Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

ИТАЛИЯ
Тоскана. Квартира князя Ф. Н. Голицына
Ф. Н. Голицын, А. Г. Орлов, И. Кристинек, русские морские офицеры

– Мы не испугали своим нашествием, князь?

– Полноте, граф. Я специально выбрался в Тоскану, чтобы повидаться со своими старыми добрыми друзьями.

– Удивительно, как дядюшка отпустил вас. Мне довелось слышать, что Иван Иванович Шувалов очень ревностно оберегает покой ваших занятий.

– Вы не совсем верно наслышаны, Алексей Григорьевич. Мое школьное образование, с точки зрения дядюшки, закончено. Наше пребывание в Европе определяется сегодня скорее познавательными целями, а не некоей обязательной образовательной программой.

– У вас не было желания вернуться в Россию, Федор Николаевич? Вы не скучаете по дому? По удобствам русской жизни?

– Стыдно признаться, господа, но нет. Здешняя жизнь меня вполне устраивает, а перспектива будущей службы приводит в уныние.

– И вы правы, князь. Если материальные обстоятельства не вынуждают преклонять колени перед троном, лучше сохранять свободу.

– Вы много повидали, Федор Николаевич?

– Как давно вы в Италии?

– Сравнительно недавно. Дядюшка согласился на мое путешествие в одиночку.

– Господин Шувалов не любит Италии? Это при его-то привязанности к искусствам!

– О, дядюшка не устает наслаждаться Италией. Но в последнее время мы посетили несколько немецких княжеств, были в Лондоне и Париже.

– Послушайте, князь, может быть, вам даже довелось увидеть эту загадочную русскую княжну, о которой сегодня столько разговоров по всей Европе?

– Вообразите себе, мы были с дядюшкой у нее, и не раз.

– Что же она из себя представляет? Хороша ли собой?

– Сказочно богата?

– Она живет в Париже инкогнито? Но газеты толкуют о том, что русская княжна, по их выражению, была с большим почетом принята в Версале.

– Отделите же зерна от плевел: расскажите нам правду.

– Вас забросали вопросами, князь. Разрешите же и мне присоединиться к этому выражению всеобщего любопытства. Только одна подробность: вам неизвестно, откуда прибыла эта дама? Не из Лондона ли? Газеты сообщали, что там некоторое время появлялась в театрах и на гуляниях некая незнакомка, которую называли госпожой де Тремуйль.

– Граф, фамилия Тремуйль слишком родовитая и старинная, чтоб кто-нибудь решился пользоваться ею, не имея на то права. Все члены этой семьи, берущей свое начало от самих графов Пуату, известны наперечет. Самозванка была бы сразу обречена на разоблачение.

– Да, да, вы правы, Корсаков. Но эта так называемая «русская княжна» никогда не обращалась к французской фамилии. Ее фамилия вообще неизвестна.

– Это как же?

– Проще простого. Версаль и весь Париж окрестили ее княжной Владимирской. Близкие знакомые и друзья называют ее принцессой Елизаветой или Алиной. А что касается приезда из Лондона, то ни о чем подобном мне слышать не довелось. В Париж она приехала весной нынешнего года в сопровождении своего банкира, известного барона Шенка. В Париже ее встречал некий барон Эмбс, позаботившийся об особняке в Сен-Жерменском предместье, превосходном выезде и самых модных каретах. Парижане уверены, что оба барона входят в придворный штат княжны.

– У нее есть штат?

– Я вас удивлю еще больше, Алексей Григорьевич. В этот штат при нас перешел маркиз де Марин, ранее служивший при Версальском дворе.

– Какой образ жизни она вела?

– Вы думаете, скрывалась от света? Как раз напротив. Среди посетителей ее дома появился даже староста Литовский Михаил Огинский, ставший усиленно добиваться ее благосклонности. Но княжна предпочла ему графа Рошфора де Валькура, гофмаршала двора владетельного императора князя Лимбургского. Граф Рошфор сделал княжне предложение и получил согласие. Когда мы оставляли Париж, он срочно выехал в Лимбург просить разрешения на брак у своего монарха.

– Но ведь немцы крайне щепетильны в вопросах происхождения. Если дело дошло до брачного предложения, значит, у гофмаршала не было никаких сомнений в отношении «русской княжны».

– И в отношении ее денег тоже, граф.

– Вы полагаете, она так богата?

– Я не имею сколько-нибудь точных сведений о ее средствах, но в Париже русская княжна не отказывала себе ни в чем, а вы можете себе представить, каких затрат это требует!

– И все-таки, почему именно русская княжна? Может быть, потому, что в представлении иностранцев всякое несметное богатство связывается именно с Россией?

– Господа, я просто не в состоянии удовлетворить ваше любопытство. Одно могу сказать: это высокообразованная особа, знающая все тонкости придворного ритуала. Она свободно говорит по-французски, по-итальянски, по-английски. С большим вкусом одевается.

– Она хороша собой? Князь, я второй раз повторяю свой вопрос.

– А вот здесь вы ставите меня в тупик. Ее, пожалуй, никто не назовет красавицей. Княжна невысокого роста. Худощава. Статна. Самозабвенно любит верховую езду – мне довелось участвовать в одной из ее прогулок по Булонскому лесу. У нее роскошные темнорусые волосы, большие карие глаза, и все же я воздержусь от оценки ее внешности.

– Что же останавливает вас, князь?

– У княжны очень бледная кожа, ни капли румянца и есть – вообразите себе! – веснушки. Да, да, золотистые веснушки.

– Почти как у покойной императрицы Елизаветы Петровны.

– Но это еще не все. Мне показался слишком длинным и тонким ее нос с горбинкой. И потом – княжна немного косит.

– Да, эти подробности несколько портят портрет красавицы.

– Но любопытно то, что княжна совершенно не придает значения своей внешности, хотя одевается строго по моде. Предмет ее увлечения – вопросы государственного устройства различных держав. Когда она находит достойного собеседника, то вообще забывает обо всем окружающем.

– Так что же все-таки превратило ее в легенду?

– На это, капитан, я отвечу вам вместо князя: деньги и происхождение. Тайна за семью замками, которая может оказаться очень любопытной.

НА ПУТИ ИЗ ПАРИЖА В ПЕТЕРБУРГ
В дорожной карете С. К. Нарышкина
Семен Нарышкин, Дидро

– Мы путешествуем уже несколько дней, Дидро, у вас есть какие-либо претензии к экипажу или прочим удобствам? Вы не выражаете никаких желаний, и это меня смущает. Как вы могли заметить, у меня их множество, и я постоянно стремлюсь их удовлетворять.

– По всей вероятности, у меня нет таких высоких требований к жизни, князь. Или я просто не научился им. Но мне наша поездка кажется восхитительной. Это так покойно и вместе с тем любопытно. Вероятно, с такими удобствами ездит только турецкий пади-шах.

– О, я не хотел бы поменяться с ним местами. Турки всегда бывают ошеломлены русскими удобствами. В конце концов, их бывает у нас немало – Россия ведь постоянно воюет с ними.

– Я имел в виду не пади-шаха турецкого, а некоего восточного деспота, образ из сказок «Тысячи и одной ночи». Если наше путешествие во все время пути будет таким же восхитительным, мне останется только жалеть, что оно когда-нибудь подойдет к концу.

– Это произойдет в городе, который покорит ваше воображение. Нет, нет, не возражайте мне – даже после Парижа. Если бы вы могли сравнить его с Венецией…

– Князь, я не собираюсь этого делать и не сделаю.

– Но почему же?

– Я никогда не был в этом дивном городе и всегда вполне удовлетворялся восторгами моих друзей по поводу него.

– Тогда если вы попадете позже в Венецию, она уже не сможет привести вас в подлинный восторг.

– Даже? Так великолепен Петербург?

– Венеция – тень прекрасного прошлого, Петербург – подлинность настоящего, и в нем трудились первоклассные зодчие. Впрочем, вы сами скоро в этом убедитесь. Единственная настоящая трудность для вашего друга Фальконета – создать памятник Великому Петру, достойный города этого императора.

– Позвольте, позвольте, князь, мне казалось, что вы уроженец и житель Москвы, но мне еще не довелось услышать от вас ни единой похвалы этому древнему городу. Между тем, о нем с восторгом писали все иностранцы, посещавшие когда-нибудь вашу родину. Вы безусловно предпочитаете ей град Петра?

– На ваш вопрос нет простого ответа. Для этого нужно достаточно представлять себе историю российскую.

– Так дайте же мне хотя бы несколько ее уроков. Перед встречей с российской императрицей это будет для меня как нельзя более кстати.

– К тому же здесь замешаны семейные дела.

– Но это же великолепно! Кто, кроме вас, князь, может ввести меня в обиход русской жизни? Насколько мне известно, вы даже прямой родственник Великого Петра. Это правда?

– Правда. И довольно близкий.

– Тем более, тем более, князь! Если вас не утомляет рассказ, я готов его слушать до Москвы, неизменно восхищаясь вашим редким остроумием и даром рассказчика. В конце концов, я бы никогда не пустился в подобное путешествие без вас.

– Так что же вы хотели бы знать?

– Решительно все, что вы пожелаете рассказать. Ваш отец общался с Великим Петром?

– Он был одним из ближайших его соратников.

– Умоляю вас, начните именно с него.

– Пожалуй, но с единственным условием – не смущайтесь спрашивать обо всем, что вам покажется непонятным. Жизнь и обиход в России никогда и ни в чем не были подобны французским.

– Обещаю с восторгом.

– Так вот, батюшка мой Кирила Алексеевич получил придворную должность при государстве еще ребенком. Формально Петр и его старший брат Иоанн являлись одновременно царями и соправителями. В действительности же вся власть находилась в руках их старшей сестры – Софьи.

– О, я много слышал лестного об этой удивительной женщине. Я помню, она обладала не только государственным умом, но сочиняла музыку, писала стихи и даже выступала в пьесах собственного сочинения в придворном театре.

– Вы превосходно осведомлены, Дидро. Для иностранца, во всяком случае. Но мне трудно откликаться на ваши восторги. Дело шло о вражде двух ветвей царской семьи – от первой и второй супруги царя Алексея. Царевна Софья представляла старшую, Петр – младшую.

– Бога ради, простите меня, князь, я невольно задел больные струны вашего семейного прошлого. Но ведь оно было так давно, что любая струна должна была уже перестать звучать, не так ли?

– И да, и нет. Мы не будем просто развивать эту тему, если вы не возражаете.

– О, князь, я винюсь в своей невольной бестактности!

– Так вот, детство Петра Великого и моего батюшки прошло в общих играх и развлечениях. Когда государю удалось, наконец, избавиться от несносной для него и губительной для российского государства ферулы царевны Софьи, мой родитель стал его доверенным помощником во всех и, главным образом, военных делах. Он с успехом проходит вместе с государем так называемые Азовские походы на юг России, исполняет должность генерал-провиантмейстера на флоте.

– Но он же не был, с ваших слов, совсем молод?

– Так что же? Сила царствования Петра Великого заключалась в том, что он допустил к руководству государством молодых и незнатных людей. Все они были признательны за свое возвышение одному императору и вместе с тем были полны новых идей, не будучи приучены к старым.

– Это же настоящая революция!

– В определенном смысле – да, и государь мог полагаться на своих помощников. Доверие же к моему отцу было к тому же еще доверием родственным.

– Разве всегда родственные узы обеспечивали верность, князь? Я понимаю, ваш родитель мог быть исключением.

– Скажем, он им и был. Я наверняка собьюсь, если попытаюсь перечислить все службы и обязанности родителя.

– И все же, князь? Это так любопытно.

– Два года батюшка был воеводой в Пскове – в то время готовилась Северная война. В 1702 году, это я помню совершенно точно, ему досталось укреплять больверк в только что взятом русскими войсками Нотебурге, – крепости, которая потом получила название Шлиссельбурга и которую вам непременно надо увидеть.

– Мне – крепость? Вы смеетесь, князь. Фортификационное искусство никогда не волновало моего воображения.

– Дело не в фортификационном искусстве. Эта крепость, находящаяся на том месте, где Нева вытекает из Ладожского озера, представляет город, который принято называть Северной Венецией.

– Венецией? Крепость?

– Да, да, именно так. В ней нет дворцов – одни обывательские дома, зато вся она расчерчена сетью каналов, которые заменяют улицы и позволяют на лодках достигать едва ли не каждого дома.

– Что за идея!

– Очень мудрая, имея в виду, что кругом располагались ремонтные мастерские, а сообщение по реке избавляло от неудобств, которые приносит с собой осень в России. Невылазная грязь – наше национальное бедствие.

– Не пугайте меня, князь, я и так еле собрался с духом.

– Полноте, если бы только одни препоны физические мешали России, на них никто бы не обратил внимания.

– И ваш батюшка построил эту Северную Венецию?

– Нет, государь перевел его на строительство одного из бастионов вновь основанной столицы на Неве. Вы скоро увидите напротив Зимнего дворца Заячий остров и на нем могучую Петропавловскую крепость. Один из ее бастионов носит название Нарышкинского.

– Это очень лестно, князь, я готов завидовать, вам.

– Не торопитесь, Дидро, главное, не торопитесь с выводами. В России никогда не известно, что последует за самой высокой должностью и самой громкой славой.

– Ссылка в древнюю столицу и на такую высокую должность? По всей вероятности, это был не самый худший из возможных вариантов.

– Глядя из Парижа, Дидро. Но батюшка был возмущен до глубины души, не соглашался с назначением. В конце концов, он был просто родственником и мог рассчитывать хотя бы на аудиенцию у царя.

– Он не смог добиться аудиенции?

– Не только не смог. Сенат, ободренный недовольством императора, предъявил батюшке какие-то вздорные претензии и лишил значительной части состояния.

– Значит, царь был настолько разгневан, что решил как можно чувствительнее наказать своего родственника?

– Все не так просто, Дидро, в государстве Российском. Государь разжаловал недавнего соратника, сослал и обездолил родственника, что не помешало ему включить моего родителя в состав судей, судивших старшего и единственного сына царя – царевича Алексея.

– И ваш батюшка был в числе тех, кто вынес смертный приговор несчастному принцу? В чем была его вина? Насколько это было справедливо?

– Мой друг, вы задаете мне слишком много вопросов, и, кстати, на них вам не ответит ни один из российских придворных. Советую и вам умерить свое любопытство в этой области. События в царской фамилии не подлежат обсуждению и суду подданных.

– Я знаю, приговор был вынесен.

– Да, вынесен. Есть только одна небольшая подробность. Остается неизвестным – был ли этот приговор осуществлен или его нашли нужным вынести после смерти принца.

– Принц скончался в заключении? Болезнь? Самоубийство?

– Не будем вдаваться в эти подробности. Известно только, что в момент смерти в темнице у него находился светлейший князь Меншиков.

– Он мог посодействовать этой кончине?

– Думайте, как знаете, Дидро, меня эта тема не интересует.

– А ваш родитель – он был прощен царем?

– Почему вы так подумали? Просто он вскоре умер – за год с небольшим до кончины императора. Все фамильное состояние мне было возвращено. Так принято – в России дети не должны отвечать за грехи родителей.

– И вы отправились завершать ваше образование!

– Мой Бог, как вы всегда торопитесь, Дидро. Батюшка дал мне превосходное домашнее образование. Я рано оказался при дворе в чине камер-юнкера, а вот сразу после ее кончины выехал в Париж, куда мне и был прислан принцессой Мекленбургской, ставшей Российской правительницей, чин камергера. По счастью, новая императрица – Елизавета, моя дальняя родственница, не поставила мне этого во зло и через несколько месяцев я оказался российским посланником в Англии.

– Перед вами открывалось великолепное поле деятельности, не правда ли?

– Возможно, если бы меня интересовала служба. Но я оставался к ней равнодушен. В Париже я нашел свою вторую родину и стремился именно туда вернуться. Моим близким другом был состоявший там российским посланником превосходный поэт Антиох Кантемир. Я дорожил отношениями с вами и с Фальконетом и потому устроил так, что через полгода мои обязанности были переданы другому вельможе. Правда, самому мне пришлось ехать в Петербург.

– Вы говорите об этом почти с огорчением!

– Мне действительно было жаль Парижа, но в Петербурге вокруг моего имени пошли шумные разговоры. Кто-то прочил меня в президенты Академии наук – по счастью, эта скучная должность досталась девятнадцатилетнему, почти неграмотному брату фаворита императрицы.

– Вот плоды самовластья!

– Не будьте так высокопарны, Дидро. Кирила Разумовский – вы сами сможете в этом убедиться – милейший человек, великолепно знающий истинную цену всех своих отличий. Меня между тем прочил даже в великие канцлеры – должность, также по счастью, предоставленная графу Алексею Бестужеву-Рюмину. Я откровенно сказал императрице, что не претендую ни на какие должности, не создан вообще для службы, и дело кончилось тем, что меня отправили за направлявшейся в Россию принцессой Ангальт-Цербстской, которая везла представлять к российскому дверцу в качестве невесты наследника боготворимую вами ныне императрицу.

– Бог мой, вы буквально стояли у колыбели великой монархини?

– Можно сказать и так. Хотя сам я смотрел на эту свою миссию куда более прозаически.

– Но как императрице Елизавете удалось угадать в подростке столь блестящие дарования? Или это перст Провидения?

– Прежде всего никто не думал ни о каких дарованиях будущей супруги наследника престола. А в отношении Провидения все выглядело достаточно, я бы сказал, по-семейному. В свое время императрица Елизавета еще совсем юной принцессой была просватана за брата принцессы Иоганны. Кажется, она даже была влюблена в него и, во всяком случае, очень тяжело пережила его раннюю смерть.

– От отравления?

– Дидро, вы неисправимы! От обыкновенной простудной горячки. Но удар для принцессы Елизаветы был тем ощутимее, что он обрекал ее на безбрачие и необходимость жить в стесненных и унизительных обстоятельствах при дворе сначала собственного племянника, а затем постоянно грозившей ей пострижением в монахини императрицы Анны. Елизавета не была сентиментальна, но свою первую помолвку всегда вспоминала едва ли не со слезами.

– Никогда не думал, что монархи способны на такие чувства!

– И скорее всего были правы. Никакой верности своей первой любви императрица Елизавета не соблюдала. Скорее наоборот – искала разнообразия и развлечений. Я думаю, она больше доверяла сестре былого жениха. Так или иначе, вместе с господином Бецким я поехал за невестой. Когда бракосочетание совершилось, мне было дано звание гофмаршала двора наследника.

– Вы были до конца при несчастном императоре?

– Нет, меня никогда не интересовала политика. Я увлекался искусством и развлекал им великого князя.

– Вы имеете в виду музыку?

– И музыку тоже. Вы увидите, Дидро, у меня превосходный собственный театр, который посещает весь двор.

– А как вы набираете актеров? Это же совсем не просто.

– Они принадлежат мне – только и всего.

– Они ваши рабы?

– Я не люблю этого слова, но, в конце концов, можно воспользоваться и им. Из принадлежащих мне крестьян я выбираю тех, кто обладает необходимыми способностями. Нанятые мною учителя обучают их и потом выводят на сцену. Уверяю вас, их игра не оставит вас равнодушным.

– Они уже не оставили меня равнодушным. Как можно совмещать рабское состояние с полетом творчества? Это нонсенс!

– Только не в России, Дидро, только не в России. Для нашего народа это лучший способ выявить и пестовать таланты. Все остальные пути слишком сложны.

– Россия не может составлять исключения среди стран Европы. Вы никогда не убедите меня в том. Никогда!

– Воля ваша, но я хочу привести вам самый простой и наглядный пример. В Петербурге придворный музыкант и капельмейстер чех Иоганн Мареш изобрел особый род музыки. У каждого музыканта в руках находится рог, издающий одну-единственную определенную ноту. Чтобы сложилась мелодия, нужно множество музыкантов, почти как труб в хорошем органе. Кто из свободных исполнителей согласится на подобную роль – единственной ноты? Вы скажете – никто и будете правы. Но крепостные исполнители способны выполнять подобное условие без ропота и возражений – в результате рождается единственная в своем роде нарышкинская роговая музыка, которой я и надеюсь усладить ваш слух. Разве искусство не требует определенных жертв?

– Они не могут не выполнить ваших требований?

– Именно так. Но разве слушателю не безразлично, каким путем достигнут поражающий его эффект, который он, может быть, запомнит на всю жизнь?

– У меня нет слов!

– Вот именно. Имейте в виду, что эта музыка доставляет большое удовольствие нашей государыне. Мой племянник, граф Александр Сергеевич Строганов, специально разъяснял ее императорскому величеству все достоинства роговой музыки. Кстати, могу с гордостью сказать: граф служил чичероне императрицы и в области музыки, и в изобразительном искусстве. Я непременно познакомлю вас с ним.