Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Личные апартаменты императрицы
Екатерина II, княгиня Е. П. Барятинская, М. С. Перекусихина

– Вот и чудно, что пришли, княгиня. Мне так надоедает тратить время на куафюру и слушать при том только глупости камеристок. Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее и не возьмите за зло, что куафюр будет продолжать свое занятие.

– Ваше величество, я в восторге, что вы разрешаете присутствовать при своем туалете. Во всех дворах Европы это знак самого большого расположения монархов.

– Мой двор не представляет исключения. Как ваш сынок? Жаль, что он не будет носить фамилии вашего отца: принц Голштейн-Бекский – это превосходно бы звучало. К тому же он обещает стать очень красивым молодым человеком.

– Только обещает, ваше величество, и могу только просить судьбу, чтобы он стал хоть несколько похож на корнета Васильчикова. Вот уж поистине красавец юноша!

– Васильчиков? Это который? Тот, что бывает в караулах?

– Он самый, ваше величество. Но главное – вместе с прекрасной внешностью он обладает и прекрасной душой. Представьте, государыня, я застала его в антикаморе с табакеркой в руках, которую он прижимал к губам. Мое женское любопытство побудило меня приблизиться. Табакерка действительно была очень хороша, но на мой вопрос корнет ответил, что ему дорого не золото, из которого табакерка сделана, и не бриллианты, которыми она усыпана, а мысль о той, чья прекрасная рука ему подарила эту памятку.

– И он назвал имя своего предмета?

– Думаю, для этого он слишком хорошо воспитан. Он залился лишь пунцовой краской и не знал, как скрыться от моего взгляда.

– Он совсем еще дитя.

– Дитя? О, вы не видели вблизи корнета! Это настоящий кавалер со всеми прекрасными качествами, которые дарит человеку зрелая юность.

– Но это так и есть, ваше величество. Я знакома с его родительницей. Князья Барятинские считаются родством с Васильчиковыми.

– Мне ничего не говорит эта фамилия – как вы сказали? – Васильчиковы, между тем Барятинские относятся к самым знатным родам.

– О, ваше величество, обстоятельства так сложились, что мне довелось кое-что узнать о Васильчиковых. Это верно, что они не отличаются богатством, зато в родовитости им не отказать. Одна из женщин их семьи была супругой даря Ивана Васильевича Грозного. Правда, по капризу державного супруга ей пришлось кончить свои дни в монастырской обители. Васильчикову, служившему при царе Федоре Иоанновиче, удалось завязать дружеские отношения с Персией и торговаться о переходе к Московской державе Баку, Дербента и Тавриза. Я не помню его имени-отчества, но князь рассказывал мне, что тот же Васильчиков определил между русскими и датскими владениями на Коле.

– Вы необычайно много знаете об этой семье, княгиня.

– Может быть, потому, что наш милый Александр Семенович бывал со своей матушкой у нас в Рождествене, под Москвой.

– Ах, так! А я думала, вы протежируете милого юношу.

– Поверьте, ваше величество, Александр не ищет протекций и не мечтает о карьере. Он достаточно скромен и на редкость любезен – родители много сил посвятили его воспитанию. И совершенно бескорыстен. Я не могу поручиться за его образованность, но он очень охотно прислушивается к советам и, надо отдать ему должное, не ошибается в выборе людей, у которых хочет учиться.

– Мой Бог, одни неоспоримые достоинства и никаких недостатков! Кем начинал он службу?

– Вахмистром, но уже в апреле 1765 года был произведен в корнеты Конной гвардии. Ах, как он хорош в седле, ваше величество!

– Надо отдать вам должное, княгиня, вы меня заинтриговали вашим сокровищем. Приведите его ко мне на досуге.

– Государыня-матушка, и впрямь преотличнейший молодой человек и какой почтительный.

– И ты туда же, Марья Саввишна? Откуда ты-то можешь его знать?

– Да тут ненароком заходил он ко мне. Чайком я его угощала.

– Да, это уже совершенно неоспоримый аргумент. Хорошо, княгиня, пусть он заглянет ко мне после вечернего караула.

– Уверяю, он развлечет вас, ваше величество.

АРХИПЕЛАГ
Российская эскадра
А. Г. Орлов

…Не верю! Никогда не поверю! Ни письму! Ни рассказам курьера! Только Гриша из Петербурга выехал, только до Фокшан добрался и – словно умер. Покои его дворцовые очистить приказала. Вещи – все до единой! – в Мраморный дворец свезти.

Курьер сказал: не камер-лакеи выносили – солдат наслали. Собрать только мне разрешили. На возы кидали. Рухлядь навалом, что подороже – в корзины.

За что? Как можно? Сколько лет вроде душа в душу жили. Слова недоброго от государыни не слыхали…

От государыни… Может, от того и простить не может, что все из орловских рук получила: престол, свободу, армию? Благодарить никто не любит. Благодетелей все ненавидят. Ей ли Орловы не благодетели! Чего не захочет, в момент сделают.

Вещи Гришины из апартаментов его дворцовых повыносили. Да что вещи! Караул с ружьями заряженными у дверей поставила – силы да характера орловского испугалась: а ну вернется, а ну силой ломиться к новому аманту станет.

Спросил об аманте – курьер смеяться принялся: вам бы, ваше сиятельство, и глядеть было бы не на что. Росточку маленького – государыне под стать. Субтильный – березовым прутиком переломишь. Кланяется все, кланяется, комплименты говорит. Вон оно чего Орловым не хватило. Мужланы они – Орловы! Подковы в кулаке гнут, кочережки узлом завязывают. Государыню императрицу на вытянутой руке удержат – не согнутся.

Прав был Бестужев: не ждать! После похорон государя сразу и под венец. Тайный, а все едино не разорвешь. Так бы и сделал, кабы о себе пошло. И попа сыскал. И в церкву хоть верхом на коне увез. Пока всего боялась, страх в душе имела.

Грише уступил. А Гриша что: как изволите, государыня? Вот тебе и изволила. Поговорить не могла. Все втихаря, все за спиной. Поди, с десятью советниками все оговорила. Она это любит – советоваться, а потом все равно по-своему действовать. От Орловых все избавиться рады. Княгиня Дашкова одна с ненавистью не крылась, другие – пуд соли съешь, не разберешь.

Как пса старого, за порог выкинула! Гриша, как наш гонец до Фокшан добрался, все кинул – в столицу полетел. Да что проку – ко дворцу на пушечный выстрел не пустили. Сначала говорить стали, государыня, мол, за Фокшаны гневаться изволит, что никакого договора с турками не выходит. Гриша аудиенции требовал, Аннушка в тайности сообщила: отговорки все, в апартаментах орловских уж которую неделю корнет Васильчиков поселился. Солдаты с оружиями милого стерегут. Кому рассказать – не поверят. Амант под ружьем!

Известно, арест золотой: что ни день, государыня корнета золотишком дарить стала. От нее без подарочка в руках никогда не уходит. Потом в апартаментах своих все раскладывает – любуется. Чуть что благодарить кидается, ручки целует.

Так-то, Григорий-богатырь, а ты силу да удаль свою молодецкую показывай, покуда ее императорское величество пасторали с аркадским своим пастушком разыгрывать станет. В ее-то годы! Кто б подумать мог: тринадцати лет как не бывало!

Что делать, что делать… Флот бросить, в Петербург мчаться? Много ли там навоюешь! Осадой Зимний дворец брать? Так ее полководцы оборону займут.

Нет, флот бросать нельзя. Только не флот. Он сила. Без него с ее императорским величеством не договоришься. А договариваться надо. Еще как надо. Неровен час – все земли да дворцы отберет, новому аманту подарит. Что, не бывало такого в державах европейских? Еще как бывало!

А, может, и Гриша тут не без греха. Аннушка намекала. Верно, давно намекала. Государыня, мол, к слову иной раз скажет: нет в Грише былой преданности. Усердие не то. И еще – Катенька Зиновьева государыне как бельмо в глазу. Попрекала ведь.

Или помог кто? Донес? Гриша не поостерегся? Простоват он, ох, простоват. Крыться ни с чем не может. Потому и не взяли его тогда в Ропшу. Государыня обидно так о нем говорила: мол, овечье у него сердце, а душа льва. Басню целую о братце сочинила.

Ехать в Петербург нельзя. И себя выдавать тоже. Принцессой Елизаветой поинтересоваться. Кто знает, где у человека судьба. Отыскать ее. Разведать. Может, и встретиться.

Разузнать через Ивана Ивановича Шувалова. Он всегда неподалеку от нее. Вот сейчас племянник его, князь Федор Голицын, сюда в Тоскану приехал. С ним и сдружиться неплохо. Молод, значит, не так, как дядюшка, опаслив. Вот и разберемся, государыня, что к чему. К какому престолу дорога короче да надежней. Пока выбор в моих руках.

ПАРИЖ
Дом Семена Нарышкина
С. К. Нарышкин, Дидро

– Так что же, вы приняли наконец решение, Дидро?

– О поездке в Петербург?

– Конечно. Вы так долго колеблетесь, будто не способны вообще покинуть пределы Парижа.

– Но, дорогой князь, я и в самом деле не путешественник. Меня не манят чужие страны, и я никогда не чувствовал в себе влечения к географии.

– Бог с ней, с географией, вас ждут ваши друзья и поклонники. Даже будучи полным эгоистом – а вы таковым не являетесь! – нельзя не подумать о них.

– Мои поклонники! Это лестное преувеличение – не более. Другое дело – императрица.

– Поверьте, ее императорское величество выражает мысли и чувства нашего общества. Такова удивительнейшая способность Великой Екатерины. Но если бы даже речь шла об одной государыне, неужели ее дружбы не достаточно для того, чтобы пуститься в путь?

– Но Петербург – это так далеко!

– Разве мало русских вы видите в Париже? И все они проделывают этот путь по многу раз в своей жизни.

– Их привычки приобретены на просторах России, мне же не слишком много доводилось ездить даже по Франции. Поверьте, князь, по-настоящему я хорошо себя чувствую только на парижских мостовых и в стенах парижских салонов. Даже загородная жизнь мне наскучивает очень быстро, и я стремлюсь опять к своим книгам, к своему бюро – только они и способны дарить мне настоящее счастье.

– Вы отвлекаетесь от моего вопроса, Дидро. Между тем я ведь тоже обязан отчетом ее императорскому величеству и использовал уже, кажется, все мыслимые и немыслимые доводы, чтобы оправдывать ваши бесконечные оттяжки.

– О, я чувствую, как использую вашу дружбу, князь.

– Только не надейтесь до бесконечности использовать мою снисходительность. Поверьте, Дидро, я думаю не столько о собственных огорчениях – в конце концов, я не дорожу службой – сколько о ваших перспективах. Без поездки в Петербург вам трудно будет пользоваться милостями ее императорского величества.

– Вы хотите напомнить, скольким я обязан Великой Екатерине? Поверьте, в этом нет нужды – моя благодарность вашей монархине умрет только вместе со мной.

– Я выдам вашу тайну, Дидро, если скажу, что вас что-то смущает в отношениях с государыней? Доверьтесь мне. Я легко сумею объяснить любое недоразумение, я абсолютно уверен.

– Князь! Какие сомнения мог бы испытывать я, простой смертный, в отношении небожительницы? Удивляюсь, как подобная идея могла прийти вам в голову.

– Дидро, ваша ловкость неподражаема, и тем не менее я думаю, все дело в письмах вашего друга Фальконе. Он недоволен ходом работ над памятником Петру Великому, не правда ли? Или ожидал совсем иного отношения со стороны императрицы? Ну же, мой друг, решайтесь на откровенность!

– Дело не в одном Фальконе. Мы вместе с императрицей обсуждали в письмах идею памятника Великому Петру, и у нас не было разногласий.

– Так в чем же дело?

– В тех мелочных придирках, которые в конечном счете ничего не оставляют от нашей идеи. Фальконе, естественно, не соглашается, но это стоит ему стольких нервов и бессонных ночей!

– Разве эти придирки исходят от императрицы?

– Как бы я смел назвать придирками замечания ее императорского величества!

– А если не императрицы, то кого же?

– Господина Бецкого. Все дело в том, что со времени своего приезда в Петербург Фальконе не может добиться аудиенции у ее императорского величества. Господин Бецкой оказался его единственным начальником и верховным судьей.

– Вот видите!

– Что же здесь видеть? То, что ее императорское величество после стольких авансов попросту пренебрегает художником, которого сама же пригласила для работы?

– Дидро, помилуйте, о каком пренебрежении может идти речь? Это естественно, что государыня занята множеством государственных дел.

– Но она находила время для переписки с Фальконе, пока он был в Париже. Наконец, можно лишить меня счастья получить лишнее письмо от ее императорского величества, лишь бы достойно решить судьбу монумента, по которому потомки будут вспоминать правление Екатерины. Наконец, – и Фальконе это знает наверняка – ее императорское величество все вечера проводит за карточной игрой. Так о каком же отсутствии времени вы говорите, князь?

– Мой дорогой, вы забываете, что скипетр и порфира налагают определенные обязательства. Государыня не считает возможным нарушать придворный протокол, тем более, что та же карточная игра дает великолепную возможность для самых серьезных разговоров и с собственными сановниками, и с иностранными дипломатами. Неужели вы думаете, что Великая Екатерина тратит время на собственные удовольствия? Я удивляюсь вам, Дидро! Вас может извинить только ваша удаленность от придворной жизни.

– И слава Богу! Я никогда не мечтал о прожигании собственной жизни во дворцах!

– Тем не менее вы не станете отрицать, что там должен существовать свой распорядок?

– Но письма…

– Я перебью вас, мой друг. У ее императорского величества есть часы, отведенные на личную корреспонденцию, и это не входит в распорядок жизни императрицы. Нарушать его ради Фальконе? Но зачем? Государыня переписывалась с мастером, пока обсуждалась основная идея памятника. Коль скоро идея эта была выяснена, смысла в личном общении не осталось.

– Значит, этот пресловутый господин Бецкой передает скульптору желания императрицы?

– Я этого не говорил. Напротив – я думаю, это его личные замечания, совершенно, кстати сказать, необязательные для Фальконе. Но у меня великолепная идея, мой друг! Приехав в Петербург, вы в личных беседах с императрицей разрешите все сомнения по поводу фальконетовского монумента, в котором принимаете столь живое участие.

– Вы просто соблазняете меня, князь! Кстати, должен вам сказать, что императрица находит время для разговоров с мадемуазель Колло, постоянно настаивает на ее присутствии во дворце и засыпает ее заказами.

– Это вам известно от Фальконе?

– Да, и он мне сообщает об этом не без доли вполне обоснованной обиды.

– И, значит, мадемуазель Колло появляется во дворце, в то время как Фальконе вынужден сидеть в мастерской. Мне никто не сообщал об этом.

– В том-то и дело, что Мари-Анн отклоняет все самые лестные предложения и, несмотря на явное недовольство императрицы, не появляется нигде. Ее надо знать, нашу мадемуазель Виктуар. Она раз и навсегда определила свое место за спиной учителя.

– Нет, мой друг, вы положительно должны приехать в Петербург, хотя бы ради ваших столь близких друзей. А что касается путешествия, в коляске Семена Нарышкина вы не ощутите никаких неудобств пути. А сколько интереснейших разговоров мы с вами будем вести. Ну, соглашайтесь же, Дидро, соглашайтесь.

ЛИВОРНО
Квартира А. Г. Орлова
А. Г. Орлов, О.М. де Рибас, слуга

– Иван, итальяшка этот, Джузеппе, не заходил?

– Часа три, ваше сиятельство, во дворике сидит, вас дожидается. Я ему, что неизвестно, когда вернетесь, как временем своим располагать будете. А он на все – подожду. С места, так понимаю, не сойду, покуда графу свои референции не представлю.

– Ишь ты, как порядочный! Еще референции какие-то выдумал. Видно птицу по полету: жулик, и все тут. Зови его, да только с черного хода – чай, не почетный гость.

– Ваше сиятельство, я так безмерно счастлив возможностью снова вас видеть и представить мои рекомендации, которые, хочу надеяться, убедят вас в возможности принять меня на вашу службу, где я приложу все старания, чтобы быть полезным.

– Ну, застрекотал, как сорока. Уймись, братец. Референции твои мне не нужны для того дела, которое могу тебе поручить.

– О, ваше сиятельство, нет такого поручения, которого бы Джузеппе не сумел для вас выполнить. Вы сами убедитесь в этом, ваше сиятельство!

– Сказал, хватит! Не на флот тебя беру, не в армию. Дело у меня совсем иного, тонкого, свойства – разузнать про одну особу.

– Вам достаточно назвать ее имя, ваше сиятельство, и я…

– Нет у нее имени.

– Нет имени? Н…

– То-то и оно. Называют ее по-разному. Сама она под разными именами представляется, и никогда не известно, какое новое себе на завтра придумает.

– Она обманщица? Воровка?

– Она принцесса. И хватит с тебя, что зовет себя Елизаветой.

– Принцесса? Но какой короны?

– Время придет, узнаешь. А пока расскажу тебе все, что мне известно. Тем и довольствуйся.

– Я весь внимание, ваше сиятельство.

– И записывать ничего не смей. Дело тайное – бумаги здесь ни к чему. Так вот, этим ноябрем она приехала в Берлин и назвалась девицей Франк. Спутников не имела, багажа и денег тоже. Однако в гостинице остановилась самой лучшей. В журнале для приезжих отметилась, что приехала из Кельна. Поручителем своим назвала банкира Шумана из Данцига и еще барона Штерна с супругой из Кельна. О них все прознать следует. Найдешь ли людей нужных?

– Ваше сиятельство, самое большее через неделю вы будете знать о них решительно все. Банкиры повсюду связаны между собою. Если только ваша принцесса не лжет.

– Слова мне ее не нужны – только дела. Так вот, принцесса вскоре объявилась в Генте. У нее снова не было спутников, но появился внушительный багаж, дорогие туалеты и – деньги. Ее кредитором стал купеческий сын Ван Туре. Ходили слухи, что принцесса, назвавшаяся на этот раз девицей Шель, вступила с ним в связь. И это неважно, лишь бы выяснить, куда неожиданно выехала принцесса в сопровождении Ван Турса. Здесь есть другой след – у Ван Турса остались в Генте жена и его собственные неудовлетворенные кредиторы, которые наверняка пытаются его разыскать.

– Значит, Гент.

– Вовсе нет. Мне известно, что спустя самое короткое время бывшая девица Шель появилась в Лондоне под именем госпожи де Тремуйль. Ей был открыт кредит у лондонских банкиров. Она не стеснялась в расходах. Ее видели на скачках, гуляниях, в театрах. В частных домах она не появлялась и частных знакомств не заводила. Ее постоянно сопровождал Ван Туре, но уже под именем барона Эмбса, и вскоре в ее свите появился еще один банкир – барон Шенк. Дама внезапно выехала из Лондона вместе со всей своей свитой, и теперь ваше дело ее найти и дальше не спускать с нее глаз.

– Но сведения, которыми вы располагаете, ваше сиятельство, вы считаете безусловно достоверными? Ведь трудно себе представить, чтобы подобная безвестная особа оставалась в памяти людей. Вот если бы за ней велось наблюдение…

– А кто вам сказал, что оно не велось? Но теперь мои интересы разошлись с интересами тех, кто вел до сих пор сыск. К тому же я ставлю обязательное условие – никто не должен догадаться, что вы интересуетесь этой особой. Никто!

– Но это будет стоить лишних денег, ваше сиятельство.

– Не сомневаюсь, как не сомневаюсь и в том, что немалая их часть незаметно останется в ваших карманах. Это меня не смущает. Неразумные траты я сумею пресечь и вас смогу призвать к порядку, может быть, и не слишком для вас приятным путем.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
А. А. Протасова, Г. Г. Орлов, Екатерина II, А. С. Васильчиков

– Вот, кажись, и подъезжаем. Только бы никто внимания не обратил. Велела Герасиму остерегаться, да что с мужика взять, а тут дело такое тонкое – испортить ничего не стоит.

– Анна Степановна, Аннушка, да растолкуй ты мне, наконец, почему а твоей карете едем, почему сторожишься ты так. Что, не договорилась ты с императрицей, что ли?

– Господи, дядюшка, Григорий Григорьевич, как это не договорилась! Да нешто бы посмела без разрешения. Сам видишь, дела какие пошли: сегодня в чести, завтра за околицей.

– Так чего ж боишься тогда?

– Григорий Григорьевич, не держи на меня гнева, ни в чем я перед тобой и Алексеем Григорьевичем не виновата. Не успел ты в Фокшаны уехать, разговоры у государыни пошли. При мне ни слова. Ласкова государыня по-прежнему, ничего не могу сказать, а вот доверенности былой будто и нету.

– С кем разговоры-то?

– С Никиты Ивановича Панина началось.

– Да уж, не любит он наше семейство, ничего не скажешь. А что говорили, не знаешь?

– Одна Марья Саввишна, может, и слыхала. Иным разом у нее вроде бы за чайком собирались. Только из нее слова не вытянешь. Проста, проста, а все смекает.

– А кроме Никиты?

– Барятинский князь. Иван Сергеевич.

– Вместе с Паниным? Да быть того не может! Панин его на дух не принимал.

– А тут, видно, принял. Не столько он сам, сколько супруга княжеская хлопотать принялась.

– Принцесса-то? А ей что за печаль?

– Не поручусь, а вроде краем уха слыхала: не простила она кончины покойного государя.

– Тогда бы с мужем счеты и сводила.

– Григорий Григорьевич, дядюшка, да ведь сподручней ей во всем Алексея Григорьевича винить. А сама-то как-никак одна с государем кровь – вот и дает о себе знать.

– Ай да Екатерина Петровна! И что, больше никого?

– Хорошо бы. Только вскорости и граф Петр Иванович Панин объявился.

– Петр Панин? Да ведь государыне он давно не по нраву был.

– Не спрашивай, Григорий Григорьевич. Сама ничего в толк взять не могла, разве что сразу смекнула: не к добру. Так оно и вышло. Апартаменты твои поначалу заперли. Думала, может, для осторожности. А там узнала, что в ночи все из них в Мраморный твой дворец вывезли.

– Спрашивала государыню?

– Как не спрашивать! Сначала к Марье Саввишне. Ну, от нее слова лишнего не услышишь, а все не удержалась. Мол, каково-то хорошо нам с графом Григорием Григорьевичем было. Говорю, так вернется же он. Она головой качает горестно так. Любила она вас, да и вся прислуга дворцовая как любила, и вот дожили!

– Корнета-то как же привезли? Как государыня о нем объявила?

– А никак. Будто по службе ему здесь так и надлежит быть. Камердинеру велела для него дверь открытой в каждую пору дня и ночи держать.

– И что корнет?

– Веришь, дядюшка, вроде бы стеснялся. Входить-выходить из апартаментов твоих краснел все, бочком проскочить старался. Против тебя все большое опасение имели: как бы ненароком не вернулся, как бы гневом не вскипел. Вот солдат-то и поставили.

– Корнета стеречь!

– Его самого. Меня государыня на спытки пригласить изволила. Мол, кому служить будешь, Анна Степановна, – мне или дядюшкам своим. Что тут скажешь? Вам, ваше императорское величество. Она улыбнуться изволила, а потом посуровела: чтобы больше у меня за Орловых не хлопотать. Поняла ли, Анна Степановна? Оттого и боялась разговор завести, чтоб тебя приняла. Время выбирала. Хоть как хочешь, Григорий Григорьевич, казни, а должна я тебе правду сказать: не читала государыня твоих писем. Ни единого. Все генерал-адъютанту для распечатывания отдавала.

– Вот, значит, до чего дошло!

– Кабы того хуже не стало! Я ведь не встречи твоей с государыней просила – аудиенции, чтобы тебе самому о Фокшанах все как есть доложить. Потому и – не серчай, Бога ради, Григорий Григорьевич, при разговоре вашем генерал-адъютант будет. Для порядку.

– Это кто, не корнет ли?

– Он самый, дядюшка. Был корнетом, стал камергером. Слава тебе, Господи, никого в переходах не встретили. Теперь уж, Григорий Григорьевич, вы сами. Я только помехой буду.

…Дверь отворилась, не скрипнула. Портьера бархатная-едва отодвинулась. Государыня за бюро сидит. Голову подняла – не улыбнулась, руки не протянула. Глаза холодные, как мартовский снег на набережной – под серой пленкой. Видит – не видит. Молчит. За спиной – мальчик в расшитом камергерском мундире. Корнет! К нему обернулась, что-то вполголоса сказала, улыбнулись оба.

– Вы просили об аудиенции, граф. Я не могла вам в ней отказать, памятуя вашу неизменную ревность к нашему престолу. Хотя и не догадываюсь о причине вашего желания.

– Государыня, я из Фокшан…

– Знаю, что из Фокшан. Знаю, что переговоры приняли там некорыстный для державы нашей оборот.

– Государыня, представители Порты не иначе нашли поддержку со стороны французской державы.

– Естественно. Но у французского короля не было тех побед, которых добились российские военачальники. Сила была на нашей стороне, и успех на полях сражений также. Тем не менее переговоры велись крайне неудачно.

– Ваше императорское величество, все уперлось в вопрос о Крыме. И я не думаю, чтобы нельзя было найти выгодного для нас решения.

– Вы не сомневаетесь, граф. Отлично! Как же в таком случае вы осмелились без моего разрешения оставить Фокшаны, забыть о своих обязанностях чрезвычайного и полномочного посла и вернуться в Петербург?

– Ваше величество, до меня дошли слухи, в которых я теперь имел возможность убедиться…

– С каких пор слухи – какими бы они ни были! – стали заменять приказы императрицы? Это непростительное легкомыслие! Или пренебрежение моими поручениями. И то, и другое одинаково преступно и недопустимо!.

– Государыня, я не могу представить, чтобы кто-то мог меня заподозрить в легкомыслии или пренебрежении моими обязанностями. Вся моя предшествующая служба…

– Вот именно – предшествующая! Люди меняются, граф. Былое рвение остывает, придворные развлечения становятся важнее служебных обязанностей.

– Этого невозможно отнести ко мне!

– Можно, можно, граф. Я убеждена: переговоры в Фокшанах могли пойти иначе, если бы вы серьезней к ним подготовились здесь, в Петербурге, не тратя попусту времени на прогулки с моими фрейлинами.

– Совершенно случайные и ни к чему не обязывающие встречи!

– Я не собираюсь здесь заниматься судебным разбирательством – это дело вашей совести. Вполне возможно, вам настала пора, граф, жениться, обзавестись собственным домом и хозяйкой.

– Из меня никогда не получился бы домосед.

– Меня не интересуют такие подробности, граф. Конечно, возможно и иное объяснение вашей неудачи. Просто задача оказалась выше ваших возможностей, и вы устремились в Петербург за поддержкой и советом, которых вам никто не обязан давать.

– Не мне судить, ваше величество, о моих способностях, но вы оценивали их куда выше во время морового поветрия в Москве.

– Да, между прочим, чума в Москве продолжается вплоть до сегодняшнего дня, и за счет государства там уже похоронено около шестидесяти тысяч человек. Ко времени вашего приезда в Москву это число было едва ли не вдесятеро меньшим.

– Но вам угодно было меня отозвать из старой столицы, ваше императорское величество. Я, не задумываясь, остался бы там до полного истребления заразы.

– Путем виселиц и вырывания ноздрей? Вы не приобрели таким путем себе сторонников в Москве. Мне докладывали, что ваше имя упоминается в толпах с ненавистью. Я не придаю этому принципиального значения, и все же. Да, но к делу. С чем вы пришли, граф?

– Ваше величество, я умоляю вас об аудиенции с глазу на глаз.

– Это слишком смелое желание, граф, тем более, что оно не имеет никаких обоснований.

– Государыня, я хотел бы своей службой доказать…

– Я предоставлю вам такую возможность, граф. Возвращаться на конгресс вам действительно бессмысленно. Что ж, отправляйтесь в Ревель и займитесь там обеспечением нашего флота, а там будет видно. Прощайте, граф Орлов.