Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

ИТАЛИЯ
Квартира А. Г. Орлова в Генуе
А. Г. Орлов

…Письма из Петербурга. Наконец-то! Переосторожничал Гриша. Какое! Наш Владимир – ну, этому иначе и нельзя: совсем в чиновника превратился. Своей Академией наук больше, чем семьей, озабочен. Того в толк не возьмет: не будет при дворе Орловых – не будет и президента Владимира Григорьевича. У нас с царицей ставки высокие: по мелочам не сходимся.

Что же это там?.. Был, был Гриша во дворце – и ничего? Совсем ничего? В ссылку драгоценнейшего своего отправила, минуты поговорить на особности не нашла! Побоялась, что сердце заговорит? Да какое у нее там сердце! Унизить захотела. Чтобы Орловы ход во дворец раз и навсегда забыли!

Не поторопилась ли просвещеннейшая монархиня? Орловы-то еще живые. Что живые – у Алексея Григорьевича Чесменского целый флот под рукой. Тоже оглянуться бы по сторонам не мешало.

Выиграли Чесму, выиграли, а вот Эльфинстон взял да со своей эскадрой Константинополь воевать пошел. Адмирал Спиридов разрешения не давал. Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский строго-настрого запретил. А он и глядеть не стал. Скомандовал и на Дарданеллы курс взял. Поди догони! Не в бой же с ним вступать.

Оно верно, что один корабль потерял. Сам вернулся, царский гнев на себя навлек. Мало без корабля, так еще и с растратой – всю казну эскадренную порастряс. И живой невредимый ушел – не захотела государыня с английским двором дипломатию портить, и вся недолга. Вернулся Эльфинстон на английскую службу как ни в чем не бывало.

Про другие примеры вспомнить тоже не грех. Эльфинстону деньги нужны были, а ссыльные офицеры на Камчатке совсем о другом думали. Иной раз оторопь берет, откуда силы да упорство у людей берутся. Не за свою корысть борятся – императоры им новые, необыкновенные нужны. Словно один другого лучше быть может!

Венгерский барон Мориц Анадор де Бенев – сегодня о нем все европейские газеты пишут – служил в польской конфедерации, был захвачен нашими войсками и сослан в 1769 году на Камчатку. Одновременно туда сослали и артиллерии полковника Батурина, что с 1749-го в крепости сидел – захотел, видите ли, возвести на престол великого князя, когда в 1749-м покойная императрица Елизавета Петровна на богомолье в Звенигород поехала. Других имен не помню. Только все они вместе с местными купцами да промышленниками восстание в апреле 1771-го в гавани Чевакинской подняли, галиот захватили, знамя на нем Павла I подняли и назвались собранною компаниею для имени его величества Павла Петровича. Присягу письменную подписали да в Сенат послали, а галиот в плавание ушел, чтоб французских берегов достичь.

Ладно бы один-два ссыльных народ перебаламутили, а то набралось одних ссыльных видимо-невидимо.

Рапорт иркутского губернатора о случившемся до Петербурга только в начете 1772 года дошел, когда уж вся Европа о галиоте узнала. И еще о том, какова жизнь в Сибири, как люди голодом примирают, как детишки о грамоте во всем краю слыхом не слыхивали. Ладно ли для просвещеннейшей монархини?

Гамильтон, английский министр в Ливорно, сказывал, как по дипломатическим путям наши хлопотать стали, чтобы ни одна страна галиота не принимала. О Беневе слух пустили, будто французский агент, будто по приказу французов все делал. А куда денешься, что не больно-то народ благоденствует у великой Екатерины Алексеевны. Народных бунтов не миновать. А чтоб людишек в железной рукавице держать, верные люди нужны. Верные! А где они у нее, кроме Орловых-то были?

Вон казак какой лихой объявился – Пугачев Емельян. В Семилетней войне отличался. В составе корпуса Захара Чернышева по Польше разъезжал. Ординарцем казачьего полковника Ильи Денисова стал. Бендеры брал под командованием Петра Панина. Отличить бы такого, уважить, ан нет, из родных мест бежать заставили. Вот и озверел, и народ за собой звать стал. Опять покойным императором Петром Федоровичем назвался.

Первый раз не удалось – выдали голубчика. Приказ пришел на вечную каторгу отправить. Почти пришел – в пути был, а Емелька возьми и сбеги. По второму разу народ принял. Больно лихие налоги на местных наложили. Кто бежать в чужие края вздумал, а кто взбунтовался.

Поглядеть повнимательней на «княжну российскую» стоит. Разобраться. Одно дело престол с голыми руками брать, другое, коли с армией. Или с флотом…

ЛИВОРНО
Квартира А. Г. Орлова
А. Г. Орлов, И. Кристинек, О.М. де Рибас

– Кристинек, где запропастился? Доклада твоего жду!

– Ваше сиятельство, оказалось трудным связать английскую незнакомку с русской княжной. Но сама княжна в начале июня 1773 года приехала во Франкфурт-на-Майне с большой свитой. В свите были барон Эмбс, барон Шенк и маркиз де Марин, ставший главным интендантом княжны.

– Во Франкфурт? А зачем, не узнал?

– Скорее всего, чтобы встретиться с Филиппом Фердинандом, владетельным князем Лимбургским, у которого на службе состоял ее жених Рошфор де Валькур.

– Ее разоблачили?

– Напротив, ваше сиятельство. Князь Лимбургский пожелал сам стать женихом княжны. Поскольку граф Рошфор на отставку не согласился, Филипп Фердинанд заключил его в тюрьму, а сам с княжной и всей ее свитой выехал в княжество Лимбург.

– Похоже на скорую свадьбу?

– Кто знает, ваше сиятельство. Но очевидцы утверждают: Филипп Фердинанд совершенно потерял голову от княжны. Вот только англичане не согласны с таким толкованием событий.

– Почем знаешь?

– Пришлось говорить с секретарем министра Гамильтона.

– Любопытно, что они там усмотрели.

– А то, ваше сиятельство, что Филипп Фердинанд недавно сменил на княжеском престоле своего старшего брата. Титул у него пышнейший – князь Священной Римской империи, владетельный граф Лимбургский, Стирумский и Оберштайна. Он содержит собственную армию, поверенных в Веке и Париже. У него тяжба, которую он может выиграть, – с королем прусским и есть претензии и к Российской короне.

– Это еще что?

– Судите сами, Алексей Григорьевич: как прямой потомок графов Шаденбургских, Филипп Фердинанд предъявляет права на Голштинию и пользуется титулом герцога Шлезвиг-Голштейн-Лимбургского. Шутки шутками, а если эти права признать, у императрицы будут аннулированы многие акты в отношении Голштинии вплоть до последнего обмена голштинских земель на Ольденбург.

– Ну, уж это англичане перемудрили! Да и кто бы стал такое крохотное княжество всерьез принимать?

– Гамильтон, секретарь сказывал, прямо твердил, что Филиппа Фердинанда Австрия поддерживает, а при случае и Версаль от него не отступится. И орден у князя свой есть – хождение по всей Европе имеет – почетный орден Голштино-Лимбургского льва.

– Не потому ли князек и на чужую невесту позарился, что вообразил, будто она с державой нашей связана.

– Забыл доложить, ваше сиятельство. Когда во Франкфурте у княжны какая-то пря с местной полицией началась, она на российского консула ссылаться стала, что он ее поддержит.

– А, вот и наш Джузеппе появился. У тебя что за новости, как медный грош сияешь?

– Граф, мне удалось найти человека из Нейсесса.

– И что?

– Туда уехали русская княжна и князь Филипп Фердинанд Лимбургский.

– Счастливый жених вместо того, чтобы проверять невесту, решил похвастаться перед ней своими владениями.

– На первый взгляд это так и выглядело, но затем оказалось, что он решил воспользоваться ее деньгами.

– Деньгами «русской княжны»? Их так много?

– В том-то и дело. Сначала Филипп Фердинанд представил своей невесте конференц-министра курфюрста Трирского барона фон Горнштайна. Мечта князя – выкупить у Трирского курфюрста права на княжество Оберштайн, которым они владеют совместно. Так вот, русская княжна предложила Филиппу Фердинанду необходимую сумму, а барон фон Горнштайн взялся осуществить сделку. Придворные уверяют, что именно после этого Филипп Фердинанд попросил руки княжны.

– Чтобы не платить по долгам. А что же княжна?

– Согласилась стать имперской княгиней.

– Поспешила воспользоваться возможностью.

– Ваше сиятельство, вы не поверите: княжна дала согласие, но с тем, чтобы отложить свадьбу на достаточно неопределенное время. Она решила дождаться окончания войны между Россией и Портой, чтобы получить необходимые документы о своем рождении.

– Она, что же, считает, что Россия предоставит ей такие документы? Что такие удостоверяющие бумаги вообще существуют?

– Я не считал себя вправе размышлять на эти темы, ваше сиятельство, но поспешил с докладом. Кроме того, возник вопрос о вероисповедании жениха и невесты. Филипп Фердинанд – католик, тогда как княжна – православная.

– Православная? Вы совершенно уверены в этом, Джузеппе?

– О, насчет этого не может быть никаких сомнений. Русская княжна и раньше откровенно говорила о принадлежности к ортодоксальной церкви.

– Она владеет русским языком?

– Насчет этого я ничего не могу сказать. Поляки, с которыми она сталкивалась в Европе, уверены, что их языком она владеет, хотя никогда и не пользуется.

– Конец войны между Россией и Портой… Любопытно. Но, может быть, все это пустая болтовня, которая должна княжне помочь выйти из неловкого положения?

– Боюсь, что такой вывод не соответствует действительности. Как залог предстоящего брака, княжна предоставила официальное право управления своим имуществом и вексель на очень крупную сумму. Известно, что теперь Филипп Фердинанд уже не испытывает никаких материальных затруднений, с которыми был знаком с самого раннего детства и он сам, и его предшественник на престоле княжества.

– И все же мне очень важно выяснить тайну ее рождения, Она никогда не называла своих родителей или хотя бы родственников?

– Нет, и уверяет, что сама их никогда не знала.

– Ни матери, ни отца? Но какая-нибудь верная прислуга, горничная, нянька, наконец?

– Весь штат набран княжной совсем недавно, едва ли не в Париже, и она платит такое высокое жалование каждому, что никто не станет проявлять неуместное любопытство с риском потери места. Впрочем, многозначительность такого умолчания стоит многих бумаг.

– И да, и нет. Вы должны узнать, где она была до Парижа. Должны. И не жалейте на эти поиски денег. К тому же у меня нет совершенно времени. Ищите, Джузеппе, черт побери, ищите же!

– Правда, есть еще одна подробность. Трирский конференц-министр продолжал настаивать на гарантиях и рекомендациях для заключения брака Филиппа Фердинанда. И княжна, как говорят, очень неохотно сослалась на своего опекуна, некоего богатейшего русского вельможу, проживающего последнее время в Спа.

– Но имя этого русского вельможи вы можете узнать!

– Я узнал его, ваше сиятельство, это Иван Иванович Шувалов.

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ

Я – ваш законный император. Жена моя увлеклась в сторону дворян, и я поклялся… истребить их всех до единого. Они склонили ее, чтобы всех вас отдать им в рабство, но я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог спас меня. [После победы над дворянами обещание пожаловать казаков, татар, калмыков] рякою [рекою] с вершины и до устья и землею и травами и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом, и вечною вольностью. Я, великий государь император, жалую вас.

Петр Федорович

1773 году сентября 17…

Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж – вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, и хотя в Законе Божьем написано, чтоб они крестьян также содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами; компанейщики завели превеликое множество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках никогда того не бывает, да и нет, а напротив того, с женами и детьми малолетними не было ли ко Господу слез?

Из манифеста Емельяна Пугачева

ПЕТЕРБУРГ
Дом Семена Нарышкина
С. К. Нарышкин, Дидро

– Итак, очаровательный спектакль смолянок – наша прелестная «Служанка-госпожа» оставила вас равнодушным, Дидро. Вы даже не высказали необходимых комплиментов императрице. Но помните, я пытался предупредить ваше разочарование или безразличие.

– Всегда и везде одни комплименты! С тех пор как я вышел из вашего экипажа в Петербурге, я физически ощущаю, как все и всюду ждут от меня одних комплиментов.

– Это так естественно: все готовились к вашему приезду.

– Дорогой князь, это становится слишком обременительным и к тому же совершенно, как вы знаете, не соответствует моей натуре. Я не придворный и делать из меня придворного бесполезное и неблагодарное занятие.

– О, вы полны желчи, мой друг. Неужели вас вывела из себя эта действительно прелестная Катишь Нелидова?

– Меня вывела из себя только пустая трата времени – ничего кроме.

– Вы не допускаете самой возможности несколько развлечься, отойти от серьезных мыслей?

– Князь, я все допускаю, но в данном случае речь идет о моем детище, которое не унаследовало никаких черт своего родителя, и мое разочарование должно быть вам понятно.

– Вы имеете в виду институт благородных девиц?

– Всю систему образования, которая свелась к изумительной по богатству и изощренности – этого отрицать я не могу – театральной интерпризе, в которой заняты бедные девочки.

– Даже бедные?

– Бога ради, найдите для них другое определение – я не буду в претензии. Но как назвать их после того, как все детство было отнято у них ради бесчисленных упражнений, которые профессиональному актеру обеспечат всю будущность и кусок хлеба, а ими должны быть забыты сразу же, как они покинут – и это в самом скором будущем – стены института?

– Просто у них появятся другие обязанности.

– Вам все кажется таким простым? О нет, князь, это далеко не так. Яд сцены отравит всю их будущую жизнь тем мишурным и призрачным счастьем, которого они больше никогда не испытают.

– Не слишком ли серьезно вы подходите к простому детскому развлечению?

– Судя по достигнутым результатам и потраченному на них времени, оно и не детское и не развлечение. Это трудная работа, которую им придется бросить на полпути. Их по высочайшему капризу обрекли на время обратиться в актрис, и по такому же капризу всего лишат. Мне искренне жаль прелестную, как вы изволили выразиться, Сербину. Эта девочка действительно очень хороша, естественна, убедительна и к тому же, как мне показалось, умна – в разговоре со мной она сумела блеснуть природным остроумием и непринужденностью, – но что же дальше? Что дальше, дорогой князь?

– Если так подходить к жизни, Дидро, никто не получит в ней и проблеска счастья.

– Мы говорим не о счастье, а о чужой воле распоряжаться юными жизнями. Я не скрываю, что протестую против всякого насилия.

– Мой друг, вы зашли слишком далеко. В таком случае и родители не должны распоряжаться судьбами своих детей.

– Родители? Но это совсем иное дело. Родители будут думать о своем чаде всю жизнь до гробовой доски, императрица же поиграет в занятные игрушки и просто их отбросит.

– Она безусловно обеспечит их будущность.

– Откупится от нее деньгами? Если бы все в жизни решалось так просто! Игра в куклы – вот как называется этот пресловутый институт. Игра в куклы, которой забавляется ее императорское величество, может быть, потому, что не сложилась ее собственная семейная жизнь.

– Полноте, Дидро, что вы говорите: императрица не одинока, и у нее есть сын.

– Меня не интересует институт фаворитов. А что касается сына, я не заметил и тени родственной привязанности в обращении императрицы с наследником.

– У великого князя не простой характер! И он очень напоминает собственного отца.

– Против такого преступления трудно возражать. По это не мое дело, и я не хочу, чтобы меня заставляли по подобным поводам высказывать мою личную точку зрения.

ПЕТЕРБУРГ
Дом Алексея Ржевского
Г. Р. Державин, А. А. Ржевский, Д. Г. Левицкий

– Простите мне мою бесцеремонность, господин Левицкой, но уж коли мы встречались и не раз у Львова, я взял на себя смелость обратиться к вам с вопросом.

– Что ж так официально, Гаврила Романович? Все мы здесь друзья и единомышленники. Во многом, во всяком случае.

– Благодарю вас. Сказывал мне Богданович, думаете вы над портретом нашей монархини и портретом необычным.

– Это верно. Думать думаю.

– Для какого-либо места присутственного, если не секрет?

– Никакого секрета. Задумал я сию композицию сам по себе, а если уж потом кому покажется, напишу как положено.

– Композицию, вы сказали?

– Да-с, скорее аллегорическую, чем собственно портретную. Плод размышлений наших общих: какой видится идеальная монархиня.

– Сам над сим размышляю. Что правда, ко двору не приближен, а все же посчастливилось – видел государыню, как вас вижу.

– Это где же?

– В Петровском графа Разумовского, что под Москвой, где ее императорское величество к въезду торжественному для коронационных торжеств готовилась. Я на карауле от своего полка Преображенского стоял.

– Давненько это было.

– А у меня все перед глазами стоит. Ее величество что ни день инкогнито в Москву ездила, а по вечерам прогуливаться выходила. С княгиней Дашковой, помнится. Обе росту невысокого. Государыня чаще в мундире Преображенского полка. Сразу видать, осанка царская, взор милостивый, снисходительный. Нам, караульным, однажды доброго вечера пожелала.

– Караульным? Вы, что же, на часах стояли?

– На часах и есть, как солдату положено. Офицером-то мне быть не довелось. И еще государыня спросила, знаем ли Москву. Мой товарищ не знал, а я отвечал, что знаю, хоть и не московский родом.

– С родителями живали?

– Только вам и признаюсь, Дмитрий Григорьевич, в такой бедности детство прошло, что и не дай Господи. Мы, как дворяне, по Казанской губернии приписаны, а чтоб меня учиться устроить – батюшка все о сухопутном шляхетном корпусе для меня мечтал – надо было в Москве в герольдмейстерской конторе бумаги выправить. Батюшка в первый раз меня повез, мне десятый год пошел. Денег лишь до Первопрестольной хватило, а за бумагами следовало в Петербург ехать. Так ни с чем и вернулись. Батюшки вскорости не стало, матушка со мной в путь собралась – о Московском университете нам с ней мечталось. И снова неудача – бумаги не те, одежонка для студента плоха. Спасибо, в родной Казани от гимназии не отказали, а после нее без денег все равно одна дорога – в солдаты.

– Досталось вам, Гаврила Романович, ой, досталось.

– Что прожито, о том и толковать резону нет. А вспомнить и хорошее есть что. Знаете ли, Дмитрий Григорьевич, когда я стихами для себя заниматься положил? Не поверите!

– Нешто не с годами наитие сие к вам пришло?

– С какими годами! Как сейчас помню, послали меня с приказом к прапорщику третьей роты Козловскому князю Федору Алексеевичу, а жил сам он у самого знатного пиита Василия Майкова, что поэму «Елисей» написал. Пакет я передал, а хозяин в ту пору новую трагедию свою хозяину и гостям читал. Я в антикаморе постоял, послушал. Тогда и понял: хочу владеть мастерством пиитическим.

– Встречались ли вы потом с князем?

– Где же?

– И о кончине его не знаете?

– Слыхал, что в молодых летах преставился.

– Я о другом. Князь Федор Алексеевич великий был поклонник «Женевского гражданина».

– Вольтера?

– Господина Вольтера. Так что когда его курьером к графу Алексею Григорьевичу Орлову-Чесменскому направили, разрешение он получил по дороге Ферней посетить. Точно не скажу, но кажется, письмо от государыни господину Вольтеру доставить. Господин Вольтер охотно князю время свое драгоценное уделил и сам беседою сей доволен остался. Государыня удовольствие господина Вольтера придворным пересказывала.

– А когда вернулся князь?

– Федор Алексеевич из вояжа своего европейского не вернулся. Как пакет графу Орлову передал, так при нем на флоте российском и остался. А во время боя при Чесме вместе с взорванным кораблем «Святой Евстафий» погиб. Михайла Матвеевич Херасков сей скорбной кончине строки в поэме своей «Чесменской бой» посвятил. Ежели не слишком торопитесь, сейчас в записках своих отыщу. Да вот они:

 
О ты! питомец муз, на что тебе Беллона,
Когда лежал твой путь ко храму Аполлона?
На что тебе война, на что ружий гром?
Воюй ты не мечом, но чистых муз пером;
Тебя родитель твой и други ожидают,
А музы над тобой летающи рыдают;
Но рок твой положен, нельзя его прейти,
Прости, дражайший друг, навеки ты прости!
 

– Вот ведь как получается, сам счастья своего не узнал, что такого человека встретить пришлось! Даже обиду не один год держал, что слуги из антикаморы тогда прогнали, дослушать трагедии не довелось.

– С тех пор вы ее императорское величество и помните?

– Вообразите себе, Дмитрий Григорьевич, что мне довелось еще раз государыню охранять. Ехала она в Москву Комиссию по составлению нового Уложения открывать. От самого Петербурга в эскорте быть довелось, только с Москвой мне тем разом удачи не было.

– О какой удаче вы говорите, Гаврила Романович? Чем Москва вам не потрафила? В те поры и я в Первопрестольной жил.

– Правда? А со мной что приключилось, лучше бы и не вспоминать. Матушка с превеликим трудом скопила деньжонок, чтоб какую-никакую деревеньку плохонькую в Вятской губернии купить – на севере-то все дешевле, а ей на старости лет покою хотелось. Так вот я эти все денежки и прокутил до последнего грошика.

– Вот беда! А служба как же?

– То-то и оно, что служба. Я с Валдая в кураж вошел, от поезда царского отстал и быть бы мне под судом и следствием, кабы не полковой секретарь, дай Бог ему всяческого благополучия, Неклюдов. Распорядился для прохождения дальнейшей службы приписать меня к московской команде Преображенского полка.

– Значит, в Москве и остались?

– Зачем остались? Я о Москве и помышлять не хотел. Друзья помогли в Петербург вернуться, да только тут карантин чумной в Москве объявили. Ждать две недели мне по характеру моему совершенно невозможно было. Тогда-то я на станции Тосно, уже под Петербургом, чтоб от багажа отделаться, сундук свой со всеми рукописями в огонь и кинул. Что писал сам, что с немецкого не один год переводил – все сгорело.

– Теперь, поди, жалеете.

– Как не жалеть! С годами в разум входишь, понимать начинаешь, ни единой строчки заново не напишешь. Так, бродят в голове обрывки – мусор один. А я как заново родился. Было – не было. Все изнова начинать пришлось.

– Горячи вы, Гаврила Романович, куда как горячи!

– Я тогда, как из Москвы от чумы бежать, к Александру Петровичу Сумарокову на Новинский бульвар заходил. Проститься. Будто знал, что в последний раз.

– Писали мне из Москвы, что денег после него на похороны не осталось, так актеры московские на руках до Донского монастыря отнесли.

– За такую честь можно и нищим помирать.