Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

ПЕТЕРБУРГ
Дворец А. Г. Орлова
Г.Г. и А. Г. Орловы

– Заглянуть к тебе, братец, решил: во дворце кругом уши, а вокруг нас с тобой и вовсе.

– Вот и ладно, Гриша. Да что ты смурной какой? Случилось что? С государыней?

– Сам не знаю, то ли случилось, то ли случиться может. Лучше скажи, плохо разве с Мировичем все получилось?

– Что ж плохого? Нет больше в Российской империи второго императора законного, а может, и первого. Одна у нас теперь самодержица.

– Да я о Мировиче.

– А что тебе до него?

– Вот все думаю, виноват ли он.

– Осудили, выходит, виноват.

– Осудили! Осудить кого хошь можно, была бы воля императорская.

– Сам знаешь, воля была.

– Знаю, а вот в правде сомневаюсь.

– В какой правде?

– Ведь один как перст Мирович оказался. Как же тут в заговоре-то обвинять? Заговорщики где?

– Не было заговорщиков.

– Так ведь должен был кто-то подпоручику манифесты подложные в руки вложить, растолковать, чтоб солдатам прочел. И с чего это солдаты прямо коменданта арестовывать пошли? Кабы из Петербурга какая персона значительная приехала, а тут младший офицер, свой же – что он для них? Вот гляди, газету немецкую мне достали, а в ней так и написано, что не иначе российское правительство офицера-несмышленыша в свои комбинации без его ведома втянуло. Не кроясь, без обиняков всяких так и выкладывают.

– Ты что, братец, подпоручика задним числом жалеть стал? Забыл, как Петр Иванович Панин сказывал, на следствии после пыток Мировича спросил, зачем он бывшего императора освобождать собрался, а Мирович ему в ответ: чтоб мне на твоем месте быть.

– Алексей Григорьевич, не сбивай ты меня, Богом прошу. Хотел подпоручик императрицу свергнуть, императора поставить, да ведь не мог же один к такому делу подступаться. Не мог! А отвечать одному пришлось. Мало, что на плахе голову отрубили, так еще и тело вместе с эшафотом сожгли.

– Ну отрубили, ну сожгли?

– Так ведь подставили его, братец, как пить дать подставили, кругом обманули.

– А если и так?

– Так ведь и нас обмануть да подставить могут!

– А ты что думал? Еще как много могут! Недаром настоял я, чтоб Аннушку Протасову к ее императорскому величеству приставить, глаз всевидящий иметь.

– Хоть и двоюродная племянница, да уж больно собой нехороша. Иной раз оторопь берет, как это мы ее в личные апартаменты ввели. Не красит она комнат государыниных, совсем не красит.

– А ты бы, твоя воля, нимф бы туда навел, и думаешь, государыню бы обрадовал? Ей, благодетельнице нашей, четвертый десяток разменять довелось. Зрелая ягодка-то, а рядом с нашей Аннушкой всегда красавицей оставаться будет. Не так разве?

– Может, твоя правда.

– Моя, моя, не сомневайся. И тебя, братец, прошу быть день и ночь начеку. Вон как у графа Алексея Кирилловича Разумовского счастье, случай его, как вода, в песок ушли. Один-то вечерок государыня покойная по душистому саду с камер-пажом походила, и прости-прощай жизнь привольная, дворцовая.

– Да я, вроде бы, гляжу. Только государыня раз меня зовет, раз то ли забудет, то ли не захочет.

– А Разумовский Кирила не больно часто бывать у государыни стал?

– Частенько. За карточным столом так, сам знаешь, непременно.

– А не говорит ли о нем государыня?

– Случается. Жалела его, что не по любви женился.

– Господи, да зачем тут любовь – при таком-то приданом!

– Вот государыня этим же объясняла: будто не устоял граф Кирила перед нарышкинскими богатствами, что покойная государыня, чтоб самой на братца Алексея Григорьевича не тратиться, ему предназначила. Смеялась не раз, что принесла графиня Катерина Ивановна супругу никак 44 000 душ, пензенские вотчины немереные, под Москвой Троицкое-Лыково да Петровское, что стали Петровским-Разумовским звать, в самой Москве чуть что не улицу целую – Романов двор, полсотни сундуков с драгоценностями, парчой, мехами, серебром, деньгами, конскими уборами, курьезными предметами. Иным разом показалось, уж не завидует ли государыня.

– Есть чему! Зато графиня Кириле и деток нанесла полный дом – никак за десяток перевалило. Знает свое дело малороссийский казачонок. И ведь государыня сразу после кончины супруга своего ужинать к Разумовским поехала, на графиню Екатерининскую ленту возложила. Только вот сейчас разговоры пошли о недовольстве государынином.

– Да все Теплов графа Кирилу подвел – посоветовал у государыни наследственного гетманства Малороссии просить, чтоб от него звание это сыну старшему переходило. Государыня виду не подала, что рассердилась, а там днями звание гетманское отменила, а графа – для успокоения, надо полагать, – в фельдмаршалы произвела.

– Произвести произвела, а со мной тут советовалась. Граф Кирила с обидой не справился, просит отпустить его по заграницам путешествовать да и не на один год.

– Что ж ты, братец, сказал?

– Чего ж не отпустить. Толку здесь от него немного. И нам с тобой, Гриша, куда спокойнее.

– Аннушке, братец, не хочешь капиталу какого выделить?

– Это зачем?

– За службу. Что интересы наши блюдет. Бедна больно.

– Не наши – семейные. А награждать пусть ее императрица награждает. По твоей просьбе, Гриша. Так-то складней получится. Чтоб без тебя ничего ей не доставалось. Ведь государыня наша на земли щедра, а живых денег раздавать не любит. Только ты ее уговорить и сможешь – благодетель.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Покои А. С. Протасовой
А. С. Протасова, А. Г. Орлов, Г. Г. Орлов

– Алексей Григорьевич, дядюшка, дело тут такое: государыня в тайности разузнать у тебя велела, что присоветуешь по опочининокому делу.

– Какая ж тут тайность: сквозь строй прогнать да в вечные каторжные работы, коли в крепости на него места не хватило. В развалине, чай, долго не проживешь, особливо коли надзиратель умелый.

– То-то и оно: не желает государыня строгих мер.

– Это еще почему? Или… неужто словам мальца веру дает?

– На мой разум, не простое это дело, Алексей Григорьевич, куда какое не простое. Сам посуди. Ни с того, ни с сего корнет Опочинин объявил себя сыном покойной государыни императрицы.

– Чудо не великое. Сколько их, самозванцев, под судом да следствием находится. Помнится, в 1763-м попы в Оренбургской губернии за здравие покойного императора молиться начали. Прихожанам объявили, что жив и вскоре к власти вернется. Попы! А двумя годами позже в Нерчинск сколько покойных императоров проследовало – со счета собьешься. Государыня тогда ими интересовалась, меня каждого осматривать посылала. Как сейчас помню, армянин Асланбеков, беглый солдат Брянского полка Петр Чернышев. А чего один беглый солдат Гаврила Кремнев учудил: две губернии – Воронежскую и Белгородскую сгоношил: за покойного императора поднялись.

– Ну, батюшка, кто бы таким поверил!

– Кто, Аннушка? Да как же простому человеку не поверить, когда за Гаврилу бывший придворный певчий поп Лев Евдокимов свидетельствовал, что во дворце его видел, чуть что не на руках в детстве носил.

– Погоди, погоди, Алексей Григорьевич, не то важно, что государыниным сыном назвался, а кого родителем своим назвал. Ведь короля английского!

– Вот уж воистину мудрено! Не бывала же государыня покойная в чужих краях.

– Не бывала, да будто наследник английской короны инкогнито сюда приезжал.

– Да быть такого не могло!

– Могло не могло, а государыня корнета пальцем тронуть не велела, чтоб волос с его головы не упал.

– Вон оно как. А что ему нужно, бастарду этому? О престоле помыслил?

– Не поверишь, Алексей Григорьевич, ни о каком престоле для себя и заикаться не стал. Все о Павле Петровиче хлопочет, чтобы его императором объявить вместо государыни.

– А чем же ему государыня не показалась? Или с великим князем связь какую нашел?

– Дядюшка, одна у него мысль: если государыню власти не лишить, всю Россию она тебе да Григорию Григорьевичу раздаст.

– Вот те на! Из-за нас одних?

– Только не выдавай меня, Алексей Григорьевич, дел таких в Тайной канцелярии множество. Государыня вас с Григорием Григорьевичем огорчать не хочет. Да и среди придворных толки идут – до меня ведь все доходит. И скажу тебе, дядюшка, государыня иной раз ручкой махнет, иной вроде призадумается. Сама слыхала, как про себя шептала, что делать что-то надо.

– А откуда Опочинин о происхождении своем доведался? Не от отца же своего названного?

– Служил с ним в одном полку корнет Батюшков. Батюшков и поведал, будто от своей покойной бабки, что во дворце служила, слышал. Отец-то его, генерал-майор Опочинин присягнуть готов, что ни о чем подобном не знал, не ведал.

– Говоришь, государыня от строгости отказалась?

– Мне сказала, что Батюшкова тайным судом признали вошедшим в умоисступление от пьянства и потому сослали навечно в Мангазею.

– Казнить, выходит, не захотела.

– Что ты! Сестру Батюшкова приговорила безысходно жить в своей деревне – она тоже бабкины рассказы слыхала. А вот Опочинина сослали в линейные гарнизоны безо всякого наказания. Будто бы за службу отца. Что ты присоветуешь, Алексей Григорьевич? Как на дело такое отзовешься?

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, генералитет

– Что ж, господа, я готова склониться на ваши доказательства: России придется вступить в турецкую войну.

– Придется, ваше величество? Вы говорите об этом с обреченностью, между тем каждая война содействовала только славе государя, укрепляя его власть.

– Победоносная, не правда ли?

– Она и не может быть иной в наших условиях. Мы располагаем ста двадцатью тысячами войска, артиллерией и…

– Вы хотите польстить самолюбию императрицы, но забываете, что ваша государыня достаточно глубоко изучала историю. А это наводит не всегда на радостные размышления.

– Но победы Миниха в последней турецкой войне!

– Победы и неудачи. Вы забываете, как велики были потери в людях, а падеж лошадей вынудил фельдмаршала оставить часть артиллерии в Очакове – ее просто нечем было вывозить.

– А наши тогдашние союзники австрийцы поторопились вступить единолично в мирные переговоры с неприятелем.

– И это тоже. Но гораздо больше меня беспокоит, что обратный путь армии Миниха через Украину по безводной и пустынной местности под угрозой круживших по степи татарских орд оказался бедственным.

– Подобная ситуация была определена главным образом тем, что турецкий флот помешал доставке водным путем провианта и амуниции, а австрийцы терпели одно поражение за другим.

– А вот теперь напомните, какие именно крепости было решено оставить.

– Очаков и Кинбурн. Но в них и нельзя было дальше оставлять войска из-за множества болезней и недостатков. В них армия таяла, как доносил фельдмаршал, прямо на глазах.

– После этого вы мне говорите об успехах!

– Ваше императорское величество, не могу вам не напомнить, что как только Миниху была предоставлена свобода действий, а его армия усилена новым пополнением, он немедленно одержал блестящую победу при Ставучанах, которая привела к сдаче турками крепости Хотин. У Сераскира-паши была великолепная армия, намного превосходившая по численности части Миниха. Вели-паша атаковал Миниха одновременно с обоих флангов и тыла. Но Миних, перестроив свои части в три больших каре и окружив их рогатками, огнем отразил атаку и сам перешел в наступление. Такие решения остаются в анналах военной истории! Миниху удалось не только обратить противника в позорное бегство, но и захватить весь его лагерь. После такой победы Хотин смог продержаться всего лишь два дня. А потери турок! Целая тысяча убитых!

– Ваш урок истории убедил меня, с тем, однако, условием, что наши командующие примут во внимание ошибки тех далеких лет.

– Вы имеете в виду, ваше величество, регулярное снабжение армии?

– И нерешительность командующих. То, на что решался Миних, было совершенно недоступно, как мне говорил Ласси. Можно предусмотреть и другие ошибки, поскольку нашей армии придется проделать тогдашний путь: со временем турки вернули себе российские завоевания.

– Государыня, вы разрешите мне войти в состав этой армии?

– Вы намереваетесь воевать, Алексей Григорьевич?

– Это моя мечта, государыня.

– Я не буду возражать, коли на то есть ваша воля. А теперь давайте определимся с командующими. Насколько я поняла из предложенной мне записки, армию предполагается разделить на три части. Главная под начальством князя Александра Михайловича Голицына будет насчитывать более шестидесяти тысяч человек и соберется у Киева.

– Вторая, ваше величество, должна будет защищать наши южные рубежи от вторжений татар. Она расположится между Полтавой и Бахмутом при численности в сорок с лишним тысяч человек.

– Ее возглавит Румянцев.

– Что же касается третьей, сравнительно небольшой, – до пятнадцати тысяч – она предназначена для поддержки главной. И если на то будет ваша воля, государыня, ее может возглавить генерал Олиц. Вы довольны такими назначениями, государыня?

– Да, вполне, Алексей Григорьевич. Все это опытные военачальники, никогда не оставлявшие своих обязанностей. И, кстати, помнится, Миниху помешала еще какая-то эпидемия.

– Чума, ваше величество, но она в России не внове.

ПЕТЕРБУРГ
Дворец А. Г. Орлова
А. Г. Орлов, Ф. Г. Орлов, Г. Г. Орлов

– А, знаешь, Алеша, крепко ты огорчил государыню. Крепко.

– Огорчил? Это чем же?

– Не посоветовавшись, словом не обмолвившись, сразу в армию. Да при всех, так что государыня и потолковать с тобой не смогла.

– О чем толковать? Решил, значит, поеду.

– Так ведь и нам не сказался. Не в одночасье же придумал!

– А если в одночасье, не вижу разницы.

– Государыня уж и такой разговор повела: может, обиделся чем?

– Мне да обижаться! Время пришло, Гриша, и весь разговор.

– Вот о времени и речь: почему это, а не другое какое выбрал?

– Сам рассуди. Помнишь, Аннушка толковала, много дел противу Орловых в Тайном приказе.

– Так и что из того? Государыне они, как мухи осенние: отмахнется и забудет.

– Отмахнется. Хорошо бы. А ну как отмахиваться надоест или, того хуже, в недобрую годину случится?

– Не пойму, куда ты клонишь, Алеша?

– Туда, что нечего Орловым во дворце без дела сидеть. Ты-то в золотой клетке накрепко закрытый, а нам с Федором, может, полетать на воле охота. Тогда, глядишь, от дел наших и разговоры попритихнут. Кто ж на защитников отечества замахиваться станет? Героев войны оговорит? Если и найдутся такие, им же хуже станет.

– Выходит, из-за меня вы с Дунайкой жизнью рисковать станете? Да ты что, Алеша, я глаз не сомкну, о вас думаючи.

– Не красная девка, от тоски не высохнешь, да и ночи у тебя, братец, короткие. А вот позаботиться о всем семействе нашем надобно. Коли бы я разговоры разговаривать заранее стал, государыня подумать могла: торгуюсь, расчет держу. Так-то оно лучше получилось.

– А ты, Дунайка, что думаешь?

– Я с братцем согласен. Вместе оно веселее. Сам знаешь, тесно оно во дворце-то. Скучно. Уж на что я папиньке-сударушке порой завидовать начинаю. Сам себе хозяин, все по своей воле.

– По своей, говоришь. Нет, Дунайка, своя у старинушки воля, покуда мы здесь, а там кто знает, что станется. Нам о богатствах орловских думать надобно.

– Вроде и так не обижены.

– Не скажи. Лучше поговорку вспомни: слава не стоит, богатство мимо течет. Его в достатке никогда не бывает. Покуда есть сила да удача, приумножать надо, а там уж дальше только терять.

– Алеша, еще я сказать тебе хотел: полковник Батурин про покойного государя толковать опять начал.

– Нешто государыня его из Шлиссельбургского заточения освободила? Один же он там сидел одинешенек?

– Да, покойная государыня императрица приговорила за злодейственное намерение к бунту, что хотел графа Алексея Григорьевича Разумовского порешить, а на престол тогдашнего наследника возвести.

– Великий князь Петр Федорович знал ли о нем?

– То-то и оно, что знал. Батурин ему в записке все сообщил. Великий князь поначалу отпирался, а потом признался: была записка, да он, мол, ее, не дочитавши, в огонь кинул.

– И покойная государыня поверила?

– А что ей делать было? Наследника отрешить? Она и так о том думала, да советчики отговорили, чтобы замешательства не делать в государстве.

– И что теперь Батурин?

– Толкует, что жив император и что объявиться должен через три года.

– Календарь у него особый, что ли?

– Ты, Дунайка, нишкни. Поживем – увидим. Может, и впрямь через три года какой самозванец объявится.

– Откуда же наперед знать, когда кому какая дурь в голову вступит!

– А это, братец, потому что здесь без иностранных держав не обойтись. Простому человеку в голову не придет себя государем объявлять, а добрые люди всегда подсказать могут. Да и то сообрази, это как же известия от безымянного узника под его настоящим именем по свету расходятся? От солдат караульных? Так такой штафет принять надобно да по свету разнести. Тут, Дунайка, целая паутина: влезешь – не выпутаешься.

– И еще, Алеша, Аннушка узнала: ни в какие дальние гарнизоны Опочинина не сослали. В деревне своей жить будет со всеми удобствами.

– Оно выходит и прав Никита Иванович Панин: не хочет государыня с англичанами ссоры иметь. Так-то!

…Не захотел. Не захотел богатырь наш при дворе оставаться. Рассчитал как – при всех объявил. Не откажешь, не поговоришь.

Глаза холодные-холодные. Смотрит – будто насмехается. Всегда такой был. Слов ласковых не придумывал. Рядом, а будто и нету его – то ли о своем думает, то ли скучает.

А хорош. Куда как хорош. Недобрый. Лихой. Сколько бы сказать мог, кабы себя в узде не держал.

Государыни сторонится. Чуть что – отойти норовит. Политеса не любит. Приказано было с государыней в польском бал открыть – прошелся. После первого тура: «Не довольно ли, ваше императорское величество?» В Кенигсберге, Гриша рассказывал, иначе было. Ночи напролет с тамошними мещаночками отплясывал, устали не знал.

Напомнила – плечами пожал: «Графу невместно». Неправда, у себя дома и русскую отплясывать горазд. Попеняла – удивился: а иначе как? Дворец – для чину, то – для сердца.

Вот ведь сорок лет уже набежало. Женский век давно изжила, а сердца… сердца, пожалуй, и не было. О Петре Федоровиче никогда не думала. Разве что надеялась: притерпится, обойдется. С первого дня поняла: не обошлось. В постели долг справит, и к себе в опочивальню. Неделями смотреть не хочет. Будто кто-то ему подскажет.

Портрет тогда художник Георг Гроот написал. Некрасивые оба, зато туалет большого выхода так и горит. У нее нос длинный, птичий. Морщина между бровей. Подбородок – да не может быть, чтоб на самом деле тяжелый такой был. Императрице-тетушке и то не понравился: мол, только подданных пугать.

Салтыков – вспоминать трудно. Тщеславие свое тешил. Еще бы – великая княгиня! Женился для отводу глаз, а на деле? Может, и тут обманывал. Догадывалась – были у него амуры. Больно легкий, веселый всегда был. Не задумается одну на другую сменить – лишь бы на глаза не попасться. Упорхнул – не оглянулся.

Кирила Григорьевич – опаслив больно. И хочется, и колется, и маменька не велит. А, может, и не тянулся. Тоже гордыню свою тешил. Теперь такой же. На словах ласковей не найти, на деле…

Гриша… Надежный он. Добрый… Заботливый. Обо всем спросит. Глаза мозолить не станет. Может, иным быть не может… Или может?

А что если так лучше? Алексей и сам собрался, и Дунайку с собой забрал. Без них Гриша, как барашек. Сам ничего не придумает. Освободиться от них всех. Уверенно жить стали. Силу чувствуют. Из них Иван, старинушка их, самый расчетливый.

Без Орловых – надо же… Не то что Потемкин. Этого не отгонишь. Во дворец вошел, на шаг не отступит. В глаза смотрит. Шальной, говорят. С Орловыми воевать перестал, а все волоком глядит. Завидует.

Потемкин не стал на войну рваться. Не скрывает: мне бы только возле моей государыни, мне бы только вашему императорскому величеству полезным быть. А за себя постоять еще как умеет. Алексея Григорьевича и того в недоумение приводит.

А что если ярмо себе пооблегчить? Алексея с Федором на войну, Потемкина – в камергеры. Веселее станет? Григорий Александрович расстарается, себя не пожалеет.

Так тому и быть. И все равно – значит, ничто Алексея Григорьевича не держит, ни о чем думать не хочет. Быть не может! Это после тех ночей-то? Только если и хочет, братцу дороги нипочем не перейдет – они, Орловы, дружные. Никто им, кроме них самих, не дорог.

Спросила у Гриши: графа Бобринского видал ли? Плечами повел: нешто ему плохо, Катенька, нужда какая? Не мне судить: век бы великого князя не видала. Не задались детки.

Дождаться, когда Орловы уедут, тогда Потемкина во дворец приглашать. Гриша разве что попеняет, да и то вряд ли. Характера у графа нет и воли тоже. Думается, досады не затаил, что от венца отказалася. Посмутнел, да ненадолго. С Алексеем иначе. Была бы я на месте брата – бросила. Не простила.

Шум в антиморе. Так и есть: граф Алексей Орлов с апшидом явился. Что ж, граф, сам судьбу свою решил, на себя и пеняй. Забыть бы тебя – камень с сердца сбросить.

Нет, не так. Обнадежить. Огорчения не скрывать. И… и о принцессе самозванной разведать поручить. Мол, ему одному довериться можно. Какие сомнения – доверие одно. Кому ж как не ему верить? Откажется? Согласится? По-новому о будущем задумается? Ему бы престол, ему бы порфиру да скипетр…