Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Записка Екатерины II Е. Р. Дашковой о престолонаследии

Последние мысли п[окойной] и[мператрицы] Елизаветы] П[етровны] о наследстве точно сказать не можно, ибо твердых не было. То не сумнительно, что она не любила П[етра] Ф[едоровича] и что она его почитала за неспособного к правлению, что она знала, что он русских не любил, что она с трепетом смотрела на смертный час и на то, что после происходить может, но как она во всем решимости имела весьмо медленное особливо в последние годы ее жизни, то догадываться можно, что и в пункте наследства мысли более колебалися, – нежели что-нибудь определительное было в ее мысли. Фаворит же И. И. Ш[увалов] быв окружен великим числом молодых людей, отчасти же не любя от сердца, а еще более от лехкомыслие ему свойственное, быв убежден воплем всех множеством людей, и не любили и опасалися Петра III, за несколько времени до кончины и[мператрицы] Е[лизаветы] П[етровны] мыслил и клал на мере переменить наследство, в чем адресовался к Н[иките] И[вановичу] П[анину] спрася, что он о том думает и как бы то делать, говоря, что мысль иные клонят отказав и высылая из России в[еликого] к[нязя] с супругою ему правление именем царевича, которому шел тогда седьмой год, что другие хотели высылать отца и оставить мать с сыном и о том единодушно думают, что в[еликий] к[нязь]… кроме бедства покаралася ему… На сие Н[икита] И[ванович] П[анин] ответствовал, что все сии проекты суть способы к между усобной гибели, что в одном критическом того переменить без мятежа и бедственных средств не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено самодержавие. Н[икита] И[ванович] о сем тотчас мне дал знать, сказав мне притом, что если б больной императрице представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая в том вероятность, что она на то склониться может. Но к сему, благодаря Богу, фавориты не приступили, но оборотя все мысли свои к собственной своей безопасности стали дворовыми вымыслами и происками стараться входить в милости Петра III, в чем отчасти и преуспели.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Личные покои Петра III
Петр III и генералитет

– Ваше императорское величество, я не уверен, что полностью выполнил данный мне приказ. Вы не изволили назвать поименно всех, кого хотели бы видеть. Мне пришлось руководствоваться моими личными соображениями, а они…

– Вот и превосходно! Сейчас вы сдадите мне экзамен, и я смогу убедиться, годитесь ли вы для высокой должности моего генерал-адъютанта. Я не собираюсь держать помощников, которым нужно все растолковывать в деталях. Больше проницательности и желания быть полезным вашему любимому императору – таков мой девиз, к которому всем придется привыкнуть. Никаких послаблений! Никаких обсуждений. Отныне только моя воля и мои приказы. Где вы приказали собраться офицерскому составу?

– Мне показалась соответствующей моменту аудиенция в тронном зале.

– На троне? Мне стоит произнести мою речь на троне? Может быть. Очень может быть. По крайней мере, они увидят своего подлинного императора, а не бабьи юбки и куафюры, которые вызывают у настоящих служивых офицеров одну тошноту. Но мы сделаем исключение для графини Елизаветы Романовны. Она обожает все военные смотры, маневры. Ее никогда не останавливал ни дождь, ни мороз. Графиня заслужила право присутствовать при моих первых распоряжениях. Вы поставите ей кресло чуть в стороне от трона. И – она может быть с несколькими своими придворными дамами. Понадобится некоторое время для оформления ее штата, но мы постараемся это время сократить.

– Ваше императорское величество, господа офицеры в сборе.

– Идем! Да, а говорить мы будем отныне по-немецки. Это и есть настоящий язык военных. К тому же на русском большинство команд и артикулов выглядит совершенно нелепо. Итак, приветствую вас господа и поздравляю с окончанием военных действий.

– Как?

– Что случилось?

– Такого не может быть!

– Господи, помилуй…

– Господа офицеры, ваши реплики неуместны и неприличны! Никто из вас не имеет права на излияние всяческих чувствований. Ваша священная обязанность – беспрекословно выполнять приказы командира, то есть императора. Никакого вашего мнения о приказах не может попросту существовать.

– Ваше императорское величество! Но семь лет войны, и какой войны!

– Позорной, Чернышев, просто позорной.

– Но наши победы… И притом военными действиями охвачена, по существу, вся Европа.

– Вы сами подтвердили мою правоту в отношении позорной войны. Вы все вместе с остальными государствами застряли в ней, как в гнилом болоте, потому что вам никогда не одолеть такого гения военного искусства, как император Фридрих Второй. Вам еще предстоит долго учиться у него, прежде чем вы приобретете надежды сражаться с ним на равных. Военная история еще не знала такого полководца. Вот почему отныне здесь будет висеть его портрет. Я счастлив, что могу с ним счесться, хотя бы в отдаленной степени, родством. Это вселяет в мое сердце надежду.

– И все же, государь, нынешнее почти безнадежное положение войск Фридриха…

– Я прощаю ваши попытки возражений только из-за первого раза. В дальнейшем вам придется за каждую из них горько платить. Итак, мы отказываемся ото всех наших завоеваний в Пруссии и выходим из военного союза.

– Это вы, ваше императорское величество, спасаете Фридриха, а не он выигрывает ситуацию.

– Если бы я в действительности мог оказать услугу этому величайшему стратегу, я бы ни секунды не колебался. Это помогло бы мне и России войти в историю. Но не подумайте, что вы останетесь без дела. Отныне Россия обратит свои войска и оружие против действительного своего врага – против Дании. Наша задача приобрести Шлезвиг, чтобы затем присоединить его к Голштинии. Я сам разработаю план военных действий, и мы вскоре приступим к его осуществлению. А пока вы свободны. Прощайте.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец, «Печальная зала»
Петр III, Екатерина II

– О, вы по-прежнему несете скорбный караул у гроба тетки, мадам. Если бы вы знали, какое омерзение вызывает у меня ваша двуличность и лицемерие! Для полноты спектакля у вас даже заплаканы глаза. Это уже слишком!

– Что вы называете лицемерием, сир? Естественное сожаление о смерти человека, с которым вы так долго жили рядом? Которому вы, наконец, обязаны престолом?

– Вот именно! Нехотя вы сказали правду: жили рядом. Не более того. Вопреки собственному желанию, симпатиям, потребностям.

– Но разве родственные узы сами по себе ничего не значат? И разве перед их лицом не отступают все личные капризы?

– Положим, но вы-то здесь при чем, мадам? Какие узы связывали вас с покойной императрицей? Вам не представляется кощунством одно то, что вы осмеливаетесь своим постоянным присутствием осквернять ее гроб? Она же вас терпеть не могла, и вы это превосходно знали. Помнится, вначале в вас еще были живы остатки человеческих чувств и вы даже обращались к императрице с просьбой отпустить вас в родительский дом. Впрочем, это я знаю только с ваших слов. Иных подтверждений у меня не было, а значит, скорее всего, это еще одна разыгранная вами сцена.

– Если я в чем-то и могу винить себя, то лишь в том, что не нашла в себе сил и мужества объясниться с государыней и устранить все постепенно накапливавшиеся недоразумения. Потому что я никогда не испытывала к покойной государыне ничего, кроме глубочайшего почтения.

– Даже почтения! Это вы-то с вашим самомнением, тщеславием и чувством абсолютного превосходства над всем и каждым! То, что вам сегодня угодно называть почтением, в действительности было желанием любой ценой удержаться у престола. Должен сказать, вполне естественным желанием полунищей принцессы относительно возможностей и богатства самой большой в Европе империи.

– Стараясь унизить меня, вы унижаете прежде всего самого себя – как-никак мы с вами кузены, и степень нашего родства слишком близка, чтобы мы совершенно отличались друг от друга.

– А, теперь вы пожелали вспомнить даже о нашем родстве! Но ведь, как известно, исключения подтверждают правила.

– Вы забыли, сир, что, когда мы впервые познакомились с вами, наши родители были в восторге от нашего семейного сходства.

– Да, да, эта трогательная встреча, если память мне не изменяет, в 1739 году. Одиннадцатилетний мальчишка и десятилетняя девочка – в этом возрасте все дети похожи друг на друга.

– Тогда вы совершенно очаровали мою мать своей обходительностью, светским обращением и разговором на темы литературы.

– Вашу мать, но, надеюсь, не вас.

– Если бы было иначе, я не согласилась бы на ваше сватовство впоследствии.

– Что? Мое сватовство? Да вы с ума сошли! Вы прекрасно знали, что мне навязали вас, а я имел глупость согласиться.

– Из страха потерять российский престол. Тогда вы старались ничем не раздражать покойную императрицу.

– Чушь! Мои права на престол – преимущественные права! – определились еще при моем рождении. Никому не пришло в голову предлагать нашу дорогую покойницу в качестве претендентки на русский престол после кончины Петра II, зато за меня выступали представители немецкого императора Карла II, Голштинии, Бланкенбурга и Швеции.

– Но под опекой цесаревны Елизаветы Петровны.

– Что из этого? Только до моего совершеннолетия. Тетка должна была назначить меня наследником хотя бы ради добрых отношений с половиной Европы, в глазах которой я представлялся единственным законным монархом.

– Помнится, датский посланник соглашался на любой вариант, кроме этого.

– И за это Дании еще придется поплатиться.

– Да, ваши взгляды на внешнюю политику ни в чем не совпадали со взглядами ее императорского величества.

– Ерунда! Вначале все было совсем иначе. Еще до вашего появления здесь у тетки были хорошие отношения с Фридрихом Великим. Осенью 1743 года они обменялись орденами, и на великолепном обеде в честь этого торжества Фридрих просил русского посланника дать советы тетке. Его советы были по поводу содержания Брауншвейгской фамилии, и тетка полностью их приняла.

– Фридрих давал советы императрице Елизавете Петровне?

– А, наконец-то нашлись подробности, которых не знает госпожа Всезнайка! Ушам своим не верю!

– Мне представляется маловероятным, чтобы покойная императрица могла хоть в чем-то следовать прусским инструкциям.

– Вот как! А между тем король, именно король, а не местные мудрецы, предложил убрать Брауншвейгскую фамилию из Лифляндии, причем убрать тайно и в возможно более отдаленные и малонаселенные земли, где бы легко мог затеряться слух о всем семействе. Он объяснил тетке, что чем дальше она спрячет правительницу с семейством, тем меньше останется возможности их появления на политической сцене, и ни одно государство не станет вмешиваться в их судьбу. Как вы знаете, фамилия была тотчас переведена из Риги.

– Фридрих и не мог дать иного совета: он воевал с Веной и боялся ее влияния. Я бы сказала, расчет слишком примитивный и откровенный для государя.

– Мадам, вы самонадеянная дура и беретесь судить о материях, совершенно вашему уму не доступных.

– Ваши оскорбления настолько не пристали коронованной особе, что я просто не могу их замечать. Что же касается решения императрицы Елизаветы Петровны, она просто не могла действовать по указке прусского короля: ее связывали, помимо всего прочего, политические обязательства.

– Какие еще обязательства?

– В августе 1733 года Россия подписала в Варшаве конвенцию с императором Карлом VI и курфюрстом Саксонским. Русская императрица и курфюрст заключили на 18 лет оборонительный союз. А Россия и Австрия, кроме того, брали на себя обязательство помогать Саксонскому курфюрсту в достижении польского престола.

– Дарить курфюрсту польский престол? Нелепость.

– Вовсе нет. Курфюрст, со своей стороны, признавал за русской царицей императорский титул, отказывался заранее, от лица Польши, от притязаний на Лифляндию и обещал удовлетворить все притязания России. Это была по-настоящему выгодная концепция. Для России – не для Пруссии.

– Зато теперь все будет наоборот!

ПЕТЕРБУРГ
Временный деревянный дворец
Петр III, Е. Р. Воронцова

– Ах, душка, какой нонича смотр был преотличный!

– И погода тебя, Романовна, не испугала? Ведь как из ведра лило, да еще ветер.

– И, полно тебе, государь! Какая погода! Про погоду и не вспомнишь, когда хорошо командир фрунт развернет. Все так ладно пошло, любо-дорого.

– Радуешь ты меня, Романовна, несказанно радуешь. Все-то приметишь, иному старому вояке впору, и с рассуждениями не лезешь. Только мне одному, если нужда есть, шепнешь.

– Как же иначе, государь. Субординацию соблюдать должно, особливо, когда о высшем командующем речь идет. А погода, говоришь так это самая что ни на есть преотличная примета.

– Так не на венчание же под дождем богатство пророчить.

– Ан, нет, душка, о другом я подумала. Дядюшка Михайла Ларионович сказывал, когда тетушка твоя, блаженной памяти императрица Елизавета Петровна, на престол вступила, первое лето дожди ливмя лили. Что ни день – с утра до ночи, да еще и с грозами. Одних деревьев в Петергофе да Ораниенбауме наломало – страх Божий. Да что там – полки из летних лагерей пришлось обратно в город выводить. Вот ведь до чего дошло! А счастливо процарствовала государыня двадцать лет. Оно и выходит – погода, как говоришь, дурная к царственному долголетию.

– Не знал. А все равно в ее гнезде жить не желаю. Видеть дома этого не могу. Будто и не император – цыган какой – все на скорую руку, все непрочно.

– Так ведь, душка, сколько дворцов императоры наши сменили. Чай, тоже в привычку вошло.

– По Петербургу-то кружить? Хороша привычка. Более всего досадую, что первую резиденцию деда – Петра Великого – сохранить не удосужились. Ничем бабы не дорожили. Известно, куриные мозги.

– Погоди, погоди, государь, а разве первый-то Зимний дворец не сам император разобрать велел? Помнится, мне так батюшка в свое время сказывал.

– Что сказывал?

– А то, что первый дворец и дворцом-то не называли – просто Домом, и построили его наскоро в год Прутского похода на углу Зимней канавки и Миллионной.

– И куда ж фасадом?

– А на канавку.

– Ну, красоты мало.

– Какая красота! По батюшкиным словам, в расходы по походу невиданные тогда вошли. Не знали, откуда денег брать. Так что на первых порах и без архитектора обошлись. Срубили мужики дом и ладно.

– Так не в нем же дед скончался?

– Не в нем, душка, не в нем. Это уж как Сенат государю титул императорский преподнес, государь порешил подлинный Зимний дворец ставить. Он по-прежнему у канавки, да фасадом на Неву. Куда как авантажней да и попросторней вышло. Только пришлось императору в нем и последний дух испустить.

– Тетка рассказывала, как хотел дед перед кончиной непременно мать мою видеть, ей государство передать. Позвать не успели. Искали больно долго.

– Было где искать! Не так-то уж и велик дворец был.

– Из расчету, полагаешь?

– Слухи такие ходили.

– И отец о том же твердил. Они еще тогда с матерью моей не венчаны были. Только, может, и впрямь не нашли. Отец вспоминал, что дед старого-то дворца не снес, просто новый до Невы к нему пристроил. Дед каждой копейке цену знал.

– Хорошо ли то али плохо, не мне судить. Это дело императорское. От батюшки знаю, бабка твоя, душка, блаженной памяти императрица Екатерина Алексеевна, хозяйничать там вовсю принялась. Одно сносила, другое достраивала.

– Когда успела!

– Ан, и не успела. Там же и померла в одночасье. Братец твой двоюродный, государь Петр И, в Москву заторопился на коронацию. Не до дворца ему было.

– В Москве будто бы и оставаться решил – от большого ума. Так полагаю, лопухинское семя, необразованное.

– И все-то ты, душка рассудишь, во всем истинный смысл найдешь. Иной раз слушаю тебя да удивляюсь, и что ты во мне нашел. Проста я для тебя, государь, ох, проста. Как только терпишь!

– За то и терплю, Романовна, – за простоту твою душевную. Ничего за пазухой не прячешь, ни в какие хитрости не пускаешься. Вся как есть передо мной стоишь – то мне всего дороже. А насчет дворца дорасскажи – разобраться мне надобно во всех подробностях. Не хочу, чтоб за нос водили да на каждом шагу обманывали.

– Да тут, государь, рассказ короткий. Императрица Анна Иоанновна, как из Москвы приехала, от дворца наотрез отказалась. Распорядилась его весь как есть под жилье артистам отдать.

– Комедиантам? Императорскую резиденцию?

– Да уж гневайся, душка, гневайся, а народу театрального набилось в нем видимо-невидимо. Покойная императрица сказывала: и музыканты, и комедианты итальянские и немецкие, и певчие. Да что там – танцевальную школу в парадной анфиладе разместить велела.

– Какое кощунство! Как только посмела!

– A Kiо ж бы ей, душка, про кощунство сказать осмелился? Зато покойная императрица, как на отеческий престол вступила, сразу комедиантов выгнала, и весь дворец под лейб-кампанский корпус отдала.

– А сама Анна Иоанновна где же жила?

– Сама-то пожелала в апраксинском доме поместиться, в том, что адмирал Федор Матвеевич Апраксин государю Петру II завещал. Он бок о бок стоял. И с той же весны архитекту Растреллию поручила третий Зимний дворец строить, чтобы фасадами на Неву, Адмиралтейство и луговую сторону.

– Дальше знаю. Как строительство Растреллий полностью развернул, тетка во временный деревянный дворец перебралась, что он для нее подальше от Невы соорудил.

– Здесь и скончалась государыня наша. Не дождалась.

– Денег жалеть не надо было. Как на туалеты, без счету тратила. Вон две с половиной тысячи платьев оставила как есть ненадеванных. Хвастаться любила, что большого выхода туалеты по два раза не надевает. А дворца настоящего так и не имела.

– Зато ты, душка, первым в него въедешь. Как хорошо, и строить не надо. Словно для тебя подгадали – тоже примета, государь!

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец, комнаты Екатерины II
Екатерина II, Василий Шкурин, горничная Катерина Ивановна, Е. Р. Дашкова, Петр III

– Вы сегодня на редкость бледны, ваше императорское величество. Вам неможется? Вы не разрешите мне остаться и поухаживать за вами – вы так всегда пренебрегаете вашим здоровьем. К тому же в комнатах несносный холод. Разрешите мне вас устроить поудобнее, накрыть пледом. Я не стану докучать вам своим разговором – я просто посижу вблизи вас.

– Нет, нет, княгиня, отправляйтесь домой. Со мной решительно все в порядке. Немного болит голова, но я подремлю, и все пройдет. Благодарю вас за заботу, но в ней сейчас нет никакой нужды. Прощайте, мой друг, прощайте.

– Но у вас посинели губы. У вас кривится от боли лицо. Нет, ваше величество, я возьму на себя смелость кликнуть лейб-медика.

– Этого ни в коем случае не следует делать. Мне не нужны кривотолки во дворце. Ступайте, ступайте же, мой друг. Я жду вас завтра, а пока…

– А пока я ни за что не оставлю вас в одиночестве. Это было бы бесчеловечно.

– Катерина Ивановна!

– Я здесь, государыня.

– Помогите накинуть мантильку и выйти Екатерине Романовне, да поскорее. Мне необходимо лечь.

– Ваше сиятельство…

– Мне не нужны ваши услуги, Катерина Ивановна. Вы же видите, как плоха государыня. О ней надо позаботиться.

– Ваше сиятельство, это все от сырости строительной да запахов разных. Не извольте беспокоиться, у государыни так после переезда во дворец случается.

– И быстро проходит, мой друг. Нужно только быстро и вовремя заснуть.

– Но у меня сердце не на месте…

– Пойдемте, пойдемте, ваше сиятельство. Если что, я сама первая вас извещу.

– Но…

– Милая княгиня, на этот раз вы истощили мое терпение. Ваша государыня приказывает вам немедленно отправиться к себе и уделить хоть самое небольшое внимание дочке. Идите же!

– Что, государыня, время пришло?

– Да, не ошибаешься, Шкурин. Боли начались, а эта маленькая княгиня как нарочно… Думала, не справимся с ней.

– Еще подождать, государыня, или к себе ехать дом поджигать.

– Собственными руками! Господи, чем только отплатить тебе смогу.

– Тем, государыня, что все по нашему плану состоится. А там уж как Бог даст.

– А жена твоя как же? Что с ней сделал?

– Все как есть устроил. В безопасности она, да и вещички, что подороже, ночным временем еще два дня назад вывезли. Так поехал я?

– С Богом, Василий…

– Только бы вам за время пожара управиться.

– Авось управлюсь. Не впервой ведь. Катерину Ивановну позови, чтоб за тобой все двери закрыла.

– Да вон она стоит с Григорием Григорьевичем да Алексеем Григорьевичем толкует. С ними позвать?

– Что ты, что ты! Их тотчас прочь. Чтоб и вблизи дворца их никто не видел. Да поторопись, Василий, худо мне. Боль-то волна за волной подступает. Поторопись…

– Государыня, побежал Василий – вон уж пролетка по улице полетела. Кони-то который час ждут – застоялись. Бабку бы теперь…

– Что ты, Катерина Ивановна! Только бабки повивальной нам здесь и не хватало. Сама поможешь.

– Да не умею я толком-то, государыня. Вон руки так и летают, туман в глазах. А вдруг…

– Ничего не будет! Слышишь, Катерина Ивановна! Ничего со мной не случится. Ты же меня знаешь… Корзину для белья грязного приготовила? Чтоб и следа здесь не осталося!

– Приготовила, государыня, а как же. С крышкой. Огромную.

– Вот и ладно. А для младенца?

– И для младенчика другую корзинку. Поменьше. Все уж в ней изготовлено.

– А соску с маком – ну, заплачет?

– И маку нажевала, молочком заварила. Самой бы не уснуть. А Алексей Григорьевич сказать велел, что от дому далеко не отъедет, ждать в коляске будет, сам дите домчит. А коли надо, так и сказал, самое родильницу вместе с дитем и с постелью на руках хоть на край Петербурга донесет. Непременно, мол, государыне нашей передай. Такому-то богатырю и впрямь все впору.

– Ты видала, как он яблоко двумя пальцами сжимает: сок не то капает – струей течет, а он посмеивается.

– Да уж одно слово – Илья Муромец. Ох, вот и конец разговорам. Помоги-ка, Катерина Ивановна. Двери-то все заперла?

……………

– Никак, скребется кто? Господи, едва опростаться успела.

– Это за младенчиком нашим, государыня. Сейчас открою. Стук у нас условленный.

– А откуда ж узнали?

– Занавесочку я на окошке загнула, вот Орловы-то и здесь. Вот, господа, две корзины и еще…

– Как государыня?

– Ступай, ступай, Алексей Григорьевич. Обо мне не думай. В порядке я. Сейчас вставать стану.

– Как вставать?

– Идите, идите, Алексей Григорьевич. Неровен час император с пожару вернется – быть беде.

– Ушел? Одевай меня, Катерина Ивановна, да в парадное платье, чтоб к столу выйти.

– Сил-то станет, государыня?

– Уж коли с родами вовремя управилась, и тут справлюсь.

– Ой, никак государь император по переходу ботфортами гремит. Что это так скоро-то?

– Дай-ка к двери стану, о косяк обопрусь, чтоб не заслабнуть. Рада вас видеть в своих покоях, ваше императорское величество!

– Вы на ногах? И даже вышли мне навстречу? Может, окажете честь и отобедать за общим столом?

– Можно и отобедать, если вам это угодно, сир.

– А мне, по совести сказать, шепнули…

– Что же вам донесли?

– Видно, глупость, раз вы на ногах. А в покоях у вас что?

– А что должно в них быть?

– Вы не будете возражать, если я по ним пройдусь?

– Вы окажете мне честь, сир.

– Вот что действительно странно – ваша любезность.

– Может быть, она от недоумения перед вашим неожиданным вниманием. Удивительно, что вы, сир, вообще нашли дорогу к моим покоям.

– Так вот, мне сказали, что сюда слишком хорошо знают дорогу другие и что моя супруга явно неравнодушна к прелестям молодых офицеров.

– Вы оскорбляете меня, ваше императорское величество!

– Оскорбляю? В таком случае, позвольте спросить, откуда пошел слух, что вы беременны и вам пора родить?

– Какая глупость!

– Э, нет! Дыма без огня не бывает. Кстати, вы знаете, откуда я вернулся?

– Судя по закопченным ботфортам и грязным рукавам, с пожара.

– Вот именно. Причем с пожара дома вашего камердинера Василия Шкурина. Ему очень не повезло. Дом занялся как свеча и, несмотря на все наши усилия, сгорел до тла. Вам придется помочь бедному погорельцу деньгами.

– Да, это настоящее несчастье. К тому же у него жена, дети.

– На его счастье, на то время их дома не было. Зато утварь погибла вся. Он сам замешкался с приездом.

– Это понятно, он ехал из дворца и даже не знал, имеет ли пожар в той стороне отношение именно к нему.

– Тем не менее никакого особенного отчаяния я у него не приметил.

– Каждый переживает свое несчастие по-своему, сир.

– А ему еще досталось пережить его на четверг Пасхальной недели, которую так чтут здешние православные.

– Это ваши подданные, сир.