голыми да босыми не отправишь. Тут и снаряжение справить надо, и лошадей, и людей с каждым послать. Вот и выходит – нельзя мне надолго от хозяйства отлучаться. Иван мой хороший помощник растет, во все вникает, от отца на шаг пе отходил – всему учился, все перенимал, да довериться-то ему рановато. Сколько лет еще дожидаться придется.

– А уж это, Лукерья Ивановна, как Господь рассудит. На все Его святая воля. Захочет, так и через год хозяина рядом с собой увидишь. Только учиться ему все равно надо. Чтобы за хозяйскими заботами от учителей не отлынивал. Есть у него, слыхал я от покойного Григория Ивановича, такой грех. Так ли?

– Да уж не знаю, что и сказать, Федор Петрович. При муже-то я этими делами не занималася, и он меня, как говаривал, попусту не тревожил.

– Вникнешь, сестрица, не велика премудрость. Главное – племяннички мои промеж собой дружны, друг дружку в обиду нипочем не дадут, так гуртом и держатся.

– Григорий Иванович так им наказывал, чтобы всегда вместе, чтобы промеж них никаких ссор да распрей не было.

– Вот это помню, как Григорий Иванович им про свой Бежецк рассказывал. Как были в Великом Новгороде промеж новгородцев распри великие, никто друг дружке уступать не хотел. А было это задолго до того, как Москва строиться начала. Так вот те, что послабее оказалися, подчиниться не согласилися и на берег Мологи бежали, свой город построили, от беженцев Бежецком названный.