Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

МОСКВА
Головинский дворец
Г. Г. Орлов, доктор К. Ашбе

– Ваше сиятельство, вам не следовало останавливаться в Головинском дворце. Ведь это хоть и не центр, но густо населенная часть Москвы. Пустые залы дают безопасность, и все же лучше было остановиться в одном из путевых дворцов и просто наезжать в город.

– Полно, Ашбе. Будет куда лучше, если вы сообщите мне, в чем опасность болезни. Я намерен и ходить по улицам, и бывать в домах, и непременно осмотреть больницы.

– Но это самоубийство, граф!

– А вы? Разве вы сами не работаете в больнице?

– Врач – это профессия, граф. Мы рискуем, потому что риск входит в наши обязанности, но вы…

– Ашбе, не тратьте времени. Итак, я слушаю лекцию.

– Что ж, главная опасность – в прикосновении. От больных надо держаться на расстоянии, пусть даже небольшом. Нельзя касаться их платья, поэтому мы тотчас сжигаем одежду и постели умерших. Нельзя подавать воду – они могут закашляться, и тогда заражение неминуемо. Еще…

– Вполне достаточно. А как скоро вы убеждаетесь, что человек болен?

– Нашей нынешней «черной смерти» достаточно одного дня, и она очень редко затаивается на три-пять дней. Но для вас, граф…

– Я не умею быть терпеливым, Ашбе. Я спрашиваю о сроках, чтобы отличить больного от здорового. Впрочем, болезнь, которую я приехал истреблять, – болезнь неповиновения. Поэтому я уже в пути сюда распорядился соорудить виселицу около Варварских ворот.

– Казнь тех, кто выжил?

– Совершенно верно. И казнь, и все виды наказаний, а в дальнейшем каторга.

– Граф, я понимаю ваше негодование, но ведь людьми руководило отчаяние. Сама натура человеческая пытается отстаивать свое земное существование. Тюрьма, каторга, но не казнь! Неужели вы думаете, что владыка одобрил бы такую месть за его мученическую кончину?

– Я не занимаюсь вопросами богословия и не читаю философических сочинений. Здоровый или больной, человек должен подчиняться власти. Страх перед властью должен быть больше страха за свое существование.

– Но вы же приехали проверить медицинское дело в Москве, не правда ли? Вас с этим направила в старую столицу наша государыня?

– Медицинское дело? Государыня не обронила о нем ни слова. Зачем императрице вмешиваться в ваши дела. Порядок и пресечение бунта помогут вам лечить. Разве я не прав, доктор? И потом – ни одно поветрие не может длиться вечно. В конце концов, оно само пойдет на убыль. Сколько раз в России бывала чума, но мы же с вами живы.

– Граф, в последний год правления царя Бориса Годунова только на государственные средства было похоронено сто тридцать тысяч умерших от чумы москвичей. Сто тридцать тысяч, когда в городе их жило всего полтораста. При государе Алексее Михайловиче чума косила всех подряд от Казани до Чернигова и от Астрахани до Новгорода. Были моровые поветрия, когда от целого города оставалось всего десять человек, как в Смоленске. Или ни одного, как в Глухове и Белоозере. Если мы будем бороться с невежественными, насмерть перепуганными людьми, а не с моровым поветрием, мы только усугубим потери.

– Я благодарю вас, Ашбе, за ваш урок и отпускаю с миром. Мне вы больше не нужны.

– Граф, но у нас на исходе лекарства и нет средств для открытия новых госпиталей.

– Зато у вас есть ваш градоначальник, которому следует заняться своими непосредственными обязанностями. У меня же, как я пытался объяснить, совсем иные.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, дежурный секретарь

– Какие нынче новости из Москвы?

– Далеко не слишком утешительные, ваше императорское величество. О бунте разговора нет, но…

– За что же принялся граф?

– За определение бунтовщиков и меры наказания для них.

– Вполне разумно. И что же?

– 16 сентября он приехал в Москву, и на третий день его пребывания дотла сгорел Головинский дворец, где он остановился.

– Головинский дворец? Невероятно! Может быть, по неловкости истопника? Так случается, хотя еще рано топить печи.

– Москвичи не сомневаются, что это поджог. Якобы граф слишком сурово обошелся с москвичами в первые же дни.

– Когда речь идет о бунте, милосердие нельзя принимать в расчет. Григорий Григорьевич совершенно прав. И что еще?

– Вот список приговоренных. Двенадцать человек, огласивших мнимое чудо, – для них граф просит вечной ссылки на галеры с вырезыванием ноздрей.

– Варварский обычай, но в России к нему привыкли.

– Всех захваченных на улицах детей приказано жестоко высечь розгами.

– Прекрасно. Это никогда не помешает.

– Теперь шестьдесят человек граф полагает бить кнутом, вырезать у них ноздри и навечно сослать на каторгу в Рогервик.

– Кто эти люди?

– Кого только среди них нет; купцы, дворяне, дьячки, подьячие, крестьяне, солдаты.

– Дворянам можно ноздрей не рвать, хотя… Пусть будет как хочет Григорий Григорьевич. Ему виднее. В Рогервике все равно рабочие люди нужны. Однако я не вижу казней?

– На месте убийства преосвященного повешены должны быть двое: Василий Андреев и Иван Дмитриев. Да тут граф вот еще что придумал: двоих приговорить, а повесить одного из них.

– Вот что – графу напишите, что приказываю ему вернуться и самому на казнях не быть. В шестинедельном карантине в Торжке ему бы не сидеть, а сразу в Петербург ехать. Мы ему здесь торжества устроим, что избавил старую столицу от морового поветрия. А уж как устроим, подумаем.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Кабинет Екатерины II
Екатерина II, дежурный генерал, Г. Г. Орлов

– Ваше императорское величество, победа! Еще одна победа! Господь простер свое благоволение над нашими войсками! Сражение за сражением приносят лавры вашей армии.

– Я разделяю ваши восторги, генерал, но где на этот раз?

– На реке Кагуле, притоке Дуная.

– И все-таки давайте посмотрим, как выглядит вся кампания.

– Вы помните, ваше величество, Румянцев торопился упредить турок в Молдавии – прийти туда первым. Помешало ему весеннее бездорожье.

– И известия о появлении в придунайских княжествах чумы.

– Да, конечно. И только 2 июня фельдмаршал смог войти в связь с молдавским нашим корпусом. Зато уже 17 июня разгром турок при Рябой могиле. 4 июля операция при Ларге. И кто бы, кроме Румянцева, решился здесь напасть на крымского хана Каплан-Гирея. У хана вместе с подоспевшими турецкими войсками было до 80 тысяч солдат и один из флангов укреплен к тому же окопами. У Румянцева еле набиралось 25 тысяч, и он остановился всего в 8 верстах от неприятеля на ровном месте. В тот же день татарско-турецкая конница бросилась в атаку и была отбита. На следующий день опять атака и снова поражение. А 7 июля фельдмаршал сам перешел в атаку и совершенно разбил бежавшего с поля боя неприятеля. Вражеские войска бросили свой лагерь. И вот теперь 12 июля – Кагул!

– И каким было соотношение сил?

– Ваше императорское величество, в это почти невозможно поверить – турки располагали вдесятеро большей армией! Скорость, с которой действовал Румянцев, была такова, что крымский хан опоздал с помощью. Турки умчались за Дунай, хан убрался восвояси.

– И, значит, лагерь неприятеля снова в руках наших?

– Государыня, в реляции написано, что в руках нашей армии остались все неприятельские запасы, лагерь, 140 орудий и – казна. Казна великого визиря!

– Вы слышите, Григорий Григорьевич? Теперь нам остается ждать реляций от нашего флота.

– Думаю, они не разочаруют вас, государыня.

– Дай Бог. Нам необходимо торопиться, потому что слухи о «черной смерти» могут оказаться правдивыми. Чума может нанести поражение любому полководцу.

– Государыня, когда мы остались одни, не могу не задать вам вопроса: вы, кажется, сомневаетесь в храбрости брата?

– Полно, Гриша, кто в ней мог бы усомниться. Искусство полководческое – это совсем другое дело. Кстати, вы по-прежнему враждуете с Григорием Потемкиным?

– А с чего бы было с ним дружиться? Проныра, честолюбец. Ото всего выгоду иметь хочет.

– Так ведь при дворе, Гришенька, иначе не бывает. Коли не хотеть, так ко дворцу и подходить не стоит.

– А Потемкин с первого разу за дело лихо взялся. Много ли от него толку было, когда ты, государыня, на престол всходила? Всего-то вахмистр конной гвардии, только что против тебя не выступил, промолчал вовремя, а уже 400 душ крестьян, голодранец, по твоей милости заимел, да еще камер-юнкером оказался.

– Ты же знаешь, Гриша, своих людей покупать надо.

– Как не знать, да Потемкину цена мала показалася. Уж чего, кажется, не придумывал – и подвиги свои тебе расписывал, и в монахи постричься грозился. Не знаю, почему бы ему того не позволить. Его бы в монастырских-то стенах быстро обаркали.

– Гришенька, то разочти: никому он еще не служил, ни у кого перекупать его не надо было, мне одной всем обязан.

– Вот и оказался через полгода помощником обер-прокурора Синода, не оставляя военной службы. Это где такое видано: на двух стульях примоститься умудрился! Пять лет прошло – уже камергер. Никак не разберу, матушка, и чего ты ему мирволишь.

– Видно, не больно мирволю, коли он в Комиссии работу бросил да волонтиром на турецкую войну пошел.

– Все, чтобы перед тобой, государыня, покрасоваться.

– Полно, Гриша, полно. Я тебе про Фокшаны напомнить хочу. Румянцев с армией еще на зимних квартирах отдыхал, а Потемкин со своим отрядом в Фокшанах стоял. У него 2 тысячи человек, а Абды-паша на него напал с 3 тысячами. Счастье-то ему не сразу улыбнулось. С переменным успехом 3 января бились. На следующий день туркам подкрепление подошло – стало их десять с липшим тысяч, а генерал-майор Потемкин не только атаку выдержал, а сам в наступление перешел и со своими гусарами дело выиграл.

– Однако, государыня, как ты в подробностях все похождения потемкинские помнишь. Поверить не могу.

ПЕТЕРБУРГ
Царское Село
Екатерина II, А. С. Протасова

– Устали, государыня, ох, устали. – С личика спали – отдохнуть бы вам поскорее, в постельку прилечь.

– С лица, говоришь, спала…

– И немудрено, государыня, такие хлопоты, праздник такой – пиитам только о нем писать.

– Думаешь, понравился Григорию Григорьевичу?

– Неужто ж нет, ваше величество! Да он, соколик наш, от восхищения речи лишился. Глядит, глядит – наглядеться не может.

– Может, и правда.

– Как же правда, государыня. Таких ворот триумфальных во сне не увидишь. Одно слово, постаралися художники. И все в честь героя нашего. Григорий Григорьевич и слов подобрать не мог.

– Откуда взяла? Сама додумалась?

– Как можно, государыня! Григорьевич мне сам сказал: благодетельница, мол, моя, как бы я жил без нашей государыни. Вот как.

– А мне словечком от сердца не обмолвился.

– Да ведь и то, государыня, в рассуждение взять, какого страху натерпелся, каких ужасов нагляделся. Это ж не в поле с врагами биться. Там сила да удаль все выиграть могут, а тут? Не знаешь, откуда что подкрадется. Вот Алексей Иванович давеча рассказывал…

– Это который?

– Да я про адъютанта Григория Григорьевича нашего – Мусина-Пушкина Алексея Ивановича. Он от графа в Москве ни на шаг не отходил. Такие страсти рассказывал! В минуту человек заболеть может. Сначала ему язык будто свяжет – час от часу все хуже говорить станет. Дальше удушье подступит, а там, глядишь, весь бобылями алыми покроется да Богу душу-то и отдаст. Кабы не для своей государыни, ни за что бы Григорий Григорьевич в ад такой не поехал. Уж я-то его по-родственному знаю.

– Только один раз Григорий Григорьевич и прослезился – когда медаль ему дала.

– А как отлично господин Майков надпись придумал: «Орловым от беды избавлена Москва»! Господи, да от таких почестей, государыня, кто хочешь смутится, а Григорий Григорьевич-то и вовсе. Вам ли, государыня, не знать! Добрый он, а неловкий. Куда ему до придворных пустозвонов.

– Что-то много ты говорить, Анна Степановна, стала. Словно заговаривать меня собралась.

– Утомила вас, государыня, как есть утомила. Простите дуру бесчувственную.

– Да не дура ты, Анна Степановна, вовсе не дура. Что вот только у тебя на уме? А Григорий Григорьевич вчерась не больно в опочивальню торопился. Не видала ли, где запропастился? Марья Саввишна не видала, так, может, тебе удалось.

– Как же, как же, государыня, в парке мы все задержались. Рассказов героя нашего наслушаться не могли.

– Кажись, и фрейлина одна с вами была.

– А как же, кузина графская – Екатерина Николаевна. Девочка еще – все-то ей любопытно, про все дознаться хочется.

– Не такая уж и девочка.

– Тринадцать-то годков всего!

– Мне уж в такую пору жениха подбирать начинали.

– Государыня, да как же простую дворянку с вашим величеством равнять можно! Вам Господь Бог предначертал царствовать, а ей разве что детками при муже обзаводиться да за хозяйством следить.

– Не в первый раз примечаю, больно ласков с ней Григорий Григорьевич. Вот и тут за вечер не один раз и танцевать с ней принимался, и беседовать начинал.

– Да это случайно пришлось, государыня. Все лучше девчоночка, чем наши дуры разряженные. Те и впрямь на каждого кавалера глаз положить норовят, а Катенька как есть ребенок. Ласковая. Веселая. Да ей сказать можно, чтоб на глаза не больно попадалась. Чай, не обидится. За науку благодарить будет.

– Что ж, ей, пожалуй, скажи, чтоб… Ну, сама знаешь. А Григорию Григорьевичу словом обмолвиться не смей. Ни к чему это.

– Как можно, государыня. Да по правде, и сказать-то ему из разговору нашего нечего. Так, пустяки одни – от усталости.

– Дай Бог, чтоб так.

– А иначе и быть не может. Для всех нас, государыня, вы как солнышко в ясном небе – кто с вами сравнится.

– Дай Бог…

Часть четвертая
Цари и самозванцы

Письмо к вам писанное, от мошенницы, я читала и нашла оное сходственным с таковым же письмом, от нее писанным к графу Н. И. Панину… и если возможно, приманите ее в таком месте, где б вам ловко бы было ее посадить на наш корабль и отправить за караулом сюда; будет же она в Рагузе гнездит, то я вас уполномачиваю чрез сие послать туда корабль или несколько с требованием выдачи сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и природу, вовсе несбыточные, и в случае непослушания дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько метать в город можно; а буде без шума достать способ есть, то я и на сие соглашаюсь.

Екатерина II – А. Г. Орлову. Ноябрь 1774

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, В. И. Суворов, члены Совета

– Опыт с Петром Ивановичем Паниным оказался во всех смыслах неудачным, господа. Его потуги овладеть Бендерами привели к потерям и живой силы, и нашего авторитета.

– Ваше императорское величество, граф не располагал для взятия, крепости осадной артиллерией.

– Никогда не сомневалась, что любая неудача найдет среди наших офицеров убедительное обоснование. Беда в том, что на войне не существует объяснений – только победы или поражения. Вы полагаете, я права, Василий Иванович? Суворовскому суду я привыкла верить.

– Тут и спору нету, государыня.

– И какой смысл в наших блистательных всех морских победах, когда судьба войны все равно будет решаться на суше, где успехами хвалиться по-прежнему не приходится.

– Но разве действия князя Василия Михайловича Долгорукова нельзя назвать удачными? Едва вы изволили подписать его назначение вместо графа Панина, он уже к середине июня овладел Перекопской линией, поверг в панику шестидесятитысячное войско неприятеля, двинулся в глубь полуострова, через две недели овладел Кафой. Хан Селим-Гирей обратился в бегство, и в две недели Крым оказался во власти России.

– Вы забыли добавить, что его поддержала Азовская флотилия адмирала Сенявина.

– Ваше справедливое дополнение, ваше императорское величество, только расширяет фронт успехов российской армии.

– И тем не менее Война не может опираться на единственного удачного и удачливого полководца. Я отметила успехи князя Георгием первой степени и 60 тысячами рублей.

– Это много меньше, чем награда за Чесменское сражение.

– Вы правы, Василий Иванович.

– Ведь князь Василий Михайлович к тому же заключил с крымцами неразрывный союз, навсегда отделив их от Порты.

– Князь не будет обижен. Вы напомнили мне, что ему следовало бы дать титул Крымского. Не правда ли, господа? И, само собой разумеется, шпагу с бриллиантами.

– Если разрешите сказать, государыня, опасно то, что на зиму наши войска выведены из Крыма на Украину. Ведь по соглашению Крым обретает независимость, хотя и под покровительством вашей державы. Кто знает, какие старые связи могут ожить в отсутствие наших войск. Порта совсем рядом, и ее сторонников среди крымчаков мы просто не знаем.

– Что же вы имеете предложить?

– Поспешение с заключением договора с самой Портой.

– Кстати, австрийский министр Кауниц уже предложил нам через Фридриха II свои услуги в посредничестве с султаном.

– Его намерения очевидны. И он, и прусский король одинаково боятся возвышения России. В то время как наша императрица справедливо требует от своих военачальников большей энергии, Пруссия и Австрия считают успехи русского оружия слишком опасными.

– Что мы ответили на их предложение?

– Что мы уже начали напрямую переговоры с султаном, ваше величество, о мире.

– Вы полагаете, этот вопрос не допускает промедления?

– Само собой разумеется, государыня, имея в виду ухудшение отношений с Швецией. Теперь все будет зависеть от того, насколько удачно нам удастся провести переговоры с Портой. Местом переговоров назначены Фокшаны. Именно там имеет произойти конгресс.

– Григорий Григорьевич, вы не принимаете участия в общем разговоре. Но, может быть, именно вы со всеми моими полномочиями отправитесь в Фокшаны. Зимняя дорога удобнее летней, и мы позаботимся о том, чтобы она была для вас не слишком обременительна.

– Вы предлагаете мне дипломатическую миссию, ваше величество?

– После вашего блистательного триумфа в борьбе с московской чумой и в свете этой победы вам удастся ее удачно провести. Это важно для нашей державы, граф, и на вас я могу положиться в полной мере.

– Государыня, я не могу уклониться от столь почетной обязанности и не оправдать вашего доверия. Как скоро следует отправляться в путь?

– Как вы полагаете, канцлер?

– Чем скорее, тем лучше. Переговоры должны начаться в первых числах января.

ПЕТЕРБУРГ
Дом Н. И. Панина
Н. И. Панин, И. С. Барятинский, П. И. Панин

– Господа, необходимо любым образом воспользоваться отсутствием в столице Орловых, чтобы наконец отвлечь от них внимание императрицы. Другого такого счастливого стечения обстоятельств мы не дождемся. Я и так удивляюсь их неосмотрительности: Иван хозяйничает на Волге, Алексей и Федор упиваются воинскими успехами в Архипелаге, и вот сам Григорий Григорьевич изволил отъехать в Фокшаны. Не знаю, видели ли вы его выезд, но такой пышности мог позавидовать любой император.

– И после такого выезда вы, Петр Иванович, рассчитываете на успех отвлекающего предприятия? Полноте! Не успеете оглянуться, как вырастут очередные триумфальные ворота, будет заложен соответствующий храм или дворец на дороге из Петербурга в Москву, а там появится и золотая медаль с бессмертным именем российского героя.

– Знаешь, братец, я готов присоединиться к доводам князя, если бы не одно маленькое обстоятельство из области психологии. И прошу вас, не смотрите на меня с таким удивлением: именно психологический экскурс заставляет со всей серьезностью отнестись к соображениям графа Петра Панина.

– Никита Иванович, я буду счастлив любой поддержке.

– А все дело в возрасте, господа. Да, да, в возрасте нашей государыни. Хочу напомнить, что ей сорок три года. Это вам ничего не приводит на мысль?

– В этом возрасте скончалась императрица Екатерина Первая.

– Совершенно справедливо, князь, предварительно окружив себя несметным числом амантов, которых ей все казалось мало.

– Позвольте, позвольте, но сорок три года было императрице Елизавете Петровне, когда она…

– Сменила семейную жизнь с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским на молодых амантов – ты угадал мою мысль, братец.

– Вы хотите сказать, Никита Иванович, что наша государыня вступила в тот же возраст?

– Критический, заметьте, Иван Сергеевич.

– А вывод, братец?

– Самый очевидный: государыне следует подсказать мысль о возможности перемен в ее личной жизни. Или, скажем иначе, в подобной необходимости. Годы уходят. Жизнь давно стала однообразной, перестала приносить яркие переживания…

– Полноте, братец, да ее величество на своего Гришеньку как на святой образ глядит.

– Так это внешняя сторона. А на деле все мы видим, что былого усердия в Грише не видно. То с фрейлинами смеяться примется – государыня в лице меняется. То с этой маленькой своей кузиной Екатериной Николаевной Зиновьевой так заговорится, что света белого вокруг не замечает.

– А ведь верно, Никита Иванович. Супруга моя не раз сказывала, как государыня посредь карточной игры так и замрет – за Гришей следить начинает. Однажды он и вовсе с куртага, не сказавшись государыне, уехал – найти не могли.

– Обида – плохой советчик, тут и от аманта отступиться можно. Особенно, если преемник хороший под рукой.

– Ты о ком, братец? Приметил кого?

– Тут уж я, пожалуй, Никита Иванович, определить могу. Супруга приметила, как ласково ее величество с корнетом Васильчиковым говорила. Когда Григорий Григорьевич чуму воевать ездил, подарки молодому князю дарила.

– Как же, как же, золотую табакерку с бриллиантами – будто бы за отменное содержание караулов во дворце. Выходит, другим и невдомек, как дворцовый караул нести, а князек все отгадал. Теперь, когда отъехал Григорий Григорьевич, в самый раз и похвалить юношу под руку.

– Не молод ли наш Васильчиков? Подумать только, на двадцать с лишним лет государыни моложе.

– Э, Петр Иванович, это тебе не войсками командовать – тут в молодости самый смысл. Чем паренек моложе, тем старушке-то и лестней. Будет думать, что так уж молода и хороша с виду.

– А он что?

– Нет, князь, не досадуйте на моего братца. К политесам он смолоду безразличен. Об аманте, Петр Иванович, ты не думай. Это уж его печаль – расстараться, чтоб государыня поверила.

– Ладно, а как делу-то такому ход дать?

– Есть такой ход. Пусть ваша супруга, князь, намекнет государыне. Императрица принцессе Голштейн-Бекской, как родной, поверит.