Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Наш польский резидент сообщает, что граф Михаил Бестужев приехал в Польшу. Что же в таком случае с Лопухинским делом, Гарвей?

– Я как раз готовлю русский доклад, милорд. Дело закончено.

– На следствие понадобилось меньше месяца? Любопытно.

– На следствие и приведение в исполнение приговора.

– С кем же императрице Елизавете так не терпелось расправиться – с государственными деятелями или все же с красавицами? Какие же и для кого она нашла наказа: ния? Кровь отца вряд ли наделила ее милосердием.

– Ни в коей мере. Лопухину с мужем и сыном после урезания языков колесовать. Всем остальным – смерть на плахе.

– Против них были получены серьезные показания?

– Ко всем свидетелям были применены пытки, милорд!

– Ах, так! Значит, Алексей Бестужев был прав в своих предположениях о мнимой угрозе со стороны Брауншвейгской фамилии. Но вы сказали, Гарвей, что приговор приведен в исполнение. Мой Боже…

– О, нет, милорд, императрица проявила милосердие. Для Лопухиных дело ограничилось урезанием языков.

– И все же. Как женщины умеют быть жестоки.

– И наказанием кнутом, после чего все осужденные отправлены пожизненно в Сибирь.

– Значит, не были казнены и остальные? А что графиня Бестужева?

– Ей достались кнут и Сибирь.

– Что же произошло с Михаилом Бестужевым? На каком основании он был освобожден из-под ареста?

– Наши корреспонденты не учли простого юридического казуса. Старший граф, оказывается, находился всего лишь под караулом. Ввиду непродолжительности его брака – он и на самом деле состоял в нем всего несколько месяцев, – Михаил Бестужев признан непричастным к заговору.

– И брак, естественно, расторгнут?

– Ни в коем случае. Это лишило бы Михаила Бестужева всех тех богатств, которые принесла ему в приданое госпожа Ягужинская. Подумайте, в ее руках соединились богатства отца, великого канцлера Головкина, и не менее склонного к стяжательству первого ее супруга Ягужинского.

– Значит, у императрицы Елизаветы не было возражений.

– А, может быть, она расценила это как лишнее наказание для провинившейся графини.

– Не сомневаюсь, что не обошлось без вмешательства вице-канцлера. Ему было слишком невыгодно и опасно иметь братом государственного преступника.

– И вообще, милорд, это очень напоминает выигрыш вице-канцлера. На обоих братьях ни тени подозрения. Лесток в бешенстве. А императрица выбирает графа Алексея Бестужева своим постоянным карточным партнером.

– Да, ничего не скажешь, выигрыш, о котором при дворе можно только мечтать. При этом Лесток, вероятно, не слишком доволен новым появлением в Петербурге маркиза де ла Шетарди. За год его отсутствия лейб-медик было стал себя чувствовать полномочным министром Франции!

– Наши корреспонденты неоднократно подчеркивали, что Лесток совершенно лишен чувства меры и понимания реального своего положения. Есть сведения, что он все чаще начинает вызывать досаду императрицы, и французский двор именно поэтому решил спешно вернуть маркиза. Скорее всего, это идея кардинала Флери.

– Для усиления французских позиций, которые вполне могут пошатнуться в результате неумных действий Лестока. Что ж, вполне разумный шаг.

– К тому же маркиз умеет руководить Лестоком.

– Умел, вероятно, хотели вы сказать.

– В подобной ситуации Алексей Бестужев напоминает Геракла, которому приходится сражаться с Лернейской гидрой: на месте каждой отсеченной головы немедленно появляются новые.

– Вы льстите графу, Гарвей. Гераклу удалось, в конце концов, отсечь все головы, а вот Бестужеву…

– Но вы же высоко ставите его ловкость, милорд.

– Пожалуй.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. Я. Шубин

– Алексей Яковлевич, ты ли, голубчик мой, соколик ненаглядный?

– Я и есть, ваше императорское величество.

– Да что ты с титулом-то! Для тебя я всегда по имени буду, Лизанька – как звал-то меня, помнишь?

– Покорнейше благодарю, ваше императорское величество, однако милостью такою пользоваться ни в каком разе не могу. Недостоин. Да и не разглядели вы меня толком – что от поручика-то былого осталося.

– Да где разглядеть, вишь, слезы так глаза и застят, как в тумане все. А чего разглядывать-то – думаешь, забыла? Кабы забыла, не искал бы тебя нарочный без малого два года по всей Сибири. Приказ ему был – без тебя не ворочаться. Не гневлива, сам знаешь, а тут всеми казнями грозилася, коли воли моей не исполнит. Так ждала, так ждала – сердце замирало. А ты-то как – ждал, помнил? Жилось-то тебе каково?

– Ждать не ждал. Там, где десять лет отжил, ждать-то нечего.

– Таково стращно?

– Бог с ним со всем, ваше величество. К чему вам-то про такое житье нечеловеческое знать.

– А помнил, помнил, Алексей Яковлевич?

– И тут не совру – позабыть старался, иначе бы не выжить.

– Как так? Ведь памятью только и жив человек.

– Памятью, говорите, ваше императорское величество? Это что ж, памятью о горницах светлых, топленых, о пуховиках жарких, о застолье тесном, когда в чуме сидишь, от горького дыма слезой давишься, за год целый исподнее один раз сымашь в болотце простирать, а сам на солнышке летнем дрожмя дрожишь, от гнуса, как спастись, не знаешь?

– Неужто все годы таково тебе пришлось, болезный ты мой?

– Хуже бывало, лучше не было. А вы, ваше императорское величество, слова всякие про память!

– А как услыхал, что ищут тебя, что офицер за тобой приехал, поди, обрадовался?

– Чему радоваться-то? Почем знать, пошто разыскивает, для какой такой новой казни приехал.

– Как же дознался, что императрице ты нужен, что в Петербурге, во дворце тебя ждут?

– Не дознавался. В чуме сидел, как офицер расспрашивать стал, не видал ли кто поручика Шубина. Кто ж видеть мог, когда имени меня еще в Петербурге в Тайной канцелярии лишили. Вот тут он и сказал, что именем императрицы разыскивает, Елизаветы Петровны.

– И что ж ты тогда?

– И тогда не поверил, смолчал. А как он уж в дорогу собираться стал, спросил я его, как давно императрицей-то Елизавета Петровна. Он говорит, второй уж год на исходе. Тогда я и открылся… Как не поверить, когда урядник слова его подтвердил.

– А раньше-то неужто не знал, другие не сказали, что на трон отеческий я вступила?

– А кому говорить-то, кому знать? Там каждому до себя – как поесть, хоть и не досыта, как согреться, от морозов лютых спастись. Птица ведь от них на лету падает, мрет.

– И баб никаких с тех пор не видел?

– Почему, баб видел. С качадалкой жил.

– Ой, что ты, Алексей Яковлевич! Как мог?

– Как мог, ваше императорское величество? А так вот и мог – иначе бы не выжить. Мест тамошних не знал, к холодам непривычен, как еды достать, не ведаю, к делам ихним не приучен – вот она и помогла, выходила. Да и местные не так бычились, когда с бабой-то ихней.

– С собой привез?

– Схоронил. Третий год. Родами померла. Бабок там повивальных нет. Сами управляются. А она не управилась.

– Жалеешь?

– Жалею. Работящая была. Справная.

– А детки?

– Были. Перемерли. Там младенцы если чудом только выживают.

– А я, как отправился ты в Ригу, все надежду имела – сжалится император, на свадьбу свою с Катериной Долгорукой милость мне окажет, в Москву тебя переведет. И перевел бы. Он по дури своей все мог. Другим назло. Долгорукие и те, как задерется, отступались – гневить не хотели. Да помер наш Петр Алексеевич, племянничек мой, в одночасье помер. Сказывали, от оспы. Больно скоро вышло, да как раз в канун его свадьбы.

– Не бывали у него тогда, ваше величество?

– Нет, Алешенька. В слободе нашей тогда жила, глаз в столицу не казала. Да вот с его смертью быстро все так пошло. Ни с того, ни с сего Анну Иоанновну царицей выкликнули. Ей бы вроде подобреть от счастья нежданного-негаданного, а она как есть на меня рассвирепела. Разговоры пошли, будто гвардейцы меня поминать стали. В ноги тогда ей кидалася, молила хоть не ссылать тебя, хоть в покое где ни на есть оставить. Где там! Чтоб духу твоего не было, чтоб с глаз сгинул. Мне все монастырем грозила. Детками попрекала.

– Вот и сгинул поручик Шубин. Царское-то слово крепкое коли на зло, на добро-то его николи не бывает.

– Чтой-то ты, Алешенька, озлобился как.

– Где озлобился – жизнь узнал, а в ней добра не бывает, если ошибкой только. Оглянуться не успеешь, а уж добра-то поминай как звали – будто и не бывало.

– Изменился ты, Алексей Яковлевич, ох, изменился! Нехороший какой стал.

– Что там, старый просто.

– Ну, какая там у тебя старость – едва тридцать минуло. А седина вот, морщины… Да Бог милостив, поживешь на вольных хлебах, отойдешь. Все вернется.

– Что все-то, ваше императорское величество?

– Веселость твоя. Ловкость. Помнишь, как танцевать-то мог – ночи напролет, без роздыху? Только мы с тобой вдвоем и выдергивали, другие все как есть с ног валились, а нам хоть сызнова начинай. Вот, указ мой держи, Алексей Яковлевич, быть тебе генерал-майором и в Семеновском лейб-гвардии полку майором. А еще грамота на поместья во Владимирской губернии и на Волге. Сама выбирала – расчудесные. Благодарить не смей – то ли тебе за невинное претерпение да за любовь нашу прежнюю должно. А меня-то ни про что спросить не хочешь ли?

– Да я вот про деток…

– Живы-здоровы, и не узнаешь, поди.

– Где узнать! И сынок?

– И дочка твоя, Августа свет Алексеевна.

– Повидать бы…

– Приходи к обеду, обоих увидишь за столом-то. Только вот зовутся они племянниками госпожи Шмидтши, музыкантовой жены, – чтоб тебе знать. Не ошибиться…

– Музыканта Шмидта жены…

– Да знал ты ее, знал! Еще толще стала, усы черные, густющие, теперь уж и с проседью, таким басом гудит, люди оборачиваются – никак где мужик спрятан-Помнишь, нас еще пугала, как в сад к столу звать шла? Ну, Марта-то наша? Вот и улыбнулся, голубчик, вот и ладно. А теперь поди, Алексей Яковлевич, недосуг мне. Все, что потребуется, у Василия спроси. Ему приказ дан. Он и в дом новый твой тебя отведет, меблированный.

– При вас, значит, Василий-то?

– А как же! С таким камердином по своей воле никогда не расстанусь. Сам вопросов николи не задает, на мои все ответы загодя знает. Молчать умеет – вот что главное. Молчать!

– Так, может, и к обеду мне, ваше величество, не являться? Поотвык я от людей-то. Чего не так сказать аль сделать могу.

– И в мыслях не держи! Что ж, зазря, выходит, я тебя столько искала? Обо всех порядках Василий порасскажет. А пока ступай, ступай с Богом, только…

– Что приказать изволите, ваше величество?

– Да нет… Помнишь, в слободе у нас певчий был, из Малороссии. Тезка твой. На клиросе преотлично пел.

– Алешка Разумовский, что ли?

– Так вот не дивись, что за столом его встретишь. Граф он. Граф Алексей Григорьевич Разумовский. Запомни.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин

– За невестку, что ли, просить пришел, вице-канцлер? Теперь-то уж до конца видно, какие дела в твоем семействе творятся. Не зря, выходит, ты старался, чтоб мне фамилию Брауншвейгскую за рубеж с миром отпустить. Выходит, подкоп под императрицу вел. Сердце-то твое тебя все к ним тянет. На словах только мою руку держишь.

– Я не заслужил столь черных подозрений, ваше императорское величество. Начать с того, что нельзя отнести невестку к нашему семейству. Те несколько месяцев, которые брат провел в браке с госпожой Ягужинской, убедили его в совершенном их жизненном несходстве. Жалеть о ней, тем более просить о снисхождении для графини ни я, ни же граф Михаил не намерены.

– А чего ж женился-то Михаил Петрович? Как свадьбы-то добивался – на моих, чай, глазах.

– Ваше величество, человек слаб – от больших богатств отказаться трудно, а тут, сами знаете… Братец не устоял, за то теперь поплатился и вину свою до конца признает.

– Ну, поди, не одни богатства – сам не беден. Чай, сердце тоже словечко свое шепнуть успело.

– Ваше императорское величество, графу Михаилу пятьдесят пять лет – не мальчик. К тому же, подобно мне, охотником до прекрасного пола он никогда не был, хотя наследников иметь хотел.

– Тогда уж и впрямь отыскал себе суженую! Сколько лет Ягужинской-то – старуха уже.

– Вот в этом осмелюсь возразить вам, ваше величество. Госпоже Ягужинской всего-то сорок – самое распрекрасное для дамы время: и в разум бы войти, коли он от Бога дан, и деток родить, коли охота придет, не поздно.

– Тебе бы, Алексей Петрович, Натальей Лопухиной любоваться, как все ее первой красавицей при дворе объявляли, на балах на нее дивились – глаз оторвать не могли. На танцах очередь цельная стояла – контраданса бы удостоиться, в лансе с ней пройтись.

– Слух такой, что похваливали, до меня в заграницах моих раз-другой доходил, а самому видеть не пришлось. Помнится, Лесток все о ней толковал, других, пожалуй, сейчас и не вспомню. И надо же вам, ваше величество, о такой непутевой бабе поминать. Но вы назвали фамилию Брауншвейгскую, ваше величество. Вот тут, хотя радости от того и мало, вынужден я обеспокоить ваше внимание, если соблаговолите выслушать.

– Только времени у меня не отнимай, вице-канцлер. Что, в крепости им плохо? Воздух в Динамюнде не тот аль провиант принцессе не по вкусу пришелся?

– Насчет воздуху и провианту не скажу, но оставаться далее в Динамюнде им бы не следовало.

– Что предлагаешь, граф? С какой помощью им спешишь?

– Ваше величество, мое предложение, надеюсь, рассеет ваши несправедливые и обидные для меня подозрения: фамилию, по моему разумению, следовало бы перевести в глубь России. Принцесса родила вторую дочь, может принести и сыновей, раз такое согласие у них с принцем настало.

– А чем еще в крепости ночи коротать прикажешь? Тут и с чертом самим в согласие войдешь, не то что с супругом ненавистным.

– Вот-вот, а из Динамюнде известия нежелательные слишком легко в Европу проникнуть могут, а там и до Марии Терезии дойти. Хлопот да объяснений тогда не оберешься.

– Насчет сына, это ты прав, Алексей Петрович. А что на примете имеешь – место какое? В Сибирь их гнать даже Лестоку не хочется – больно огласки много.

– Ни в коем случае, ваше величество! Такой переезд будет в глазах Европы жестокостью и приговором. Можно и без него обойтись. На первый случай, скажем, и Рязань наша хороша будет. Поди, доберись, разыщи. Да и розыск всякий на виду окажется.

– Ты что, место какое отыскал?

– Иначе и не осмелился бы тревожить ваше величество – Раненбург.

– Никак меншиковские владения?

– Оно и есть. Крепостцу там Александр Данилович покойный соорудил. Сказывают, со стенами, валами, со рвом, как фортификационными правилами положено. Ни тебе войти, ни выйти иначе как по подъемному мосту. А за стенами со стороны не видать.

– Не там ли Данилыч после ареста находился?

– Там. И со всем семейством.

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Вы давно ничего не сообщали о Брауншвейгской фамилии, Гарвей. Что с ними? Все еще в старом меншиковском владении?

– Нет, милорд, это была лишь недолгая остановка на их крестном пути.

– Прошу вас раз и навсегда избавить меня от неуместной патетики. Они чужды подлинной дипломатии и возможны только в устах стареющих и экзальтированных красавиц, вспоминающих о былых своих успехах. Принцесса Анна отреклась, наконец, от престола за своего сына?

– В том-то и дело, что в этом вопросе она проявила редкую силу духа. На нее не подействовали никакие посулы и угрозы. Результатом явился указ о ссылке фамилии в Архангельск.

– Ошибаетесь, Гарвей, если полагаете, что в случае отречения условия заключения могли бы для них измениться. Отречение – простая формальность, которую слишком легко в любую минуту опровергнуть. Оно способно лишь на очень короткий срок успокоить общественное мнение – не больше.

– Так или иначе, семейство было отдано под наблюдение барона Корфа с тем, чтобы в дальнейшем, как сообщал Бестужев, быть переведенным в Соловецкий монастырь на Белом море. Говорят, это ужасные, не знающие ни тепла, ни солнца места.

– И что же произошло?

– Корф довез семейство до Холмогор, где вынужден был остановиться из-за нездоровья принцессы.

– Что-нибудь серьезное?

– Один из слухов – очередная беременность и роды.

– Девочка или мальчик?

– Скорее, мальчик, потому что ходатайство Корфа оставить фамилию именно в Холмогорах, в архиерейском доме, было незамедлительно принято, но сам Корф спешно отозван в Петербург. Наш резидент уверен, что по характеру рассказов болтливого барона даже в очень интимном кругу Корфом дана подписка о неразглашении.

– Второй мальчик! Это осложняет ситуацию. В каких условиях находится фамилия? Как их содержат?

– Наши сведения очень обстоятельны. Это небольшой, обнесенный частоколом участок шагов четыреста в длину и в ширину. На нем три небольших дома, некое подобие двора и совершенно запущенного сада. Кругом солдаты Измайловского полка, состязающиеся в грубости обращения с заключенными. Таков приказ императрицы.

– Значит, мать, отец, две дочери и два сына, если принять последнюю версию о родах.

– Нет, милорд, даже при этой версии только один сын.

– Вы хотите сказать, что императора Иоанна с ними нет?

– Жители Холмогор убеждены, что он буквально замурован в одном из трех домов, без возможности видеться с родными и вообще с кем бы то ни было, в том числе даже со священником.

– Кто за ним ухаживает?

– Некий майор Миллер. Но самому Миллеру запрещен выход за пределы двора, по двору же он проходит обязательно в сопровождении дежурного солдата. Это может быть выдумкой местных жителей, но те из них, кому приходится подвозить ко двору дрова и провиант, уверяют, что в доме императора есть единственное окно – в комнате Миллера. В него же ведет и единственная дверь.

– В Петербурге продолжают интересоваться фамилией?

– Разве только при дворе и то для того, чтобы возбуждать опасения императрицы. Народ к фамилии совершенно безразличен.

– Меня мало интересует народ – он везде и в отношении всех правителей одинаков. Какова позиция Бестужева?

– Все разговоры о фамилии немедленно оборачиваются против него – Лесток не отличается богатой фантазией.

– Маркиз де ла Шетарди также. Да и что реально могли бы они придумать в противовес Бестужеву?

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Милорд, императрица Елизавета решилась на выбор невесты для наследника и проявила большую независимость суждений. По-видимому, они принадлежат ей самой, без подсказки окружения.

– И что же? Кем оказалась избранница? Это очень важно.

– Дочерью принца Ангальт-Цербстского, Христианной Августой.

– Только и всего? Но в чем же здесь расчет для России, надо подумать. У него нет никаких связей и никакого существенного политического влияния.

– Зато, по сведениям Бестужева, много воспоминаний юности.

– О чем вы говорите, Гарвей?

– Об обручении в свое время цесаревны Елизаветы с принцем Любекским. Мать невесты – родная сестра принца, Иоанна Елизавета Голштинская.

– Но это же просто нелепо! Елизавета была так привязана к своему жениху. И это при ее-то легкомыслии и склонности к амурным похождениям?

– Трудно говорить о привязанности, милорд, но во времена полного владычества Меншикова для цесаревны это была единственная возможность избавиться от гнетущей и далеко не безопасной атмосферы русского двора. К тому же неожиданная кончина жениха, последовавшая сразу за смертью матери-императрицы, несомненно, была для Елизаветы сильным ударом. Но свой выбор на племяннице покойного принца Любекского она остановила после – это не ушло от внимания придворных – длительного разговора с господином Бецким.

– Бецкой? Новая фигура при дворе?

– Лишь в какой-то степени новая. Это побочный сын князя Ивана Трубецкого, появившийся на свет в Швеции от одной из шведских аристократок.

– Трубецкой находился там в плену?

– Да, и довольно долгое время, так что устроил себе семейный очаг. Освобожденный благодаря хлопотам ценившего его императора Петра Первого, он вывез из плена своего сына, которого затем долгое время держал и воспитывал на Западе. Положение бастарда в России было бы слишком щекотливым – у русских нет привычки к подобным двусмысленным ситуациям.

– И чего же бастард добился в Европе?

– Практически ничего. Бецкой служил некоторое время в немецкой армии, повесничал, занимался любовными интрижками, пока не упал с лошади и вынужден был обратиться к гражданской службе. Падение явно пошло ему на пользу. Он стал читать, интересоваться науками и долгое время жил в Париже, где вращался в придворных кругах, главным образом, из-за связей своей матери, шведской графини.

– Но почему именно с ним Елизавета решила советоваться по поводу будущей своей невестки?

– Простите мне мое многословие, милорд. Из-за него я не успел закончить этой довольно своеобразной истории. Дело в том, что одним из предметов увлечения Бецкого в Париже стала принцесса Ангальт-Цербстская, которая проводила там время, фактически живя в разводе с мужем. Конец этому пылкому роману положила беременность принцессы, принужденной срочно возвращаться в свое княжество и к своему законному супругу. Скандал и так оказался достаточно шумным, потому что князь Трубецкой, в свою очередь, потребовал возвращения своего потомка в Россию.

– И что же?

– В Цербстве принцесса Амалия в положенный срок родила девочку. Принц не возражал против отцовства, несмотря на нарушение всех сроков, – ему, по-видимому, надоели всеобщие пересуды о его неспособности выполнять супружеские обязанности.

– И вы хотите сказать, что эта девочка и была выбрана в невестки императрицей Елизаветой? Незаконная дочь бастарда?

– Кто может это утверждать наверняка, милорд? Налицо совпадения, казалось бы, многозначительные действия обеих сторон и факт, что принц Ангальт-Цербстский не имел иных детей.

– Однако эти достаточно запутанные обстоятельства, по-видимому, убедили императрицу.

– Могу добавить только одно, милорд. Елизавета поручила именно Бецкому от своего лица пригласить и привезти в Россию принцессу Амалию с дочерью.

– И это при том, что Бецкой, насколько я понял, не занимает никакого официального положения при дворе или в правительстве.

– Вот именно, милорд, вот именно.