Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

ЗВЕНИГОРОД
Поместье Н. Голицына
Елизавета Петровна, князь Н. Голицын, И. И. Шувалов

– Вечер-то какой расчудесный! Теплынь. Цветами пахнет. Хорош сад у тебя, князь, до чего ж хорош.

– Спасибо, государыня, за привет да ласку, только какой у меня сад – так, баловство одно. Вот у его сиятельства графа Алексея Григорьевича и впрямь райский сад. Мы через Москву-реку на него глядим, наглядеться не можем: год от года лучше расцветает.

– А я, князь, простые сады люблю, как на духу признаюсь. Парки искусные – это расчудесно, так по ним как по зале бальной идти надобно – и платье как положено, и свита кругом. По аллее густой да темной не пробежишься, как, бывало, в слободе-то моей Александровой. Сумерки настанут, ни зги не видать, соловьи одни щелкают. В стриженных-то садах соловьи не живут.

– Так-то оно так, государыня. Соловей – птица вольная, и воздух ему вольный, легкий нужен. Тогда и прилетает, и песни поет.

– Под Звенигородом у вас и соловьи особенные. А в Петергофе аль Царском селе не приживаются, гнезд вить не хотят.

– Может, моря, государыня, боятся.

– В Царском-то моря? Да ты бывал ли там, князь?

– Откуда же, государыня. Велика честь – не по мне.

– Что это ты прибедняешься, хозяин. Из роду, чай, высокого, княжеского.

– Род родом, ваше величество, а жить по средствам надо – по одежке протягивай ножки, мудрость-то отцовская говорит. Да мы и не жалуемся, нам и на вотчинном владении хорошо, а уж как вы, государыня, посетить изволили, так и вовсе боле ничего не надобно. Осчастливили на всю жизнь, в роды и роды.

– Вот и ладно, коли от сердца говоришь, вот и хорошо. А что, князь, кавалер-то этот у тебя в гостях – Шувалов, что ли?

– Так точно, государыня, Иван Иванович.

– Сродственником приходится?

– Никак нет. Свойственником стать может, если Господь благословит.

– Это как же?

– Намерение у меня такое на сестрице ихней жениться единственной, да не знаю, какое расположение у Ивана Ивановича будет.

– А чего ж ему за тебя сестру не отдать?

– Да много беднее я их.

– Ты, князь Голицын, беднее?

– Конечно, государыня. Иван Иванович деньгами не обижен и за сестрицей приданое, довелось слышать, немалое дать хотел. Только по мыслям ли ему придусь, в том я неизвестен.

– Посватать, что ли, князь? Да еще от себя тебе на свадьбу приложить, чтобы шурин твой будущий не сомневался?

– Не знаю, как вас, милостивица вы наша, благодарить! По гроб жизни обязан буду, хоть и без того за вас, государыню нашу, живот готов положить.

– Ну, зачем уж сразу и живот класть. Ты поживи, поживи, хозяин дорогой, жизни порадуйся, с хозяюшкой молодой повеселись, деток роди. Только что-то и с такой свахой будто сомневаться в чем изволишь? Ну-тка, выкладывай, что на душе-то? Может, невесте не люб, насильно брать собрался? Вот тогда не помощница я тебе и от слова своего сей же час откажусь.

– Все-то вы, ваше величество, угадаете, ровно в сердце глядите! Иван Иванович и вправду человек особый.

– Царице откажет?

– Как можно! Только…

– Договаривай, договаривай.

– Ученый он больно, на языках скольких, как на русском, толкует и пишет, книг одних сколько прочел, с философами французскими, сам сказывал, в переписке состоит. Ему сам господин Вольтер писал, что знаниям его изумляется, что в таком возрасте молодом быть таких знаний не может, что изумляется его осведомленности, феномен подлинный Иван Иванович. Иван Иванович и в музыке толк знает, другому бы капельмейстеру заезжему поучиться. С учеными людьми дружбу водит. Есть вот такой Михайла Ломоносов…

– Знаю, знаю. Оды отлично сочиняет. Стихотворец отменный.

– С ним вот Иван Иванович часами толковать изволит. Михайла у него в доме, как свой человек, все стихами Ивана Ивановича одаривает, а тот ему еду и питье со своего стола да с погребов самые лучшие посылает, о костюмах тоже заботится.

– Так женитьба-то твоя при чем, не пойму?

– Не прост ли я господину Шувалову покажусь для сестрицы его?

– А сестрица шуваловская что же, тоже все книжки читает?

– Прасковья-то Ивановна больше от братца перенимает. Очень его почитает, даром что братец сводный ей, господин Шувалов.

– Это по ком же – по батюшке аль по матушке?

– Того, государыня, не скажу. Обронил как-то Иван Иванович, что сводные, мол, они, а переспросить-то мне и ни к чему.

– И то правда, чего в чужой жизни копаться. Породнишься и так узнаешь. А пока позови-ка мне ученого нашего, потолковать с ним хочу, рука у меня легкая.

– Дай Бог тебе, государыня наша, всяческих благ да радостей. Бегу, государыня, бегу.

– Ваше императорское величество, князь поведал мне счастливую весть, что вы пожелали видеть меня – признательность и восхищение лишают меня слов.

– Садись, садись рядом, Иван Иванович. Вон сколько слов хороших о тебе со всех сторон слышу, а тебя самого во дворце не видала. Чего ж ты хоромами моими пренебрегаешь аль скуки боишься?

– Ваше величество, вам ничего не стоит наказать меня, но не за вину – за беду мою.

– Беду? Как это?

– Я никогда не имел чести быть допущенным в ваши чертоги, и мысль о вашем императорском величестве была всегда мыслью о божестве, лицезреть которое вблизи я недостоин.

– И как же это ты так решил – достоин, недостоин? Не тебе судить – чай, дворцовые порядки знаешь.

– Вы обращаетесь к моему детству, ваше величество. Но то, что доступно ребенку, часто становится недостижимым в зрелые лета. Я не вижу в себе никаких талантов, которые давали бы мне право просить о месте в окружении вашем.

– И тут тебе, Шувалов, самому не решать.

– Простите, ваше величество, если мое суждение оказалось слишком решительным перед лицом моей монархини.

– А коли б не монархини, а просто дамы?

– О, тогда бы я не испытывал никаких сомнений!

– И все равно бы не пришел?

– Напротив – пренебрегая разрешениями, я постарался бы доказать, что могу заслужить внимание дамы. Самой прекрасной дамы на земле.

– Поди, пробовал, и не раз?

– Не приходилось, ваше величество. Только милостивые слова ваши дали выход сокровенным мыслям, в которых я сам себе признаваться не решался.

– Может, жениться собираешься?

– И в мыслях такого не имел.

– Что ж так? Вот я к тебе свахой за сестрицей твоей – князь Голицын руки ее просит.

– Какое ж это сватовство, ваше величество! Одного слова вашего достаточно, чтобы все совершилось по воле вашей.

– Да не хочу я, чтоб по царскому слову!

– О, ваше императорское величество, разрешите мне не отвечать, иначе я рискую оказаться недостаточно учтивым.

– Да нет уж, говори, приказываю, говори!

– Вы вырываете слова эти у меня насильно, ваше величество!

– Пусть, мой грех. Так что же сказать-то хотел?

– А то, ваше величество, что имел я в виду не царское слово.

– Какое же еще?

– Прекрасной дамы. С царями спорят, с красотой никогда. Я жду наказания за свою дерзость, ваше величество.

– За дерзость, говоришь… Это ты сейчас про красоту-то придумал?

– Всегда так думал, с тех пор как увидел вас во дворце.

– Когда ж то случилось?

– Тому лет пятнадцать. С тех пор не знаю и не могу вообразить иной красоты воплощенной.

– Изменилась я с тех пор, Шувалов…

– О, вы стали еще прекрасней, ваше величество, и вы это знаете! Самые прекрасные кавалеры Европы повторяют вам это каждый день, не сомневаюсь. Чем вас могут удивить мои слова! А когда вы скачете на лошади, спрыгиваете с седла, кто может удержаться от возгласа восхищения! Я не говорю о танцах – они ваша стихия, и вы не знаете себе в них равной. Но, ради Бога, простите, ваше величество, я опять позволил себе забыться в присутствии монархини и заслужил десятикратное наказание.

– Да нет, не сержусь я на тебя, Шувалов…

– Благодарю вас за милосердие, но все же я могу его исчерпать своими неуемными восторгами. Вам станет скучно, государыня.

– А вот поди ж ты, не становится!

Тверская губерния
Сельцо Люткино
Л. И. Орлова, Н. И. Зиновьев, Акулина Анисимовна

– Братец, родненький, наконец-то! Все глаза проглядела, тебя ожидаючи. Сказывай, сказывай, милостивец, что робятки мои, что со службой ихней, здоровы ли? Чего так долго не ехал? Акулина, Акулина, распорядись самоварчик раздуть, на стол собрать! Да проворней, Господи, не видишь, Николай Иванович приехал?

– Вижу, матушка, все вижу, да не гони ты меня, никак и мне про баричей наших узнать хочется. Не чужая, чай!

– Лукерьюшка, сестрица, да не лотошись ты. Сей час все узнаешь. С новостями хорошими приехал, так что душой успокоишься.

– Ой, слава тебе, Господи, слава тебе! С полком-то что вышло, братец?

– А то и вышло, что всех троих по старой записи в Преображенский полк и определили. Так я тебе скажу, сестрица, младшим-то удалось в полку остаться только потому, что командир решил не разлучать братцев-то. Как они вместе с моими сынками выстроились, как командир на них глянул, так и руками развел: больно хороши парни, говорит. Всем взяли: и ростом, и осанкой, сажень косая в плечах, лица – кровь с молоком. Ты мне, сказал, целую гвардейскую роту привел, спасибо тебе, а матушке ихней, супруге Григория Ивановича поклон особый, что красавцев да удальцов таких вырастила.

– Вот утешил-то, братец, вот утешил! А пробовать-то их господин командир не стал?

– Как не стал! И про грамоту спросил, и об арифметике дознался, и как на коне держаться умеют, и из ружья стрелять. Веришь сестрица, тут уж лучше всех Алексей Григорьевич наш отличился.

– Да полно тебе, Николай Иванович!

– Полно не полно, а так уж вышло. Да еще Алексей Григорьевич на немецком диалекте пару слов сказал. Капитан при том из немцев был, растаял прямо. «Молодец, говорит, отличный зольдат будешь».

– Так ведь и Гришенька бы мог.

– Григорий Григорьевич, как всегда, заленился, утруждать себя не стал. Ну а Иван Григорьевич, он у нас в науках послабее.

– А племянничек-то мой Василий Николаевич как?

– Не положил охулки на руку, Лукерьюшка. Одно слово – наша, зиновьевская кровь.

ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов

– Отставка Алексея Разумовского! Невероятно.

– Не так уж невероятно, если себе представить, что императрице Елизавете за сорок. Это ее последний шанс как женщины, и она решила использовать его.

– Но вы сами любите повторять, милорд, что у высокорожденных дам, тем более коронованных особ, не бывает последнего шанса.

– Я имел в виду не успех Елизаветы как женщины – об этом действительно было бы смешно говорить в отношении императрицы, а ее попытку изменить свою жизнь. Очередная иллюзия, будто смена фаворита может зачеркнуть все те неприятные воспоминания, которые связаны с его предшественником.

– Каким же образом, в таком случае, наш резидент в предыдущей депеше сообщал об исключительно возросшем влиянии Разумовского и его деятельном участии в политической жизни?

– Именно эта деятельность и могла спровоцировать исподволь назревавшее решение императрицы. Ведь Елизавета никогда не поощряла вмешательства графа Разумовского в государственные дела.

– Резидент писал, что императрица отправилась вместе с фаворитом в Новый Иерусалим на богомолье, па дороге провела несколько дней в подмосковной графа. Поездка не была омрачена никакими ссорами или разногласиями. Столь же безоблачным было и возвращение. О нем писали русские газеты.

– Простите, Гарвей, но вы сами обратили мое внимание на раздачу некоторых придворных чинов.

– Но это было всего лишь возведение в чин камер-юнкера некоего никому не известного Ивана Шувалова.

– А ведь мы достаточно давно следим с вами за этим «никому не известным человеком».

– Но, милорд, само по себе подобное сообщение ровным счетом ни о чем не говорило. Чин слишком незначителен, и мало ли особ получает постоянно гораздо более высокие назначения!

– Вы полагаете, Гарвей, что Ивану Шувалову будет трудно опередить их всех в продвижении по лестнице славы и почестей, если только «случай» окажется достаточно продолжительным?

– Конечно, нет. Но как мог граф Разумовский так покорно и без сопротивления выполнить волю императрицы? Русский двор заполонен его родственниками!

– И тем не менее. Для того, чтобы удержаться на подобном месте или хотя бы попытаться бороться за него, надо располагать собственной партией, а своей партии Алексей Разумовский никогда не имел.

– Он проиграл, когда императрица не захотела венчаться с ним.

– Мы не располагаем достаточно точными сведениями, собиралась ли Елизавета после вступления на престол венчаться с фаворитом или была обвенчана с ним раньше. Сегодня это не имеет значения. Морганатический брак не послужил бы препятствием для монаршьего брака. Меня занимает иной вопрос: не посоветовал ли кто императрице воздержаться от опрометчивого шага, будь то венчание или признание ранее заключенного брака. Во всяком случае, Елизавета должна быть признательна подобному советчику.

– Но так или иначе, покои графа уже занял Иван Шувалов.

– Каковы его отношения с канцлером?

– Резидент уверяет, что они сложились задолго до фавора Шувалова и носили самый дружеский характер.

– Ах, да, припоминаю, та история с письмом старшего брата канцлера. Значит, за прошедшие годы перемен не произошло?

– Разве в сторону подчеркнутой почтительности и предупредительности со стороны канцлера. В Петербурге ходят слухи, что именно Бестужев поддержал Елизавету в ее желании расстаться со старым фаворитом, если только не посоветовал остановить свой выбор именно на Шувалове.

– А позиция наследника?

– Тут все выглядит достаточно странно. Наследник ненавидит канцлера за его антипатию к Пруссии, но отношения с Шуваловым у него опять-таки дружеские.

– Великий князь совершенно неспособен к дипломатии.

– Он и не делает никаких шагов к установлению добрых отношений с Шуваловым. Это фаворит своей неизменной нарочитой почтительностью сумел вызвать его расположение. Как ни странно, Шувалов очаровал даже внука императрицы – маленького великого князя Павла, который считается с ним больше, чем с собственными родителями, и находится в постоянной переписке.

– Короче говоря, новый фаворит – это мудрый шаг императрицы, удовлетворивший сразу всю семью.

– Нет, милорд, мы забыли о великой княгине.

– Но какое ей дело до Шувалова, а главное – ее собственное положение слишком шатко, чтобы конфликтовать с фаворитом.

– Великая княгиня, как указывает резидент, не конфликтует, она просто не любит Шувалова и не старается этого скрывать.

– Здесь возможен иной ключ к решению загадки. Великая княгиня, по словам того же резидента, стала последнее время обращать внимание на отношение к ней придворных кавалеров, достаточно откровенно флиртовать, если не сказать больше, и сдержанность Шувалова может просто ее раздражать.

– Если принять во внимание, что именно двое – новый фаворит и великая княгиня – отличаются среди всего двора своей образованностью, литературными и даже учеными интересами. Великая княгиня единственная, кто может в полной мере оценить эрудицию и тягу к наукам фаворита. Для самой императрицы эти качества не имеют никакого значения.

– Не будьте столь категоричны, Гарвей, в отношении императрицы к ее новому избраннику. Он представляет полную противоположность невежественному графу Разумовскому, и не в этом ли причина его возвышения. Елизавета может сама не интересоваться науками, но что если ей просто импонирует просвещенность любимца? К тому же род его занятий может ассоциироваться для стареющей женщины с возрастом прекрасного кавалера. Кстати, сколько лет Шувалову?

– Он ровно на двадцать лет моложе своей высокой покровительницы.

– Тогда все, что он делает, в ее глазах будет восхитительным – таков закон человеческой природы.

ЛИФЛЯНДИЯ
Квартиры Преображенского полка
Братья Григорий и Алексей Орловы, С. А. Бредихин

– Однако, господа, жизнь российского императорского дворца мало в чем уступает версальской!

– По части интриг?

– Любовных интриг, Григорий Григорьевич.

– Неужто господин Шувалов, несмотря на всю ученость, так быстро лишился дворцовых апартаментов? Кто же преемник?

– Я бы на твоем месте, Алексей Григорьевич, нашел другую тему для шуток. Иван Иванович в полной силе и скоро станет едва ли не один представлять императорскую власть.

– И в мыслях не имел над ним смеяться. Но тогда кого ты имеешь в виду, Сергей Александрович?

– Господа, господа, берусь угадать. Исходя из множества разговоров и сплетен, речь идет о великой княгине, верно?

– Угадал, Гришенька. И на этот раз наша ученая женщина решила соревноваться на поприще Амура и Венеры. Изменился только партнер.

– Однако императрице не будет хватать времени высылать из России всех претендентов на запрещенные утехи при Малом дворе. И вообще, что же станет с очаровательным Сергеем Салтыковым?

– Подождите, но, кажется, это довольно долгая история?

– Так и есть, Алексей Григорьевич. Сергея Васильевича назначили камергером Малого двора. Сказалась дружба императрицы с его матушкой Марией Алексеевной, урожденной княжной Голицыной. Сергей Васильевич своим веселым и легкомысленным нравом совершенно очаровал великого князя.

– Этого угрюмца и прусского брюзгу?

– Вот-вот, Гриша, именно его. С Салтыковым великий князь начал смеяться, веселиться и даже не заметил, что планы вертопраха шли гораздо дальше и имели в виду великую княгиню.

– Бог мой, да чем же эта «фам саванте» могла прельстить придворного ветреника? К тому же она плохо танцует и у нее крупные желтые зубы. Во всяком случае, так говорили.

– И были недалеки от истины. Тем не менее Сергей Васильевич настолько втянулся в эту амурную авантюру, что даже для прикрытия решил жениться на Матрене Павловне Б ал к.

– Бредихин, ты зашел слишком далеко в своих вымыслах. Все знают: красавчик Салтыков женился по любви.

– Знают, с его слов. Но он же сам не стеснялся говорить, что дал состояться этому браку исключительно в минуту ослепления. Два года спокойного существования при дворе великого князя он себе, во всяком случае, обеспечил. Великий князь по-прежнему продолжал благоволить своему камергеру и называть его даже верным и преданным другом. Конец идиллии положила вездесущая графиня Шувалова.

– Э, и здесь пресловутая Маврушка свою пухлую ручку приложила! Ей-то что за печаль?

– Не печаль, а расчет. Она передала сплетни своей царственной приятельнице, и Салтыков вынужден был проследовать в длительный отпуск. Злые языки уверяют, что императрица получила истинное удовольствие, наблюдая за расстройством нервов великой княгини.

– Так что, великая княгиня и впрямь привязалась к красавчику?

– Это тебя удивляет, Григорий Григорьевич? Главное удивление, что эта невозмутимая статуя не сумела скрыть своих чувств. Где там! Она твердила своим собеседникам, и не только доверенным, что Салтыков прекрасен, как день.

– Да она никак сочиняет вирши?

– Не исключено. К тому же она расхваливала красавчика за прелесть обращения и мягкость манер. 3 повторяю буквально ее слова – они стали известны всему двору. Но больше всего ей недоставало тех длительных прогулок верхом, которые она совершала с камергером чуть не ежедневно и притом в любую погоду. Разлука случилась в 1752 году, а в начале 53-го Салтыков снова оказался в Петербурге.

– Но роман, поди, успел поостыть.

– То-то и оно, что нет. Мало того, Салтыков, говорят, стал посредником между великой княгиней и канцлером.

– Который, как будто, спит и видит на престоле Павла Петровича с великой княгиней в качестве регентши. Во всяком случае, это целиком отвечает его англофильским позициям.

– Значит, сама великая княгиня ничего не имеет противу подобной схемы?

– Еще бы. Но ты, Алексей Григорьевич, забегаешь вперед по сравнению с естественным ходом событий. Отношения у великой княгини с канцлером завязались ДО рождения великого князя Павла Петровича. То-то и оно, что ДО, когда великая княгиня была бездетной.

– Ничего не понимаю!

– А уж это дело твое – поймешь или не поймешь. Только сообщаю для твоего сведения. Вернулся красавчик из ссылки своей в феврале 53-го, великий же князь Павел Петрович на свет появился 20 сентября 54-го.

– О чем ты, Бредихин? Ведь если так рассудить…

– Что рассудить-то, Григорий Григорьевич? Девять лет великая княгиня замужем пробыла, ни тяжелой не ходила, ни выкидышей не имела, а тут на десятом году сыночка принесла. Одно лишь невдомек, почему бы великому князю такому подарку не обрадоваться?

– Постой, Бредихин, разве не красавчика с радостным известием к какому-то королю отправили?

– Все верно, к шведскому. Адольфа-Фридриха осчастливить новостью.

– Выходит…

– Э, братец, суди как знаешь. Только покуда великая княгиня в тягости была, красавчик за другими придворными дамами волочиться начал. Очень его за это великий князь одобрял.

– А красавчик что же?

– Что красавчик? Императрица Елизавета Петровна больше его в Петербурге держать не пожелала. Из Швеции вернулся, помнится, в Гамбург резидентом направили, из Гамбурга посланником в Париж, а там снова в Гамбург.

– Говорили, редким мотом был.

– А чего ж не мотать, когда каждая дама за него платить долги готова была. Уж на что великая княгиня не при деньгах, а и то, поговаривали, раскошеливалась. Великая княгиня опять своих обид не скрывала – кому ни попадя жаловалась на легкомысленную жизнь былого камергера. Тяжело он ей достался.

– Неужто до великого князя ничто не доходит?

– Если и доходит? Не дорожил он супругой смолоду, нынче и вовсе в тягость она ему стала.

– Господа, а что ж насчет Шувалова болтовня одна?

– Это какого, не Андрея ли Петровича, Маврушкиного сына?

– Его самого.

– Что ж, мог и он великой княгине показаться, коли государыня его с матушкиной подсказки в Париж направила. Даром-то по Европам гулять не отправят.